Бич Божий

Новгород, весна 971 года

Богомил преподавал мальчикам некое подобие «Закона Божьего», то есть рассказывал о кумирах Русской земли, о происхождении и устройстве Вселенной, о языческих преданиях и обрядах. Это напоминало целую космогоническую теорию.

Соловей утверждал, что Земля сотворена плоской и состоит из трёх материков: Асии, Ливии и Иеропии. Сверху над Землёй семь небес. Наиболее близкое к нам первое — из него идут дождь и снег, по нему плывут облака и с него спускается туман. Солнце, звёзды и Луна находятся выше, где-то между четвёртым и пятым небом. Наконец, обитель богов — это небо седьмое. Боги сидят на нём, словно на вершине горы, пьют божественные напитки и взирают на Землю; время от времени спускаются вниз, чтобы наказать неугодных и возвысить любезных. Боги любят жертвы, приносимые им. Души умерших вместе с дымом крад (погребальных костров) поднимаются вверх; души чистые попадают к богам на седьмое небо, души грешные низвергаются вниз и летают, мыкаются, превратившись в навий.

Главный бог — это Род (он же — Чур). Род родил Сварога, сотворившего небо и небесный огонь. От Сварога произошли Дажбог, сотворивший Хорса-Солнце, и Сварожич, сотворивший Землю и земное тепло. Сыновья у Рода такие: Перун — бог дождя, грома, молний и войны, и Стрибог — ветра, бури и других стихий. Есть ещё бог Велес — покровитель богатства и достатка, урожая и всех торговых операций, и Семаргл-Переплут — это самый скромный бог, он изображается в виде собаки, стерегущей корни растений и земные недра. Под землёй живёт Ящер, пожирающий Солнце-Хорса вечером и в рассветный час извергающий из себя обратно.

Мать-богиня — Макошь-Берегиня. У неё две дочери — Лада, покровительница влюблённых и новобрачных, и Леля, в ведении которой — женщины на сносях и новорождённые.

И, конечно же, рядом с людьми много всяких духов: домовых и кикимор, обитающих в доме за печкой, леших — жителей леса — и русалок-вил — жительниц лугов и ручьёв. Где-то между высшими богами и духами — девушка Купала и козёл Коляда, колосистый Ядрей и грустная Обилуха, странствующий Попутник и богатая Порынья. А помимо поганых навий существуют ещё вурдалаки и оборотни, шлющие погибель, хвори и другие напасти. Добрых духов надо заманивать, а плохих — отпугивать. И для первого, и для второго существуют специальные магические приёмы, заговоры, знаки и ритуалы.

— Скоро будет лельник, — говорил Богомил, — двадцать третье березозола. Это праздник богини Лели. В честь неё выбирают самую красивую девушку, украшают её венками и сажают на видное место. Рядом с ней кладут угощенье — хлеб, кувшины с молоком, масло, сыр, яйца и сметану. Остальные девушки в честь неё поют песни и водят хороводы. Леля награждает их — и едой, и венками. А потом с песнями и танцами все идут провожать домашнюю скотину, застоявшуюся за зиму в хлеву, на луга и пастбища. Жгут костры... Вот скажи, Владимир, а какие слова в русском языке образованы от имени Лели?

Князь задумался, а потом ответил:

— Слово «лелеять» — то есть ухаживать, нежить.

— Правильно. А ещё?

— Можно мне? — вмешался Божата. — «Лялька» — так грудных детей называют, «люлька» — в ней детей качают.

— Замечательно. И ещё любимую птицу Лели — аиста — часто называют у нас «лелекой»... На сегодня урок закончен, можете гулять!

Мальчики вышли во двор дома Соловья. На крылечке сидели два дружинника, охранявшие маленького князя: привалились к стене плечом и дремали на тёплом апрельском солнышке. С кошкой играла Божена: берестовой полоской, привязанной к кончику верёвки, девочка водила по усам животного; кошка прыгала, лапой ловила бересту, кувыркалась и дрожала хвостом в нервном напряжении. За последний год у сестры Божаты вытянулся корпус, вроде бы открылись глаза — и из карапуза, неуклюжего, бестолкового, дочка Богомила превратилась в симпатичного, умного ребёнка. Звонкий голосок её заходился от смеха.

— А меня кое-что просили передать Владимиру Святославлевичу. Строго по секрету!

— Ишь, чего придумала! Говори открыто.

— Нет, сказали, для него одного.

— Кто сказал?

— Тоже тайна.

— Я вот дам тебе тайну! — разозлился брат. — Будешь знать, от кого секретничать!

— Ладно, погоди, — обратился к нему Владимир, — что ты взъелся на неё? Тайна — это тайна. Ну, пошли, Божена, скажешь мне на ушко.

Он отвёл девочку к забору и нагнулся к её лицу. Та своими ручками обвила князю шею и, касаясь губами уха, стала говорить быстро и взволнованно:

— Заходил Мизяк, спрашивал тебя, а когда я ему ответила, что Божата и ты занимаетесь с тятенькой, то велел сказать, только по секрету, что он будет ждать слева от моста, ближе к Словенскому концу, под ракитой. У него любопытные для тебя известия.

Сын кудесника подошёл к приятелю:

— Чепуха или что-то важное?

— Волчий Хвост мне назначил встречу.

— Я с тобой?

— Нет, пойду один.

— А потом расскажешь?

— Расскажу, конечно. Мы с тобой друзья. — Он позвал охранников, и они вышли со двора.

Под ракитой сидел Мизяк — в неизменной шапке с волчьим хвостом, красных шароварах и сафьяновых сапогах с узкими, загнутыми кверху носами. Он вообще одевался броско. Сыну Угоняя было уже пятнадцать — пробивались усы, голос приобретал басовые нотки, плечи стали шире. Волчий Хвост даже утверждал, что имеет любовницу в Плотницком конце — молодую вдовушку, старше его на четыре года. Может, хвастался, а может, и правда.

— Здравствуй, княже.

— Здравствуй. Отчего такие секреты?

— Есть одно сообщение для Добрыни. Думаю, что ему будет интересно. Но сначала пообещай, что исполнишь просьбу.

— Мог бы без условий. Мы с тобой побратались, я готов тебе услужить просто так, по дружбе.

— Знаю, княже, знаю и ценю твою доброту. Новости такие: я подслушал разговор тятеньки и брата. Нынче вечером от Лобана припожалуют к Верхославе сваты.

— Вот те на! Нешто у них любовь?

— Никакой любви. Просто всем известно, что Добрыня сохнет по Верхославе, а она ему не даётся. Дочка Остромира — хорошая партия: умная, красивая и богатая. И Лобан задумал дяде твоему насолить. Да ему вообще пора жениться. Брат и решил двух зайцев на одну стрелу нанизать.

— Да, понятно, — произнёс Владимир задумчиво. — Всё скажу Добрыне, спасибо... А какая просьба? Чем смогу — помогу.

— Слово за меня перед дядей замолви. Я хочу пойти в мечники к нему.

— Да тебя же съедят живьём — и отец, и брат! — поразился князь.

— Не съедят, подавятся. Коль за вами вече — ваше дело правое. А бороться с вечем сердце не лежит.

Мальчик обнял его по-братски, крепко стиснул руку:

— Ну, Мизяк, ты меня порадовал! Значит, будем вместе. Можешь не сомневаться: в гриди тебя возьмут, лично обещаю.

Волчий Хвост моргнул с благодарностью:

— Я не сомневаюсь. Буду рад за тебя сражаться.

Сын Малуши поглядел на него с лукавством:

— Ну а если родичи твои руку на нас поднимут?

У того появились шарики на скулах:

— Кто на вас поднял руку — тот мне не родич, ясно? Раз иду служить, то служить буду ревностно.

— Что ж, — подмигнул Владимир, — будь здоров. Скоро свидимся.

А Добрыню тяготили городские заботы. В прошлый год урожай собрали неважный. Области, которые давались князю и посаднику в вотчину, дань принесли плохую. Деньги ушли на покупку варяжского оружия, привезённого из-за моря Херигаром-младшим, а теперь не хватало на жалованье гридям. Те роптали и грозились уйти в повольники. А концы сверх уставов не давали денег, говорили, что самим недостаточно гривен на починку дорог, а осьменники (те, кто следил за мостовыми) платы требовали вперёд, да ещё вдвойне против прежнего («доски нынче дороги»). Подняли расценки и плотники, призванные на работы по строительству новых городских укреплений: запросили куну при закладке стены и ногату при её окончании, плюс в довольствие — мясо, рыбу, пшено, солод для пива или кваса и овёс для коней. А иначе больше загорали, чем строили.

Дома тоже появились проблемы: Любомир чуть ли не с рождения стал расчёсывать лоб и щёки до крови, а под мышками и в паху, в складках шеи появилось раздражение; иногда чесались глаза, под локтями и под коленками вскакивали малиновые крупинки. Богомил запрещал давать ему яйца, мёд и наваристые супы; предписал купать в бочке с чередой, а расчёсы присыпать серым порошком из каких-то трав. Зуд немного уменьшился, но болезнь в целом продолжалась; мальчик часто плакал и кричал во сне. Несмеяна не высыпалась и ходила чумная, бледная, подурневшая ещё больше.

И занозой в сердце была Верхослава. Никогда ни к кому у Добрыни не было такого влечения. Он любил и Белянку; и Юдифь, а по-своему любил даже Несмеяну; но от дочери Остромира брат Малуши просто терял рассудок. От неё исходили сверхъестественные флюиды. Каждая черта, поворот головы, контуры фигуры — всё притягивало Добрыню. И уж если она заговаривала с посадником, обращая на него свет своих очей — серых, бархатных, — он вообще краснел, как мальчишка, отводил глаза и спешил уйти. Все попытки покорить Верхославу полностью разбились, словно волны о скалы. Женщина стояла незыблемо, чуточку подтрунивала над ним и выскальзывала из рук. Он зарёкся видеться с ней. Отвлекался городскими делами. Уезжал за ворота засветло, возвращался затемно, не смотрел в сторону дворца Остромира. Но когда от племянника узнал о затее Лобана, кровь ударила ему в голову, сердце заколотилось, и Добрыня закричал, кулаки сжав:

— Не бывать Верхославе невесткой Угоняя! Я костьми лягу между ними. Жизни всех лишу — и её, и себя, и Лобана, но паскудство это порушу. С места не сойти! Разрази меня гром! — и как был, в вышитой у горла рубахе, без кафтана и шапки, под весенним дождиком побежал ко дворцу Остромира.

Верхослава вышла степенная — без кокошника, но в платке, с бусами из жемчуга, ласково бегущими по груди и по шее. Одарила вопросительным взглядом. И спросила, слегка растягивая слова, в обычной своей манере:

— Не пожар ли в доме, Добрыня Малович? Прибежал в самый дождь, нет лица на тебе...

Тот ответил резко:

— Да какое ж лицо, коли ты выйдешь за Лобана?

Женщина опешила:

— Да с чего ты взял, господин посадник?

— Нынче вечером он зашлёт сватов. Мне сказали верно.

Лоб у дочки Остромира разгладился, и она сказала, улыбнувшись не без кокетства:

— А тебе-то что? Отчего такое смятение — весь дрожишь, глазками сверкаешь? Не узнать прежнего Добрыню Нискинича!

— Не играй со мной, Всрхослава, не трави моё раненое сердце. — Потемневшие от воды, кудри его завивались мелкими колечками, нужные слова находились с трудом: — Ты же знаешь, как я тебя люблю. Исстрадался весь. И дела валятся из рук... Ты меня не любишь: пусть. Не люби, стерплю. Но одно, будь любезна, выполни: не давай согласия выйти за Лобана. За себя тогда не смогу ручаться. Совершу что-нибудь ужасное и непоправимое.

— Ты пугаешь меня, господин посадник? — удивилась та. — По какому праву? Я свободная женщина. За кого хочу, за того и выйду. Никому указывать мне не след — ни подьячему, ни Подвойскому, никому другому. Даже вечу не подчинюсь, коли станет меня обязывать полюбить кого-то.

— Значит, дашь согласие? — исподлобья посмотрел на неё Добрыня; дождевые капли змейками струились по его вискам.

— Поживём — увидим, — и она захлопнула перед ним ворота.

Он стоял убитый — в вымокшей рубашке, сломленный, отвергнутый. Повернулся и пошёл к собственным хоромам, тяжело ступая по блестящим доскам. Первый раз за тридцать три года сыну князя Мала не хотелось жить.

А спустя несколько часов он узнал от слуг: Верхослава отказала сватам. И они, выезжая от неё, сбили по дороге проходившего мимо Асмуда. После травм, полученных позапрошлой осенью, он ходил с трудом, опираясь на палочку, и поэтому не смог быстро отскочить. Не придя в сознание, через день Асмуд умер. Мамка Жива, ставшая женой княжьего наставника, плакала навзрыд и кричала: «Изверги, убийцы! Угоняевы прихвостни! Ненавижу вас!»