Битвы орлов

МАДРИД

Черная вдовья вуаль скрывала лицо женщины, садившейся в карету. Прохожие молча смотрели, как лакей помогает забраться туда ее девятилетнему сыну и маленькой дочери с няней. Дверца захлопнулась, кучер взмахнул бичом; шесть лошадей припустили рысью, увозя из Мадрида бывшую королеву Этрурии, а к крыльцу королевского дворца подали другой экипаж.

Время шло, из дворца никто не выходил, зеваки на площади сбились в небольшую толпу. Гул голосов становился сильнее; дворцовые слуги в ливреях указывали пальцем на окна второго этажа; вновь подошедшие спрашивали, что случилось, им отвечали, что в окне видели инфанта Франсиско де Паула — мальчик не хочет уезжать в Байонну вслед за сестрой, плачет и цепляется за мебель, прося оставить его на родине. Из монастыря Энкарнасьон донесся звук колокола, созывавшего к молитве третьего часа.

Двое молодых мужчин в широких красных поясах и заломленных колпаках быстрым шагом подошли к дожидавшейся карете; один из них, в поношенной серой куртке, влез на козлы.

— Измена! — крикнул он, обращаясь к народу. — Они отняли у нас короля и хотят забрать последнего принца! Смерть французам!

Толпа зароптала, надвигаясь; три женщины с корзинками подошли к самым дверям, вступив в перебранку с часовыми.

— Люди! К оружию!

Все посмотрели наверх: с балкона кричал испанский офицер.

— Французы увозят инф…

Раздался выстрел, офицер схватился за грудь и упал.

— Это дон Родриго Лопес де Айала, королевский мажордом! — крикнул кто-то. — Смерть французам!

Человек пятьдесят устремились к дворцу и стали ломиться в двери, другие набросились на французского офицера в гусарском мундире — его пистолет еще дымился. Часовые безучастно смотрели на то, как десять сильных рук стаскивают француза с коня; офицер валлонской гвардии бросился на помощь — ему разбили лицо, сорвали эполеты; женщины гневно выкрикивали ругательства и поощряли мужчин. В ворота вбежали полтора десятка французских гренадер; толпу оттеснили штыками, грянули выстрелы, эхом отскочившие от мостовой и каменных стен дворца, к нёбу взметнулись крики…

— ¡Mueran los gavachos![28]

По роскошной лестнице дворца Годоя сновали ординарцы Мюрата, вестовые, пехотные и кавалерийские офицеры: великий герцог Бергский готовился выступить на врага и подавить бунт в зародыше. Выбегая во двор, адъютанты прыгали в седло и мчались с поручениями к батальонам, стоявшим на биваках за городскими воротами; начальник штаба генерал Бельяр отправлял небольшие отряды гренадеров против мятежных стрелков, подбиравшихся к самому дворцу, тем временем сам Мюрат уже скакал к монастырю Энкарнасьон.

Его ноздри затрепетали, почуяв запах пороха. Наконец-то бой, лицом к лицу, с саблей в руке, а не с камнем за пазухой! Давно пора было объявить испанцам, что с Бурбонами покончено, их ждет иная судьба — покориться императору французов и принять короля, которого назначит он, — члена семейства Бонапарт. Довольно заигрывать с двуличной хунтой, довольно грозить пальцем тем, кто распространяет переписанные от руки прокламации Фердинанда VII, упорно называющего себя королем! Поводья следует держать твердой рукой, анархия еще хуже, чем враг на троне. Отправить пару пушек на площадь перед королевским дворцом, зарядить картечью, стрелять без предупреждения! Наполеон знает, что Мюрат его не подведет; они братья не по крови, но по оружию; у Испании будет новый король — Иоахим I!

…Лагерь Буэн-Ретиро за воротами Алькала был ближайшим к штабу, но добраться туда живыми оказалось задачей не из легких. На улице Сан-Херонимо гремели выстрелы: лавочники и рабочие, вооруженные древними мушкетами с раструбами на конце, стреляли из окон как попало. Вскрикнув, лошадь одного из драгун упала на землю, придавив собой седока; тотчас изо всех домов выскочили люди со ржавыми саблями, кухонными ножами, сапожными шильями, чтобы добить француза; его товарищи устремились на помощь, адъютант Мюрата рубил саблей направо и налево, но испанцы отступили лишь тогда, когда на мостовой остались лежать не меньше дюжины убитых. Драгун, потерявший лошадь, бежал, держась за руку товарища.

Получив приказ о выступлении, эскадроны пустились галопом; впереди скакали мамлюки, за ними — конные егери. На калле Алькала стреляли из каждого окна; во дворце герцога Ихара собрались особенно меткие стрелки — они уложили несколько мамлюков, в том числе знаменитого Мустафу, который чуть не пленил цесаревича Константина при Аустерлице. Останавливаться и мстить было нельзя, конница мчалась дальше под градом пуль.

Площадь Пуэрта дель Соль была черна от народа, но чернокудрого маршала Мюрата в ярко-красном кафтане, обшитом позументом, и знаменитой шапке с тремя страусовыми перьями было видно издалека. Испанские солдаты забивали в жерло пушки картечный картуз, собираясь стрелять по французам; в этот момент на площадь вынеслись усатые мамлюки в чалмах и шароварах, с кривыми ятаганами в могучих руках.

Обычно "мавры" устрашали мадридских обывателей одним своим видом, однако теперь испанцы пытались сопротивляться. Одни засели в подвалах и стреляли в слуховые оконца, другие отчаянно запрыгивали на крупы арабских скакунов, чтобы вонзить стилет в спину всадника, в то время как подмастерья-сапожники, пробравшись между копытами, втыкали шило в грудь или брюхо лошадей. Но мужеству не выстоять с голыми руками против злобы с ятаганом: конные егери и следовавшие за ним драгуны продвигались вперед по отрубленным головам. Вытесненные с площади испанцы разбегались по кровеносной системе улочек — Тетуан, Постас, Кармен, в то время как по главным артериям: калле Майор, Монтера, Ареналь — маршировали колонны французских солдат.

— Не стреляйте! Не стреляйте!

Молодой испанский лейтенант-артиллерист размахивал белым платком. Французский капитан приказал своим солдатам пропустить его.

У дворца Монтелеона, превращенного в артиллерийские казармы, собралась возбужденная толпа мадридской черни. С юга, из переплетения узких калле, доносилась редкая оружейная пальба; пушки, стрелявшие за монастырем Энкарнасьон, уже умолкли. Это были французские пушки: все десять испанских находятся здесь. Так может, бунт уже подавлен? Никаких приказов от начальства капитан не получал, а в таких делах не стоит торопиться.

— У меня приказ командования для испанского гарнизона о соблюдении нейтралитета. — Испанец говорил по-французски с сильным акцентом. — Позвольте мне огласить его моим людям. И я прошу вас не стрелять по толпе: она скоро разойдется.

Испанских артиллеристов было всего шестнадцать человек. Дон Рафаэль де Аранго построил их и заговорил по-испански:

— Вставляйте кремни в замки! Готовьте заряды для орудий!

Капитан Луис Даоис всё прекрасно слышал, но не попытался помешать лейтенанту. "Оружия! Оружия!" — кричали за воротами. Началось! Слишком рано, но началось, и обратного пути нет. Мадрид, Алькала и Толедо должны были восстать одновременно — ах, как не вовремя! Сегодня только второе мая! Еще ничего не готово! Испанский гарнизон в столице не превышает трех тысяч человек, тогда как французов вдесятеро больше…

— Мы должны драться; пусть мы погибнем, но мы должны драться с французами!

Красный султан на черной двурогой шляпе капитана Педро Веларде похож на выплеск лавы из вулкана. Педро молод и горяч, но черт побери, он прав! Они испанцы, они не могут позволить чужакам оскорблять свою страну и своего короля! Они не станут служить узурпатору!

Сколько у Даоиса людей? Веларде, Аранго, младший лейтенант Карпенья — вместе с ним самим четыре офицера, этого мало. У французов всего один капитан, но у него больше солдат — человек семьдесят. Веларде приведет подкрепление из гренадеров, он сумеет уговорить их нарушить приказ хунты.

— Оружия! Оружия!..

На балконе старинного особняка по улице Вальверде, у поворота на калле Десенганьо, стоял широколицый растрепанный толстяк с непокрытой головой; расстегнутый ворот сорочки открывал жирную шею. Вцепившись обеими руками в перила, он впитывал черными глазами живые картины, разворачивавшиеся у него под ногами. Ни криков, ни выстрелов, ни конского ржания, ни хруста костей под беспощадными клинками он не слышал: Франсиско Гойя оглох еще двенадцать лет назад, но память рождала в его мозгу дикую какофонию ужаса и жестокости. Память… В его мастерской висит набросок конного портрета. Дон Фернандо, принц Астурийский, позировал для него всего один раз — перед мятежом в Аранхуэсе, когда он провозгласил себя Фердинандом VII, свергнув с трона собственного отца, а всесильного министра Годоя чуть не убили. Теперь дон Фернандо уехал в Байонну, новый сеанс будет еще не скоро. Гнедая лошадь, поднявшая передние ноги, почти готова, а вот у всадника вместо лица — размытое пятно. Лицо придется писать по памяти: заказ есть заказ. Лишь бы она не подвела, подсунув вместо тонких черт принца одну из этих страшных рож…

С сараев сбивали замки, выкатывая орудия на руках; полурота гренадеров, которых привел Веларде, разоружила французов, не оказавших никакого сопротивления; офицеры (капитан и три лейтенанта) остались их охранять, чтобы не вмешиваться в происходящее. Дон Луис Даоис вытащил саблю из ножен, поднял над головой и приказал открыть ворота. Толпа устремилась внутрь; солдаты раздавали оружие, отнятое у французов, пушки заряжали картечью; Веларде был сразу везде, отдавая приказы, расставляя людей по позициям. Едва стрелки заняли места у окон и на балконах соседних зданий, как со стороны улицы Фуэнкарраль вышел отряд вестфальцев генерала Лефрана. Обитые железом ворота снова захлопнулись.

У генерала Лефрана был приказ завладеть артиллерией и направляться к площади Санто-Доминго. Остановив отряд перед дворцом Монтелеона, он удивился отсутствию часовых. Двое солдат застучали в ворота прикладами. "Огонь!" — скомандовал капитан Даоис. "Огонь!" — повторил лейтенант Аранго, и четыре пушки выстрелили разом.

Вскрикнув, солдат закрыл лицо руками; сквозь его пальцы сочилась кровь; деревянные щепки с железными обломками ранили не хуже картечи. Покинув на площади несколько десятков безжизненных тел, вестфальцы бежали врассыпную. "Победа!" — кричали повстанцы, размахивая сорванными с голов колпаками. Дон Луис велел открыть то, что осталось от ворот, и выкатить орудия: одно установили тут же, еще одно нацелило свое жерло на калле Сан Педро ла Нуэва с воротами в конце, два других — на калле Сан-Бернардо и Фуэнкарраль.

Нужно было срочно обучить неожиданных "рекрутов" — задача практически невыполнимая, ведь большинство из этих деревенщин никогда не держали в руках оружия и даже не подозревали, что слово "ложе" может иметь другое значение. Один такой пентюх, которому показали, как заряжать пистолет, заглянул из любопытства в дуло, спустил курок и вышиб себе мозги.

— Французы! — крикнул дозорный, сидевший на крыше.

Лейтенант гренадеров Ясинто Руис не выдержал и оставил свой пост, несмотря на окрики капитана Гойкоэчеа; его место — там, с артиллеристами, с народом!

Наступила тишина, наполненная неровным дыханием. Стук глиняной черепицы, скатившейся с ветхой кровли, заставлял вздрагивать и оборачиваться. Полуденное солнце начинало припекать, но жарко было и без него: пот струился по вискам, рубахи прилипли к спинам, немели руки, неумело державшие ружья. Выстрел! Ядро просвистело по калле Сан-Бернардо, ударилось о землю, взорвалось; черепица посыпалась дождем, над мавританским балкончиком взметнулись легкие занавеси, точно заломленные руки. Тотчас раздался второй; испанцы засуетились и принялись отвечать.

Разбившись на небольшие отряды, французы продвигались по паутине узких улочек, скрываясь от картечи. Руис выбрался за ворота и перебегал между домами, заглядывая в переулки.

— Они идут сюда! — закричал он, махая рукой в сторону калле Пальмас.

В руку впилась пуля; лейтенант схватился за плечо и упал лицом вниз; несколько "деревенщин" бросились к нему, подняли и внесли на руках за ворота.

С двух сторон раздавался слаженный топот: одна колонна французов поднималась по крутой калле Сан-Бернардо, вторая приближалась быстрым шагом по калле Сан-Педро. Залп! Капрал и пять испанских артиллеристов остались лежать на земле.

— Огонь! — командовал Диоис.

Вырвавшись на волю, картечь мчалась убийственным роем навстречу гвардейскому батальону, но ряды французов, едва поредев, сразу смыкались вновь — точно бурный поток во время наводнения. Это было пугающе красиво.

— Прекратите огонь!

Капитан Гойкоэчеа задыхался от быстрого бега, его лицо было перекошено от гнева.

— Меня послало сюда правительство, чтобы вы услышали голос разума, капитан Диоис! Взгляните, на что вы толкаете этих людей! Подумайте о последствиях!

Дон Гойкоэчеа замахал белым платком. Велардо, готовившийся отдать приказ об очередном залпе, выставил руку ладонью вперед, остановив своих людей, и поспешил к растерявшемуся Диоису, чтобы узнать, что происходит. Продолжая размахивать платком, капитан гренадеров поднялся по доскам, положенным на бочки, к верху ворот, его офицеры следовали за ним.

— Перемирие! — закричал он оттуда. — Я знатный дворянин, я имею полномочия начать переговоры!

Лейтенанты подняли свои карабины прикладами вверх, а затем положили их к ногам, чтобы показать, что безоружны. Стрельба прекратилась, французские офицеры совещались между собой. Четверо из них двинулись к воротам, один держал в руке белый платок. Диоис смотрел на них, как зачарованный.

Фитиль в пальнике догорал, рука Аранго сама потянулась к запальному отверстию. Взорвавшись у ног парламентеров, граната разбросала их в разные стороны.

— Да здравствует Фердинанд VII! — крикнул артиллерист, стоявший рядом с Аранго, и добавил несколько непечатных выражений.

Раненых французских офицеров взяли в плен; гвардейцы отступили.

"И бой кончается, затем что нет бойцов"[29]. Город занимала пехота; громоздкой кавалерии приказали возвращаться в лагеря. Лошади перешагивали через тела мужчин, женщин, подростков, копыта наступали в лужи крови.

Но нет, бойцы еще оставались: с верхнего этажа дворца Ихара вновь раздались выстрелы. Однако не это остановило эскадроны, а вид поруганных тел убитых французов, раздетых и изрубленных на куски. Соскочив с лошадей, мамлюки влезли в окна первого этажа и устремились вверх по лестнице, потрясая пистолетами и ятаганами; через несколько минут они уже сбрасывали с балкона тела испанцев — слуг герцога Ихара.

Мертвых укладывали во дворе в тенек, раненых наскоро перевязывали, и те, кто мог ходить и держать оружие, возвращались к пушкам. Испанских солдат осталось не больше взвода; все они решили умереть, сражаясь, но и примкнувшая к ним городская чернь не расходилась: новизна событий горячила кровь, вид мертвецов не пугал, а распалял жажду мщенья. Женщины начиняли картечные снаряды ружейными кремнями — пуль не осталось.

Лефран вел два батальона гренадеров в штыковую атаку; их встретили парой залпов — и пушки смолкли. С ограды швырялись камнями и всем, что можно было бросить; штыки пытались отбить прикладами, саблями, палками… В груди дона Руиса зияла дыра, его сломанная рука нелепо изогнулась. Упал залитый кровью дон Веларде — польский офицер из свиты Мюрата выстрелил в него в упор; дон Даоис, раненный в бедро, прислонился к пушке и отбивался саблей, французский штык вонзился ему в спину. Защитников казарм оттеснили во двор и перебили бы всех поголовно, если бы в разгар этой резни, откуда ни возьмись, не появился маркиз де Сен-Симон в расшитом золотом мундире, со всеми регалиями; старик лупил тростью по ружьям и ругался на двух языках.

Французского капитана, позволившего утром арестовать себя и за все три часа боя даже не попытавшегося освободиться, оставили распоряжаться в разгромленных артиллерийских казармах. Рафаэля де Аранго это удивило, но капитан преспокойно отдавал приказы с таким видом, будто испанский лейтенант был его подчиненным. Повстанцы заперлись в одной из комнат; Аранго передал им слова французского офицера: им гарантируют жизнь, если они добровольно сдадут ножи и любое другое оружие, какое у них есть. Но едва дверь открыли, как люди бросились врассыпную, растолкав солдат. Капитан лишь пожал плечами: дурачье, их убьют где-нибудь на улице.

Первым делом занялись ранеными, которых отыскивали среди мертвых тел, на пропитанной кровью земле, и относили в больницу при церкви Благодати.

Обнаженное тело Педро Веларде завернули в саван; его погребли в церкви Святого Мартина в одежде францисканского монаха. Луис Даоис был еще жив, когда его подобрали; он испустил дух у себя дома на калле Тернера; его облачили в черный мундир с красными обшлагами и воротником, чтобы похоронить рядом с Веларде и другими артиллеристами. Ясинто Руис тоже еще дышал; солдаты сказали, что он родом из Сеуты; Аранго мысленно сотворил молитву Пресвятой Деве, прося защитить его. Когда двор казарм опустел, было шесть часов вечера, стрельба в городе стихла. Дон Рафаэль едва держался на ногах — он за весь день ничего не ел и не отдыхал. Подойдя к французскому капитану, он спросил, можно ли ему теперь идти домой, и получил спокойный, но решительный отказ. Юноша почувствовал дурноту — так значит, он под арестом? Капитан взглянул на него пристально, спросил, по какому адресу он проживает и с кем, а затем объявил, что лейтенант может идти, если он даст слово дворянина не покидать Мадрид и дом своего старшего брата, которому в противном случае придется отвечать за него головой.

Дон Рафаэль шел по улицам, терзаемый совестью. Он дал слово чести, однако не собирался его сдержать.

На всех перекрестках зачитывали прокламации Мюрата, принявшего на себя полномочия правительственной хунты. Обыватели, не поддержавшие мятежников, могут быть спокойны и оставаться дома: им ничего не угрожает. На улицы без особой надобности не выходить, больше восьми человек не собираться, плащи носить на руке, любое оружие — холодное и огнестрельное — надлежит сдать властям, захваченные с оружием будут расстреляны. Продавцы памфлетов приравниваются к английским агентам и тоже подлежат расстрелу. Убийство французского солдата карается смертью; если такое преступление будет совершено в деревне, ее сожгут целиком. Кастильский совет подтвердил эти распоряжения собственной прокламацией.

Расстрелы начались уже вечером — у фонтана на Пуэрта дель Соль и возле древних стен церкви Сан-Хинес. Военный трибунал из французских и испанских офицеров во главе с генералом Груши заседал до глубокой ночи. Никто не отрицал свою вину; задержанных — мужчин, женщин, стариков, подростков — десятками отправляли на холм Принсипе Пио и на бульвар Прадо. Вспышки выстрелов вспарывали мрак; "¡Viva Femando VII у mueran los franceses!"[30] проклятием неслось к небесам.