Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

С тем горьковатым и сухим,

Тревожащим истомой темной,

Что расстилается, как дым,

Витая над моей огромной,

Моей покинутой страной

С протяжной песней сиротливой,

В седую стужу, в лютый зной

Перекликаясь с черной нивой,

С тем, что рыдает, как Орфей,

О Эвридике вспоминая,

С тем ветром родины моей

Лети, печаль моя ночная.

Распахнутого, звездного алькова

Широкий взмах. Как призрачно лучи

Расходятся. Как мечется свечи

Немой язык в тревоге бестолковой.

Такого задыхания, такого

Томления!.. Трещат дрова в печи.

Кривится месяц, брошенный в ночи, —

Пегасом оброненная подкова.

Возьмем ее на счастье. Может быть,

Когда ее повесим мы над ложем, —

Так иногда и мертвых мы тревожим —

Да, может быть, удастся позабыть

То черное слепое средоточье.

И минет ночь. И минем вместе с ночью.

Кадила дым и саван гробовой,

Наброшенный на труп окоченелый

Земли-Праматери моей, и вздохи

Метели-плакальщицы над усопшей,

И каждый вечер со свечой своей,

Уж оплывающей и чуть дрожащей,

Читает месяц, как дьячок смиренный,

Над отошедшей Матерью молитвы.

Обряда погребального никак

Не заглушить рыданием надгробным.

О, если б мог я полог приподнять

И ухом к сердцу Матери прижаться,

То я бы понял, с ней соединившись,

Что для нее я — только краткий сон,

Воспоминанье образов минувших.

Читая звезд немые письмена,

Припомнила меня, и я родился

В ее душе, и так как по складам

Она меня читает, развернулся

Во времени судеб неясный свиток,

И вот живу, пока судьбу мою

Она в слова бессвязные слагает.

А прочитает их, и я умру,

И в тот же миг бесплотным стану духом

В эфире горнем, в тверди безграничной.

Такие думы посещают ум,

Когда блуждаю, маленький и слабый,

В дни Рождества по неподвижным дланям

Праматери усопшей и смотрю,

Как тощий месяц бодрствует над телом,

Качая оплывающей свечой.

В твоем краю голодных много мест

И много рук протянуто за хлебом,

Но убаюкан бездыханным небом

Монахинь-мельниц сухорукий крест.

Такой же крест в душе твоей просторной.

Небесный ветр ворочает его,

Весь день поет, размалывая зерна.

Но им не надо хлеба твоего.

То был высокий род, прекрасный и державный.

То был сладчайший плод. То был тишайший сад.

То было так давно. То было так недавно.

Как мог ты позабыть и не взглянуть назад!

Когда и зверь лесной те зори вспоминает,

Когда в любом цветке призыв молящих рук.

А судорога гор! Их сумрачный недуг!

Не вся ль земная тварь и страждет, и стенает!

Но ты, ты позабыл ту горестную тень,

Тень праотцев твоих, и грозный час расплаты,

И первый темный стыд, и первые раскаты

Карающих громов, и первый серый день!

Как жемчуг, в уксус брошенный, мгновенно

И навсегда растаю, растворюсь

В твоих просторах, край мой незабвенный,

Злосчастная, истерзанная Русь!

Шепча твое поруганное имя,

Развеюсь я в тоске твоей, как дым.

О, родина немая, научи мя

Небесным оправданием твоим!..

Из опротивевшей норы,

Вдыхая едкий запах гари,

Сквозь дождь, туманы и пары,

Чтоб где-нибудь в укромном баре…

И на рассвете… А потом

У опустевших ресторанов,

Ища растерзанный свой дом

И неожиданно воспрянув,

В испуге крикнув: — О, приди!..

О, Эвридика!.. И кромешный

Увидев сумрак впереди,

Понуро, горько, безутешно,

Забыв достоинство и стыд,

Столичным девкам на потеху,

Не помня слов, не слыша смеху,

Петушьим голосом навзрыд…