Битвы орлов

ФИНЛЯНДИЯ

Денис Давыдов торопился. Коротенькое письмо мигом вырвало его из вихря разгульной московской жизни — балов, гуляний, кутежей, безумств влюбленного гусара, слагавшего стихи во время лихой мазурки, — и бросило на обледенелую дорогу в Выборг: война!

О вторжении русского войска в пределы шведского короля не было объявлено официально; в Москве и Петербурге праздновали Масленицу, катались с ледяных гор, объедались блинами, даже не подозревая, что в это самое время авангарды колонн, поставленные на лыжи, прокладывают путь санкам с артиллерийскими орудиями и провиантом, а солдаты в теплых шапках и шинелях сидят морозными ночами у костров, согреваясь водкой. Главнокомандующим был назначен граф Буксгевден; одним из корпусов командовал князь Багратион. Это имя прозвучало для двадцатитрехлетнего штаб-ротмистра звуком боевой трубы — к черту отпуск!

В опасности есть притягательная сила, особенно для фаталистов. Трус цепенеет от страха и до смерти боится пережить его снова, храбрец упивается риском, точно вином. Бурливая кровь стучит в висках, грудь распирает, и дышишь глубже, и видишь четче, все мысли прочь, и легкость во всём теле — ты живешь! Что может сравниться с упоением боя? Только игра ва-банк или дуэль на пистолетах с пяти шагов.

Багратион имел приказ захватить Тавастгус — застежку на пересечении дорог, ведущих к главным городам Финляндии, однако Давыдов решил задержаться в Гельсингфорсе, на главной квартире Буксгевдена: солдаты графа Каменского вязали фашины и готовили лестницы для штурма Свеаборга, который ежедневно обстреливали из батарей; главнокомандующий намекнул, что приступ начнется очень скоро, пока "Волчьи шхеры" вмерзли в лед; Петр Иванович наверняка обрадуется, узнав, что его адъютант участвовал в таком отважном предприятии.

До сих пор русская армия, напавшая на шведов врасплох, почти не встречала сопротивления; солдаты стремительно продвигались по берегу или прямо по льду Финского залива. Ловису взяли без боя, следом за ней пал Гельсингфорс — неудавшийся соперник Ревеля, деревянный поселок с парой каменных домов; полковник Вуич с батальоном егерей занял остров Аланд, захватил магазины и разрушил башню оптического телеграфа, с которой передавали сигналы в Швецию. Крепость Свартхольм, стоявшую на острове против Ловисы, штурмовать не стали, решив взять ее измором, но Свеаборг ("северный Гибралтар", как называли его шведы) собирался обороняться и вел разрушительную канонаду из своих двухсот орудий, не имея недостатка в боеприпасах и провианте. Осада длилась четыре дня, когда Багратион овладел кирпичной громадой Тавастгуса, не останавливаясь, пошел дальше на север до Таммерфорса, круто свернул на запад, наступая на пятки ретирующемуся неприятелю, за неделю проделал верст двести и захватил Бьёрнеборг. Шведы откатились на север к Вазе; Буксгевден приказал послать за ними вдогонку отряд Раевского, а самому Багратиону идти на юг, чтобы захватить столичный город Або. К тому времени Свартхольм уже сдался на милость победителя.

— Поручик Малевский! Следую из Петербурга в штаб Гродненского гусарского полка!

Звякнули шпоры — поручик стукнул каблуками. Давыдов разглядывал невысокую фигурку в сером суконном плаще поверх синего ментика с белыми шнурами. Обветренное лицо Малевского было красно, заиндевевшие брови оттаивали в домашнем тепле. Глаза его были устремлены на малиновый александрийский доломан штаб-ротмистра, на котором блестел золотой Прейсиш-Эйлауский крест рядом с "Владимиром" с бантом в дополнение к "Анне" на шее и синему прусскому кресту.

— Чем могу служить? — спросил его Давыдов.

— Не угодно ли указать мне ближайший тракт к штабу? Вам должно быть известно, где он находится сейчас.

— Гродненский гусарский ведь состоит при двадцать первой дивизии?

— Так точно!

Давыдов с важным видом развернул карту и склонился над ней с карандашом и циркулем в руках. Ему льстило уважение, с каким обратился к нему Малевский. Сейчас он как будто припоминал — определенно, это квартирмейстер гродненских гусар, которые находились в авангарде князя Багратиона во время войны в Восточной Пруссии. Где же теперь может быть 21-я дивизия? Двадцать шестого февраля она была в Тавастгусе и получила приказ выступать, сегодня седьмое марта. Если положить по двадцать пять верст на переход… а лучше по тридцать…

— Ваш штаб теперь в Або, поручик. Вы доберетесь туда почтовым трактом за два дня.

— Покорнейше благодарю!

…Малевский не заметил ни казачьих разъездов, ни армейских пикетов на подступах к городу. Не успел он этому подивиться, как неожиданно для себя оказался на обширной площади с каменными домами и массивным трехэтажным зданием в строительных лесах, перед которым росли деревья, а позади торчала позеленевшая верхушка соборной колокольни.

Появление русского офицера на почтовой станции произвело переполох; обыватели бросились бежать со всех ног, а один молодой человек устремился через площадь к трехэтажному дому, где помещалась Королевская академия. Поручику стало не по себе: он понял, что армии в городе нет. С другой стороны, шведских мундиров не было видно тоже, но это не избавляло его от опасности: если его не возьмут в плен военные, он может подвергнуться нападению черни, а уж буйный характер студентов известен всем. Ни по-русски, ни по-немецки никто не понимал, но Малевский кое-как добился от станционного смотрителя, чтобы тот указал ему дом ландсгевдинга, и, собрав всё свое мужество, направился туда.

Губернатор говорил по-немецки (гораздо лучше Милевского), и поручику удалось объяснить ему, что он явился сюда возвестить о скором приходе русских войск. К концу их разговора с улицы уже доносился громкий шум, потому что на площади собралась порядочная толпа. В животе Ма-левского образовалась сосущая пустота, как бывает, когда прыгаешь с крыши сарая, и всё же он решил играть свою роль до конца: попросил отвести ему квартиру и представить список адресов для постоя. Поддержание порядка в городе до вступления в него армии — забота местного начальства. Ошарашенный ландсгевдинг предложил поручику остановиться в его доме.

Этой ночью Малевский почти не спал, размышляя о том, что ему теперь делать. Насколько штаб-ротмистр ошибся в своих расчетах? Что станет с ним, если растерянность жителей пройдет до подхода авангарда? К утру он задремал, сидя одетым на кровати. Стук в дверь разбудил его; поручик вскочил и схватил заряженный с вечера пистолет. За дверью стояло несколько пожилых штатских с помятыми лицами, предваряемых губернатором, — все абоские чиновники. Русский отряд идет сюда; нельзя ли, во избежание недоразумений, уведомить его командира о том, что город уже покорился? Малевский повеселел и через десять минут спустился вниз в парадном мундире с серебряным шитьем. Ему подвели лошадь ландсгевдинга.

…"Тракт", обозначенный на карте, на деле оказался узкой тропой, по которой кавалерия могла идти только в один конь. Артиллерия и обоз увязали в глубоком снегу, пехота проходила в сутки не больше двенадцати верст. Она оставалась далеко позади, когда эскадрон гродненских гусар с ротой мушкетеров вышли к окраинам Або.

От города им навстречу ехал взвод во главе с офицером в сером плаще и гусарском кивере с султаном, — очевидно, разъезд, высланный неприятелем на рекогносцировку. Ротмистр велел трубить боевую тревогу; эскадрон начал строиться повзводно, пехота размещалась на позиции и заряжала ружья. Гусар пустил лошадь галопом, отчаянно размахивая белым платком.

— Поручик Малевский! — представился он, отсалютовав. — Город оставлен неприятелем и покорился силе российского оружия.

Отряд построился в колонну и вступил в Або церемониальным маршем.

МАНИФЕСТ

О ПОКОРЕНИИ ШВЕДСКОЙ ФИНЛЯНДИИ И О ПРИСОЕДИНЕНИИ ОНОЙ НАВСЕГДА К РОССИИ

Из деклараций, в свое время изданных, известны праведные уважения, подвигнувшие Нас к разрыву с Швецией и к введению войск Наших в шведскую Финляндию. Безопасность отечества Нашего взыскивала от Нас сея меры.

Явная преклонность короля шведского к державе, Нам неприязненной, новый союз его с нею и, наконец, насильственный и неимоверный поступок, с посланником Нашим в Стокгольме учиненный, происшествие столько же оскорбительное Империи Нашей, как и противное всем правам в просвещенных странах свято наблюдаемым, превратили меру воинской предосторожности в необходимый разрыв и сделали войну неизбежной.

Всевышний приосенил помощью Своею праведною Наше дело. Войска Наши с мужеством им обычным, борясь с препятствиями и превозмогая все трудности им предстоявшие, пролагая себе путь чрез места, кои по настоящее время считались непроходимыми, повсюду встречая неприятеля и храбро поражая его, овладели и заняли всю почти Шведскую Финляндию.

Страну сию, оружием Нашим таким образом покоренную, Мы присоединяем отныне навсегда к Российской империи, и вследствие того повелели Мы принять от обывателей ее присягу на верное престолу Нашему подданство.

Возвещая о сем присоединении верным Нашим подданным, удостоверены Мы, что, разделяя Наши чувства признательности и благодарения к престолу Всемогущего, прольют они теплые их молитвы, да вседействующая Его сила предъидет храброму воинству Нашему в дальнейших его подвигах, да благословит и увенчает оружие Наше успехами, и отстранит от пределов отечества Нашего бедствия, коими враги потрясти его искали.

Дан в С.-Петербурге, 20 марта 1808 г.

Подписан императором Александром I и контрасигнован министром иностранных дел графом Николаем Румянцевым.

"Дурак ты, братец", — сказал дядя-генерал, глядя на Волконского с брезгливой жалостью. Он-то ждал благодарности, по секрету сообщив ему о готовящемся походе и исхлопотав для Сержа должность адъютанта Буксгевдена, а этот вертопрах отказался! Он, видите ли, считает войну со Швецией несправедливой! Рассуждать больно много стали, молокососы! Теперь какой-нибудь Нейдгардт, вчерашний прапорщик, живо обскачет тебя по службе, вернувшись через пару месяцев домой в чинах и в орденах, а ты так в поручиках и ходи! Дурак и есть!

Серж знал, что так думает не только дядя, и всё же не сожалел о своем поступке. Сражаться с могучим неприятелем, возомнившим себя вершителем чужих судеб, — это честно и благородно, атаковать слабого соседа, чтобы отнять у него часть его владений — какая в том доблесть? Тем более в угоду узурпатору! Густав IV Адольф отказался принять сторону Наполеона и разорвать союз с Англией по примеру России; говорили, что после Тильзитского мира кипящий от негодования шведский король вернул свояку (они с Александром ведь женаты на сестрах) орден Святого Андрея Первозванного. В свою очередь, Наполеон сказал графу Толстому, что не станет возражать, если Россия приобретет себе всю Швецию вместе со Стокгольмом — прекрасные петербургские дамы не должны больше слышать шведских пушек. (Очень тонкая ирония.) Шведы нападения не ожидали, русского посланника посадили под арест уже после вторжения в Финляндию, а в Манифесте это преподносится как повод к войне! Как неприятно думать, что русский государь, столь дорожащий (на словах) уважением со стороны иных держав, ведет себя подобно коварному корсиканцу, который явно вознамерился присоединить к своим владениям Испанию. Петербург же взбудоражен известием о том, что Наполеон просил у государя через Коленкура руки Екатерины Павловны! Узнав об этом сватовстве, великая княжна заявила брату, что скорее согласится выйти за последнего русского истопника. Вот ответ, достойный уважения! Серж тоже будет тверд в своем решении. Честь важнее чинов, а кресты он еще заслужит.

Свеаборг еще держался, хотя парламентера с предложением начать переговоры о сдаче приняли благосклонно. Давыдову наскучила осада, он поехал к Багратиону в Або и в тот же вечер танцевал на балу с довольно хорошенькими, но неуклюжими чухоночками. Стоило ли покидать Москву с ее шумным весельем и менять роскошный зал Дворянского собрания на эту комнату, где нет даже порядочного паркета? Нет, он вырвался из объятий своей музы ради славы, пожертвовал радостями сердца ради шума ружейных выстрелов и запаха жженого пороха, так зачем же ему сидеть в Або? Давыдов отпросился у Багратиона к Раевскому, который шел из Вазы дальше на север — в Гамле-Карлебю, на соединение с Тучковым 1-м. Через день штаб-ротмистр уже лежал, завернувшись в волчью шубу, в длинных финских санях, которые несли его по заснеженным холмам и замерзшим озерам сквозь леса, мимо могучих сосен и накрытых белыми шапками валунов.

В Гамле-Карлебю Давыдов догнал авангард Раевского, которым командовал подполковник Яков Кульнев. Впервые увидев человека, о чудачествах и подвигах которого во время прошлой войны он был наслышан от гродненских гусар, Денис не удержался от мысли, что вдвоем они представляют собой довольно комическое зрелище: высокий сутуловатый Кульнев с большим красным носом, торчащим меж огромных бакенбард поверх длинных усов (в нарушение устава), и низкорослый Давыдов вдвое его моложе, с задранным кверху носом-пуговкой и румяными щеками. И тем не менее он тотчас сделался тенью Кульнева, не отставая от него ни на шаг, когда отряд из трех батальонов пехоты, шести полевых орудий, двух эскадронов гусар и двухсот казаков за два часа до рассвета выступил из Калайоки в Иппяри, навстречу неприятелю.

Пехота шла по большой дороге через лес, конница — по льду залива вдоль берега. Выглядывая из небесной тверди, растущая луна струила призрачный свет на темные ели и марево заиндевелых кустов; тишина была наполнена ожиданием. "Чем ближе, тем видней", — говорилось в лаконичном приказе Кульнева, оглашенном накануне выступления. Пока впереди виднелись только еловые лапы, поникшие под тяжким бременем снега, да неподвижные тени на синеватом льду. Когда луна скатилась за щетинистые скалы и кромка неба начала светлеть, в лесу послышались выстрелы, а на лед выкатились верховые фигурки.

Лошади оскальзывались, строй шведских драгун рассыпался. Фланкеры успели сделать лишь несколько выстрелов, когда казаки, гикая, ринулись вперед с пиками наперевес. Оставив пехоту, Кульнев с Давыдовым поскакали на берег и наслаждались зрелищем атаки.

По льду метались лошади, оставшиеся без седоков, их ловили казаки; там и тут на снежной белизне чернели холмики убитых с торчащими из них древками пик. Над ледовой пустыней носилось эхо от криков, звона сабель, конского ржания. "Koulneff! Koulneff! Sauvez-nous la vie!"[27] — послышалось вдруг.

Кульнев тотчас пришпорил коня и полетел во весь опор, Давыдов не отставал. Группа всадников отчаянно отбивалась от наседавших казаков; подполковник громовым голосом велел им остановиться, соскочил с коня и отвел рукой пики. Из раны в горле шведского офицера хлестала кровь — это был генерал Лёвенгельм, недавно присланный в армию из Стокгольма. Его поддерживал молодой адъютант, приезжавший накануне к русским парламентером. Кульнев помог генералу сойти с коня, кровь шведа теперь стекала по его усам и бакенбардам. Немедленно послали за цирюльником, который перевязал рану.

Пленных отправили под конвоем к Раевскому, отряд же двинулся дальше — к Пихайокам.

Славная победа! Ее отметили дружеской пирушкой. Когда все уже говорили разом, не слушая друг друга, Давыдов вдруг вскочил на лавку и вскинул вверх руку с полным стаканом.

продекламировал Денис. Разговоры смолкли, все взоры обратились на него. Кульнев усмехался в свои усы: он действительно предпочитал красный шерстяной колпак гусарскому киверу. Давыдов продолжал:

Эти слова, сопровождаемые мимической игрой, были встречены дружным смехом.

Рукоплескания быстро стихли, потому что вития продолжал:

Стихотворцу кричали "виват!" и чокались с ним наперебой.

На следующий день Кульнев с Давыдовым чуть не поссорились: подполковник рвался преследовать шведов, отходивших к Улеаборгу, адъютант Багратиона убеждал его, что эта ретирада — не беспорядочное бегство, а стратегическое отступление, в Улеаборг стекаются все финские войска, чтобы соединиться там со шведскими, и когда это произойдет, сия могучая сила сметет жалкие клоки войск Раевского, оторвавшиеся от русской армии на более чем шестьсот верст и не имеющие подпоры. Кульнев, прежде казавшийся Давыдову благоразумным и рассудительным, был словно в чаду охотничьего азарта. И если бы он один! К Улеаборгу рвался Тучков. Авангард продвигался на север, встречая на своем пути лишь небольшие пикеты в несколько драгун при одном орудии. Генерал намеревался дать сражение при Брагестаде, но шведы ушли и оттуда. Давыдов охрип, доказывая Кульневу, что их заманивают в ловушку, но от Тучкова доставили приказ: главные силы заблудились где-то в лесу у Пиехинки и подойдут позже; Кульневу надлежит, усилив себя батальоном егерей и батальоном мушкетеров, продолжать преследовать противника. Штаб-ротмистр сдался.

…Артиллерию сняли с передков во дворе дома, стоявшего у обрыва над старым руслом Сикайоки; егерей Кульнев выслал в цепь. Громыхнули разом два выстрела, с противоположного холма прилетели два шестифунтовых ядра: шведы поставили пушки у большой дороги, пехота выстроилась по обе стороны от них — у постоялого двора, у пасторского дома и за кирхой.

Прячась за кустами, егеря стреляли с колена, метко выбивая орудийную прислугу шведов, но и те успели нанести немалый урон. Когда отряд Турчанинова вышел со льда залива на берег и пробрался лесными тропами ко двору пономаря, каждый шведский стрелок уже сделал не меньше полусотни выстрелов, и русские пушки замолчали. Турчанинов бросился в штыковую атаку, однако свежий батальон шведов, взобравшись на холм по колено в снегу, принял удар на себя, сменив усталых товарищей. Бой продолжался уже пять часов, солнце клонилось к закату; шведы начали отступать к реке и переправляться на ту сторону, но едва их артиллерия ступила на лед, как из-за мыса выскочили гусары и казаки. Сражение разгорелось с новой силой: вся шведская конница составляла не больше сотни человек и была быстро смята, зато нюландские егери остановили гродненских гусар, заставив их попятиться назад; в это время казачьи разъезды прорвались на правый берег Сикайоки и чуть не захватили в плен шведский штаб. Кульнев двинул резерв на правый фланг, чтобы обойти шведов сбоку; пехота скатилась с холма и бросилась через реку.

Нежно-розовый закат окрасил снег в лиловые оттенки. Отступавшие было шведы повернули назад — туда, где последний золотой луч соскользнул по шпилю колокольни. Нюландские егери спустились цепью на лед; шедший впереди поручик взмахнул руками и упал навзничь. Замешательство длилось не больше минуты: с крутого берега за спиной у егерей вихрем слетела конная фигурка. "Урааа!" — три роты шведов, наклонив штыки, бросились следом за удальцом и сошлись в схватке с русскими.

Штыки, приклады, ножи, кулаки — всё шло в дело, никто не хотел уступать. Шведов было больше, они оттесняли русских к постоялому двору. Кульнев понял свою ошибку слишком поздно; он ринулся с правого фланга в центр, куда теперь стекались остатки его отрядов, чтобы предотвратить окончательный разгром. К счастью, Турчанинов вовремя сообразил и увел своих людей обратно в лес под прикрытием конницы, не дожидаясь приказа; шведы уже подтащили орудие и открыли огонь; ядро пролетело так близко от Кульнева, что обожгло ему ногу.

Окоем погас, накрытый тёмной крышкой неба; до смерти усталые люди разбрелись в разные стороны, подбирая раненых, звавших на помощь. Наутро Кульнев занял селение Сикайоки, выставив вокруг пикеты и даже не помышляя преследовать врага. Полученный урок был им усвоен; Давыдов помалкивал, однако возликовал, когда командир отправил его с эскадроном гусар и сотней казаков на островок против Улеаборга, приказав очистить его от неприятеля, но никаких наступательных действий не предпринимать. Вся экспедиция заняла полдня; Давыдов вернулся с победой и горсткой пленных.

В Сикайоках ждали Булатова, шедшего со своей бригадой от Куопио: приказ Буксгевдена взять Улеаборг никто не отменял.

…Еще не рассвело, но все уже были на ногах: барабаны били тревогу; со стороны Револакса, отстоящего от Сикайоки верст на десять, доносилась ружейная пальба. К эху ружейных выстрелов добавились гулкие отзвуки пушечных. Да там настоящий бой!

Кульнев томился, не зная, что предпринять — идти к Револаксу или нет? С той стороны всходило солнце — желтое, слепящее, равнодушное; мохнатые ели словно ждали чего-то, застыв подобно насторожившимся сусликам.

Давыдов первым увидел в подзорную трубу серые шинели с зелеными выпушками, перехваченные черной портупеей, — это отступали егери из Пермского полка. Кульнев пришел в дикий гнев, узнав, что они самовольно оставили позицию, не предупредив своего командира. И всё же бросаться очертя голову в очередной капкан он не желал; несколько казачьих разъездов отправили на рекогносцировку.

Пушечная пальба понемногу стихала; по полю брели ошметки Могилевского мушкетерского полка. Оказалось, что еще до рассвета из леса выкатились финские стрелки на лыжах, предварявшие колонну шведов; Револакс был захвачен с ходу, генерал Булатов ранен… Вернувшиеся казаки рассказали, что видели своими глазами, как генерал вел солдат в штыковую атаку, упал окровавленный и был захвачен в плен.

В Брагестад отправили гонца с донесением Тучкову, сами же стали готовиться к бою. Ночь прошла в тревожном ожидании, но шведы не показались и во весь следующий день; рыскавшие по лесу казаки не встретили ни одного пикета. А еще через день от Тучкова пришел приказ отступать в Гамле-Карлебю.

Гонец, посланный к полковнику Обухову, который вел к Булатову парк и обозы, пропал без следа; наткнувшись на шведов, Обухов дрался с ними целых четыре часа, пока не упал с раздробленной ногой, потеряв сознание. Половина его отряда была перебита, остальная попала в плен; весь обоз достался шведам, но капитан Сербин сумел спасти два орудия и каким-то чудом уйти к Тучкову через болота и чащи. Шведский полковник Сандельс, знавший в Саволаксе каждую кочку, неудержимо шел на восток — к Куопио.

Гвардейские полки стояли под ружьем возле кирпичного Исаакиевского собора, где уже собрались иноземные послы и русская знать. В одиннадцать часов утра Александр выехал из Зимнего дворца верхом на белом коне; императорская фамилия прибыла к собору в каретах. После торжественного богослужения обе императрицы, великие князья и княжны заняли места на возвышении, сооруженном под памятником Петру Великому, государь же поехал к войску. Парад принимал его великий предок на вздыбленном коне, простерший свою бронзовую длань в направлении Финляндии.

Праздновали капитуляцию Свеаборга, подорвавшегося на "золотой мине". Семь тысяч шведов сдались на милость победителя со всей артиллерией, магазинами и сотней хорошо вооруженных гребных судов и были отпущены по домам с паспортами, дав обещание не воевать против русских. Комендантом крепости назначили генерала Булатова (хотя он, получив три пули в Револаксе, был вывезен шведами полуживым в Стокгольм).

Александр не торопился раздавать кресты и звезды: только инженер-генерал Сухтелен, столь удачно проведший коммерческие переговоры о сдаче "северного Гибралтара", получил знаки ордена Св. Владимира 1-й степени, да главнокомандующий Буксгевден за "благоразумную предусмотрительность" — Св. Георгия 2-й степени, зато генерал Тучков, посмевший отвести войска, попал под следствие. Багратион еще до падения Свеаборга уехал в Россию на лечение, а через неделю вслед ему полетел донос Буксгевдена о том, что пленение Вуича на островах произошло из-за беспечности князя, поверившего, будто полковник "сам с чухной справится".

Весна вернула шведам их главное преимущество — возможность действовать с моря. Когда к Аландским островам подошли галеры с тяжелыми пушками, финны восстали и принялись истреблять русских, безуспешно прятавшихся в лесах. Вуич, застрявший на Кумлинге с шестью сотнями человек, не смог перебраться в лодках на большую землю, потому что его солдаты не умели управляться с парусами; три тысячи шведских солдат и вооруженных поселян атаковали их с трех сторон и после многочасового боя пленили тех, кто выжил.

По Неве еще шёл лед, наплавные мосты были сняты, хотя вместо торосов воду покрывало ледяное крошево. На мостовых плашкоутах переправляли людей и лошадей — второй батальон Уланского полка цесаревича Константина отправлялся в Финляндию под начальством полковника графа Гудовича. Корнету Булгарину пришлось занять денег у знакомого помещика из витебской губернии, чтобы спешно закупить всё нужное для похода: о приказе выступать он узнал совершенно случайно, когда завернул в гости к поручику Фащу.