15. «Чикахомини-блюз» янки Билли
В мае 1862 года перспективы Конфедерации выглядели безрадостными. Большая часть долины Миссисипи была занята врагом. В Виргинии стотысячная армия Макклеллана уже слышала звон колоколен Ричмонда. Корпус Ирвина Макдауэлла, расквартированный по приказу Линкольна близ Фредериксберга для защиты Вашингтона, готовился двинуться к югу и присоединиться к правому крылу армии Макклеллана. Это привело бы под Ричмонд 135 тысяч человек, что было почти в два раза больше, чем мог выставить против них Джозеф Джонстон. Хотя все предыдущее поведение Макклеллана и говорило о том, что он предпочтет осаду Ричмонда атаке, падение столицы Конфедерации все равно казалось лишь делом времени.
Следующий акт этой драмы был, однако, разыгран не под Ричмондом, а в сотне миль к северо-западу, в долине реки Шенандоа. Командующий силами мятежников в этом стратегическом районе «Каменная Стена» Джексон получил в свое распоряжение одну из дивизий армии Джонстона, что довело численность его группировки до 17 тысяч человек. Командиром дивизии был Ричард Юэлл, лысеющий эксцентричный холостяк 45 лет, чей напоминавший клюв нос и привычка склонять голову вбок делала его похожим на хищную птицу, высматривающую добычу. Все в Юэлле казалось странным, начиная с вызванной язвой диеты, состоявшей из сваренной в молоке пшеницы с изюмом и яичным желтком, и заканчивая его манерой сквернословить пришепетывая. Но если Юэлл и служил постоянным объектом солдатских острот, то Джексон был куда более странной личностью. Одетый в старую шинель, которую он носил еще в войну с Мексикой, и в курсантскую фуражку Виргинского военного института со сломанным козырьком, Джексон постоянно жевал лимоны, чтобы смягчить диспепсию, и не ел острые блюда, потому что (по его словам) от перца у него начинаются боли в левой ноге. Слава этого сторонника строгой дисциплины, заслуженная при Манассасе, несколько померкла из-за провала зимней кампании в Западной Виргинии, едва не вызвавшей бунт в его войсках. Будучи ревностным пресвитерианином, Джексон производил на некоторых своих боевых товарищей впечатление религиозного фанатика. Неразговорчивый, лишенный чувства юмора генерал был, что называется, себе на уме и редко разъяснял смысл своих приказов подчиненным. Постулат его стратегии — «озадачивать, запутывать и изумлять врага» — относился и к его собственным офицерам[841]. До 8 мая 1862 года многие солдаты считали его сумасшедшим, однако события последующего месяца показали им, насколько хитроумным было это сумасшествие. Эти события на какое-то время превратили Джексона в главного героя Юга, пока этот «титул» не отобрал у него еще более хитрый лис, лишенный к тому же фанатического пыла, — Роберт Ли.
Именно Ли развязал Джексону руки в долине Шенандоа. Будучи военным советником Джефферсона Дэвиса, Ли вынашивал план провести отвлекающий маневр в долине, чтобы предотвратить соединение корпуса Макдауэлла с основными силами Макклеллана. Ранее, после мартовского сражения при Кернстауне, командование северян отменило перевод сил из долины Шенандоа на восточновиргинский театр военных действий, но теперь одна из трех дивизий Натаниэла Бэнкса, стоявшего к западу от Блу-Ридж, уже ушла на восток, а вторая собиралась последовать за ней. Ли рассчитывал, что атака Джексона вынудит их вернуться обратно. Это было первой проверкой оборонительно-наступательной стратегии Ли, которая впоследствии станет его визитной карточкой. До самой гибели Джексона Ли предназначал его мобильному отряду роль своего стратегического авангарда. Вот и теперь Джексон серией маневров действительно озадачил, запутал и изумил врага.
В начале мая Джексон повел часть своей группировки к востоку через Блу-Ридж. Разведчики федералов доносили, что он движется к Ричмонду, причем так же полагали и его собственные подчиненные. Но когда они прибыли к железной дороге близ Шарлоттсвилла, Джексон посадил войска на поезда, которые вновь отвезли их на запад через Блу-Ридж к Стонтону. Там Джексон лично возглавил отряд из 9000 человек, Макдауэлл вывел их через горные проходы в нескольких милях от Стонтона к деревне, где разбил вдвое меньшие по численности силы северян. Эти «синие мундиры» были частью 25-тысячной армии, собираемой Джоном Фримонтом для 250-мильного марш-броска к югу с целью захвата Ноксвилла. Авторство этого неосуществленного плана принадлежало романтику Фримонту и самому Линкольну, желавшему освободить восточную часть Теннесси. Неожиданная атака Джексона прекратила кампанию, прежде чем та успела начаться.
«Каменная Стена» повернул со своими людьми обратно в долину Шенандоа к Гаррисонбергу. Единственная оставшаяся в распоряжении Бэнкса дивизия недавно отошла оттуда на север к Страсбергу, где и окопалась. Джексон сделал вид, будто пошел по ее следам, но около Ньюмаркета внезапно повернул на восток через гряду Массануттен-Маунтин, которая в этом месте делит долину Шенандоа на две меньшие долины. Джексон в течение долгих часов изучал карты долины, составленные его блестящим топографом Джедедией Хотчкиссом, и теперь потраченное время воздалось сторицей. Пока стремительная кавалерия Джексона под командованием Тёрнера Эшби для отвода глаз шла галопом вдоль железной дороги на Страсберг, заставляя Бэнкса считать, что мятежники пойдут именно туда, основные силы конфедератов двинулись в долину Лерэй к востоку от Массануттен-Маунтин. Здесь, близ Фронт-Ройала, 23 мая объединенная группировка Джексона и Юэлла опрокинула небольшой передовой отряд федералов. Таким образом, Джексон оказался всего в десяти милях от фланга Бэнкса с силами, более чем вдвое превышавшими численность дивизии северян.
Во время этих стремительных, сбивавших противника с толку маневров Джексону помогали местные разведчики, знавшие каждый фут местности. У союзных командиров такого преимущества не было, более того, жители долины Шенандоа, такие как Белль Бойд из Фронт-Ройала, постоянно информировали Джексона о перемещении федеральных войск. Бэнкс вынужден был противостоять не только армии Джексона, но и враждебному населению. С этой проблемой сталкивалась любая армия Союза, вторгавшаяся на территорию Конфедерации; в этом одна из причин, по которой война считается не только войной вооруженных сил, но и гражданской.
Нетерпимый к человеческим слабостям, Джексон вел свою пехоту в ураганном темпе. «Он обвинил всех слабых и изнуренных солдат, в изнеможении валившихся на обочину, в недостатке патриотизма, — отмечал один из его офицеров. — Если лицо человека было бело как мел, а пульс едва прощупывался, он считал такого неумелым солдатом и нетерпеливо проходил мимо». Юэлл понял настроения в колонне и приказал солдатам освободиться от любой необязательной поклажи. «Мы можем маршировать с одним лишь провиантом и боеприпасами, — заключил он. — На пути к славе не должно быть много багажа»[842]. Босые, натершие мозоли и смертельно уставшие люди Джексона, прошедшие за две недели 160 миль и участвовавшие в двух битвах, больше уже не называли своего командира «старым дураком». Теперь он был «Старина Джек», и они с гордостью именовались его «пешей кавалерией».
Гордость эта еще понадобится им для укрепления боевого духа, так как их ждали куда более тяжелые марши и сражения. Когда Бэнксу стала очевидна вся незавидность его положения, он поспешно отступил от Страсберга на заранее подготовленные позиции к Уинчестеру, который находился в двадцати милях к северу. 24 мая уставший отряд Джексона захватил обоз Бэнкса с горами провизии. Основные силы северян успели к Уинчестеру первыми и изготовились к битве. Туманным утром 25 мая около 15 тысяч мятежников штурмовали позиции 6000 янки на холмах к югу и западу от города. После ожесточенного боя федералы были разбиты и бежали к северу под защиту вод Потомака, протекавшего в 35 милях от места битвы. Недисциплинированные кавалеристы Эшби превратились в мародеров, разграбив лагерь северян и захватив лошадей. Без кавалерии, с одной лишь падавшей с ног пехотой Джексон не мог преследовать отступавших в панике «синемундирников». Как бы то ни было, победы при Фронт-Ройале и Уинчестере позволили южанам захватить по меньшей мере 2000 пленных, 9000 ружей и такое изобилие съестных припасов и лекарств, что люди Джексона прозвали своего противника «интендант Бэнкс».
Действия Джексона окончательно отвлекли внимание врага от Ричмонда, на что и рассчитывал Ли. Когда 24 мая Линкольн узнал о захвате Джексоном Фронт-Ройала, он немедленно принял два решения. Первым делом он приказал Фримонту перебросить свои войска в долину Шенандоа в район Гаррисонберга, откуда они могли выйти в тыл Джексону и атаковать его арьергард. Во-вторых, он приостановил движение Макдауэлла от Фредериксберга на Ричмонд и приказал безотлагательно направить две дивизии в долину для атаки фланга армии Джексона. И Макклеллан, и Макдауэлл в один голос утверждали, что такие действия сыграют только на руку противнику. «Это будет сокрушительным ударом для нас, — телеграфировал президенту Макдауэлл. — Я ничего не приобрету там, и многое потеряю здесь»[843]. Тем не менее он подчинился приказу и послал назад в долину Шенандоа дивизию Джеймса Шилдса, которую Бэнкс отправил ему всего несколько дней назад. Находясь в телеграфном пункте военного министерства, Линкольн отбивал телеграммы троим командующим: Фримонту, Бэнксу и Макдауэллу, стремясь расставить их как фигуры на шахматной доске. Но его генералы либо были слишком медлительны, либо двигались не в тех направлениях. Вместо того чтобы спуститься в долину Шенандоа около Гаррисонберга, Фримонт, столкнувшись с незначительными силами противника, захватившими перевалы, прошел еще сорок миль к северу и спустился туда в районе к северо-западу от Страсберга. Это привело Линкольна в ярость, ибо позволяло 16-тысячному отряду Джексона уйти от преследования на юг через Страсберг, прежде чем 15 тысяч Фримонта и 10 тысяч Шилдса (еще один 10-тысячный отряд на подходе) окружат его с запада и востока.
Именно так и случилось. После сражения при Уинчестере Джексон оказался в нескольких милях от Харперс-Ферри, чтобы создать впечатление того, что собирается форсировать Потомак. 30 мая его войско было вдвое дальше от Старсберга, чем пытавшиеся окружить его Фримонт и Шилдс. На пути северян находился лишь небольшой отряд кавалерии, однако командующих войсками Союза охватило внезапное оцепенение. 30 мая «пешая кавалерия» Джексона маршировала к югу день и ночь, пока «синие мундиры» медлили. 1 июня мятежники очистили Страсберг и из последних сил поспешили на юг. Очнувшиеся наконец Фримонт и Шилдс следовали за ними по пятам. Несколько дней прошли в упорной погоне: Фримонт преследовал Джексона по дороге, проходившей по долине, а Шилдс параллельным курсом продирался на юг восточнее Массануттен-Маунтин.
Кавалерия Эшби сожгла четыре моста, чтобы задержать преследование федералов. Также состоялись несколько арьергардных кавалерийских боев, в одном из которых был убит Эшби, получивший ореол романтического героя Юга. Джексон продолжал гнать своих пехотинцев галопом. Они первыми успели к единственному неповрежденному мосту через реку Шенандоа в районе Порт-Рипаблик в южной оконечности долины, как раз там, где Джексон пять недель назад начал свой «анабасис». За это время дивизия Джексона прошла свыше 350 миль (дивизия Юэлла — лишь 200) и выиграла три сражения. Сейчас они остановились для еще одной битвы.
8 июня войска Фримонта расположились напротив дивизии Юэлла, вставшей в трех милях к северу около деревушки Кросс-Кис. Фримонт руководил атакой крайне неудачно. Хотя он и превосходил Юэлла с одиннадцатью тысячами бойцов против шести, на фланг южан он повел лишь часть своей пехоты. После того как атака была отбита, Фримонт ввязался в артиллерийскую дуэль, закончившуюся вничью. Ответом на робкую попытку северян было характерное для Джексона смелое решение. Его 15-тысячная армия была зажата между двумя группировками врага, чьи объединенные силы, по его расчетам, превышали его собственные по крайней мере на 50 %. Безопасным выходом стал бы отход к ближайшему перевалу через Блу-Ридж, который было легко оборонять, однако федеральные отряды Фримонта и Шилдса были отделены друг от друга рекой, которую невозможно было пересечь вброд, тогда как войска Джексона удерживали единственный мост. В ночь с 8 на 9 июня Джексон приказал Юэллу оставить перед Фримонтом символическое прикрытие, а остальную дивизию направить к Порт-Рипаблик. Джексон намеревался опрокинуть авангард Шилдса, а затем быстро вернуться назад и атаковать Фримонта. Однако осуществлению этого плана помешало упорное сопротивление двух бригад Шилдса. Три тысячи «синих мундиров» на протяжении трех часов сдерживали семь или восемь тысяч, брошенных в бой Джексоном. Превосходящие силы в конце концов взяли верх, но к тому времени армия Джексона была слишком измучена, чтобы атаковать еще и Фримонта, который не вмешался в кровавые события утра 9 июня. Обе стороны отошли и перегруппировали силы. Той ночью Джексон отошел к ущелью Браунс-Гэп в хребте Блу-Ридж.
Кампания Джексона в долине Шенандоа стала образцом военного искусства и по сей день служит в военных школах примером того, как скорость движения и использование нюансов местности могут компенсировать меньшую численность войск. 17-тысячная армия Джексона переиграла три разрозненные группировки врага общей численностью 33 тысячи человек и выиграла пять сражений, причем во всех из них (кроме Кросс-Кис) Джексону удавалось выставить на поле боя превосходящие силы. Самым же важным было то, что Джексон отвлек 60 тысяч федералов от выполнения других задач и воспрепятствовал двум главным стратегическим планам противника: появлению группировки Фримонта в Восточном Теннесси и соединению Макдауэлла с правым флангом армии Макклеллана под Ричмондом. Победы Джексона в долине Шенандоа окутали ореолом непобедимости его самого и его «пешую кавалерию». Победная традиция южан на виргинском театре, начатая в битве при Манассасе, была продолжена. Подводя итоги кампании в долине Шенандоа, один рядовой мятежников писал: «Генерал Джексон „держал их на прицеле“ от начала и до конца»[844]. Этот солдат употребил выражение в сугубо прикладном значении, но оно также верно и с точки зрения психологии. В глазах многих северян «Каменная Стена» стал кем-то вроде исполина; он взял их на мушку психологически и не отводил прицел до самой своей гибели год спустя.
Вполне вероятно, что решение Линкольна вернуть корпус Макдауэлла для преследования Джексона было стратегическим просчетом, а может быть, даже прав был Макклеллан, назвав его фатальной ошибкой. Но если бы союзные командующие действовали хотя бы вполовину с той же энергией, что и Джексон, они вполне могли окружить и уничтожить его силы. С другой стороны, если бы корпус Макдауэлла присоединился к Макклеллану, весь предыдущий опыт командования последнего практически не оставил бы сомнений в том, что он так и не отважится решительно атаковать Ричмонд.
Делающая на протяжении нескольких миль изгиб к северу от Ричмонда река Чикахомини потом течет на юго-восток и впадает в реку Джемс на полпути к югу от Полуострова. Чикахомини сыграла важную роль в обороне Ричмонда. Обычно спокойная и мелководная, во время небывалых майских дождей 1862 года река превратилась в бурный поток, разделивший надвое кольцо союзных войск, окруживших Ричмонд. Макклеллан расположил более половины армии на северном берегу Чикахомини, чтобы прикрыть обоз с припасами и встретить Макдауэлла, который, как ожидалось, должен был подойти с севера. Коммуникацию между флангами армии Макклеллана обеспечивали несколько импровизированных мостов, которые разбушевавшаяся река могла смыть в любой момент.
С беспокойством ожидая, пока Макклеллан развернет свою осадную артиллерию, Джефферсон Дэвис настоятельно рекомендовал Джозефу Джонстону нанести контрудар по северянам. Джонстон, уступая давлению, решил атаковать более слабый левый фланг федералов на южном берегу реки. С помощью подкреплений из Северной Каролины численность его войск выросла до 75 тысяч человек. Тропический ливень 30 мая был для конфедератов поистине Божьим даром, так как он разрушил почти все мосты через Чикахомини, дав, таким образом, южанам численное превосходство над двумя изолированными корпусами северян к югу от реки.
Однако запланированная ранним утром следующего дня атака Джонстона сразу пошла не так. Неправильно понятый устный приказ побудил Джеймса Лонгстрита направить свою дивизию не по нужной дороге, где она внесла беспорядок в действия двух других дивизий, вследствие чего атака была отложена до полудня. Когда же наступление наконец началось, оно из-за плохого взаимодействия штабов проходило вразнобой: одна бригада вступала в бой после другой. Конфедератам удалось оттеснить левый фланг северян на милю к деревне Севен-Пайнс, которая находилась в семи милях к востоку от Ричмонда, однако на правом фланге федералов командующий 2-м корпусом 65-летний Эдвин «Бык» Самнер навел понтонный мост и по щиколотку в воде переправился через реку, после чего отбросил южан, вынудив их зализывать ночью раны около железнодорожной станции Фэйр-Оукс. На следующий день и без того не самый жаркий бой сошел на нет после подхода из-за Чикахомини свежих соединений северян, прогнавших южан с того клочка земли, который они отвоевали накануне.
По словам командующего артиллерией армии Джонстона, битва при Севен-Пайнс (или Фэйр-Оукс) была беспорядочной, «феноменально неуправляемой» со стороны южан[845]. Большинство из 42 тысяч солдат с обеих сторон сражались небольшими обособленными группками среди густого леса и на болотистых пустошах, где раненые солдаты вынуждены были хвататься за жерди или пни, чтобы не утонуть в грязи. Если кто и выиграл битву, то, конечно, федералы с 5000 убитых и раненых (у южан потерь было на тысячу больше). Самой значительной потерей мятежников был Джозеф Джонстон, раненный осколком снаряда и пулей в плечо навылет вечером 31 мая. Дэвис заменил его Робертом Ли, быстро понявшим всю тщетность боя и выведшим войска из битвы уже 1 июня.
Когда Ли принял командование вновь созданной Северовиргинской армией, мало кто на Юге разделял высокое мнение Дэвиса об этом немногословном виргинце. «Убегающий Ли, — ерничала Richmond Examiner, вспоминая его западновиргинскую кампанию, — который никогда еще не сражался лицом к лицу с захватчиками». По другую сторону баррикад Макклеллан приветствовал перемены в командовании южан, так как считал Ли «осторожным и неспособным принять на себя ответственность… равно как робким и нерешительным в бою»[846].
Если какой-нибудь психиатр попытается понять причины поступков Макклеллана, то он сможет многое почерпнуть из этих слов, скорее рисующих портрет самого Макклеллана, но не говорящих ни малейшей толики правды о Роберте Ли. Последний не обращал внимания на критиков и стремился реорганизовать свою армию, чтобы та соответствовала его наступательно-оборонительной стратегии. Первые шаги Ли были направлены на усиление позиций. Он отправил своих солдат укреплять траншеи и иные фортификационные сооружения вокруг Ричмонда, чем заслужил новое насмешливое прозвище «Король лопат». Но вскоре стало ясно, что Ли не стремится отсиживаться в окопах. Напротив, он говорил Дэвису: «Я готовлю линию укреплений, которую можно удерживать с меньшей частью наших сил», чтобы большей стремительно атаковать незащищенный правый фланг армии Макклеллана к северу от Чикахомини[847].
Ли знал, что этот фланг «висит в воздухе» (то есть не защищен естественным или искусственным образом: с помощью реки, прямоугольных укреплений и т. д.), благодаря блестящему рекогносцировочному рейду кавалерии Джеба Стюарта. 29-летний Стюарт уже стяжал себе военную славу, но честолюбие его было безграничным. Одетый в высокие, доходившие ему до колена кавалерийские сапоги и длинные, до локтя, перчатки, плащ в красную полоску с желтым поясом и фетровую шляпу с загнутыми вверх полями, увенчанную страусиным пером, Стюарт смотрелся удалым всадником, каким и старался быть. Также он был превосходным кавалерийским командиром, особенно искусным в том, что касалось сбора информации о диспозиции и передислокации вражеских соединений. На данном этапе войны в достижении этой и других задач, обычно выполняемых кавалерией (пресечение действия вражеской конницы, патрулирование и охрана флангов с целью предотвращения внезапных атак, преследование разбитой пехоты противника), войска мятежников превосходили северян. Отпрыски благородных семейств Виргинии выросли в седле, что позволяло им в буквальном смысле гарцевать вокруг непривыкших к лошадям янки, поэтому когда Ли 10 июня приказал Стюарту выяснить численность и расположение частей на правом фланге федералов, тот был готов действовать.
12 июня во главе отборного отряда из 1200 всадников он поскакал к северу от Ричмонда, затем повернул на восток и переправился через верховья Чикахомини, попутно разметав малочисленные вражеские дозоры. Успех Стюарта в немалой степени облегчила неудачная организация кавалерийских подразделений северян, которые были распределены по всей армии в виде разрозненных эскадронов и полков, тогда как конница южан была сведена в отдельную дивизию. Отряд Стюарта установил местоположение 5-го корпуса Фиццжона Портера, оставленного Макклелланом на северном берегу Чикахомини, пока остальная армия переправлялась на другой берег. Стюарт выполнил свое задание, но не мог не знать, что обнаружил себя, поэтому возвращаться тем же путем было опасно. Зато продолжение рейда, объезд позиций всей армии Макклеллана мог сбить погоню со следа. К тому же это было почти подвигом; словом, Стюарт уже предвкушал хвалебные газетные заголовки. Итак, он двинулся дальше, побеждая в мелких стычках. Ему удалось захватить 170 солдат противника и вдвое больше лошадей и мулов, а также уничтожить склады припасов. День и ночь он провел в пути, в стороне от больших дорог; его сопровождали солдаты из числа местных жителей. После этого он переправился через бурлящую Чикахомини по временному мосту, который мятежникам удалось сжечь буквально за несколько минут до того, как преследовавшая их кавалерия федералов вылетела на берег и в бессилии подняла лошадей на дыбы. Удальцы Стюарта завершили рейд по позициям противника и, избегая дальнейших стычек, 16 июня вернулись в Ричмонд, проведя в пути четыре дня и сто миль. Этот доблестный рейд принес Стюарту всю славу, о которой он только мог мечтать. Также он получил и огромное личное удовлетворение, так как одним из командующих кавалерией северян был его тесть, Филип Сент-Джордж Кук, уроженец Виргинии, чье решение остаться верным Союзу возмутило Стюарта. «В один прекрасный день он об этом пожалеет, — поклялся Джеб, — и будет жалеть всегда»[848].
Ли получил необходимую ему информацию, к тому же он знал, кому доверить наступление: Джексону. Армия Джексона должна была незаметно подойти из долины Шенандоа и обрушиться на корпус Портера с фланга, тогда как три дивизии армии, защищавшей Ричмонд, должны были перейти Чикахомини и в то же самое время атаковать его с фронта. Разумеется, опасность заключалась в том, что, пока Ли концентрировал 60-тысячную группировку против 30-тысячного корпуса Портера на северном берегу Чикахомини, 75-тысячная армия «синих мундиров» на ее южном берегу вполне могла разбить 27 тысяч оставшихся перед ней конфедератов и войти в Ричмонд. Однако Ли уже раскусил Макклеллана — союзный командующий, как обычно, полагал, что его как с севера, так и с юга от Чикахомини окружают превосходящие силы врага.
Все это время Макклеллан бомбардировал Вашингтон телеграммами, где объяснял, почему до сих пор не может начать наступление: дороги были слишком мокрыми; артиллерия готова не полностью; требовалось время для переформирования частей, разбитых при Севен-Пайнс (Фэйр-Оукс), куда к тому же нужно было включить и одну из дивизий, присланных наконец Макдауэллом; и когда, кстати, недоумевал Макклеллан, к нему собирается присоединиться оставшаяся часть корпуса Макдауэлла? 24 июня Макклеллан через разглядел приближение Джексона. На следующий день он телеграфировал Стэнтону: «По нашим оценкам мятежники сосредоточили 200 тысяч, включая армию Джексона [в действительности там было менее 90 тысяч]… Снова и снова я должен сражаться с превосходящими силами… Если [армия] будет разбита несметными вражескими полчищами… то ответственность за это нельзя возлагать на меня — она должна остаться на тех, на ком она лежит сейчас»[849].
Ли атаковал на следующий день, 26 июня. Это был второй день сражения, вошедшего в историю как Семидневная битва[850]. Сражение началось неблагоприятно для южан. Ли планировал ранним утром обрушиться на фланг корпуса Портера силами отряда Джексона, но солнце уже стояло в зените, а на поле боя по-прежнему было тихо. Ли испытывал беспокойство — Джексон все не появлялся. Не в силах больше ждать, импульсивный Эмброуз Хилл в полдень повел свою дивизию в атаку против равных по численности (16 тысяч) сил северян, укрепившихся за Бивер-Дам-Крик около Меканиксвилла, в шести милях к северо-востоку от Ричмонда. Дело окончилось бойней: мятежники потеряли убитыми и ранеными около 1500 человек, тогда как янки только 360. Все это время три дивизии Джексона находились всего лишь в нескольких милях к северу, но их командир не сделал попытки поспешить на помощь Хиллу.
Не существует ни одного удовлетворительного объяснения внезапной апатии Джексона. Кавалерия северян препятствовала его наступлению, а дровосеки валили деревья, перегораживая дорогу, и сжигали мосты через ручьи. Однако в долине Шенандоа «пешая кавалерия» Джексона не обращала на это внимания, почему же она медлила сейчас? Наиболее вероятным объяснением этого факта является истощенность солдат и (что еще более важно) самого Джексона: после полуторамесячного рейда по долине Шенандоа он отдыхал лишь несколько часов. Нетерпимый к слабостям других, он отказывался признаваться в них сам. Это привело к тому, что он впал в совершенно незапланированное забытье как раз во время решающих стычек Семидневной битвы[851].
Несмотря на «полную победу» при Меканиксвилле, Макклеллан, именно так описавший ее, и не помышлял о дальнейшем наступлении. Узнав о подходе Джексона к своему правому флангу, в ночь с 26 на 27 июня он отдал приказ Портеру отступить на четыре мили на еще более крепкие позиции на высотах за Боусн-Свомп, около Гейнс-Милл. Полагая, что эшелонам с боеприпасами на северном берегу Чикахомини угрожает опасность вследствие наступления конфедератов на правом фланге, Макклеллан решил отвести свою ставку и весь обоз к реке Джемс на южной оконечности Полуострова. Это означало отказ от первоначального плана взять Ричмонд осадой и артиллерийскими бомбардировками, так как осадные орудия могли доставляться только с помощью поездов, а в окрестностях реки Джемс никаких железных дорог не было. Впредь Макклеллан вступал в бой только для того, чтобы прикрыть свое отступление, которое он предпочитал называть «передислокацией». Следовательно, битва при Меканиксвилле, являвшаяся тактическим поражением южан, обернулась для них стратегической победой. Первая цель плана Ли — прекращение Макклелланом осадных операций — была достигнута. Это дало командующему армией Конфедерации психологическое преимущество над противником, которое Ли уже не упускал. Даже с учетом того, что Джексон не смог атаковать 26 июня, его близость к полю сражения и слава, заслуженная кампанией в долине Шенандоа, привели к тому, что янки по-прежнему были у него на мушке.
Прежде чем Ли мог воспользоваться плодами этого преимущества, ему требовалось выбить корпус Портера из окопов за Боусн-Свомп. Это обошлось южанам дорого. Атака мятежников 27 июня вновь провалилась из-за плохой связи Ли с командирами дивизий. Согласно задумке командующего Хилл должен был атаковать по центру, четыре дивизии Джексона — с правого фланга, а Лонгстрит должен был предпринять обманный удар по левому. Если бы Портеру удалось перегруппировать свои силы и отразить удар Джексона, тогда ложному маневру Лонгстрита суждено было превратиться в полноценную атаку, и все 55 тысяч конфедератов должны были бы разом атаковать 35 тысяч северян. Но Джексон снова медленно занимал позиции и вяло атаковал. И вновь дивизия Хилла сражалась практически в одиночку несколько часов под палящим солнцем, наступая через глубокое ущелье и продираясь сквозь густой лес к прекрасно расположенным позициям федералов, которые методично расстреливали южан[852]. Разрозненные атаки Лонгстрита и некоторых командиров Джексона несколько ослабили давление на Хилла. Наконец уже перед заходом солнца все силы Ли двинулись в битву. Сражавшейся в центре техасской бригаде под командованием высокого, рыжебородого, богатырски сложенного Джона Белла Худа удалось смять строй северян. Оборона Портера, прорванная в самом центре, рухнула. Свежие союзные бригады, перешедшие через Чикахомини, образовали арьергард и предотвратили паническое бегство. Это позволило Портеру ночью переправить через реку большую часть людей и пушек. Тем не менее 2800 «синих мундиров» были захвачены в плен, а 4000 убиты или ранены. Впрочем, триумф конфедератов стоил Ли потери 9000 человек за шесть часов — почти столько же южане потеряли за два дня битвы при Шайло.
Макклеллан отправил на помощь Портеру 6000 человек с южного берега Чикахомини. Сосредоточенные там 69 тысяч федералов оставались безучастными к двухдневному кровавому столкновению, проходившему на другом берегу реки. Их командиры были прикованы к месту, зачарованные повторением театрального представления, устроенного «Принцем Джоном» Магрудером. Оставленный генералом Ли во главе 27 тысяч защитников Ричмонда Магрудер приказал своим войскам вести себя как можно более агрессивно. Актеры в серых сценических костюмах исполняли свои роли с энтузиазмом. Артиллерия разразилась серией залпов, пехота развернулась в боевое построение и стала прощупывать оборону северян, офицеры зычными голосами отдавали приказы воображаемым полкам в лесу. Некоторые союзные генералы попались на крючок и сообщили Макклеллану, что многочисленные силы мятежников угрожают прорвать фронт. Таким образом, 27 июня федералы, имея подавляющее превосходство в силах, упустили возможность перейти в контрнаступление к югу от Чикахомини. Вместо этого в 8 часов утра Макклеллан телеграфировал Стэнтону о том, что его на обоих берегах реки «атаковали превосходящие силы противника»![853]
В действительности Потомакская армия пребывала в боеспособном состоянии, несмотря на поражение у Гейнс-Милл, но у Макклеллана была психология проигравшего. После полуночи он опять послал телеграмму Стэнтону: «Я потерпел поражение в этой битве, поскольку у меня было недостаточно сил… Правительство не оказывает поддержку моей армии… Если мне удастся спасти ее, я заявляю вам прямо, что не скажу „спасибо“ ни вам, ни любому иному лицу в Вашингтоне. Вы сделали все, чтобы принести армию в жертву». Макклеллан избежал отстранения от командования после подобной реляции только благодаря полковнику на телеграфном пункте, не рискнувшему передать две последние фразы[854].
Когда Макклеллан отводил свою армию к реке Джемс, Ли рассчитывал ударить ему во фланг, пока армия была еще на марше. Он наметил новый план, согласно которому девять дивизий конфедератов должны были пройти по шести различным дорогам и сойтись для схватки с отступающими «синими мундирами». Но плохое функционирование штаба, неточные карты местности, дорожные препятствия, нерешительность дивизионных командиров (особенно Магрудера и Бенджамина Хугера), упорное сопротивление янки и (в который раз) пассивность Джексона разрушили планы Ли. Первая неудача произошла 29 июня в Сэвидж-Стейшн, в трех милях к югу от Чикахомини. Три союзные дивизии образовали арьергард для защиты полевого госпиталя и обеспечения прохода длинного эшелона с припасами на юг. Ли приказал Магрудеру атаковать северян с запада, пока Джексон обойдет их правый фланг с севера. Но Джексон весь день провозился с восстановлением моста, вместо того чтобы форсировать реку вброд. В конце концов Магрудер бросился в атаку один с меньшей частью своей дивизии. Янки отразили эту несостоятельную атаку, а затем отошли под покровом ночи, оставив 2500 больных и раненных в предыдущих боях, а также несколько военных врачей, решившихся на пленение добровольно.
На следующий день потерпел фиаско другой сложный план Ли по сосредоточению семи дивизий близ деревни Глендейл. Только Лонгстриту и Хиллу удалось ввести свои войска в действие, и они вели под полуденным солнцем жестокий бой против частей пяти союзных дивизий. Мятежники оттеснили янки и взяли тысячу из них в плен, но потеряли 3500 убитыми и ранеными — вдвое больше, чем противник. Джексон со своим 25-тысячным отрядом и на этот раз не внес никакого вклада в бой, фактически устранившись от участия в нем. Приблизившись к Уайт-Оук-Свомп с севера, он выслал команду восстанавливать через этот ручей мост. Когда союзная артиллерия и снайперы воспрепятствовали этому, Джексон спокойно отправился спать. Между тем его офицеры обнаружили, что броды вполне пригодны для пехоты, но Джексон, пребывая в трансе, не предпринимал ничего, пока люди Лонгстрита и Хилла истекали кровью в двух милях к югу. Провал Джексона, по словам одного историка, был «полным, катастрофическим и не имеющим оправдания»[855].
У Ли оправдание было. Утром 1 июля командующий пребывал в раздраженном настроении. «Если этим людям, — так он называл противника, — удастся уйти, — выговаривал он какому-то попавшемуся ему под руку бригадному генералу, — то только потому, что мои приказы не выполняются!»[856] Федералы заняли другую оборонительную позицию (самую надежную из всех) в трех милях к югу от Глендейла на холме Малверн-Хилл, у самой реки Джемс. Холм имел 150 футов в высоту и был прикрыт с флангов глубокими лощинами с милю шириной, поэтому наступать на эти позиции можно было только в лоб по открытой местности. С фронта холм обороняли четыре дивизии Союза и 100 орудий, причем еще четыре дивизии и 150 пушек находились в резерве. Если бы эти войска не были полностью деморализованы, атаковать их было бы самоубийством. Однако Ли замечал множество признаков упадка боевого духа врага. Поспешное отступление федералов сопровождалось потерей снаряжения и оружия. Интенданты и артиллерийские офицеры южан собрали богатый урожай: 30000 единиц стрелкового оружия и 50 пушек. В предыдущие шесть дней мятежникам также удалось захватить в плен 6000 янки, и утром 1 июля они продолжали задерживать отставших от своих частей солдат. В конце концов, однако, выяснилось, что Потомакская армия, выработавшая иммунитет к различным невзгодам (что стало ее отличительной чертой), вовсе не была сломлена, чего не скажешь о ее командующем. Макклеллан телеграфировал в Вашингтон, что его «победили превосходящие силы врага»: «Я боюсь, что буду вынужден поступиться снаряжением ради того, чтобы отвести людей под защиту канонерок»[857]. Обладая необыкновенной способностью читать мысли командующего вражеской армией, Ли почувствовал, насколько Макклеллан пал духом, но ошибочно перенес его состояние на подчиненных.
В любом случае, разочарование Ли побудило его хвататься за любую возможность еще раз разбить «этих людей». Лонгстрит, выказавший себя наиболее способным подчиненным Ли в ходе этой кампании, поддерживал наступательный порыв, что вообще-то было для него нехарактерно. Утром 1 июля Лонгстрит обнаружил две возвышенности к северу от Малверн-Хилл, с которых он намеревался провести артподготовку и облегчить таким образом задачу пехоты. Ли распорядился сконцентрировать на них артиллерию, однако штаб в который раз сработал плохо: приказ получили лишь некоторые батареи, и их слабый огонь был без труда подавлен артиллерией северян. Тем не менее Ли приказал начать наступление. Путаница с рассылкой приказов привела к тому, что атака получилась нескоординированной и бригады действовали сами по себе. Это позволило артиллеристам янки рассеять почти всех атакующих, позволив подойти достаточно близко лишь нескольким вражеским полкам. Возможно, единственный раз за всю войну артиллерия нанесла больший ущерб, чем ружейная стрельба[858]. Особенно сильно пострадала дивизия Дэниела Хилла; позже он писал, что битва при Малверн-Хилл «была не войной, а убийством»[859]. 5500 конфедератов, убитых и раненых в этой бойне, более чем в два раза превосходили числом потери северян.
Будучи осведомлены о потерях южан, некоторые федеральные генералы хотели на следующий день организовать контрнаступление. Такое мнение разделял даже протеже Макклеллана Фиццжон Портер. Когда вместо этого Макклеллан приказал продолжать отступление к Гаррисонс-Лэндинг на Джемсе, один из его самых боевых бригадных генералов, уроженец Нью-Джерси Филип Керни, потерявший руку еще в войне с Мексикой, воскликнул, обращаясь к остальным офицерам: «Такой приказ может быть продиктован только трусостью или изменой… Вместо того чтобы отступать, мы должны преследовать врага и взять Ричмонд»[860].
Со своей стороны Ли признал тщетность дальнейших атак. 20 тысяч солдат и офицеров — почти четверть всей армии — были убиты или ранены за предыдущую неделю, что вдвое превышало потери северян. Мятежники и янки сделали паузу, чтобы залечить свои раны. Несмотря на то, что «синие мундиры» во время Семидневной битвы потерпели лишь одно тактическое поражение (при Гейнс-Милл), они последовательно отступали всю кампанию, которая, таким образом, закончилась стратегической победой конфедератов со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде воздействия на боевой дух армии и настроения в тылу. Ли, тем не менее, не был удовлетворен. «Наш успех не столь значителен, как я того желал, — писал он. — Если бы все шло, как должно, армия Соединенных Штатов была бы уничтожена»[861]. Уничтожена! Такой наполеоновский максимализм доминировал в стратегическом мышлении Ли до того момента, пока год спустя он сам не был разгромлен на отлогом склоне Семетери-Ридж близ маленького городка в Пенсильвании.
Ближайшим следствием Семидневной битвы стало принятие мер для исправления недостатков в командной структуре, которые вскрыла проведенная кампания. Вследствие того что дивизии Джексона и несколько других бригад присоединились лишь накануне битвы, Северовиргинская армия не сражалась, как цельная боевая единица, а у Ли не было времени добиться четкого выполнения своих распоряжений. Поэтому сейчас он поменял нескольких офицеров, отослал неудачно проявивших себя дивизионных командиров в Техас и Арканзас, а на их место назначил способных младших офицеров. Ввиду того что проблема оперативной связи с восемью или девятью командирами дивизий во время Семидневной битвы оказалась неразрешимой, Ли разделил армию на два корпуса под командованием Лонгстрита и Джексона (хотя официальное их назначение произошло не сразу). Не существует никаких свидетельств об упреках Ли в адрес Джексона по поводу его странного поведения во время Семидневной битвы, хотя то, что Лонгстрит получил под команду более крупный корпус, может служить косвенным признаком недовольства. Как бы то ни было, вскоре Джексон пришел в себя, избавившись от вызванной чрезмерным напряжением апатии, и начал оправдывать доверие Ли, поставившего его во главе корпуса.
Потери в 30 тысяч убитых и раненых во время Семидневной битвы равнялись числу жертв во всех сражениях на западном театре военных действий (включая Шайло) первой половины 1862 года. Семидневная битва предопределила то, что и впредь противоборство Северовиргинской и Потомакской армий будет происходить с большим ожесточением и ущербом для обеих сторон, чем сражения всех прочих армий. Большинство солдат Потомакской армии были выходцами из северо-восточных штатов, тогда как в западных армиях в основном служили уроженцы Старого Северо-Запада. Дети фермеров, проводившие все время на свежем воздухе, считали себя лучшими солдатами, чем хилые «конторские крысы» с северо-востока. Но в действительности «бледнолицые» клерки и промышленные рабочие из Новой Англии оказались более устойчивы к болезням, походной жизни, а также лучше переносили наказания начальства и сами охотнее взыскивали с подчиненных. За время войны уровень смертности от болезней был на 43 % выше среди солдат, живших к западу от Аппалачей, чем среди «слабосильных» уроженцев Востока, в то время как среди последних на 23 % выше оказался уровень смертности от боевых ранений. Убитых на поле боя в Потомакской армии было больше, чем во всех других армиях Союза вместе взятых. 41 из 50 союзных полков, понесших наибольшие потери в боях, был приписан к этой армии. На Юге же 40 из 50 аналогичных полков входили в состав Северовиргинской армии. Среди командующих армиями с обеих сторон самый высокий процент потерь был у генерала Ли[862].
Одной из причин этого была приверженность Ли своей оборонительно-наступательной концепции, которая определяла как его тактику, так и стратегию. Ли, вероятно, по достоинству заслужил репутацию лучшего тактика войны, но его успехи давались огромной ценой. В каждом эпизоде Семидневной битвы конфедераты атаковали и теряли убитыми и ранеными больше солдат, чем защитники позиций. То же характерно и для последующих сражений с участием Ли. Даже в 1864–1865 годах, когда Северовиргинская армия была прижата к стенке, а ее ресурсов едва хватало, чтобы отражать все более тяжелые удары противника, южанам порой удавалось переходить в контрнаступление. Несоответствие характера Ли — гуманного, обходительного, сдержанного и доброжелательного человека, идеала джентльмена-христианина — его рискованной, агрессивной, не останавливающейся ни перед чем тактике на полях сражений составляет один из самых резких контрастов эпохи Гражданской войны.
Некоторые битвы на западном театре, естественно, тоже превращались в пиршество смерти. Одной из причин высокой смертности на полях сражений Гражданской войны было несоответствие традиционной тактики ведения боя и современного вооружения. Тактическое наследие XVIII века и наполеоновских войн делало акцент на действиях солдат в тесном строю, синхронно маневрирующих и стреляющих залпами. Справедливости ради надо вспомнить, что уже в Войне за независимость некоторые из «граждан-солдат» сражались в индейском стиле, стреляя из-за деревьев или камней, а наспех обученные ополченцы в эпоху Великой Французской революции действовали обособленными «группами стрелков». Но так происходило из-за недостатка обучения и дисциплины: идеалом для континентальной армии Вашингтона, ветеранов Наполеона, пруссаков Фридриха и «красных мундиров» Веллингтона оставались компактные, сплоченные колонны солдат-роботов.
Эта тактика ставила во главу угла наступление. Наступающие войска шли в ногу, стреляли по команде, а затем беглым шагом пересекали последние несколько ярдов и переходили в штыковую атаку. Наполеон располагал артиллерию в линии пехоты, причем орудия двигались вперед вместе с линией, чтобы наносить как можно больший урон врагу перед решающей атакой пехоты. Американцы с большим успехом использовали такую тактику во время войны с Мексикой — доктрина Вест-Пойнта приветствовала наступательные операции. Большинство высшего офицерского состава армий в Гражданскую войну сражались в Мексике и (или) учились в Вест-Пойнте; обе «школы» научили их тому, что битвы выигрывает наступление колонн пехоты, поддержанное артиллерией[863].
В Мексике кампания обошлась без больших жертв, так как основным оружием пехоты было однозарядное, заряжавшееся с дульной части гладкоствольное ружье. Максимальная дальность его стрельбы составляла 250 ярдов, а эффективность (расстояние, с которого хороший стрелок может регулярно поражать цель) — около 80 ярдов в безветренную погоду. Таким образом, наступавшие были обязаны двигаться сомкнутыми рядами, чтобы огонь этих несовершенных ружей был концентрированным. Артиллерия могла сопровождать стреляющих пехотинцев, так как расчеты были в относительной безопасности от стрелкового огня противника, если не приближаться к его позициям менее чем на 200 ярдов. Штыковая атака обычно заканчивалась успешно, так как последние 80 ярдов пехотинцы могли преодолеть беглым шагом за 25 секунд, которых обороняющимся едва хватало для того, чтобы перезарядить свои ружья для следующего залпа.
Нарезной ствол увеличивал дальность выстрела в четыре раза, придавая конической пуле такое вращение, что она буквально сверлила воздух. Этот факт был известен уже давно, но до 1850-х годов лишь особые полки или одна-две роты на полк вооружались нарезными ружьями. Эти роты использовались для ведения перестрелки, то есть они действовали впереди и на флангах основных сил, наступая и отходя врассыпную и стреляя с большого расстояния, выбирая мишени по своему усмотрению. Учитывая большую дальность и кучность стрельбы из нарезного ружья, почему же было не вооружить ими всех пехотинцев? Дело было в том, что пулю, подходящую для нарезного ствола, трудно было ввести в ствол. Доходило до того, что стрелки помогали шомполу молотком. После нескольких выстрелов из такого оружия в нарезах ствола скапливались частицы пороха, соответственно, перед дальнейшим использованием его нужно было чистить. Быстрая и надежная стрельба была очень важна в ходе боя, поэтому снабжение таким оружием всех пехотинцев являлось непрактичным.
Так обстояло дело до 1850-х годов. Хотя в усовершенствование нарезного оружия внесли вклад несколько человек, основные заслуги принадлежат капитану французской армии Клоду-Этьену Минье и американцу Джеймсу Бертону, оружейному мастеру завода в Харперс-Ферри. В 1848 году Минье изобрел пулю удобного для заряжания размера, в момент выстрела расширяющуюся и врезающуюся в нарезы, Бертон придумал ее более дешевый в изготовлении вариант. Так появилась знаменитая «пуля Минье», использовавшаяся в Гражданской войне. Превосходство винтовок было продемонстрировано англичанами и французами во время Крымской войны. Будучи в 1855 году военным министром, Джефферсон Дэвис перевел армию Соединенных Штатов на винтовку «спрингфилд» 58-го калибра. Наряду с похожей на нее винтовкой «энфилд» (577-го калибра, в которой использовалась такая же пуля) она стала основным оружием пехоты в Гражданскую войну.
Но так как эти винтовки оставались дульнозарядными, их эффективность была низкой. Даже самый ловкий солдат не мог сделать больше трех выстрелов в минуту. Некоторые изобретатели к 1861 году разработали образцы винтовок, заряжаемых с казенной части, но при использовании бумажного патрона (содержащего пулю и порох), бывшего тогда в употреблении, газ и пламя могли вырваться из казенника, что делало винтовку ненадежной и даже опасной для стрелка. Прогресс в решении этой проблемы сделал однозарядные карабин и винтовку Шарпса популярными среди федеральной кавалерии и снайперов, которым удалось раздобыть их. Изобретение металлических патронов позволило северянам к 1863 году вооружить кавалерию и некоторые пехотные полки магазинными винтовками, из которых наиболее удачной был семизарядный карабин Спенсера. Пороховой заряд в таких ружьях был небольшим, и дальность стрельбы по сравнению с «бумажными» патронами «Спрингфилда» и «энфилда» была соответственно меньше, к тому же они были чаще подвержены поломке. Так что дульнозарядные ружья оставались основным оружием пехоты обеих армий в течение всей войны.
Промышленность Севера за время войны выпустила более двух миллионов винтовок; Юг, будучи в состоянии произвести гораздо меньше, уповал в основном на импорт оружия сквозь кольцо блокады и на трофеи. В 1861 году ни одной из сторон не хватало винтовок, поэтому большинство солдат довольствовались старыми гладкоствольными ружьями, взятыми из арсеналов. В 1862 году большая часть полков северян получила «Спрингфилды» или «энфилды», в то время как конфедераты преимущественно обходились все теми же старыми ружьями. Это стало одной из причин больших потерь южан в Семидневной битве. К 1863 году почти все пехотинцы обеих армий имели на вооружении винтовки.
Переход от гладкоствольного оружия к нарезному имел два важных последствия: увеличилось количество жертв и качественно усилилась оборона. Офицеры, воспитанные в рамках старых тактических догм, с трудом осознавали эти перемены. То и дело генералы обеих армий требовали наступать в традиционном сомкнутом строю. С расстояния 300–400 ярдов оборонявшиеся из винтовок косили наступающих. Значение артиллерии как наступательного рода войск падало, потому что точность стрельбы на дальнее расстояние была невысока, а сопровождать пехоту до вражеских позиций пушки более не могли, так как снайперы могли подстрелить канониров, а тем более лошадей с расстояния в полмили. Снайперы также охотились на офицеров, что помогает понять, почему потери среди командного состава и особенно генералов были выше, чем среди низших чинов. Офицеры с обеих сторон стали по возможности избегать ездить верхом, а также надевали форму младших чинов с нашитым на ней знаком различия, позволявшим определить звание. Бой конницы с пехотой, и без того «выходивший из моды», ушел в историю после появления винтовок, которые могли уложить лошадь задолго до того, как всадник успевал достать саблю или воспользоваться пистолетом.
Гражданская война ускорила эволюцию боя кавалерии в спешенном порядке, и лошадь все больше превращалась в транспортное средство, теряя значение оружия.
Время шло, и накапливавшийся опыт солдат подсказывал им новые тактические приемы, обусловленные применением винтовок. Пехотные соединения ослабили строй и превратились в подразделения, где солдаты двигались вперед стремительными бросками, используя укрытия на местности для перезарядки оружия перед очередным броском на следующие несколько ярдов. Теперь солдаты действовали группами по два-три человека, чередуя стрельбу и зарядку своих винтовок, обеспечивая таким образом непрерывный, а не залповый огонь. Однако офицерам было тяжело контролировать крупные части, применявшие подобную тактику. Это ограничивало применение рассыпного строя и в отдельных случаях вынуждало использовать сомкнутый строй вплоть до конца войны.
Если тактика рассыпного строя порой приносила успех при взятии вражеских позиций приступом, она не могла возобладать при тактическом наступлении, особенно когда обороняющаяся сторона стала при любом удобном случае рыть траншеи и сооружать брустверы, как происходило в 1863 и 1864 годах. Опытным путем было установлено, что атакующие должны иметь по меньшей мере трехкратное превосходство, чтобы успешно преодолеть траншеи, защищаемые подготовленным противником. Артиллерия, у которой нарезное оружие отняло немалую часть атакующего потенциала, лучше всего проявляла себя при обороне, поливая наступающих пехотинцев шрапнелью или картечью (как было при Малверн-Хилл). Несмотря на отдельные успехи тактических лобовых атак (победы конфедератов при Гейнс-Милл, Ченселорсвилле и Чикамоге или северян при Мишенери-Ридж и Сидар-Крик), обороняющимся обычно удавалось их отражать. Даже когда траншеи были взяты, цена успеха была обычно слишком высока. Пропитанные романтизмом войны, упивавшиеся «наступлением» и «доблестью» солдаты-южане в Семидневной битве понесли жестокие потери именно вследствие своих атак. Дэниел Хилл был вправе размышлять, воскрешая в памяти груды тел перед позициями северян под Гейнс-Милл: «Все считали за великую доблесть взять артиллерийскую батарею или линию земляных укреплений силами пехоты… Наша кровь лилась в те дни необыкновенно щедро»[864].
В 1862 и 1863 годах армии Конфедерации переходили в тактическое наступление в шести из девяти битв, в которых количество потерь с обеих сторон превышало 15 тысяч убитых и раненых. Хотя им удалось победить в двух из них (Ченселлорсвилл и Чикамога) и достичь стратегического успеха в третьей (Семидневной), общие потери южан в этих шести сражениях составили 89 тысяч человек (на 20 тысяч больше, чем у федералов). Весной 1864 года ситуация изменилась, когда войска Гранта потеряли едва ли не в два раза больше людей, чем армия Ли, когда янки наступали от Уилдернесса до Питерсберга. Достижение победы посредством устаревших методов тактического наступления оказалось несбыточной мечтой в век новой винтовки. Тактическое господство оборонительных построений помогает понять, почему Гражданская война оказалась столь долгой и кровопролитной. Винтовка и окопы доминировали на полях сражений Гражданской войны в той же мере, что и пулемет и окопы во время Первой мировой.
Утром 2 июля 1862 года кавалерийский офицер союзной армии осматривал поле битвы, окутанное мглистым туманом. «Пока не рассеялся туман, только наши уши слышали крики тысяч агонизирующих раненых, — писал он двадцать лет спустя, когда его воспоминания все еще были живы, — но вскоре ужасающее зрелище на склонах холмов открылось нашим глазам. На земле лежало свыше пяти тысяч убитых и раненых… Живых было немало, и они двигались, поэтому казалось, что само поле битвы куда-то ползет»[865]. Стороны заключили перемирие, чтобы предать земле мертвых и оказать помощь раненым. Эти действия обнажили ужасы войны в еще большей степени, чем сама битва. «Сама картина и запах, который сопровождал нас, были просто неописуемы, — писал конфедерат из похоронной команды. — Трупы раздулись вдвое, некоторые из них буквально разрывало от зловонных газов… Запах был настолько тошнотворен, что через короткое время нам сделалось дурно и мы склонились к земле, мучимые приступами рвоты». А один янки, писавший домой после другой битвы, описывал полевой госпиталь, разбитый в здании фермы: «Около здания бродят фермерские свиньи и пожирают [ампутированные] руки и другие части тел»[866].
Многие гражданские лица с обеих сторон, но особенно на Юге, видели картины войны и сами вдыхали ее запах. Большинство боев в мае и июне 1862 года проходило практически у ворот Ричмонда. Немалое число из 21 тысячи раненых при Севен-Пайнс и в Семидневной битве привезли в город. «Мы жили в одном огромном госпитале и дышали запахами склепа», — вспоминала одна из жительниц Ричмонда[867]. Церкви, гостиницы, склады, магазины, амбары, даже частные дома служили временными госпиталями. Белые женщины сотнями записывались в медсестры, а рабов мобилизовали в санитары или могильщики.
Как и в армии Союза, конфедераты оказывали первую помощь раненым в полевых госпиталях, расположенных рядом с полем брани или непосредственно на нем. На Юге медлили с учреждением военных госпиталей для лечения и реабилитации тяжелораненых, а также серьезно заболевших солдат. Поначалу такие госпитали появлялись по инициативе местных органов или частных лиц. В конце 1861 года эту функцию взяла на себя медицинская служба конфедератов. В Ричмонде было учреждено несколько военных госпиталей, главным из которых стал госпиталь на холме Чимборазо к востоку от города — крупнейшее в мире учреждение подобного типа. Он насчитывал 250 павильонов, в каждом из которых могло разместиться от 40 до 60 пациентов, и 100 палаток, рассчитанных на 8—10 выздоравливающих каждая. Однако к июню 1862 года, когда в город стали поступать тысячи раненых, лишь часть этого комплекса была готова, поэтому многие умерли под открытым небом, так как их негде было положить. Шок, испытанный после Семидневной битвы и последующих сражений в Виргинии, вызвал расширение и модернизацию военных госпиталей Юга.
Этот шок в сочетании с наглядным примером женщин-добровольцев в Ричмонде и Коринте (Миссисипи) также заставил медицинскую службу, ранее высокомерно относившуюся к медсестрам, пересмотреть свои взгляды.
Накануне Гражданской войны Флоренс Найтингейл была образцом для подражания женщин как Англии, так и Америки. Найтингейл произвела революцию в не выдерживавшей никакой критики британской медицинской службе во время Крымской войны. Она возвела уход за ранеными в ранг профессии, а в 1860 году организовала первую в мире школу сестер милосердия при больнице святого Фомы в Лондоне. Когда война пришла в Америку, некоторые белые южанки предлагали свои услуги в качестве медицинских сестер или устраивали небольшие госпитали для раненых солдат. Одним из лучших являлся госпиталь в Ричмонде, учрежденный Сарой Луизой Томпкинс, которой Джефферсон Дэвис в конце концов присвоил звание капитана, потому что ее лечебница была признана военным госпиталем.
Эти примеры опровергают предрассудки об «утонченных леди», работавших в военных госпиталях. Для белой леди было допустимо ухаживать за больными в домашних условиях или даже в хижинах рабов, но в сугубо мужской среде военных госпиталей им было делать нечего — там происходило такое, что нельзя было видеть никакой женщине. Женщины должны были сидеть дома, делать бинты, вязать солдатам носки и создавать комфортную обстановку для испытавших тяготы сражений мужчин. Несмотря на то, что на первом этапе войны превалировала именно такая точка зрения, многие южанки из хороших семей презрели неодобрение своих отцов и братьев и добровольно пошли в сестры милосердия. Одной из них была 27-летняя Кейт Камминг из Мобила, которая в апреле 1862 года отправилась в Коринт, где истерзанная армия Борегара пыталась прийти в себя после сражения при Шайло. Камминг писала: «В ответ на заявление о недопустимости нахождения здесь благородной леди я поинтересовалась, что бы на это сказали мисс Найтингейл и сотни благородных леди из Великобритании, которые отправились с ней в Крым!»[868]
Когда Камминг прибыла в гостиницу Коринта, занятую под госпиталь, она побледнела от ужаса. «Ничего из услышанного или прочитанного не сравнится с тем кошмаром, что я видела своими глазами». Но она и сопровождавшие ее сестры милосердия перебороли желание убраться прочь и немедленно включились в работу. «Всю ночь я провела, промывая солдатам раны и принося им пить, — писала она в своем дневнике. — Солдаты лежат во всем доме на своих одеялах точно в том виде, в каком их принесли с поля битвы… Спертый воздух, поднимавшийся от массы тел, поначалу вызывал у меня головокружение и тошноту, но вскоре я привыкла. Мы много передвигаемся, а при необходимости что-то подать солдатам становимся на колени прямо в кровавую жижу, но не обращаем на это внимания»[869].
Камминг и другие белые женщины, состоявшие сестрами милосердия в военных госпиталях летом 1862 года, были добровольцами. Официально санитарами в армии являлись солдаты, назначаемые в наряд (зачастую это были сами выздоравливающие), и «обслуживающий персонал» из числа рабов — повара, прачки и уборщики. Некоторые из белых дам-добровольцев оказались «благотворительницами на час», которые, поиграв несколько дней в медсестру, вернулись домой, но большинство стали бесценными помощницами, так что многие военные врачи, первоначально сопротивлявшиеся присутствию белых женщин, постепенно изживали свои предрассудки. Главный врач военного госпиталя в Данвилле (Виргиния) даже стал предпочитать медсестер солдатам-санитарам, которых он называл «неотесанными деревенскими простофилями», неспособными «отличить касторку от шомпола, а настойку опия от ямы в земле». В сентябре 1862 года Конгресс Конфедерации выпустил закон, по которому многие белые женщины включались в состав государственной военно-медицинской службы[870]. После войны вклад сестер милосердия, которым рукоплескало общество, будет увековечен, как и жертвы солдат Конфедерации[871]. Многие другие женщины, не работавшие непосредственно в госпиталях, также вносили свою лепту, организуя по всему Югу сбор средств, чтобы обеспечить больных и раненых или их семьи провизией, различными благами и деньгами. Эти действия были частью всеобщей мобилизации ресурсов на ведение тотальной войны, объявленной в 1862 году. Таким образом, женщины Юга вовлекались в общественную жизнь в невиданном прежде масштабе, и именно благотворительная деятельность во многом способствовала их эмансипации и позволила сойти с пьедестала неземной женственности, который так ограничивал их жизнь.
Примерно то же самое происходило и с их северными сестрами, которые, будучи к началу войны уже значительно более эмансипированными, включились в дело с той же энергией и в еще большем количестве. Главным двигателем их активности был Санитарный комитет Соединенных Штатов. Эта влиятельная организация, крупнейшее добровольное общество из тех, что когда-либо учреждались в стране, где вообще желанием «объединяться по интересам» было трудно кого-нибудь удивить, выросло из конгломерата различных обществ содействия армии, которые начали появляться уже в дни после падения Самтера. Этими обществами руководили женщины, опиравшиеся на опыт, приобретенный в обществах по борьбе с рабством, защите прав женщин, трезвости, в образовательных организациях, религиозных миссиях и так далее. Элизабет Блэквелл, первая американка, получившая, вопреки насмешкам мужчин, степень доктора медицины (в 1849 году), организовала митинг трех тысяч женщин в Куперовском институте в Нью-Йорке 29 апреля 1861 года. На этом митинге присутствовали и несколько видных политиков-мужчин, а итогом его стало образование Центрального женского общества помощи (WCAR — Women’s Central Association for Relief), призванного координировать деятельность многочисленных мелких обществ. Первоначальной задачей Общества была организация курсов медицинских сестер — первых в США. Также Общество стало ядром Санитарного комитета Соединенных Штатов.
«Санитария», как ее стали вскоре называть, брала пример с Британского санитарного комитета, действовавшего во время Крымской войны. Грязь и первобытные санитарно-гигиенические условия привели к распространению болезней и инфекций, косивших союзную армию в Крыму, что вызвало всплеск реформ в Великобритании. В США большое количество медицинских работников обоих полов хотели организовать подобный комитет, чтобы улучшить положение в федеральной армии. 15 мая делегация выдающихся врачей (одни мужчины), возглавляемая Генри Беллоузом, видным унитарианским священнослужителем, интересовавшимся также и проблемами медицины, отправилась в Вашингтон в качестве представителей WCAR и его дочерних организаций. Первым делом эта делегация столкнулась с оппозицией со стороны военно-медицинской службы, начальник которой, заслуженный ветеран, проведший 43 года в регулярной армии, был против вмешательства назойливых штатских и скептически оценивал перспективы женщин-медсестер. Тогда члены делегации обратились к его прямому начальнику — военному министру Кэмерону — ик самому президенту. Поначалу Линкольн не увидел большой пользы в помощи гражданских лиц медицинской службе, говоря об этом как о «пятом колесе в телеге», но уступил и 13 июня подписал приказ, учреждающий Санитарный комитет Соединенных Штатов[872].
Официально полномочия комитета не выходили за рамки исследований и консультаций, но стихийная мобилизация северян в 1861 году предоставляла добровольческой организации возможность самой установить границы собственных полномочий. Комитет, возглавляемый Беллоузом в качестве председателя и Фредериком Лоу Олмстедом в качестве исполнительного секретаря, так и поступил. Врачи и другие видные граждане стали сотрудниками местных отделений комитета. К 1863 году весь Север был пронизан сетью из 7000 отделений. Руководители и большинство из 500 оплачиваемых сотрудников комитета были мужчины, но большинство из десятков тысяч добровольцев — женщины. Они организовывали благотворительные базары и «санитарные ярмарки» для сбора средств, посылали бинты, медикаменты, одежду, продовольствие в военные лагеря и сестер милосердия в военные госпитали, обеспечивали жильем и питанием солдат в отпуску. Благодаря тесным связям лидеров комитета с гражданскими волонтерами, ставшими офицерами действующей армии, «Санитария» поддерживала приемлемые гигиенические условия в военных лагерях, несмотря на сохраняющееся безразличие военно-медицинской службы. «Санитарные инспекторы» из комитета инструктировали военных, как правильно проводить канализацию, где нужно располагать отхожие места, брать воду и готовить пищу. Многие солдаты не обращали на это внимания, за что потом и расплачивались, другие же, следовавшие советам инспекторов, сберегали свое здоровье.
Комитет завоевал популярность среди солдат и приобрел влияние среди конгрессменов. Зимой 1861–1862 годов он стал силой национального масштаба и решил направить свои усилия на то, чтобы подвести мину под иерархию военно-медицинской службы, где преобладали такие люди, как начальник медицинской службы Клемент Финли, чей образ мыслей остался неизменным с мирного времени с его 16-тысячной армией. «Преступной слабостью будет оставить ответственность на плечах таких самодовольных, высокомерных, нетерпимых тупиц, как начальник военно-медицинской службы, только по той причине, что он — старейший из старых… — возмущался в частной переписке секретарь комитета Олмстед. — Он ничего не знает и не делает, да и способен только придираться к формальностям». Председатель комитета Беллоуз составил законопроект, согласно которому Линкольн мог обходить систему старшинства, чтобы назначать способных молодых медиков на руководящие должности в медицинской службе. Такой закон, по словам Беллоуза, «покроет нафталином всех достопочтенных бездельников и престарелых обструкционистов, которые мешают оздоровлению и угрожают безопасности наших войск»[873].
Военно-медицинский истеблишмент сопротивлялся напору «истеричных проповедников, деревенских докторов и эмансипированных женщин» в комитете, но 18 апреля 1862 года закон был принят[874]. Он не только приостановил действие системы продвижения старшинства, но и дал право начальнику медицинской службы назначать восемь санитарных инспекторов, имевших полномочия осуществлять преобразования в действующей армии. Линкольн сразу же назначил на пост нового начальника военно-медицинской службы кандидата комитета — 33-летнего Уильяма Хэммонда, прогрессивного, энергичного, решительного военного врача. Назначение Хэммонда положило конец соперничеству между армией и комитетом и ознаменовало начало необыкновенно продуктивного сотрудничества между государственными и частными медицинскими структурами. Армия передала в ведение комитета несколько пассажирских пароходов, которые стали плавучими госпиталями, эвакуировавшими раненых с Полуострова в военные госпитали Вашингтона и Нью-Йорка (на них трудились медсестры-добровольцы). Комитет уже доказал пользу подобной стратегии, предоставив свои лодки для эвакуации раненых при Шайло. «Санитария» также впервые организовала эшелоны со специально оборудованными для перевозки раненых вагонами.
Начальник военно-медицинской службы Хэммонд был так впечатлен работавшими на плавучих госпиталях сестрами милосердия, что в июле 1862 года подписал распоряжение, согласно которому по меньшей мере треть обслуживающего персонала военных госпиталей должна состоять из женщин. Уже в апреле 1861 года реформатор лечебниц для душевнобольных, всеми уважаемая Доротея Дикс была назначена «главным инспектором медицинских сестер» с достаточно неопределенным кругом полномочий. Строптивая одиночка без особенных административных способностей, она начала непростое сотрудничество с санитарным комитетом по вопросу найма медсестер. К концу войны более трех тысяч северянок являлись оплачиваемыми медицинскими сестрами, при том что несколько тысяч женщин продолжали работать на добровольных началах и в качестве штатных сотрудников Санитарного комитета.
Это был не единственный путь, каким мужчины и женщины Севера могли найти себе применение в сфере военной медицины. Некоторые работали на другие волонтерские агентства, такие как Западный санитарный комитет (независимый от Санитарного комитета Соединенных Штатов), действовавший на миссисипском театре военных действий, или Христианский комитет, основанный лидерами Молодежной христианской организации в ноябре 1861 года с целью снабжения армии одеялами, одеждой, книгами, а также пищей телесной и духовной. Некоторые северянки, уже заслужившие репутацию образцовых сестер милосердия, работали самостоятельно. Одной из таких была Клара Бартон, 40-летняя старая дева, до начала войны служившая в патентном бюро. Она стала обществом помощи армии, состоящим из одного человека, собирая медикаменты и припасы и появляясь на полях сражений или в военных госпиталях, чтобы утешать раненых и подстегивать нерадивых или равнодушных врачей. Дружба Бартон с влиятельными конгрессменами помогала производить давление сверху, чтобы осуществить реформы в военной медицине. Деятельность Клары Бартон во время войны перешла в ее горячую послевоенную агитацию за присоединение Соединенных Штатов к международному Красному Кресту. Другой выдающейся женщиной была Мэри-Энн Бикердайк, 45-летняя вдова из Иллинойса, начавшая свою деятельность в военном лагере в Кейро, где разгорелась эпидемия лихорадки. Крупного телосложения, сильная, упрямая, но при этом душевная, она проносилась по лагерю как ангел мщения, беспощадно критикуя туповатых офицеров и защищая рядовых, которые с любовью называли ее «матушка Бикердайк». Она привела в порядок всю походную жизнь и прошла с армией Гранта, а потом Шермана от форта Донелсон до Атланты. Бикердайк завоевала уважение обоих генералов: она была единственной женщиной, которую Шерман допускал в свои госпитали на передовой.
Не все армейские медсестры принадлежали к людям, относимым в XIX веке к категории «уважаемых», «респектабельных». Некоторые полки обеих враждующих сторон возродили старинный институт маркитанток, которые обстирывали и кормили солдат, иногда выступая в роли проституток, а иногда — медсестер. Как бы то ни было, «респектабельные» медсестры к 1862 году победили многие предрассудки, преобладавшие в начале войны. Они (если не в глазах военных врачей старой закалки, то в глазах солдат и общественного мнения) достигли статуса и добились уважения, сопоставимых с теми, что имела в Англии Флоренс Найтингейл и ее компаньонки. Храбрость и энергия, демонстрируемые многими женщинами, шли вразрез с представлениями о них как о слабом поле. Даже браки с такими женщинами становились крепче. Супруга Джорджа Темплтона Стронга (казначея Санитарного комитета) в июне 1862 года настояла на поездке на Виргинский полуостров в качестве медсестры. Там она зарекомендовала себя очень полезным сотрудником, нашла новую цель в жизни, а ее муж стал смотреть на нее другими глазами. «За эти два месяца слабая женщина стала на удивление сильной, — отмечал Стронг в своем дневнике. — Я никогда не отдавал должного ее предприимчивости, храбрости, прозорливости и силе характера. Да хранит ее Бог!»[875]
Именно во время Гражданской войны произошла трансформация рутинного ухода за ранеными в профессию медицинской сестры. Война также привнесла в военную медицину важные новшества. Одним из них было создание особых санитарных отрядов для максимально оперативного ухода за ранеными и эвакуации их в полевые госпиталя. Традиционно в обеих армиях такую службу выполняли полковые музыканты и солдаты, «наименее годные к несению строевой службы». Они и были санитарами, выносившими раненых с поля боя и помогавшими врачам в полевых госпиталях. Ожидалось, что возницы из обоза будут использовать свои повозки в качестве санитарных, но масштабные бои 1862 года быстро вскрыли недостатки этой системы. При отсутствии навыков и энтузиазма мужчины и подростки (многим оркестрантам не было и восемнадцати), назначенные для выполнения таких заданий, просто разбегались в ужасе, лишь только начиналась стрельба. Даже когда ездовые были готовы выполнять свою задачу, не хватало самих повозок. В разгар боя солдаты игнорировали приказы, то и дело покидая строй, чтобы отнести раненых товарищей в тыл, так как знали, что больше позаботиться об этом некому.
Такое бедственное положение вещей вызвало скандал в союзной армии летом 1862 года, который побудил руководителя военномедицинской службы Хэммонда назначить после Семидневной битвы Джонатана Леттермана новым начальником медицинской службы Потомакской армии. После этого назначения ситуация улучшилась. Санитарный комитет долгое время отстаивал идею о создании обученного отряда санитаров. Леттерман создал такое подразделение в Потомакской армии, откуда идея распространилась на прочие армии Союза и получила официальное закрепление в законе 1864 года. Одетые в специальную униформу и обладавшие высоким моральным духом, эти нестроевые медики-военнослужащие рисковали своими жизнями, чтобы добраться до раненых в разгар битвы и как можно быстрее доставить их в лазарет. Санитарные отряды стали моделью для европейских армий вплоть до Первой мировой войны; немцы и французы впервые использовали их во время франко-прусской войны[876]. Юг создал «лазаретные отряды» в 1862 году, но так и не использовал их в полном объеме. Медицинская служба Конфедерации, как и любые другие ее ведомства, совершала с имеющимися ресурсами чудеса, но у нее, в отличие от северян, не было достаточно людей, медикаментов и санитарных повозок. Это было одной из причин того, почему скончалось 18 % раненых мятежников против 14 % у янки[877].
Уровень смертности от ран в обеих армиях был конечно же катастрофическим по сравнению со стандартами XX века. Во время Корейской войны от ран скончался лишь один американец из пятидесяти, во Вьетнаме — один из четырехсот. Вероятность смерти солдата времен Гражданской войны от ран была в восемь, а от болезней — в десять раз выше вероятности смерти американского солдата во время Первой мировой. И действительно, за время Гражданской войны от болезней умерло вдвое больше солдат, чем погибло в бою или скончалось от ран. Такие выкладки только подтверждают комментарий некоторых историков о том, что «медицинская служба Севера и Юга — одна из самых больших катастроф Гражданской войны»[878].
Такая оценка вызвала в то время много полярных высказываний. В газетах и отчетах Санитарного комитета публиковались жуткие истории о полевых госпиталях, пьяных врачах, оставшихся без ухода больных, об агонизирующих раненых солдатах и так далее. Репутация многих военных врачей как «шарлатанов» или «мясников» отражала невысокий престиж профессии врача в целом. Солдаты боялись госпиталей как огня и порой шли на все, чтобы скрыть ранение или болезнь и не попасть на койку. «Я уверен, что доктора эти убили больше, чем вылечили», — писал в 1862 году солдат из Алабамы. «Нет в этих докторах никакого толку», — соглашался с ним и янки. Один рядовой из Иллинойса замечал: «У нашего доктора знаний не больше, чем у десятилетнего мальчугана», а офицер из Массачусетса называл полкового эскулапа «ослом»[879].
Солдаты, которые были уверены, что скорее выздоровеют вне больничных стен, были не так уж неправы. Но коренная причина была скорее в общем состоянии медицинской науки, нежели в некомпетентности отдельных военных врачей. Гражданская война велась на исходе медицинского средневековья; 1860-е годы стали началом новой эры после исследований европейцев Луи Пастера, Джозефа Листера и других, обнаруживших микроскопических вредителей, заражавших воду и пищу и попадавших в кровь через открытую рану. Двадцать лет спустя новая наука — бактериология — произвела в медицине революцию. Установление связи между москитами и желтой лихорадкой и малярией привело к обузданию этих смертельных болезней. Врачи времен Гражданской войны еще ничего об этом не знали — революция в медицине началась слишком недавно. Им не была известна прямая связь между качеством воды и брюшным тифом, нестерилизованными инструментами и инфекцией, между москитами и малярией. Еще не сложилось представление об асептике и антисептике в хирургии; врачи не могли и помышлять об антибиотиках. Более того, крупный калибр и низкая скорость винтовочных пуль служили причиной тяжких увечий, так как пуля чаще застревала в теле, нежели проходила навылет. В этом случае хирурги могли бороться с гангреной, остеомиелитом или сепсисом практически только с помощью ампутации. Ранения желудка почти всегда приводили к летальному исходу, так как врачи не знали способов предотвращения перитонита. В качестве анестетиков использовались хлороформ и эфир, но их нехватка (особенно на Юге) приводила к тому, что солдаты выпивали лошадиную дозу виски или просто терпели, стиснув зубы[880]. Этот период был настоящей «эпохой героев» в медицине, когда солдат, чем бы они ни страдали (дизентерией или запорами, малярией или простудой), лечили каломелью[881], рвотным камнем, хинином, морфием или настойкой опия. Неудивительно, что многие солдаты предпочитали не попадать в руки докторов, и столь же неудивительно, что некоторые стали наркоманами.
Вражеские пули не были столь серьезной угрозой здоровью солдат Гражданской войны, как болезни, что, впрочем, относилось к любой армии в прежней военной истории. Однако нужно отметить, что армии Севера и Юга страдали от болезней все же меньше, чем их предшественники. Если в Гражданской войне два умерших от болезней приходились на одного погибшего в битве, то подобное соотношение для британских солдат времен наполеоновских войн или Крымской войны было соответственно восемь и четыре к одному. Для американской армии во время войны с Мексикой соотношение составляло четыре к одному. Хотя уровень смертности от болезней высок лишь по сравнению со стандартами XX века, тем не менее этот фактор оставался серьезным для военных операций. В любое время значительное количество личного состава полка могло оказаться небоеспособно. Болезни сокращали численность полка (в котором изначально насчитывалось примерно тысяча человек) почти вдвое, и это еще до того, как он вступал в бой.
Болезни больше всего поражали солдат первого года службы. Скопление тысяч людей из различных социальных слоев в новой и до крайней степени благотворной для опасных микроорганизмов среде вызывало предсказуемые последствия. Люди (особенно из сельской местности), до той поры незнакомые с корью, свинкой или тонзиллитом, быстро подхватывали эти детские заболевания. Хотя они редко приводили к летальному исходу, целые части тем не менее выводились на несколько недель из игры. Еще опаснее были оспа и рожистое воспаление, словно косой проходившиеся по «фермерским» полкам. Если солдатам удавалось оправиться от этих болезней, то они на какое-то время оставались в лагерях, где из-за антисанитарии и переменчивой погоды им не хватало свежей воды, а через воду, кишащую бактериями, они подхватывали опасные заболевания. В этих лагерях несчастных подстерегали три главных смертельных заболевания войны: дизентерийная диарея, брюшной тиф и пневмония. По мере того как войска летом продвигались к югу, их настигала четвертая «казнь египетская» — малярия. Немалое количество личного состава из оккупационных войск северян, как и конфедераты (особенно в Ричмонде), страдали от еще одного бича — венерических заболеваний, причем зарегистрированных случаев «пикантных» болезней было почти столько же, сколько случаев кори, свинки и тонзиллита вместе взятых[882].
Болезни разрушили планы многих военных операций. Западновиргинские кампании Ли в 1861 году провалились не в последнюю очередь из-за них, выведших из строя значительную часть его армии. Одной из причин неудавшейся первой попытки взять Виксберг в июле 1862 года была эпидемия, свалившая более половины солдат и матросов армии северян. На решение Борегара оставить Коринт повлияла опять-таки эпидемия, отправившая свыше трети его армии на больничные койки. К тому времени как войска Хэллека в начале июня закрепились в Коринте, не менее трети его войска также были больны. Около половины из 29 союзных генералов, включая самого Хэллека и Джона Поупа, страдали во время коринтской кампании или сразу после нее тем, что они с грустной усмешкой называли «эвакуацией Коринта», то есть диареей; компанию им составил Шерман, подхвативший малярию. Провал попыток Хэллека после взятия Коринта продолжить наступление вдоль Миссисипи частично был обусловлен его боязнью повальной смертности от болезней среди непривычных к такому климату жителей Севера, вынужденных в летнюю пору маршировать по штатам Нижнего Юга.
Заболевания также повлияли на исход кампании на Виргинском полуострове. Самочувствие солдат Макклеллана, и без того не блестящее после затяжных дождей и удушающих испарений болот Чикахомини в мае и июне, только ухудшилось после прибытия в Харрисонс-Лэндинг в июле. Около четверти из тех, кто не был ранен, болели. Каждый день отмечались новые случаи малярии, дизентерии и брюшного тифа. Сам Макклеллан не вполне оправился от перенесенной дизентерии. С началом сезона пика заболеваний (август-сентябрь) администрация пошла навстречу просьбам Макклеллана и вывела его армию с Полуострова.
В принятии этого решения сыграли свою роль также стратегические и политические соображения. Признав несостоятельность своих потуг в качестве верховного главнокомандующего, Линкольн вызвал с западного фронта Хэллека и назначил на этот пост его. Президент также сформировал из корпусов Бэнкса, Фримонта и Макдауэлла в северной части Виргинии новую армию и вручил командование над ней Джону Поупу, также переведя того с Запада. Пока происходила эта реорганизация, Конгресс рассматривал законопроект о конфискации всей собственности конфедератов (включая рабов), а Линкольн склонялся к тому, чтобы издать Прокламацию об освобождении. Провал кампании Макклеллана на Полуострове не был лишь военной неудачей; он знаменовал собой окончание ограниченной войны ради ограниченных целей, которую хотел вести Макклеллан. С этого момента и до самого конца Север сражался не за сохранение прежнего Союза, а за его разрушение и воздвижение на его развалинах нового государства.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги