Бич Божий

Малая Азия, лето 968 года

В третий поход против сарацин византийский правитель Никифор Фока отправился всем семейством: вместе с женой Феофано и её детьми от первого брака — малолетними императорами Константином и Василием и двумя их сёстрами — Анной и Феофано-младшей. «Пусть помолятся в Палестине у священных камней», — отвечал Фока на вопросы своих сановников. Но была и другая, тайная причина этого решения: он отчаянно ревновал к Иоанну Цимисхию, у которого был с Феофано-мамой давнишний роман, даже общий ребёнок — Анастасия, с детских лет живущая в женском монастыре Святой Августины. И Никифор подозревал, что любовники встречаются до сих пор. Чтобы отстранить Цимисхия от похода, он сместил его с должности главнокомандующего всеми византийскими силами на Востоке и назначил главным управляющим (логофетом) почтами империи. А жену и детей взял с собой в поход. Так он рассчитывал помешать их свиданиям.

Но во избежание неприятностей он оставил женщин и детей вдалеке от боевых действий — в хорошо укреплённом замке Друзион, на пути к Палестине. Те томились от скуки и жары, плавали в бассейне с солёной водой, привозимой бочками с побережья Средиземного моря, лакомились крабами. Мальчики играли в мяч и тренировались в конной езде. Старшему, Василию, было десять, Константину же — меньше на три года. Хуже всех переносила поход маленькая пятилетняя Анна; родилась она недоношенной, через месяц после смерти отца — императора Романа II, и была болезненной, золотушной девочкой. По совету врачей Анну поили верблюжьим молоком и давали лекарство из смеси сока алоэ, сока лимона и мёда. Часто она хандрила, не хотела вставать с постели и просила увезти её обратно в Вуколеон. Старшая из детей — Феофано — угловатый подросток, превращавшийся в девушку, — презирала мать, братьев и сестру, всем грубила и, уйдя к себе в комнату, беспричинно плакала. Феофано-мама вечно спорила с Феофано-дочерью, била по щекам медлительную прислугу, за глаза ругала «этого несносного тюфяка, бросившего нас в Друзионе» и ждала тайных весточек от возлюбленного Цимисхия. Время для державных особ текло медленно.

Как-то вечером Феофано-мать приготавливалась ко сну. Две служанки её раздели, нарядили в прохладную шёлковую ночную рубашку, расчесали чёрные вьющиеся волосы, достававшие императрице до лопаток, смыли грим с лица, сделали ей маску из яичных желтков и мёда. Феофано не так давно исполнилось двадцать восемь. Все её считали развратной, но на самом деле в жизни этой женщины было только трое мужчин: Иоанн Цимисхий, император Роман II и Никифор Фока. Мужу Роману Феофано не изменяла. А любовная связь с Цимисхием, вспыхнув в ранней юности и создав Анастасию, возникла вновь параллельно с Никифором. Совесть не мучила её. Даже, скорее, наоборот: наставлять рога толстому придурку Фоке было весело и во многом приятно. А опасность щекотала любовникам нервы.

Маску сняли, сполоснули лицо ароматной водой, настоянной на жасмине. Феофано отпустила служанок, помолилась под образами и задула свечу. Шёлковые простыни холодили ей тело. «А Василий совсем большой, — вспоминала императрица недавнее своё наблюдение: мальчики в бассейне купались совершенно раздетыми, и она смотрела за ними. — Вылитый Роман. Сложен точно так же. Вероятно, будет не меньшим занудой — в жизни и в постели! — и она тихо усмехнулась. — Ах, Роман, Роман!.. Мы с тобой были счастливы... За Никифора вышла по необходимости... Жирные слюнявые губы... Бр-р!..»

— Феофано! — раздалось рядом, за окном; шёпот был не громок, но достаточно явствен.

Женщина в волнении села. Что это? Как понять? Показалось, нет?

— Феофано, — голос был знакомый. — Слышишь ли меня?

— Господи, Цимисхий! — спрыгнув с ложа, пылкая любовница подбежала к окну. Сдёрнула крючок и раскрыла раму.

С крыши спускалась верёвочная лестница. Вровень с наличником висел Иоанн.

— Ты с ума сошёл! — задохнулась она. — Ну, влезай скорей! Стража тебя заметит!..

Он схватился за раму, ногу поставил на подоконник. И в мгновение ока соскочил на пол в комнате. Сжал императрицу в объятиях.

— Фео, милая...

— Ио.

Жаркий поцелуй обжёг их уста. В голубом лунном свете рыжая борода армянина выглядела зелёной.

— Как, откуда ты?

— Из Константинополя, откуда же? Я не мог без тебя. Мы не виделись целый месяц.

— О, любимый мой! Я ждала от тебя записочку, не рассчитывала на большее...

— Я ведь лучше записки, правда? И меня труднее перехватить.

— Ио, ты безумец. Но я всё готова отдать за такое твоё безумство!..

После бурных ласк оба лежали томные. Поцелуи перемежали речью:

— Надо что-то делать, — говорил Иоанн. — У Никифора всё меньше и меньше сторонников. Зреет заговор.

— Поскорее бы! Он невыносим.

— Этот третий бессмысленный поход в Палестину всех взбесил окончательно. Денег в казне нет, а Никифор едет с огромными обозами, нанимает заморские войска... Русских варваров пустил в Болгарию, а потом послал собственного брата замиряться с царём Петром... Всё постыдно, чудовищно, дико...

— Где теперь наша девочка несчастная? Как с ней варвары могут поступить?

— Говорят, русский князь Святослав объявил, будто выдаст Анастасию за наследника престола, старшего своего сына.

— Всё из-за Никифора. Если бы не он, если бы не миссия Калокира в Киев...

— От Никифора пора избавляться. Пусть вернётся в Константинополь... Он за всё ответит. В том числе за судьбу нашей бедной дочери. Ты поможешь нам?

— О, ещё бы! Выдам с потрохами, отомкну замки, наточу кинжал... Мы объявим тебя василевсом, будешь управлять до совершеннолетия императоров, женишься на мне... Ты ведь женишься на мне, правда, Ио?

— Я мечтаю об этом днём и ночью... — Начал целовать ей глаза и губы. — Никому тебя больше не отдам. Будем вместе до конца нашей грешной жизни.

За окном кто-то тихо свистнул. Иоанн привстал и вытянул шею. Свист раздался громче.

— Это знак тревоги, — сообщил Цимисхий, молниеносно одеваясь. — Мы раскрыты. Что ж, придётся драться.

— О, мой Бог! — Феофано похолодела. — Если ты погибнешь, я умру от горя.

— Может быть, прорвёмся...

Он поцеловал её на прощание — мускулистый, сильный, хоть и ниже Феофано на целую голову, — и шагнул за карниз, на верёвочную лестницу. Вскоре лестница исчезла — вслед за своим хозяином. Женщина стояла и слушала: нет ли звуков боя? топота копыт? звона стали? Но суровый Друзион лишь чернел в ночи зубчатыми стенами. Выходила и пряталась за тучи луна. Далеко в песках, где-то к югу, выл шакал, навевая грусть. Становилось зябко.

А спустя несколько часов на походном столе в своей палатке византийский правитель Никифор Фока обнаружил неподписанное послание. Вот его слова:

«Василевс! Знай, что твоя жена, несравненная Феофано, продолжает встречаться с Иоанном Цимисхием. Этой ночью логофет тайно приезжал в замок Друзион и спускался в гинекей по верёвочной лестнице. Трое из пяти его слуг были схвачены и убиты охраной замка. Но ему самому и оставшимся слугам удалось бежать. Головы убитых отрублены и являются вещественным доказательством измены — сможешь их найти, возвратившись в замок. Берегись, василевс! Феофано и Цимисхий ненавидят тебя».

Тёмное от загара лицо Никифора стало ещё темнее. Он походил на брата Льва — тоже полный, с крупными глазами навыкате, волосатыми пальцами. Но природа оказалась к Никифору добрее: нос не такой мясистый, на конце чуть приплюснутый, вместо плеши, как у брата, только небольшие залысины, дикция нормальная, чистая.

Он сидел, стиснув кулаки, несколько мгновений. Кровь пульсировала в висках. Стали ярче глазные жилки.

Наконец Никифор позвонил в колокольчик.

— Пётр! — крикнул он хриплым голосом.

Полог палатки дрогнул, и вошёл евнух Пётр — правая рука Никифора, стратопедарх и его племянник.

В Византии оскопление незаконнорождённых детей было делом обычным. Так и Лев Фока, приживший мальчика от рабыни-мадьярки, распорядился его кастрировать. Мальчик с тех пор не имел права на наследство. Тем не менее Пётр воспитывался на равных с другими детьми, стал военным, получил звание стратопедарха, помогал Никифору, вёл его дела.

— Запиши, — распорядился василевс, — мой приказ: логофета Иоанна Цимисхия отстранить от должности, взять под стражу и отправить в его имение. Содержать под домашним арестом вплоть до моего возвращения из похода. Всё. И послать гонцов в Константинополь немедленно.

— Слушаюсь, ваше величество, — поклонился Пётр с улыбкой. Как неполноценный мужчина, незаконный сын Льва Фоки презирал всех влюблённых и испытывал радость от возможности их унизить.