Биография вечного дня

9

Вернувшись к зданию Общественной безопасности, Николай замер в оцепенении. Неужели упустили Крачунова, неужели он незаметно ускользнул из своей берлоги? Здание скрыто во мраке, его окутывает молчание. Ни малейшего признака жизни, двери распахнуты — и входная, и та, что ведет в прихожую. Смирение, отчаяние — оба эти чувства одновременно владеют душой Николая. Ну что ж, каждому свое… Он вполне отдает себе отчет, что эта ночь — звездный час его жизни: на него возложили сложнейшую задачу; выполняя такую задачу, человек либо переступает роковую межу, отделяющую будничное от необычного, либо остается на том же берегу — в неподвижности, без надежд. Два года он прямо-таки ощущает эту межу, она проходит через все его дни, вызывает в нем чувство неудовлетворенности, сознание собственной ущербности, убивает в нем вкус к большим и маленьким радостям жизни. В сущности, он улавливал незримую преграду почти во всем: в словах, сказанных как бы в шутку о его принадлежности к интеллигенции (книги плюс скрипка плюс мечты о театре), и во внезапных исчезновениях его товарищей — то они где-то пропадают с утра до обеда, то их нет весь вечер (заседают где-нибудь без него!), — и даже в их отчаянной бедности (особенно гнетет его мысль о нищете, в которой живет Виктор, в которой прозябает вся его семья). Правда, можно насчитать несколько человек из зажиточных семей, в основном это девушки (об их участии в борьбе против тирании и полицейского произвола рассказывают легенды). «Сбережений» матери Николая явно недостаточно, чтобы считать и его «зажиточным», тем не менее он постоянно ощущает на себе бремя некоей вины, о ней напоминает ему то обидное слово, то недобрый взгляд, проникающий прямо в душу, — можно подумать, что Николай ответствен за все «злодеяния мирового капитализма». Только Кузман не поддается общему психозу, то тлеющему, то вновь вспыхивающему. К Николаю он относится так же, как и к другим членам группы — снисходительно, подчеркивая, что они по сравнению с ним, с Кузманом, еще дети и за ними нужен глаз да глаз, чтобы кто-нибудь не обжегся (хотя сам он старше их всего на пять-шесть лет). А вот к Лозеву (своему ровеснику, студенту технического училища) он относится совсем по-другому, уже как к взрослому мужчине. И в трудных, и в обычных обстоятельствах они держатся как равные, советуются втихомолку, делятся секретами. Иной раз и вспылят, но и в этом случае стараются обсудить все трезво, не ущемляя достоинства друг друга.

И вот наконец и Николаю выпал крупный шанс — Кузман доверяет ему поимку Крачунова. Либо ты его арестовываешь, либо ликвидируешь — выполнив этот страшный приказ, ты переступишь заветную межу. Как же мог он упустить такую возможность? Какой же он лопух — ухитрился проворонить такую крупную дичь, даже не подвергнув себя опасности! Как это его угораздило пойти по ложному следу — Сребров ни в коей мере не может компенсировать потерю, если даже его поймают, что тоже мало вероятно!

В одном окне вспыхивает робкий огонек, и Николай чуть не кричит от счастья — в здании кто-то есть! Потом начинается спектакль, который приводит его в изумление: окна одной комнаты заливает яркий свет, потом окна другой, третьей, четвертой, кругом обилие света. В чем же дело, кто и с какой целью устраивает эту иллюминацию? Здание Общественной безопасности смахивает на пароход, стоящий на якоре в глубоком мраке, — огромный, загадочный. Минут через пять-десять свет в комнатах гаснет в обратном порядке, одно окно за другим, и пароход растворяется во мраке. Николай напряженно раздумывает: быть может, кто-то проверяет электропроводку? Или эта иллюминация после полуночи служит сигналом? Но для кого и с какой целью? Николай отбегает назад и прячется за ажурной чугунной калиткой, с этой удобной позиции ему все видно: вот мимо проскользнула невысокая худощавая фигура — человек озирается по сторонам, словно ищет кого-то.

— Эй!.. — слышится приглушенный крик.

«Виктор!» — узнает Николай и машет ему рукой.

— Видал?

— Видал.

— Как ты это объясняешь?

— Понятия не имею.

— Я тоже. Хотя какое-то объяснение все же должно быть.

— Боюсь, что для нас это останется загадкой, — с сожалением и досадой говорит Николай. — Тебе придется сбегать к Лозеву.

Виктор хмуро смотрит в глаза друга.

— Зачем?

— Переговорить с Кузманом. Если так пойдет дальше, мы упустим и Среброва, и Крачунова. Не мешало бы бросить им вдогонку всю группу.

Виктор понимающе подмигивает ему, оценив разумность этого предложения.

— Вдвоем или втроем нам все пути не перекрыть, — соглашается он. — И притом ни опыта у нас, ни оружия… Не боишься остаться один?

Николай улыбается одними глазами, тронутый его беспокойством.

— Потому что я, признаться по правде… Что-то у меня кошки на душе скребут…

«Ну и Виктор!» — Николай удивляется искренности парня и растроганно хлопает его по плечу.

— Ступай. У меня тоже кошки на душе.

Они вдруг обнимаются, по-мужски грубо и неуклюже.

Николай снова замер у калитки, готовый терпеть, сколько нужно, хоть целый год. «Мы не должны сплоховать, Виктор, не должны!» — думает он. Часы на Торговой палате бьют три. Из здания Общественной безопасности выходит человек — пониже Медведя, пошире в плечах. Он направляется к Александровской, не позаботившись даже прощупать окружающую обстановку. Этот субъект или чересчур храбрый, или все еще думает, что представителям власти нечего бояться. Николай в тревожном напряжении следует за ним — а если это не Крачунов? У сквера перед пожарной он решает прибавить шагу, обогнуть на всех парах кинотеатр «Ройял» и встретить незнакомца (все еще незнакомца!) возле кафе-кондитерской Тахира: там всегда светло, там легче будет разглядеть его лицо! Какую-то секунду он колеблется — а вдруг эта рыба нырнет в один из переулков и исчезнет? Но субъект шагает стремительно, направление его движения определилось — к центру! — и Николай бросается вперед. Вот и кинотеатр, на красном пятне афиши черными буквами имя — вероятно, ведущего актера в фильме Антала Пагера. Вот и булочная, в печи уже полыхает огонь, к ней подходит сгорбившийся человек с охапкой дров. Вот и узенькая улочка позади театра, вымощенная брусчаткой, где были убиты Анна Вентура и ее сподвижники. Выскочив на площадь, Николай замедляет шаг, чтобы выбрать наиболее подходящее место для встречи. Да, разумнее всего у кафе-кондитерской, где расставлено несколько столиков; их окружают высокие плетеные стулья — днем владелец заведения угощает посетителей на открытом воздухе. Здесь любят посидеть за чашкой кофе служители Мельпомены и их поклонники из местной интеллигенции. Николаю везет — за столиком, уронив голову на руки, дремлет какой-то пьяница, издавая время от времени какие-то сиплые звуки — не слова, не песня и не храп.

— Здорово! — Николай подсаживается к пьянчуге. Снова повезло — он нащупывает в кармане сигарету. — Приятель, огонька не найдется?

— Что-о? — Пьяный силится поднять голову.

— Не найдется, говорю, огонька?

— В такое время… — Он встает, покачиваясь на подгибающихся ногах. — В такое время ты у меня огонька не получишь.

Николай узнает его — это администратор здешнего театра, которого используют иной раз и для исполнения эпизодических ролей (городские насмешники устраивают ему в таких случаях «овацию»).

— Господин Миленков, вы? — усмехается Николай, а взглядом следит за углом, из-за которого должен появиться Крачунов.

Пьяница безуспешно пытается поднять голову, в его зрачках вспыхивают проблески разума.

— Откуда меня знаешь?

— По «Свадьбе Фигаро».

— В такое время ты у меня огонька не получишь…

— По «Слуге двух господ», — продолжает перечислять Николай задушевно, сам не слишком уверенный в том, что говорит. — По «Школе злословия»…

Администратор, настроенный все еще неприязненно, шумно рыгает и кричит с мелодраматическим надрывом, будто со сцены:

— Кто ты есть, чучело гороховое?

— Ваш почитатель.

— В такое время огонька… Эй, Крачунов!.. — верещит пьяница и размахивает руками неестественно и беспорядочно. — Дай этому парню прикурить!

Николай застыл, не решаясь обернуться, однако всем своим существом ощущает, что от углового дома к кафе-кондитерской неохотно, осторожно приближается человеческая фигура.

— Опять нализался, Миленков?

— На свои собственные деньги, — хорохорится администратор, ерзая на стуле. — Ты дашь огоньку этому парню?

— Нет у меня, — недовольно отвечает Крачунов, не двигаясь. — Тебе известно, который час?

— Который?

— Ну-ка, расходись по домам!

— Разойдемся, — тут же соглашается пьяница. — Но сперва дай парню огонька!

— Сказал — нет у меня.

— Жадюга! Скупердяй!

— Миленков!..

— Хорошо, хорошо… Тогда арестуй его!

Крачунов, наклонившись к Николаю, ухмыляется:

— Кого арестовать?

— Вот этого… — Администратор неестественно извивается, его указательный палец описывает круги, как бы выбирая, куда ткнуть. — Он… он — коммунист!

Пот ручьем бежит по спине Николая, сердце безумно колотится.

— С чего ты взял, что он коммунист? — с отсутствующим выражением спрашивает Крачунов, не обнаруживая ни волнения, ни заинтересованности.

— Я знаю, — пыжится пьяный. — Уверен. Он меня видел во всех ролях. А раз молодой человек… Ха-ха-ха, раз молодой человек в таком возрасте такой любопытный, он наверняка коммунист!

— Проводите его, — доверительно бросает полицейский Николаю, при этом они успевают взглянуть друг другу в глаза.

— Куда это он должен меня проводить? — сердито фыркает администратор. — Если в ваше ведомство — что ж, валяйте, я сразу смекнул, что он прилипала… Предатель! Легионерский ублюдок!.. — Кулаком толкнув Николая в грудь, он бессильно плюхается на стул. Начальник Общественной безопасности, брезгливо смерив его взглядом и пожав плечами, твердым шагом удаляется — какой смысл связываться с этой тварью, с этим неисправимым алкоголиком? Николай облегченно вздыхает, следя краешком глаза за Крачуновым — тот уже подходит к ресторану Маркова.

— Привет, — бросает он Миленкову и спешит обогнуть городской сад — на тротуаре слишком светло.

— Ты убегаешь? — верещит ему вслед администратор. — Я тебе дам огонька! Ты у меня поплачешь, шпионское отродье!

Но Николаю уже не до него.

У крытого рынка Крачунов замедляет шаг, прислушивается. Прислушивается и Николай: со стороны Южного вокзала доносится странный шум, напористо басит мощный двигатель — очевидно, танка; раздается одинокий ружейный выстрел.

«Русские!..» — с надеждой думает Николай. Шум внезапно обрывается, устанавливается глубокая, непроницаемая тишина. Крачунов идет дальше, теперь несколько спокойнее, но у школы застывает на месте. С каждым шагом он все осторожнее, и Николай это замечает, хотя и не догадывается почему. Но понадобилось всего несколько минут, чтобы стала ясна конечная цель этого похода — Крачунов достиг ворот Пятого пехотного полка. Он беспокойно суетится, потом смело идет к внушительной арке, по обе стороны которой поблескивают металлические гильзы от огромных снарядов (такие же гильзы украшают вход в казарму, подчеркивая солдафонский вкус ее обитателей и хозяев).

— Назад! — раздается резкий окрик из-за ворот.

Крачунов останавливается, выбрасывает вперед руку, приветствуя.

— Я к вам, — говорит он после паузы.

Пользуясь растерянностью Крачунова, Николай пытается подобраться к нему как можно ближе.

— Ночью мы посетителей не принимаем! — рычит уже другой, более грозный голос, и слышится звяканье чего-то металлического.

— Я к командиру полка!

— К кому?

— К полковнику Грозданову.

Какое-то время длятся молчание. Потом первый, юношеский голос предлагает более мягко:

— Приходите утром, когда станет светло…

— У меня срочное дело!

— Кто спрашивает полковника? — опять вмешивается грозный голос с явным недоверием.

— Крачунов.

— Какой Крачунов?

— Начальник Общественной…

— Ступайте на ту сторону улицы и ждите!

Крачунов под охлаждающим действием приказа едва заметно кланяется, отходит на несколько шагов в сторону. Николай крепко стиснул зубы — сейчас, чего доброго, подойдет к его тополю! — но Крачунов спешит к уличному фонарю: вероятно, для того, чтобы караульные могли лучше его видеть. Он закуривает (мог же, сука, дать прикурить, мог!). Теперь он всего в десяти шагах от Николая.

Оба ждут затаив дыхание. Единственное, что Николай позволяет себе сделать, — это снять пистолет с предохранителя, не вынимая руки из кармана.