Шальная звезда Алёшки Розума

Глава 24

в которой плетутся и разбиваются интриги

Ревель встретил Матеуша хмурым небом и близким дождём. Низкие тучи цеплялись за верхушки башен Вирусских ворот, и город казался бесцветно-унылым в туманно-дождевой полумгле. Даже нарядные черепичные крыши растворяли яркость цветов в серой дымке наползавшего с моря тумана.

Отыскав аккуратную маленькую таверну, Матеуш снял комнату, позавтракал и отправился слоняться по городу. Шведский язык, который он знал неплохо, звучал вокруг столь же часто, что и местное наречие, коего Матеуш не понимал. И, побродив пару дней по питейным заведениям, он вскоре выяснил, где именно квартируют офицеры ревельского гарнизона, где они пьют, к каким девкам ходят развлечься и в каком притоне играют в карты.

Расспрашивать не рисковал, опасаясь привлекать ненужное внимание, поэтому надеяться приходилось исключительно на глаза и уши.

Интересующего человека Матеуш увидел на третий день. Увидел — и мгновенно, ещё даже не услышав, как того называют приятели, догадался, кто он. Алексей Яковлевич Шубин был просто сказочно хорош собой. Матеушу казалось, что лица красивее ему видеть ещё не доводилось: тонкие черты словно вышли из-под резца гениального Бенвенуто Челлини, густые светлые волосы, небрежно завязанные атласной лентой, живописно обрамляли нежные, будто у барышни, щёки, покрытые персиковым румянцем, а глаза… Нет, не глаза — русские говорят про такие «очи»: тёмно-серые, огромные, как на старинных иконах, печальные, с бархатной поволокой, казалось, принадлежали горной серне. Должно быть, разбили они не одно чувствительное дамское сердце.

Пил Шубин в компании троих офицеров, поэтому Матеуш не стал подходить, и часа два, покуда гуляки не убыли восвояси, с интересом рассматривал украдкой Елизаветиного любовника. Красавчик оказался компанейским парнем, с сослуживцами общался просто и дружелюбно, лихо опрокидывал стопку за стопкой и от широты души угощал приятелей.

С одной стороны это было хорошо — с общительным человеком легче свести знакомство, не привлекая внимания, но с другой — застать такого вне шумной компании будет непросто. Так и оказалось. Прошло больше недели, прежде чем Матеуш встретил, наконец, бывшего гвардейца без сослуживцев. Впрочем, время это даром не прошло. Во-первых, Годлевский убедился, что за Шубиным снаружи никто не приглядывает — скорее всего, шпионят за ним камрады-однополчане. Что следят, сомнений не возникало, иначе просто быть не могло. Во-вторых, за это время он вполне изучил привычки опального красавчика, его характер и манеры, поэтому, увидев того в знакомом герберге в одиночестве, просто подсел к нему и заказал штоф крепкого шнапса.

Разлив мутное пойло, Матеуш, скрывая отвращение, отсалютовал собутыльнику кружкой и лихо вылил содержимое себе в горло.

— Ваше здоровье!

Едва не поперхнулся, на глазах выступили слёзы — так продрало до самых кишок от дрянной выпивки. Закусил скорее гороховой колбасой. Шубин смотрел с интересом, молчал.

— Меня зовут Антуан Лебрё, — представился Маттуеш по-русски, — за прошедшее время в языке он поднаторел настолько, что уже был в состоянии разговаривать с московитами на их наречии. — Я привёз для вас письмо, господин Шубин.

Брови красавчика изумлённо взметнулись вверх, но Матеуш не дал ему заговорить — быстро продолжил:

— Сейчас я отдам его вам, а завтра в это же время буду ждать в таверне у подножия башни Лёвеншеде: той, где на крыше флюгер — выгнувшая спину кошка. Там всегда полно народа, легко затеряться в толпе. Постарайтесь прийти туда один, мне надобно говорить с вами с глазу на глаз.

И Матеуш быстрым движением бросил на колени прапорщику запечатанную сургучом бумагу, после чего поклонился, не спеша вышел из заведения и зашагал в сторону постоялого двора.

— В Москву мне уж не вернуться. — Шубин понурился, и Матеуш вновь подлил ему венгерского. Вино было дрянное, хоть и стоило, как Кло-де-Вужо[118] из виноградников Филиппа Смелого, однако ничего лучшего в этом заведении не подавали.

Собеседник уже битый час рассыпался в благодарностях — Матеуш не торопил, слушал участливо и почти безмолвно, лишь изредка вставлял сочувственные реплики. Бывший гвардеец не то быстро захмелел, не то просто истосковался без возможности побеседовать о своей зазнобе и пожаловаться на злодейку-судьбу, в общем, говорил не останавливаясь. Не слишком складную легенду о знакомстве с Берсеневым заглотил, как и его любезница, не задумываясь. Кажется, он не особо слушал, и когда Матеуш повествовал о своей «коммерции». Из сказанного заинтересовался только одним:

— Стало быть, вы нынче едете в Лион, а после снова воротитесь в Москву? А не возьмётесь ли передать ответ? Буду вечный вашей милости должник!

И стоило Матеушу изъявить согласие доставить послание, как он окончательно сделался в глазах красавчика другом и благодетелем, и тот пустился в разговоры и воспоминания уже не тушуясь. К концу второй бутылки откровенность собеседника достигла той грани, за которой уже можно было осторожно подводить его к интересующему Матеуша вопросу.

— Отчего вы полагаете, что не вернётесь? Послу́жите пару лет здесь, а там, глядишь, и опала забудется…

— Вы не понимаете… — Шубин грустно усмехнулся. — То не меня наказали — любушку мою. Господи… Как же я по ней соскучился! Если бы вы знали… И ведь понимаю, что больше не свидеться нам никогда, а душа никак поверить не хочет…

Волоокий взор подёрнулся влажным туманом, а в голосе зазвучала такая мука, что Матеуш невольно ему посочувствовал.

— Полно вам, Алексей Яковлевич, — он мягко потрепал безвольно упавшую на стол руку, — жизнь длинная, всякое может случиться…

— Нет-нет, сударь, я знаю. Сердцем чувствую… — Он сжал зубы и тряхнул головой — лента, стягивающая волосы, соскользнула, и светло-русые кудри живописным каскадом рассыпались по плечам. — Скажите мне по правде… Как она? У неё… есть кто-нибудь?

Последние слова он выдавил с усилием и поднял на Матеуша полные боли глаза. Тот с сочувствием, почти непритворным, покачал головой.

— Я в конфидентах Её Высочества не состою, Алексей Яковлевич. Откуда ж мне знать этакие приватности? Но господин поверенный, месье Маньян, говорил, что Их Высочество уж скоро год, как в ипохондрии пребывают — ни в театр, ни на охоту не выезжают и у себя праздников затевать не изволят. Со мною они были ласковы и очень радовались, что могут эпистолу вам передать.

Матеуш невольно усмехнулся про себя — вот ведь неисповедимы политические тропы: чистую правду сказал, ни словом не солгал.

На лице собеседника промелькнула радость, но тут же померкла.

— Лучше б она меня вовсе позабыла! Неужто тоже терзается, как и я? Бедная моя, бедная…

И уронив голову на руки, он беззвучно заплакал.

— Не отчаивайтесь, сударь! — Матеуш придвинулся к прапорщику вплотную, невольно морщась от густого винного духа, и произнёс шёпотом: — Любой человек в силах сам ковать своё счастье, надобно лишь осмелиться и взять судьбу за рога!

— Господи, о чём вы… — выдохнул Шубин и сердито отёр со щёк слёзы. — Какое уж тут счастье… Кабы не была она царской дочерью, я б её выкрал, увёз и обвенчался с ней. А так…

— Ну и обвенчайтесь!

— Вы не представляете, о чём говорите… Её сей же момент отправят в монастырь, а меня на плаху. Никто не позволит цесаревне выйти замуж за простого дворянина.

— Я слыхал, что сестрица государыни, царевна Прасковья Ивановна, была обвенчана с генералом Мамоновым.

— Мамоновы от Рюрика произошли — древний, почтенный род, с ними и царской дочке венчаться не зазорно, — вздохнул собеседник. — И потом, — он понизил голос, — одно дело родная сестрица, убогая, болезная и покорная, ровно сенная девка, а вовсе другое — двоюродная, причём лишь наполовину, да к тому ж молодая красавица… Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.

— Можно быть быком и ждать, когда тебя отведут на скотобойню, а можно стать Прометеем и вырвать из рук Юпитера огонь!

Шубин уставился на него в изумлении.

— Бегите! Возьмите свою возлюбленную и скройтесь за границу! К примеру, во Францию. Я чаю, король Людовик сочувственно отнесётся к своей багрянородной сестре, лишённой трона, даст ей кров и стол, а вы храбрый офицер и сможете служить своей шпагой французской короне не хуже, нежели российской.

Матеуш, напряжённо следивший за лицом Шубина, увидел, как вспыхнули его прекрасные глаза и резко побелело раскрасневшееся от вина лицо.

— Я помогу вам, — тихо проговорил Матеуш. — Отвезу ей письмо, да и за границу, коли будет надобно, выехать пособлю.

----------------

[118] Сорт дорогого красного бургундского вина.

Матеуш не верил своим ушам. Вчера они с Шубиным составили целый план побега, обговорили детали, всё продумали и наметили. Бывший гвардеец сиял и словно крыльями над землёй плескал, всё мечтал вслух, как встретится с Елизаветой, да что скажет ей, да как они станут жить — он поступит наёмником в армию Его Величества и обязательно дослужится до полевого маршала…

Сейчас перед Матеушем сидел совершенно другой человек — потускневший, потемневший лицом, поникший… Старше того, вчерашнего, лет на двадцать.

— Я понял, что не могу так рисковать, — проговорил он, не поднимая глаз. — Ладно бы опасности подвергался только я… Но рисковать её свободой, а быть может, и жизнью я не вправе…

— Но вчера вы были окрылены этой идеей. — Матеуш ещё надеялся переубедить его.

— Был, — вздохнул Шубин. — Надежда ослепила меня и лишила разуменья.

— Безусловно, риск есть, — Матеуш нервно сглотнул — его хитроумная интрига рушилась на глазах, — но почему вы вдруг решили, что предприятие обречено на провал?

— Вчера я письмо получил от сослуживца. Ничего особливого, одни токмо сплетни про общих знакомых. Но в том письме он пишет, что государыня восстановила Тайную канцелярию и вернула из ссылки генерала Ушакова. Вы не знаете, что сей за господин! Пёс цепной! У него повсюду свои люди, от него никакая крамола не скроется. Даже то, что происходит за закрытыми дверями домов. Когда-то он и его патрон расправились с сыном царя Петра ровно за то самое, что мы с вами задумали — он сбежал за границу. Его выследили, вернули в Россию и умертвили. Так что пусть я никогда боле её не увижу, но она будет жива и на воле. — Губы его задрожали, но Шубин справился: зло сжал зубы, одолевая слабость, и заговорил тусклым, но ровным голосом: — Она забудет меня, как забыла тех, кто был прежде… Она моё самое драгоценное сокровище. И я готов жизнь отдать, храня его, а не ставить под удар ради собственных похотений.

— А о ней вы подумали? Ведь она любит вас, тоскует, страдает… Мечтает о встрече. Она была бы счастлива сбежать с вами и разделить вашу судьбу! Спросите её сами! Уверен, Елизавета Петровна с радостью ухватится за эту надежду. Видели б вы, как счастлива была она от одной лишь возможности передать вам весточку!

— Даже если так. Женщина слаба и живёт сердцем, мужчина же должен жить головой, даже если сердцу от этого мучительно больно. Она забудет меня. Она весёлая, кокетливая, любит жизнь и любовь, она не станет ждать меня годами. И слава Богу! Такая женщина не может принадлежать одному мужчине. А мой долг беречь её. Спасибо вам за сердечность, месье Антуан! Буду вечный ваш должник, ежели передадите ей моё последнее письмо. Прощальное. В нём я прошу не писать мне больше, забыть и жить счастливо.

Шубин протянул пару свёрнутых в три сложения листов, залитых воском. Вместо печати на восковой нашлёпке был оттиск нательного креста. Матеуш принял бумаги, готовясь убеждать, уверять и уговаривать, но Шубин крепко сжал ему ладонь, резко развернулся и быстрыми шагами пошёл — почти побежал прочь. Сырой балтийский ветер трепал выбившиеся из хвоста пряди волос.

И Матеуш понял, что переубеждать его бесполезно. Он принял самое тяжелое в своей жизни решение и уже не отступит от него.