Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Когда обманутый философами мир,

Тоскуя по богам, создал Наполеона,

Средь шатких ступеней недедовского трона

Взошел, как белый крин, изысканный Ампир.

Отзвучье слабое Гомера грубых лир,

Кинжал Гармодия, кирпичная колонна,

Из лавров Корсики сплетенная корона,

И Консул-Генерал, развенчанный кумир…

Верны далекому, задумчивые девы

На пестрых кошельках вторят венков напевы,

В цветистом бисере живет еще Давид[75].

Но вместо Греции, Парижа и Ваграма

Под ветром Скифии дрожит ночная рама,

И тусклая свеча как золото горит.

На утре в сумерках седы святые главы;

С востока вúшневым окрасил их мороз.

В сиреневых снегах, рассевшись, лает пес,

Царь с свитою идет к обедне величаво.

Царица статная в мехах, парче, как пава;

Царь посох занесет то прямо, то в обнос.

Смешливы девушки, и шелк их длинных кос

От инея блестит, как бобр пушистый, право.

Поп служит истово, обрядово, как встарь.

Горят огни лампад. Великий Государь,

На звоннице резной побрякав, уморился.

Изволит он глядеть, как за Москвой-рекой,

Над стенами Кремля, над домиков толпой

Павлиний хвост восхода распустился.

Когда клубами туч сияет высота

И медленно плывет полями воздух синий,

Безмерным чертежом раскинулась пустыня,

Где скрещенных дорог промчались два креста.

Пестреющих полей печалью налита,

Струится сеть определенных линий,

Покамест вдалеке горы немой твердыней

Не ограничена пространства пустота.

Бредет, затерянный, цветочным рубежом,

Как все — охваченный могучим чертежом,

И медленно растет в его душе Химера:

— Ему принадлежит великий циркуль тот,

Который плоскостям ведет железный счет,

И с Разумом его согласна эта Мера.

В Париже пел веселый Беранжер,

Дел славных русских горестный свидетель,

Что смерть и кровь — казачья добродетель,

Калмыцкий крик — для россиян пример.

Но мудрые слова мадам де-Крюденер[76]

Царя спасали от сомненья петель.

Он знал, что пушками в Антихриста он метил[77],

В того, чей рост был мал и чей сюртук был сер.

Вот почему на нем мундир зелено-красный,

Лосины, шпага, шарф, а синий взор прекрасный

Цветет божественно, как в полдень небосклон.

Гремят орудия. Каре блестят штыками.

Кустом разрывы бомб. И двигает полками

Во имя Божие властительный масон[78].

Меня со всех сторон объял угрюмый быт,

Витающих теней угрюмая порода,

Хоть в поле за окном январская погода

Румяным серебром и яхонтом горит.

Изба затеряна, как некий малый скит

Под звонким куполом пустого небосвода,

И в ней одной — цветок в средине огорода,

Огонь, священный пляс, на алтаре блестит.

Он согревает нас, он кормит, и в парах,

Внушая простецам любовь, тепло и страх,

Острит Святой Отец Всевидящее Око[79].

Кишит вокруг семья — дед, внуки, дочки. Род.

Так под шатром избы криница жизни бьет,

И я гляжу в нее, взволнованный глубоко.