Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Шемсу-Гор, служители Гора.

Бронза ножей, тетива и стрела,

Легких собак остроухие своры

И на шестах сокола.

Полем идем и дивимся и спорим,

В воздухе — ибисов крик.

Сразу за «Очень Зеленым», за морем

Скрылся родной материк.

Здесь — лихорадки, речные туманы,

В топях болот — преисподняя, ад;

Важно идут по холмам павианы,

Львы и гиены рычат.

И, сотрясая свой щит антилопий,

Варвары с песьим лицом

Нас осыпали ударами копий,

Нас окружали кольцом.

Но, укрываясь от стрел за заборами,

Мы осушали болота и рвы,

Строили крепости воины Гора

В зарослях дикой травы.

И, торжествуя над лесом и ямами,

Мерно скрипя на ходу,

Плуг, запряженный волами упрямыми,

Первую вел борозду.

Строили Сноффру и Хуффу строители

Прочный для вечности дом,

В Элефантину ходили воители

С прямоугольным щитом.

Вам, фараоны, на небе даяния,

Мир вам, крестьяне, солдаты, купцы —

Каждому впишут слова покаяния

В грамоте смертной писцы.

Фиг и магнолий и зарослей тисовых

Рощи на страже земли,

Где, в тайниках и гробах кипарисовых,

Мумии предков легли.

Медленно пастыри гнали упорные

Широкорогих быков средь болот,

Жители сеяли в борозды черные

Рожь, золотую как мед.

Но вдоль пустынь, от подземного Стикс

И от Песчаной Косы,

Крались с востока жестокие гиксы,

Жадные пастыри-псы.

Слышишь шум: топот ног, клич и звоны,

Стук колес в африканской пыли?

Это с юга идут легионы

От Египта до края земли.

«Бич народов, гроза и проказа» —

Тугмес Третий стремит знамена

И врубает на скалах Кавказа

Свой картуш и свои письмена.

Царь царей, в бело-красной короне,

В желтом платье, с крючком и бичом,

Всех врагов в соколиной погоне

Ты сразил серповидным мечом.

Для тебя восседают во храме

Боги-предки средь каменных стел,

С зверообличными головами,

С страшной мощью неистовых тел.

И народ твой, на сфинкса похожий,

Грозной тенью идет на нас,

Словно бред, что видения множит

Воспаленных бессонницей глаз.

Здесь, под звук дикой лиры Скамандра,

Из туманов морей и дождя,

Шли в Египет полки Александра

Богом сделать царя и вождя.

«Тут, над морем, — гласит нам преданье, —

Царь, пришедший из северных стран,

Вдохновенный, в пылу созиданья,

Намечая для города план,

Сыпал известь; ее не хватило —

План велел продолжать он мукой;

Налетев, стая птиц легкокрылых

Расклевала муку под рукой…»

Так, от царственного мукомола

К высшей доле для мира влеком,

Город встал вдоль широкого мола

Метить небо своим маяком.

Грек, еврей и сириец из Гада,

Скифы шли от бунтующих рек —

И вошла «Александра Услада»

В Александра блистательный век.

Все к истокам великого крипта

Вслед его путеводной звезде

Приходили — пустыней Египта,

Приплывали по сладкой воде.

Здесь, верхом на усталой кобыле,

Генерал санкюлотов, твой брат,

Вел в удушливом облаке пыли

К пирамидам бессмертных солдат.

Так, порой, проникая в сосуды,

Что гробница нам вновь отдала,

Свежий мед — несказанное чудо —

В них нетленным находит пчела.

Сияющая, мраморная, в воду

Нисходит пристань кругом, как венец.

Привязанные лодки на свободу,

Качаясь, рвутся с бронзовых колец.

Вверху амфитеатром синим горы

Теснятся в небо, и Тезеев храм

Готов принять процессии и хоры,

Идущие к аттическим богам.

Эллада в скалах Таврии нетленна,

И корни лоз и рыба в глубине,

Забывши обо всем, что современно,

Классической покорствуют весне.

Пантикапея древняя, тебе ли

Я песнь размером варварским пою

В стране, где грек, играя на свирели,

Умел прославить родину свою.

Как звезда над снежными полями,

В августе — над золотом садов,

В ночь весеннюю — над тополями

Русских сел и русских городов

Ты восходишь, наш покров незримый,

Матерь Божия. Любви Твоей

Над землею, некогда любимой,

Милость драгоценную пролей.

Дни проходят, тишиной томимы,

Гибели и смерти нет конца,

Ты, Которой служат серафимы,

Ты, Которой служат все сердца,

Милость ниспошли свою святую,

Молнией к стране моей приди,

Подними и оправдай такую,

Падшую, спаси и пощади!

Только гибель и воспоминанье…

Ясны сумерки. Гроза прошла.

За рекой на дальнем расстояньи

В городе звонят колокола.

Гулкий, смутный звон средневековый.

И, как в детстве, в церкви на стене

Пальцем мне грозит старик суровый

И святой Георгий на коне

Топчет разъяренного дракона.

И звучат в душе, звучат слова —

Строфы покаянного канона

О тщете земного естества,

О бесстрастии, об одоленьи

Духа злобы, о грехе моем —

Темном, тайном, данном от рожденья —

Страшно быть с душой своей вдвоем.

Раненный, в Ростове, в час бессонный,

На больничной койке, в смертный час,

Тихий, лучший, светлый, примиренный,

До рассвета не смыкая глаз,

Я лежал. Звезда в окно светила.

И, сквозь бред, постель оправить мне

Женщина чужая подходила,

Ложечкой звенела в тишине.

Матерь Божья, сердце всякой твари,

Вечная, святая красота!

Я молюсь лишь о небесном даре,

О любви, которая чиста,

О любви, которая безгрешна,

О любви ко всем и ко всему,

Я молюсь, и снова мрак кромешный

К сердцу приступает моему.

Милость ниспошли свою святую,

Молнией к душе моей приди,

Подними и оправдай такую,

Падшую, спаси и пощади!

В Крыму так ярко позднею весною

На рейде зажигаются огни,

Моя подруга с русою косою

Над атласом склонялась в эти дни.

Шли корабли в морской воде соленой,

Весь мир следил за ходом кораблей;

Над темной бездной, над волной зеленой

Неслась надежда Родины моей.

А девочке с глазами голубыми

И мальчику — тревога без конца:

Мечтали мы над картами морскими,

И звонко бились детские сердца.

Потом — в дыму, в огне, в беде, в позоре

С разбитых башен русский флаг спадал,

И опускалась и тонула в море

Моя любовь среди цусимских скал.

Ты, милая, со мной вдвоем бежала

В глухую ночь без света и тепла,

Когда все время пушка грохотала,

Когда резня на улицах была.

Стихия распаленная кипела,

В крови взвивались флаги над мостом,

Но в темноте любовь моя горела

В огромном мире страшном и пустом.

Любовь моя! Меж рельс, под поездами

Глубокий снег был так прекрасно-бел.

Шли на Восток, на Юг. Повсюду с нами

Суровый ветер верности летел.

Тевтонское полотнище алело

Над Францией, придавленной пятой,

И радио безумное хрипело,

Фанфары выли в комнате пустой.

А ты с узлом в дверях тюрьмы стояла,

Ты мерзла в очереди под дождем,

Но Родина перед тобой сияла

Звездой рождественской в снегу чужом.

Как в детстве, наклонялись мы с тобою

Над картой — мы б не разлучались с ней!

Спи, милая, с моею сединою,

Спи, милая, с любовию моей!

Ты можешь видеть чудные виденья,

Как потонувший Китеж под водой:

Пространства нет и нет разъединенья,

Нет лишних лет на родине земной.

Туман над затемненною Москвою,

В кольце осады сжатый Ленинград,

Мой древний Крым — они перед тобою,

Они с тобой, как много лет назад.

И Бог воздал мне щедростью своею:

Цусимы знак — в пыли влачится он;

Вот мой отец под Плевной: вместе с нею

Опять народ ее освобожден.

Мой друг, под Львовом в ту войну убитый —

Он слышит гвардии победный шаг;

Вот наш позор, отмщенный и омытый —

Над Веной, над Берлином русский флаг.

Любовь моя, за каменной стеною,

За крепким частоколом — не пройти.

Любить вот так, любовию одною

В последний раз — и не иметь пути?

Склонись опять над картой, с затрудненьем

Ищи слова, знакомые слова;

Ты, девочка моя, скажи с волненьем:

«Владивосток». «Орел». «Казань». «Москва».

Задумайся о славе, о свободе

И, как предвестье будущей зари,

О русской музе, о родном народе

Поэтов русских строфы повтори.

«Как в пригороде под мостом река

Влечет в своем замедленном теченье

Грязь городскую, щебень, горсть песка

И солнечного света преломленье,

Так наше сердце гибнет — каждый час, —

И ропщет плоть и просит подаянья,

Чтоб Ты сошла и облачила нас

В достойное бессмертных одеянье…»

…Свершилось. Посетило. Снизошло. —

Он слышит шум твоих шагов, Мария,

А за окном на мутное стекло,

Блестя, ложатся капли дождевые.

Но голова горит в огне, в жару,

От музыки, от счастья, от похмелья;

Из темноты, под ливень, поутру

Куда-нибудь, на свет, из подземелья

По лестнице спешит, шатаясь, он. —

Как выдержишь такое опьяненье!

Светает. Над рекой несется звон,

И в церкви утреннее слышно пенье.

Неукротимый пасынок Вийона —

Испачканный костюм, пух в волосах,

Он гений и безумец — вне закона,

Но ангелам сродни на небесах.

Под звон тарелок в кабаке убогом

Убогий ужин с другом, а потом

Стихи — пред вечно пьяным полубогом,

Закутанным в дырявое пальто.

И ширится сквозь переулок грязный

Простор, и вдруг среди хрустальных вод

Качается, в такт музыке бессвязной,

На захмелевшем бриге мореход.

Но, заблудившись в лондонском тумане,

В своем кромешном творческом аду,

Он был внезапно в сердце тайно ранен

Видением, явившимся ему.

Ослеп, оглох — и с гордостью, с презреньем

Сам свой полет небесный оборвал.

Простился с музыкой и вдохновеньем

И навсегда купцом безвестным стал.

«Мир — стройная система, а разлив

Неукрощенных чувств доступен многим.

Поэт лишь тот, кто, чувство подчинив,

Умеет быть достойным, мудрым, строгим…»

Перчатки, отвороты сюртука

И властный профиль — мне таким он снится.

Он был скупым: спокойствие песка,

В котором бешеный самум таится.

Мне снится он, надменный и прямой —

Прямые линии присущи силе;

Был одинок всегда учитель мой:

Склонялись перед ним, но не любили.

Он говорил: «Сверхличным стань, поэт,

Будь верным зеркалом и тьмы и света,

Будь прям и тверд, когда опоры нет,

Ищи в других не отзвука — ответа.

И мир для подвигов откроется, он твой,

Твоими станут звери, люди, боги;

Вот мой завет: пойми верховный строй —

Холодный, сдержанный, геометрично-строгий».

«Чахотка ныне гения удел!

В окно больницы льется свет потоком,

День, может быть последний, догорел,

Но ангел пел нам голосом высоким.

Блуждали звезды в стройной тишине,

Часы в палате медленно стучали.

Лежать я буду: солнце на стене,

На белой койке и на одеяле.

Я в этом пыльном городе умру,

Вдруг крылья опущу и вдруг устану,

Раскинусь черным лебедем в жару,

Пусть смерть в дверях, но я с постели встану:

Я двигаюсь, я счастлив, я люблю,

Я вижу ангела, я умираю,

Я мысли, как корабль вслед кораблю,

В пространство без надежды отправляю.

Вот солнцем освещенный влажный луг,

Вот шелест веток, паруса движенье…»

Поэт очнулся. Он глядит — вокруг

Коляски, шум. Сегодня воскресенье.

Цветут каштаны — о, живой поток!

Цветут акации — о, цвет любимый!

Он шел, он торопился на урок,

Озлобленный, усталый, нелюдимый,

Остановился где-то сам не свой —

Дух дышит там, где хочет и где знает —

Какая тема странная: больной

В общественной больнице умирает.