Битвы орлов

РЕГЕНСБУРГ

Целыми днями Лежён корпел над картами в кабинете Бертье, отмечая булавками с разноцветными головками позиции французских войск в Германии: маршруты следования подкреплений, местоположение магазинов, складов фуража и обуви, артиллерийских парков и транспортов, а также передвижения неприятеля, о которых доносила разведка. Рейнская Конфедерация, Тироль, Италия — на этой шахматной доске разыгрывалась непростая партия, которую затем предстояло перенести на настоящее поле. На живопись у полковника времени не оставалось, а ведь столько набросков просились на холст! Лежён был желанным гостем у Жерара — ученика Давида, ставшего ныне модным художником; в его доме собирались знаменитости: Корвизар, личный врач императора, химик Бертолле, Жорж Кювье, этот новый Линней, известный путешественник Гумбольдт, Тальма и мадемуазель Марс, живописцы Гро и Жироде; собратья увлеченно слушали рассказы Луи, впитывая военный опыт без опасности для собственной жизни, и давали ему ценные советы. Но воплотить их было некогда, Лежён даже не выполнил обещание императрице сделать для Мальмезона копию со своей картины "Биваки под Аустерлицем", которую император повесил в Тюильри, в галерее Дианы. Бедная мадам Жозефина! Слово "развод" в Париже передавали из уст в уста; императрица понимала, что рано или поздно это случится, и всё же всеми силами пыталась удержать своего мужа… Только ли из любви?

Вряд ли она боится бедности, император не оставит жену без гроша. Он даже вдове Лакоста сохранил жалованье ее мужа, назначенное совсем недавно. Ох, это было одним из самых тяжких поручений в жизни Лежёна — сообщить о гибели друга его юной, прекрасной, верной… Нет, сам он не женится, пока не выйдет в отставку. Если, конечно, доживет до нее. Он пользуется успехом у женщин; рана на лице, грозившая его обезобразить, отлично зажила, но подвергать доверчивое создание, которое вверило тебе свое сердце, мукам неизвестности, обречь его на тревоги и одиночество, борьбу с соблазнами и невзгодами, стать отцом, которого никогда нет рядом… это, по меньшей мере, непорядочно.

От нескончаемых дождей вспучивались реки, портились дороги, а вышедший из берегов Дунай натворил столько бед, сколько не видали уже больше века. Вряд ли австрийцы выступят в поход до наступления хорошей погоды, однако Наполеон был начеку: линия телеграфа, которой Гильмино связал Пассау и Мюнхен со Страсбургом, в несколько часов принесет в Тюильри сигнал, по которому император должен будет покинуть Париж и возглавить армию. Неприятель стоял за Инном между Пассау, Браунау и Зальцбургом, готовый форсировать реку. Главный корпус, вверенный Даву, занимал Вюрцбург, Бамберг, Нюрнберг и Регенсбург; баварская армия подчинялась Лефевру; Массена вел сорок тысяч человек в Ульм и Аугсбург, Бернадот в Дрездене встал во главе саксонской армии, поляки князя Понятовского должны были угрожать Кракову, а русский корпус — вступить в Галицию. Коленкур сообщал из Петербурга, что у Александра произошло несколько бурных сцен с его матерью, которая умоляла его со слезами и на коленях не участвовать в войне с Австрией, и Екатерина Павловна просила о том же, но император уверен в своем русском союзнике: он умеет обращаться с женщинами.

Сигнал поступил раньше, чем ожидалось: уже десятого апреля Лефевр получил письмо эрцгерцога Карла, привезенное его адъютантом: "Согласно заявлению Его Величества австрийского императора императору Наполеону, предупреждаю господина главнокомандующего французской армией, что мною получен приказ выступить вперед со вверенными мне войсками и обращаться со всеми, кто окажет мне сопротивление, как с неприятелем". К письму прилагались прокламации к баварцам с призывом вступать в австрийскую армию, "дабы вернуть Германии независимость и национальную честь". Австрийцы тотчас перешли Инн; баварцы отступили к Мюнхену, королевская семья поспешно выехала из столицы и укрылась за Дунаем. Лежёна немедленно отправили к Бертье, зятю Баварского короля; Наполеон с Жозефиной выехали из Парижа в ночь на тринадцатое.

Лежёну было больно видеть Бертье — такого храброго и спокойного среди огня — согнувшимся под грузом свалившейся на него ответственности, дрожавшим от страха не угодить императору. Узнав о марше австрийцев через Богемию и первой стычке с баварцами, он приказал Даву и Удино встать спина к спине в Регенсбурге, на обоих берегах Дуная, чтобы удержать город и переправы, однако эта операция оголяла французский правый фланг и нарушала боевой порядок; Бертье поехал в Аугсбург посоветоваться с Массена и вернулся успокоенным. Тем не менее он вместе с адъютантами четыре дня и четыре ночи мотался между Ингольштадтом и Донаувёртом, подстерегая опасность. И это человек, способный мгновенно оценивать ситуацию и бесстрашно атаковать неприятеля! Оказывается, для этого нужно, чтобы за его спиной стоял Наполеон.

Маршал Бертье старше императора на шестнадцать лет, маршал Массена — на одиннадцать. У обоих за плечами множество славных сражений и подвигов, однако они, подобно Луне, сияют лишь отраженным светом. Прошлой осенью, незадолго до отъезда в Эрфурт, император сделал неудачный выстрел на охоте, выбив дробью левый глаз Массена. Хотя никто больше не стрелял, маршал сделал вид, что пал жертвой неловкости Бертье, и ни один человек не посмел сказать правду. Выходит, что для израненных в боях генералов это страшнее, чем бежать через Аркольский мост. Вот почему император никому не доверяет по-настоящему… разве что маршалу Ланну. Да, Ланн, пожалуй, единственный человек, которому страх неведом вообще.

Восемнадцатого апреля в Донаувёрте палили из пушек, приветствуя императора; Жозефина осталась в Страсбурге. "Солдаты! — зачитывали в войсках прокламацию Наполеона. — Вы были рядом со мной, когда австрийский государь приехал на мой бивак в Моравии; вы слышали, как он умолял меня о милосердии и клялся мне в вечной дружбе. Мы победили в трех войнах; Австрия всем обязана нашему великодушию, она трижды клятвопреступница!!! Идемте же, и пусть, увидев нас, неприятель узнает своего победителя".

Приказав всем, кроме Массена, прибыть в Ингольштадт, как только заговорят пушки, император уехал туда с Бертье. На следующий день к нему примчался Ланн, недавно вернувшийся из Испании.

Отряд Рознецкого медленно отходил, то и дело оборачиваясь и отстреливаясь; к четырем часам пополудни австрийцы вошли в Фаленты, но тут из рощи вылетела конница; впереди скакал сам князь Понятовский. Линию удалось выровнять, правда, ненадолго; австрийцы атаковали в лоб и с фланга, Сокольницкий увёл своих людей за Мрову, чтобы их не перебили на берегу. Лансьеры тоже показали спину; австрийские гусары с воплями устремились за ними — прямо под огонь польских батарей. Кирасиры поспешили к ним на помощь и угодили в ту же ловушку; лошади падали и барахтались в топком иле, вминая седоков в залитый водою берег; ядра взбивали фонтаны грязи, картечь проносилась смертельным роем, пятная алым белые мундиры.

Все три моста через Мрову поляки держали под обстрелом; австрийцы перешли реку вброд. Колонны Монде и фон Мора смяли пехоту, но рассыпались под огнем саксонских пушек; к семи часам бригада Пфлахера захватила батарею; Рашин был взят. Однако поляки не давали австрийцам оттуда высунуться; упорный бой продолжался еще два часа, пока мглистый туман не затянул всё вокруг, слившись с ночной темнотой.

Саксонцам надлежало идти к Бернадоту — приказ императора. Юзеф Понятовский сидел на барабане, обхватив голову руками. Когда саксонцы уйдут, австрийцы получат втрое больший перевес в живой силе… Он сделал всё, что мог, чтобы спасти Варшаву, но не имеет права погубить всю армию. Потери и так слишком велики: четыреста пятьдесят убитых, почти девятьсот раненых… Варшаву придется оставить. Артиллерию и все боеприпасы можно перевезти в Прагу, это они успеют. Оставить там небольшой отряд — бельмом на глазу у австрийцев, — а самому идти в Краков. Это важнее.

Нынешний день станет второй Йеной, объявил император, обозрев позиции под Абенсбергом. Поставив в центре вюртембергцев и баварцев, он сообщил им о своем желании сражаться вместе с ними в доказательство доверия к храбрости и верности союзников. Баварский королевский принц переводил его слова на немецкий, офицеры повторяли их своим отрядам. Всеобщее "ура!" прокатилось по рядам.

Генерал Вреде первым напал на Неприятеля, затем маршал Даву столкнулся с корпусом эрцгерцога Карла, шедшим на Абенсберг, опрокинул и вынудил отступать к Регенсбургу. Маршал Ланн погнал австрийцев к Ландсгуту, баварцы и вюртембергцы их преследовали. В два часа всё было кончено; австрийцы лишились восьми знамен и двенадцати орудий, восемнадцать тысяч солдат попали в плен. Переночевав на квартире, приготовленной для Карла, император в семь утра выступил на Ландсгут.

…Лежён возвращался от Ланна, передав ему приказ, не останавливаясь, идти к Регенсбургу. Заслышав грохот канонады, он бросил дорогу и поскакал напрямик через поля. С вершины зеленого холма открывалась вся долина Изара, рыже-черепичные крыши Ландсгута с высокой колокольней собора и зеленый луг, похожий на арену римского цирка, на котором разворачивалось сражение. Городской вал ощетинился австрийскими пушками, головы французских колонн исчезали в дыму от горевших мостов через реку, кавалерия атаковала предместье, пехота преследовала артиллерийский обоз, отступавший по Венской дороге… Луи почувствовал себя Моисеем, взирающим с горы Синай на копошащихся внизу евреев. Наконец, он высмотрел посреди луга группу, где находился император. Прежде чем пришпорить коня, огляделся вокруг в последний раз… Вверх по течению Изара ползло огромное облако пыли, в котором просвечивало белое. К австрийцам идет подкрепление? Император, наверное, об этом не знает: из долины не увидеть того, что делается за холмом! Вперед, скорее!

С истерзанных губ полузагнанного коня, тяжело поводившего боками, падали клочья пены. Наполеон в третий раз переспрашивал Лежёна, какие именно войска он видел: корпус принца Фердинанда, пришедший из-под Кракова, или эрцгерцога Максимилиана из Богемии? Полковник снова повторял, что не может знать этого наверное, однако колонна изрядная.

Несколько офицеров уехали на разведку; ординарец помчался к генералу Мутону с приказом ускорить атаку на предместье и мост; Наполеон указал высоты, которые следует занять двум пехотным дивизиям, и место на склоне холма, где расположится артиллерийская батарея, спрятал резервы в рощицах и поскакал галопом навстречу врагу во главе отряда кирасир. В это время вернулись разведчики: всё в порядке, это баварцы. Они захватили огромный конвой из понтонов, багажа, провианта и зарядных ящиков, покрытых белым брезентом, и со всех ног торопятся к своим, пока австрийцы не отбили свое добро обратно. Император не выбирал выражений, высказывая свою "благодарность" Лежёну, по чьей милости пришлось приостановить атаку на Ландсгут, но тот выслушал все упреки безропотно, пребывая в восхищении: какой урок тактики только что был преподан им всем!

Австрийцы упорно обороняли мосты, стреляя из окон ближайших домов; призрак Сарагосы встал перед взглядом Лежёна. Потерявший терпение генерал Мутон увлек за собой гренадеров на горящий мост и занял стоявшие на нем лавки; теперь уже французы подавляли австрийцев ружейным огнем. Отважные саперы пробежали по объятому пламенем второму мосту и выломали топорами ворота, после чего потушили огонь. По заново настеленным доскам прошла пехота со штыками наперевес; австрийцы бросились бежать — прямо под сабли конницы. На узких улочках игрушечного городка возникли заторы из повозок с больными и ранеными, багажом и боеприпасами… Завтра идем на Регенсбург.

…Беломундирные шеренги выстроились фестонами между нежно-зелеными рощицами на холмах, длинные облака порохового дыма стелились над болотами и заливными лугами, вспаханными ядрами. Поняв, что император на подходе, Даву и Лефевр устремились вперед: перешли вброд мелкую речку, ворвались в поселок, карабкались на холмы, выталкивая неприятеля штыками на Регенсбургскую дорогу. На пути вюртембергцев встал маленький Экмюль — крепкий орешек с ядром в виде замка. Трижды французские офицеры поднимали их в атаку; наконец и мост, и поселок, и замок были захвачены. В это время Даву штурмовал Верхний Лейхлинг; император послал Лежёна к Нансути, чтобы тот прикрыл эту атаку со своими кирасирами.

Земля задрожала, когда четыре тысячи всадников пустились галопом через луг. Коварная зелень с чавканьем засасывала ноги коней, которые падали в глубокие колеи, прорытые сотнями ядер, вываливая седоков в черном торфе и жидкой грязи. Со стороны австрийцев раздался боевой клич трубы, земля вновь содрогнулась. Упавшие поднимались и запрыгивали в седла, вот уже хрип и ржание смешались со звоном скрестившихся клинков… "Браво, кирасиры!" — кричала пехота, занявшая поселок. На улицах и в садах валялись мертвые тела — синие мундиры поверх белых… Окруженный со всех сторон, князь Розенберг еще сопротивлялся; его венгерцы около часа отбивали штыковые атаки, пока не упали там, где стояли насмерть.

До Регенсбурга оставалось меньше десяти верст, однако становилось ясно, что ночевать там не придется. Австрийцы медленно отступали, прячась за рощицами, используя каждую поляну, чтобы построиться и задержать французов. Эрцгерцог Карл лично возглавил одну из кавалерийских атак; его чуть не захватили в плен. Солнце скрылось; оставив дорогу кавалерии, французская пехота продиралась через сумрачный лес. Около восьми впереди показалась мощная преграда из тысяч всадников, выстроившихся колено к колену. Яркая луна отражалась в шлемах, кирасах и обнаженных клинках, положенных на плечо.

Австрийцы устремились в атаку с яростью отчаяния; началась ужасная свалка; артиллерия молчала, чтобы не перебить своих. Пехота построилась в каре, но, не умея отличить во тьме своих от чужих, оказалась смята опрокинутыми кирасирами, подставившими врагу ничем не защищенную спину…

Остатки разбитой армии отходили к Регенсбургу. Император не стал ее преследовать — зачем? Люди устали, силы нужны для завтрашнего, решающего, дня. И тут он громко выругался, получив донесение от Даву: полковник Кутар, оставленный в городе, не смог продержаться двое суток, потратив все патроны в первый же день, не решился без приказа сжечь мосты, позволил разоружить себя и сдался в плен. Ловушка не захлопнется, Карл сможет уйти за Дунай!

Пожар! Эглофсхайм пылал; огонь перекидывался с сараев на деревья, гудел под застрехами крыш, выбрасывая в темное небо тучи раскаленных светлячков. Тушить его не было сил; пусть его горит, зато тепло. Штаб расположился прямо в саду, под открытым небом; Наполеон развернул карту, Бертье приготовился записывать приказы.

Лежёна будили несколько раз. Нужно было залезать в седло и с чугунно-тяжелой головой ехать во мрак — отыскивать какого-нибудь генерала на аванпостах. У костров бивакировали солдаты; большинство крепко спали на голой земле, подложив под голову ранцы и подтянув ноги к животу, а те, к кому сон не шел, курили трубки и негромко беседовали. Возвращаясь после очередного исполненного поручения, полковник заинтересовался шумным сборищем у околицы поселка. Это оказался импровизированный конский рынок: пехотинцы продавали лошадей, захваченных у неприятеля. Лежёну была нужна сменная лошадь, он подъехал посмотреть.

Кони в самом деле оказались отменные, просили за них по четыре-пять луидоров, Лежён сторговал себе троих. Небо на востоке начинало светлеть — поспать бы еще хотя бы час! Бертье всё еще что-то писал на барабане, склонив набок свою большую голову, император стоял к нему вполоборота, заложив руки за спину. Неужели они вообще не ложились? Вот железные люди!

Через час Лежёна растолкали; он сел, потер руками лицо; в ушах шумело… Купленных ночью коней рядом не оказалось: их уже кто-то свёл. Пятнадцать луидоров! Триста франков! Что-то дорого ему в последнее время обходятся яркие впечатления и жизненный опыт…

…Первыми в атаку ринулись карабинеры, которых до сих пор держали в резерве: их командиры просили императора разрешить им сразиться с неприятелем как о чести. Всадники в меховых шапках и мундирах с красными отворотами мчались галопом эскадрон за эскадроном; австрийцы храбро встретили удар, но их точно смыло океанской волной. Две атаки кирасиров завершили разгром; остатки конницы укрылись в городе.

Пехота стреляла со стен, из каждой амбразуры торчало жерло пушки. Французские стрелки рассыпались по окрестным садам и выбивали канониров, прикрывая подход солдат, которые несли лестницы, набранные в поселках. Лежён вез донесение о том, что Ланн разбил наведенный за ночь плавучий мост. Но где же император?

Наполеон сидел на барабане; хирург стоял перед ним на коленях, разрезая правый сапог. Нога страшно распухла, но крови видно не было: картечная пуля ударила в пятку, отбив каблук. Император трое суток не разувался, вот и… Кажется, нерв задет; должно быть, боль адская, но по его лицу этого не скажешь… Хирург перевязал ногу, и Наполеон тотчас вскочил в седло, пронесся в одном сапоге перед рядами солдат, приветствуемый восторженными криками, — пусть и свои, и чужие видят, что он жив.

Регенсбург обстреливали уже десять часов; огромные столбы черного дыма торжественно поднимались к предзакатному небу. Гребни частично обрушенных стен вырисовывались китайскими тенями на фоне гудящего алого пламени, черные силуэты защитников города метались в серно-желтом мареве, белесый пар уносился вверх, посеребренный лунным светом. Наконец рухнул дом, прислонившийся к городской стене, и в ней самой открылся пролом. Пехота собиралась с духом, прежде чем выбежать на открытое место, простреливаемое картечью. Вперед! Первые два взвода рванулись к бреши и тотчас упали как подкошенные. Вперед! Вторая попытка оказалась не более успешной. Маршал Ланн кипел от нетерпения; стоявший с ним рядом Лежён представил себе, как бежит к пролому, и у него вспотели ладони.

— Я покажу вам, что я всё еще гренадер!

Ланн сам выстроил колонну и встал впереди. Раз, два, три…

— Сюда, сюда!

Инженерный капитан Больё махал им рукой, указывая место у края рва с поврежденным контр-эскарпом. Несколько солдат спрыгнули в ров, другие спустились по лестницам, вскарабкались к пролому, сбросили со стены венгерских гренадеров… В несколько мгновений все лестницы оказались приставлены к стене, офицеры вели солдат за собой, колонна ворвалась в город и устремилась к воротам.

Австрийцы разбегались; некоторые бросали оружие и поднимали руки. "К мосту!" — кричал Ланн. Жители выносили свои пожитки из горящих домов, на площади было не протолкнуться от повозок, телег и фур; солдаты свернули в переулок, потом в другой, остановились в нерешительности — куда теперь?

— Французы? Братцы! Французы!

Из подворотни выглядывала женщина в полосатой холщовой юбке с когда-то белым передником поверх солдатских башмаков с гетрами, в серой суконной куртке, перехваченной кожаным поясом, и старой фетровой шляпе. Маркитантка! Она радостно устремилась навстречу землякам, умело оборвала соленые шутки. Мост? Конечно, знаю! За мной, ребята!

Пули свистели над головой, цокая о камень; солдаты бежали вперед, прижимаясь к стенам домов, пока не уперлись в несколько повозок с бочками. Соседний дом полыхал; должно быть, вино успели вытащить из погреба. Жаль, конечно, но… Вон там есть проход, скорее!

— Стойте! — К ним бежал австрийский офицер с небольшим отрядом. — Стойте, это порох!

Все вздрогнули: если бочки рванут, весь город взлетит на воздух! Несколько солдат впряглись в первую повозку и отвезли ее подальше; прочие опрокидывали набок, сбрасывая бочки и катя их по земле. Позабыв о том, что им надо сражаться друг с другом, французы и австрийцы трудились плечом к плечу, чтобы отвести общую для всех угрозу…

Австрийская артиллерия уже отошла за Дунай и лупила по мосту из десятков орудий. Махнув на всё рукой, Ланн разоружил сдавшихся в плен солдат и отправил их тушить пожары.

Наутро половина города еще горела; брошенные на улицах раненые отчаянно кричали при приближении огня; Лежён вновь слышал запах паленого мяса, памятный по Сарагосе. Грязные, растрепанные женщины бродили по пепелищам, размазывая по лицам сажу со слезами.

Император обходил войска, назначая новых офицеров взамен выбывших. Очередной сержант, вышедший из строя по приказу своего полковника, взял на караул; это был молодой парень сурового вида, показавшийся Лежёну красивым, несмотря на шрам, рассекший подбородок.

— Сколько у тебя ран? — спросил его Наполеон.

— Тридцать.

— Я не спрашиваю, сколько тебе лет; сколько ран ты получил?

— Тридцать! — гаркнул гренадер погромче, глядя прямо перед собой.

На лице императора промелькнула досада.

— Он что, простых вещей не понимает? — спросил он полковника. — Меня не интересует его возраст…

— Сир, он всё правильно понял: он в самом деле был ранен тридцать раз.

— Как! — Наполеон обернулся к сержанту. — И у тебя до сих пор нет креста?

Герой опустил глаза вниз, поправил портупею — крест оказался под ней. Император улыбнулся и шутливо потянул его за ус.

— Жалую тебя в офицеры.

— Вот это правильно, ваше величество.