Бич Божий

Киев, лето 968 года

Прилетела оса, стала виться над недоеденным пряником, что лежал на краю стола.

— Ой, оса, оса! — крикнул княжич, отскочил и опрокинул скамью.

Асмуд повернулся и повёл седыми бровями. Брови были его косматые, нависающие, словно козырьки над крыльцом у дома. Шевелились они смешно, будто усики у той же осы.

— Эка невидаль! — произнёс учитель. — Насекомое, чай, не волк. Прогони — и всё.

— Да, а вдруг она укусит? — не решался его воспитанник.

— Коль заметит, что ты боишься, непременно укусит. — Асмуд подошёл и смахнул осу вместе с обслюнявленным пряником в растворенное от жары оконце. — Слабость не показывай никому. Уважают сильных.

Княжич поднял опрокинутую скамейку. Сел за стол. В руку взял писало — костяную палочку, вправленную в серебряный набалдашничек. К набалдашничку крепилась цепочка, за которую писало можно было подвесить к поясу.

— Ну, пиши, — обратился к нему наставник: — Вирник едет за сбором податей вместе с отроком-помощником и охранником-мечником. На неделю им положено отпускать на месте: семь ведёрок солоду для пива, половину говяжьей туши; в среду, пятницу — по головке сыру; ежедневно — две курицы; хлеба и пшена — сколько захотят. Едут они с запасным конём. Коням нужен овёс. Цены тебе известны. Вот и сосчитай, сколько стоит их недельное содержание.

Мальчик начал водить писалом по покрытой воском дощечке. Светлые его волосы были стрижены под горшок. Пухлые румяные щёки с конопушками и вишнёвого цвета тубы говорили о здоровье и весёлом характере. Он сидел в шёлковой сорочке, завязанной возле шеи красной витой тесёмкой. На концах у тесьмы болтались кисточки. Синие глаза возводил к потолку и чесал серебряным набалдашничком от писала в ухе.

— Что, заело? — спросил учитель, наклоняясь над ним. — Ну, подумай сам. Вспомни, сколько стоят овёс и сыр. В гривне — двадцать ногат. В каждой ногате — по две с половиной куны. В кунах — по две резаны. Думай. Скорей, скорей.

Княжич морщил лоб и кусал нижнюю губу.

— Это будет... Это будет... приблизительно двадцать кун!

— Щедрый ты, однако! — Асмуд повеселел. — Вирник у тебя лопнет от обжорства.

— Ну а сколько, деде?

— Думаю, что пятнадцати будет вполне достаточно... Хорошо, на сегодня арифметику бросим. Расскажи, что ты запомнил по русской истории с прошлого урока.

Мальчик вытянул губы и, болтая ногами, начал механически стрекотать:

Рюрик Ютландский княжил в Старой Ладоге век тому назад. В Новом городе с ним сражался Вадим. Но погиб в бою. Рюрик женился на Ефанде, народившей от него двух детей. А его шурин из Норвегии, Вещий Олег, победил Дира и Оскола в Киеве. И ходил на Царьград. А потом его укусила в ногу змея, и он тоже умер.

— Кто же сел тогда на киевский стол?

— Игорь, дедушка, — улыбнулся княжич.

— Верно, молодец.

— Деде, можно тебя спросить? — мальчик посмотрел уже с интересом.

— Спрашивай, конечно.

— Кто такие варяги?

— Так у нас на Руси называют викингов. Выходцев из Норвегии, Швеции и Дании.

— Значит, Рюрик — варяг?

— Варяг.

— И Олег — варяг?

— И Олег. Да и я, между прочим, тоже. Трое нас, братьев, из норвежского города Скирингссаля — Бард, Клеркон и я — на Руси остались. С Бардом я поселился во Пскове, а Клеркон — в Старой Ладоге. Он Свенельда родил, а у Барда Хельга родилась, или Ольга, бабушка твоя.

— Стало быть, и я — из варягов?

Асмуд рассмеялся:

— Да, на четверть.

Дверь открылась, и вошла Малуша — невысокого роста молодая женщина, лет двадцати пяти. Мальчик был похож на неё — те же пухлые розовые щёки, синие глаза. Белая материя ниспадала у неё с головы, к головному обручу было прикреплено несколько подвесок. Платье спереди чуть топорщилось — женщина ребёнка ждала.

— Мама, мама пришла! — крикнул княжич и вскочил ей навстречу.

— Кто бросается пряниками из окон? — говорила Малуша, прижимая сына к себе и целуя в темечко. — Чуть меня не зашиб, право слово.

— Это он, это он! — веселился мальчик, показывая на Асмуда пальцем.

— Мы сражались с осой, — улыбнулся тот. — Вместе с ней улетел и пряник...

— Да. она была такая здоровая, жёлтая и хищная! — княжич зажужжал и, изображая осу, начал бегать по клети.

— Как занятия продвигаются? — обратилась Малуша к Асмуду. — Воля не слишком балуется?

— Да не больше, чем остальные. Князь Святослав был куда менее усидчив. Ненавидел правописание.

— Я — как тятя! — продолжал жужжать мальчик. — Для чего учить буквы, если писарь имеется?

Мать остановила его, за руку взяла:

— Ну, пойдём проведаем бабушку. Ей сегодня лучше, — и спросила учителя: — Я не раньше времени его забираю?

— Ничего, — согласился Асмуд. — Будь по-твоему, добрая душа.

Старый холостяк, всю вторую половину жизни он учил княжеских детей: Ольгу, Святослава, Милонега, Ярополка, Олежку, Мстишу и теперь вот — Владимира. Сорок последних лет! Асмуд убирал со стола книжки и писала, восковые дощечки, думал, что, конечно, арифметика и правописание — это важно, но ещё важнее — воспитание добрых душ. К сожалению, в этой области у него успехов поменьше. Ярополк чересчур завистлив, Мстиша — лют... «Что поделаешь, — сетовал старик, — время наше жестокое. Не намного лучше, чем раньше. Ведь ещё латинянин Цицерон восклицал: “О tempora, о mores!” — “О времена, о нравы!” Управляя людьми, надо проявлять милосердие...» Он вздохнул и сказал себе: «Что тут философствовать! Нами правят боги. Как они хотят, так оно и случается... — Подошёл к окну, посмотрел во двор. — Парит сегодня сильно. Видно, быть грозе. Хорошо бы испить клюквенного квасу».

А Малуша и сын вышли из каменного трёхэтажного, островерхого терема и отправились по бревенчатой галерее вдоль стены, опоясывающей хоромы. Тут, внутри, за стеной, был своеобразный княжеский городок: кузня, помещение стражи, склады с продовольствием, кухня, винные погреба, чуть подалее — острог, несколько дворцов и жилые клети прислуги. В старом деревянном дворце обитала княгиня Ольга. С сыном своим Святославом пребывала она в натянутых отношениях и обычно предпочитала жить в собственном граде Вышгороде, в нескольких верстах на север от Киева. Но теперь Святослав был в походе, Ольга управляла одна и поэтому волей-неволей переехала в стольный Киев.

Доски перехода чуть поскрипывали под ногами Малуши и мальчика.

— Как взойдёшь к бабушке в одрину — наставляла мать, — не забудь отвесить поклон и сказать: «Здравия желаю, великая княгиня Ольга свет Бардовна». И к подолу её приложиться.

— Ладно, — княжич морщился на её слова, — помню хорошо.

В деревянном дворце было чуть прохладнее. Миновав несколько палат, в том числе и парадную, называвшуюся гридницей (в ней устраивались пиры князя с гридями — личной его дружиной), мать и сын оказались у спальни (или, по-другому, одрины: одр — постель).

— Покажись-ка! Так... — Осмотрев наследника с ног до головы и поправив ему тесёмочки на сорочке, женщина сказала: — Ну, пошли, — и открыла дверь.

На одре, под высоким балдахином, восседала княгиня. Стойки балдахина, из слоновой кости, были все в фигурках: снизу, у основания, по собаке сидело, выше — русалки полевые средь травы и цветов, выше — птицы, звёзды, кометы. Наверху балдахина сияло солнышко, вытканное золотом на парче.

Стены, потолок также были в рисунках: райские сады, птицы с головами красавиц, добрые олени, ласковые зайцы и священные петухи. Островерхое окно разноцветными стёклышками сверкало.

Ольге нынешней весной исполнилось пятьдесят. Миловидное некогда лицо несколько обрюзгло с годами, под глазами образовались мешки, зубы стали жёлтыми. Волосы её были спрятаны под шитой круглой шапочкой. Серьги-колты колыхались от мерного дыхания. Грузная, измученная болезнью — у неё постоянно кружилась голова, а в глазах при этом мелькали стаи чёрных мух, — бабушка сидела, откинувшись на подушки, словно тесто, вылезшее из квашни. Ей вчера сделали кровопускание. Чувствовала она себя лучше, но от слабости находилась в состоянии полудрёмы.

Рядом с ней сидел её духовник — православный священник отец Григорий. Как известно, Ольга крестилась 21 мая 946 года и взяла себе христианское имя Елена, в честь жены византийского императора Константина Багрянородного. Но языческая Русь называла её по-прежнему Ольгой.

У Григория была борода-лопата, щёки в красных прожилках и такой же круглый нос. На груди священника, выделяясь на тёмной рясе, находился массивный серебряный крест.

Княжич с поклоном произнёс заученное приветствие. Ольга подняла набрякшие веки, и в глазах её, увидевших внука, вспыхнула искра жизни.

— Кто к нам пришёл! — радостно проговорила княгиня. — Вольдемар, подойди сюда, детка.

Мальчик приблизился к бабушке и поцеловал подол шёлковых одежд. Та провела ладонью по его мягким волосам.

— Вот на кого надежда, — заявила она. — Ярополк слишком хил и мелок. А Олег простоват... Лишь Владимир — как «владыка примирения» Рюриковичей и древлян Нискиничей — станет князем, достойным Киева!

— Коли примет христианскую веру, — не замедлил проявиться отец Григорий.

— Слышишь, внучек? — оживилась княгиня. — Тятя твой, Святослав, убоялся своей дружины. Для него дружина, верящая в Перуна, выше спасения собственной души. Но тебе, Вольдемар, не пристало трусить. Обещаешь мне, своей бабушке, Киевскую землю крестить?

— Обещаю, конечно, — отвечал княжич легкомысленно.

Ольга засмеялась от радости. И отец Григорий благодушно кивнул.

— Ты, Малуша, не надумала ли креститься? — повернулась больная к матери Владимира.

— Право слово, не знаю, — потупилась та. — Я страшусь гнева Святославлева...

— Перед родами хорошо озариться светом учения Господа нашего Иисуса Христа, — наставительно произнёс священник.

— Да, самой покреститься и дитя новорождённое крестить, — подтвердила бабушка.

— Коли князь позволит...

— Да, позволит он, грешник окаянный! — покривила губы Ольга. — Жди от него этой княжьей милости!.. Надо решать самой.

— Хочешь, дам почитать тебе книгу святую — Евангелие от Матфея? — обратился к Малуше отец Григорий. — Давеча привёз из Моравии отец Иоанн. Писано кириллицей. Прочитаешь — вернёшь.

Женщина сказала с поклоном:

— Буду благодарна. Ознакомлюсь с душевным трепетом.

Неожиданно дверь открылась, и в одрину вбежали два взволнованных юноши — княжич Олег, лет пятнадцати, и его приятель, на три года старше, сын боярина Ушаты — Путята. Преклонив колена и отвесив поклоны, оба стали наперебой объяснять:

— Не вели казнить, а вели слово молвить, великая княгиня!

— Мы с дурными вестями!

— Степняки на подходе к Киеву!

— Мы с Путятой охотились вдоль Днепра в стороне Витичева. Смотрим, а на башне сигнальной костёр горит!

— И навстречу нам — беженец из Родни. Говорит, что в долине Стугны пыль стоит столбом — печенежская конница идёт!

— Мы сказали Люту... то есть Мстиславу Свенельдичу, он уже велел затворить ворота и пошёл снаряжать гонцов к Претичу в Чернигов, за помощью.

Ольга от этой новости подалась вперёд и с испуга перекрестилась:

— Свят, свят, свят, — прошептала она. — Да откуда ж им взяться, степнякам-печенегам, тут? Ведь они далеко, за днепровскими порогами. Хан их Куря — наш недальний родственник и в союзе со Святославом, вместе воевать ходили. Прежде не совались на Киевскую землю.

— Значит, было с чего обнаглеть поганым, — покачал головой священник. — Не дай Бог, что со Святославом стряслось в Болгарии!..

А Малуша крепко прижала к себе сына; тот уткнулся в тёплый мамин живот и стоял ни жив ни мёртв от страха. За окном раздавались раскаты всполошного колокола — он предупреждал киевлян о грозящей опасности, а ему вторил гром, исходящий с небес.