Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865

26. «Нас сотрут с лица земли»

Произошло это так. Пока кавалеристы Шермана и Худа в первой половине августа проводили тщетные рейды в тылу друг у друга, союзная пехота безуспешно подступалась к железной дороге к югу от Атланты. Когда 26 августа «синие мундиры» внезапно исчезли, оставив лишь один корпус, Худ торжественно заключил, что Шерман снял осаду. Однако радость защитников города была преждевременной. Шерман действительно вывел всю свою армию из окопов, но направил ее на юг, чтобы перерезать магистрали и железные дороги далеко позади укреплений конфедератов. В тот момент, когда демократы в Чикаго заявляли о неудаче в войне, в 700 милях от Иллинойса федералы сооружали так называемые «шермановские галстуки» на последней остававшейся открытой железной дороге в Атланту, нагревая рельсы кострами и завязывая их потом вокруг деревьев.

Худ сообразил, что произошло, на день позже, чем это было нужно. 30 августа он послал два корпуса навстречу врагу под Джонсборо, в двадцати милях к югу от Атланты. Однако янки оказались им не по зубам, и атака была отбита с серьезными потерями для них. На следующий день Шерман контратаковал и окончательно добил южан. Чтобы избежать полного окружения, Худ 1 сентября эвакуировал Атланту, предварительно разрушив в ней все военные объекты. На следующий день в город вошли северяне, оркестры которых исполняли военные песни Союза, и водрузили над зданием мэрии звездно-полосатый флаг. Шерман послал в Вашингтон самодовольную телеграмму: «Атланта наша, и победа заслужена».

Значение этого события трудно переоценить. В северных городах пушки салютовали победителям сотней залпов. Газеты, досаждавшие Шерману долгие годы, теперь превозносили его как лучшего генерала после Наполеона. Битва в заливе Мобил внезапно обрела новый смысл как первый удар в смертельной «двойке»[1356]. «Шерман и Фаррагут, — ликовал госсекретарь Сьюард, — свели на нет положения чикагской программы». Richmond Examiner мрачно рассуждала о том, что «катастрофа в Атланте» случилась «как раз вовремя для того, чтобы спасти партию Линкольна от неминуемого исчезновения… [Она] сгущает тучи над перспективами заключения мира, до этого столь безоблачными»[1357]. Безнадежность чувствовалась повсеместно. «Никогда еще я не впадал в уныние, — писал один житель Северной Каролины, — но Господь отвернулся от нас, и я в отчаянии». Мэри Бойкин Чеснат из Южной Каролины в своем дневнике отразила наступление неизбежного: «После Атланты я чувствую, что во мне все умерло. Нас сотрут с лица земли»[1358].

Далеко на севере Джордж Макклеллан размышлял над сводками из Атланты, составляя меморандум, в котором соглашался быть кандидатом от Демократической партии. Если бы он одобрил программу или ничего не сказал о ней, тогда по умолчанию стал бы сторонником перемирия и переговоров. Макклеллан чувствовал большое давление со стороны «мирного» крыла партии, призывавшего его поступить именно так. «Не слушайте ваших друзей с Востока, — заклинал его Валландигэм, — которые, не дай бог, могут посоветовать вам включить хотя бы намек на войну в ваш меморандум… Если в нем будет содержаться что-то подобное, двести тысяч человек на Западе откажут вам в своей поддержке»[1359]. Ранние варианты письма Макклеллана удовлетворили бы Валландигэма: они содержали призыв к перемирию с одной лишь оговоркой о возобновлении войны, если переговоры о возрождении Союза зайдут в тупик.

Однако «друзья с Востока» — «военные» демократы, включая банкира Августа Бельмонта, председателя национального комитета Демократической партии — убеждали его, что война, единожды приостановленная, не может начаться вновь и что перемирие без всяких условий равносильно поражению Союза. После взятия Атланты подобное предложение только уменьшит шансы Макклеллана на президентское кресло. Меморандум Макклеллана, увидевший свет 8 сентября, отвергал пункт о «четырех годах неудачи». «Я не смогу посмотреть в глаза своим храбрым товарищам в армии и на флоте… и сказать им, что их усилия и жертвы, кровь наших убитых и раненых братьев, были напрасны, — писал генерал. — [Только когда] наши противники будут готовы к миру [приняв идею Союза, только] тогда могут начаться переговоры… в духе примирения и компромисса… Наша единственная цель — сохранение Союза, и мы не просим ни о чем больше»[1360].

«Мирные» демократы были раздражены предательством Макклеллана. Они спешно начали консультации в поисках другого кандидата, но все, кого можно было выдвинуть, отказались от этой сомнительной чести, и волнение улеглось. Большинство «мирных» демократов, включая Валландигэма, в конце концов вернулись, хотя и вели кампанию главным образом за свою партию и ее программу, а не в интересах Макклеллана.

Схожий процесс шел и в Республиканской партии. Новости из Атланты расстроили планы по созыву нового конвента и замене Линкольна. Из дискредитированного аутсайдера президент в одночасье превратился в победоносного лидера. На пути к единству партии стояла только поддерживавшаяся раскольниками кандидатура Джона Фримонта. В ходе закулисных переговоров радикалы договорились о том, что Фримонт 22 сентября снимет свою кандидатуру в обмен на уход Монтгомери Блэра из кабинета. Хотя некоторых радикалов вовсе не прельщала перспектива переизбрания Линкольна, они охотно приняли участие в кампании. Двуличие демократов по вопросу о мире делало их удобной мишенью для республиканцев.

«Ни я, ни вы, — говорил партийный оратор, — ни сами демократы не могут ответить, является ли их программа мирной или военной… Говоря в общем, они стоят и за мир, и за войну, причем за мир с мятежниками и за войну — с собственным правительством»[1361].

После промедления в долине Шенандоа Филип Шеридан вскоре стал присылать обнадеживающие известия. Помня о предписании Гранта преследовать Эрли «до полного уничтожения», Шеридан не забывал и о долгой полосе неудач северян в долине. Вот почему его армия в течение полутора месяцев выясняла намерения южан и не оттесняла их на юг дальше Уинчестера. Донесения разведки о прибытии к Эрли четырех дивизий от Ли (в действительности он получил лишь две) усилили небывалую осторожность Шеридана. Воспользовавшись этим ослаблением обороны Питерсберга, Грант в конце августа перерезал железную дорогу, связывавшую город с Уилмингтоном — прибежищем кораблей, прорывавших блокаду. Вынужденный растянуть фронт для прикрытия обозов, которые пришлось отправлять в обход перерезанного участка, Ли отозвал одну дивизию из долины Шенандоа. Узнав об этом от Ребекки Райт, учительницы-квакерши из Уинчестера, сочувствовавшей северянам, Шеридан решил действовать. 19 сентября 37 тысяч «синих мундиров» атаковали 15 тысяч конфедератов в Уинчестере. Обоз одного из союзных корпусов заблокировал движение другого, и наступление, не успев начаться, практически захлебнулось, однако Шеридан, энергично и не выбирая выражений, восстановил порядок и возглавил неотразимую атаку. Важную роль сыграла кавалерия с ее скорострельными карабинами; две кавалерийские дивизии даже пошли в старомодную сабельную атаку и взяли в плен две тысячи мятежников на левом фланге Эрли. «Мы заставили их крутиться волчком вокруг Уинчестера, — в броском газетном стиле телеграфировал начальник штаба Шеридана, — и завтра собираемся их преследовать»[1362].

Потеряв четверть своей армии, Эрли отошел на двадцать миль к хорошо укрепленной позиции на холме Фишерс-Хилл к югу от Страсберга. Шеридан действительно «собирался их преследовать». 22 сентября два корпуса провели демонстрацию против укреплений, в то время как третий (состоявший преимущественно из уроженцев Западной Виргинии и Огайо, сражавшихся в этой гористой местности уже три года) пробирался по козьим тропам вверх, чтобы смять левый фланг южан. Вынырнув из толщи деревьев в лучах заходящего солнца, они смели ошеломленных конфедератов как сухую листву. Шеридан вновь заставил Эрли «крутиться волчком», отступая к югу на протяжении 60 миль, пока конфедераты не достигли прохода через Блу-Ридж, где смогли наконец передохнуть.

«Шеридан обрушил золото и Дж. Б. Макклеллана в придачу, — писал один республиканец из Нью-Йорка. — Первое упало [в первый раз с мая] до 200, а второй — бог весть куда»[1363]. Грант возобновил нажим на оба фланга армии Ли к югу и к северу от реки Джемс. Хотя союзным войскам не удалось совершить прорыв, они продвинулись еще на две мили к юго-западу от Питерсберга и захватили важный форт всего в шести милях от Ричмонда. Столицу Конфедерации охватила паника, военная полиция отправляла на рытье окопов всех трудоспособных мужчин, кто только попадался в ее поле зрения, включая двух негодующих членов правительства[1364]. Однако ветеранам Ли удалось остановить янки до того, как те вышли к внутренней линии укреплений. Тем не менее северные газеты преподнесли эти события как блестящую победу, хотя по сравнению с триумфом Шеридана она выглядела бледно.

Почти уничтожив Эрли, Шеридан приступил к выполнению второй части приказа Гранта, а именно к превращению «долины Шенандоа [в] пустыню… где даже вороны, пролетающие над ней, вынуждены будут нести пропитание с собой»[1365]. Помимо функции плацдарма для вторжения на Север, долина также служила источником провианта для армий южан в Виргинии. Уничтожение на корню урожая лишало долину Шенандоа обеих этих функций, и Шеридан как нельзя лучше подходил для выполнения этой задачи. По его словам, «населению не останется ничего, кроме как сокрушаться об ужасах войны». Союзная кавалерия опустошила долину как саранча. 7 октября Шеридан рапортовал о том, что «уничтожил свыше 2000 амбаров, заполненных зерном, сеном и сельскохозяйственным инвентарем, свыше 70 мельниц с мукой и пшеницей, реквизировал для армейских нужд свыше 4000 голов скота и забил для полевых кухонь не менее 3000 овец». И это было только начало. Шеридан обещал, что к моменту его ухода из Шенандоа «вся долина, 92 мили от Уинчестера до Стонтона будут опустошены до такой степени, что там не смогут жить ни люди, ни звери»[1366].

Северяне были настроены весьма решительно — они не делали различий между фермерами, поддерживавшими мятежников, и теми, кто клялся в верности Союзу. И у тех и у других пшеницу и фураж забрали бы конфедераты или партизаны, рыскавшие в тылу и на флангах федералов и стремившиеся наносить им уколы побольнее. Так, они перерезали горло одному из адъютантов Шеридана, застрелили врача и убили другого любимого солдатами командира уже после того, как тот сдался. Разъяренные этими происшествиями, «синие мундиры» вымещали злобу на гражданском населении, которое они подозревали в укрывательстве «бродяг». Один союзный офицер заявлял, что тактика выжженной земли Шеридана наконец-то «очистила» долину Шенандоа от партизанских формирований: «Как говорят наши парни: „Мы сожгли осиное гнездо дотла“»[1367].

Это была жестокая война, но вскоре она стала еще более жестокой, особенно в Джорджии и Южной Каролине. Между тем мятежники решили, что не могут уйти из долины Шенандоа без еще одного сражения. Ли послал Эрли пехотную дивизию и кавалерийскую бригаду, что заставило Шеридана отложить запланированное возвращение 6-го корпуса под Питерсберг. Оставив свою армию в лагере близ Сидар-Крик в 15 милях к югу от Уинчестера, Шеридан 16 октября отбыл в Вашингтон, чтобы принять участие в совещании о дальнейшей стратегии войны. В его отсутствие Эрли решил последовать примеру своего наставника — «Каменной Стены» Джексона — и предпринять внезапную атаку. В ночь с 18 на 19 октября четыре дивизии конфедератов скрытно вышли на позиции, позволявшие атаковать две дивизии левого фланга северян. Фактор внезапности сработал. Толком не проснувшиеся федералы дрогнули и увлекли за собой две другие дивизии, началась общая паника, и вся армия Шенандоа бежала на четыре мили вниз по долине, потеряв 1300 пленными и 18 орудий.

Эрли был уверен, что одержал безоговорочную победу. Так же считали и его голодные солдаты, которые разбрелись с целью поживиться припасами из вражеских обозов. Однако было всего десять часов утра. Союзная кавалерия и 6-й корпус не обратились в бегство, а задержали остатки разбитых дивизий. К тому же на поле боя возвратился и Шеридан. Он прибыл в Уинчестер накануне вечером, и за завтраком его весьма удивила стрельба, слышная с юга. Он вскочил в седло и поскакал к месту событий. Прибытие Шеридана вошло в легенду. По мере того как он приближался, ему встречались бежавшие солдаты, которые узнавали и приветствовали его. «Черт бы вас побрал, не надо меня приветствовать! — закричал им генерал. — Если вы любите свою страну, поворачивайте обратно!.. Вам предстоит еще много боев! Вперед, черт бы вас побрал, вперед!» Десятками, а затем и сотнями солдаты последовали за ним. Поведение Шеридана в этот день стало самым ярким примером проявления личных лидерских качеств полководца в этой войне. Ветеран 6-го корпуса вспоминал: «Видеть такое зрелище, как возвращение Шеридана, и чувствовать такой душевный подъем доводится лишь раз в жизни»[1368].

Пока Эрли упивался собственной «победой», Шеридан хмурым осенним днем развернул пришедшую в себя армию в боевой порядок и возглавил контрнаступление. Кавалерия нахлынула с флангов, пехота атаковала в центре, и «серые мундиры» Эрли опрометью бросились врассыпную с поля утренней битвы. Отбросив мятежников за Сидар-Крик, федералы захватили тысячу пленных и отбили 18 пушек, оставленных ими утром, прибавив к ним еще 23 вражеских орудия. Армия Эрли была фактически рассеяна, а союзная кавалерия захватила ее обоз. В течение нескольких часов Шеридан превратил унизительное поражение в одну из самых важных побед Севера.

Грант попытался закрепить успех, вновь ударив по флангам Ли. Попытка вновь не принесла успеха, но вынудила главнокомандующего южан еще больше растянуть линию обороны, которая теперь составляла 35 миль от Ричмонда до Питерсберга. Линия эта была настолько тонкой, сообщал Дэвису Ли, что если он не получит пополнения, то их «ждет величайшее бедствие»[1369].

Северяне начинали думать так же. В предвкушении близкой победы многие ветераны-«трехгодичники», разошедшиеся по домам весной, осенью вновь записались в армию. Они помогли заполнить квоты и облегчили бремя призыва, который на этот раз проходил неожиданно гладко. Также они восстановили костяк Потомакской армии, почти разрушившийся летом под дурным влиянием новобранцев, «заместителей» и «охотников за премиями».

Республиканские политики сумели превратить предвкушение победы в свое преимущество. Одним из интереснейших документов этой избирательной кампании можно считать поэму «Прибытие Шеридана», написанную после битвы при Сидар-Крик Томасом Ридом. Эти стихи, громко декламируемые в ритме галопа лошади (несущей Шеридана от Уинчестера к полю боя) много раз пробуждали патриотический раж на политических митингах:

Также республиканцы сумели извлечь выгоду из свидетельств, реальных или мнимых, о продолжающихся сношениях демократов с действовавшими из Канады мятежниками. Несостоявшееся восстание во время демократического конвента в Чикаго не положило конец их предприятиям. Наиболее эксцентричной была попытка захвата «Мичигана» — единственной канонерки северян на озере Эри, где она охраняла лагерь военнопленных на острове Джонсон близ города Сандаски, — и освобождения пленных конфедератов. 19 сентября около двадцати агентов мятежников захватили около Сандаски пароход с целью взять на абордаж «Мичиган», офицеров которого при этом должны были отравить сторонники южан в экипаже. Однако в группу проник агент военного министерства. Сторонники южан были арестованы, и команда «Мичигана» ждала нападавших во всеоружии. Конфедераты были вынуждены вернуться в Уинсор ни с чем и бросить захваченный пароход[1370].

Более амбициозным, но столь же неудачным был план восстания «медянок» в Чикаго и Нью-Йорке в день выборов. Ничего, по-видимому, не зная о фиаско на конвенте в Чикаго, агенты южан охотно внимали нескольким сорвиголовам из стана демократов, уверявших, что уж на этот раз могучая армия сторонников мира непременно будет действовать (если им дадут достаточно золота). И снова в Чикаго, Нью-Йорк и другие города за несколько дней до предполагаемого выступления явились бывшие солдаты конфедератов — и снова ничего не произошло, так как федеральные власти, предупрежденные агентами секретных служб, проникшими в структуру чрезмерно доверчивых «сынов свободы», арестовали больше сотни «медянок» и мятежников в Чикаго и захватили тайники с оружием. В Нью-Йорк в день выборов прибыл Бенджамин Батлер во главе отряда в 3,5 тысячи человек, чтобы обеспечить порядок. Каковы бы ни были его недостатки как военачальника, Батлер снова (как ранее в Балтиморе и Новом Орлеане) продемонстрировал свое умение внушать страх потенциальным бунтарям из числа гражданского населения. «Такого на выборах еще никогда не было», — писал удивленный житель Нью-Йорка[1371].

Из предполагаемого оплота «медянок» в Южной Индиане приходили впечатляющие известия (некоторые, возможно, правдивые) о предательстве и измене. Военная полиция обнаружила тайники с оружием и арестовала некоторых видных «сынов свободы». В октябре эти люди предстали перед военным трибуналом по обвинению в «заговоре, оказании помощи мятежникам, подстрекательстве к восстанию [и] предательству». В их деятельность, согласно показаниям просочившихся в орден союзных агентов, были вовлечены и известные демократы, включая Валландигэма. Республиканские газеты потчевали избирателей ежедневными заголовками: «ВОССТАНИЕ НА СЕВЕРЕ!! Невероятное разоблачение! Валландигэм планировал свержение правительства! Заговор „партии мира“»![1372] Трибунал приговорил четырех обвиняемых к смертной казни. Отсрочки и апелляции привели к тому, что казнь не состоялась, а по окончании войны Верховный суд отменил приговор в отношении одного из них, Лэмдина Миллигана, на основании того, что гражданские лица не должны были предстать перед трибуналом в регионах, где не велись боевые действия и функционировали гражданские суды. В конечном итоге предполагаемые заговорщики, как и некоторые другие лица, обвиненные трибуналом, были отпущены на свободу.

Однако в октябре 1864 года все это еще было делом будущего. Одновременно с процессами «изменников» в Индиане главный военный прокурор Соединенных Штатов Джозеф Холт составил отчет, где описал «Сынов свободы» как дисциплинированную, могущественную организацию, вооруженную до зубов и состоящую на содержании Джефферсона Дэвиса, целью которой является уничтожение Союза. «Иудея породила лишь одного Иуду Искариота, — вещал Холт, — а в нашей стране появилась целая свора предателей… злонамеренно пытающихся расчленить Союз»[1373]. Отчет этот стал зерном для республиканской мельницы. Партия и союзные лиги напечатали тысячи копий; республиканские ораторы во время предвыборной кампании цитировали Холта, совершенно беззастенчиво ставя знак равенства между Демократической партией, движением «медянок» и изменой.

Демократы называли отчет Холта и показания правительственных агентов «от начала и до конца фальшивыми… смехотворными настолько, что в них нельзя поверить ни на секунду». Сам Линкольн не воспринимал угрозу заговора всерьез, считая «Сынов свободы» «сугубо политической организацией, у которой злонамеренности не больше, чем ребячества»[1374]. Ряд современных историков разделяют такую точку зрения. Ведущий исследователь движения «медянок» в северо-западных штатах называет «великий миф Гражданской войны о заговорах и подрывных тайных обществах» «сказкой», «вымыслом республиканского воображения», рожденным из смеси «лжи, догадок и политической конъюнктуры»[1375].

Это все-таки не так. Под дымовой завесой республиканской пропаганды полыхало и настоящее пламя. «Сыны свободы» и им подобные организации действительно существовали. Некоторые из их лидеров (возможно, лишь экстремисты) действительно тайно контактировали с эмиссарами южан в Канаде, получали оружие для противозаконных целей и плели заговоры против правительства.

Хотя Валландигэм и другие видные демократы, скорее всего, не участвовали в этих заговорах лично, некоторые из них встречались с Джейкобом Томпсоном в Канаде. Валландигэм являлся «верховным великим командором» общества «Сынов свободы», и он лгал под присягой, когда в начале 1865 года судили чикагских конспираторов, утверждая, что не знал ни о каких заговорах. Как писал Томпсон в заключительном отчете о своей канадской миссии: «В моем распоряжении находится столько документов, что они могут полностью разрушить карьеры очень многих видных деятелей на Севере»[1376].

Что бы ни говорили о возможной деятельности в пользу Конфедерации на Старом Северо-Западе, никто не мог отрицать масштабы и опасность таковой в Миссури. Тайный «Орден американских рыцарей» установил там связи с различными партизанскими формированиями, опустошавшими штат. Генерал Конфедерации Стерлинг Прайс был назначен «военным командующим» Ордена[1377]. Прайс координировал действия партизан с рейдами конфедератов в Миссури, что представляло собой большую угрозу контролю Союза над этой территорией, чем все туманные заговоры на остальном Северо-Западе.

Партизанская война вдоль границы Канзаса и Миссури явилась продолжением столкновений, начавшихся еще в 1854 году. Кровавые конфликты между «приграничными головорезами» и джейхокерами стали еще ожесточеннее после 1861 года, так как обе стороны получили благословение соответственно конфедеративного и союзного правительств. Партизанская война в Миссури приняла форму терроризма, превзошедшего по своему размаху волнения в других штатах. Канзасские джейхокеры и миссурийские «бродяги» не брали пленных, хладнокровно убивали, грабили и поджигали (но, что интересно, почти никогда не насиловали женщин). Джейхокеры начали применять тактику выжженной земли против тех, кто сочувствовал южанам, еще за три года до Шеридана. Главари партизан противоположного лагеря, особенно печально известный Уильям Кларк Куонтрилл, резали пленных солдат и мирных жителей (как белых, так и черных) задолго до того, как войска Конфедерации начали убивать пленных негров. Именно из миссурийских «бродяг» сформировались знаменитые послевоенные банды, включая шайку братьев Джеймсов и братьев Янгеров.

Рейды и засады, практиковавшиеся в Миссури, имели мало общего с глобальным конфликтом, частью которого являлись эти события, но молниеносные набеги и отступления нескольких тысяч партизан сковывали силы десятков тысяч федеральных солдат и ополченцев, которые могли бы воевать в это время в другом месте. Нужда партизан в укрытиях и карательные армейские операции приводили к тому, что мирные жители должны были поддерживать ту или иную сторону или же страдать от последствий (на практике, впрочем, выходило и то и другое). Генералы южан зачастую делали отряды партизан частью своих формирований или же приказывали этим отрядам уничтожать коммуникации и базы союзных войск, когда сами вели традиционные военные действия против северян. В августе 1862 года Куонтрилл захватил город Индепенденс в штате Миссури в ходе рейда южной кавалерии из Арканзаса. В благодарность он получил чин капитана армии Конфедерации, а впоследствии называл себя полковником.

Как «бродяги», так и джейхокеры порой действовали просто ради грабежа, мести или из любви к насилию, однако идеологическая подоплека тоже существовала. Сражавшиеся почти десять лет со сторонниками рабства, многие джейхокеры превратились в убежденных аболиционистов, полных решимости уничтожить рабство и социальную структуру, его поддерживавшую. Сомнительную славу приобрел 7-й Канзасский кавалерийский полк — «Джейхокеры Дженнисона», — отметившийся грабежами и убийствами в западной части Миссури. Полком командовал аболиционист, подполковником был брат Сьюзан Энтони[1378], а командиром одного из эскадронов — капитан Джон Браун-младший. Все до единого солдаты полка были настроены подавить мятеж и уничтожить рабовладельцев в буквальном смысле слова. С другой стороны, настоящие преступники увековечены в легендах, голливудских фильмах, а также некоторыми учеными как своего рода «Робин Гуды» или «первобытные мятежники», защищавшие мелких фермеров от капитализма янки, банков и железнодорожных компаний. Однако в реальности, как показывают недавние исследования, партизаны были выходцами из южных фермерских и плантаторских семей, у которых было в три раза больше рабов и в два раза больше средств, чем у среднего жителя Миссури. Поэтому если искать за их грабежами идеологические причины, то сражались они за сохранение рабства и независимость Конфедерации[1379].

Самой мрачной фигурой из главарей партизан был Уильям Кларк Куонтрилл. Сын школьного учителя из Огайо, Куонтрилл странствовал по западным штатам, пока война в полной мере не раскрыла его специфический талант. Не будучи никак связан ни с Югом, ни с рабовладельцами, он предпочел встать на сторону Конфедерации лишь потому, что в Миссури ситуация позволяла ему нападать на институты власти. В своей шайке он собрал некоторых из самых отчаянных головорезов во всей американской истории. В мгновение ока шайка эта распадалась на мелкие отряды и объединялась лишь для дальнего рейда. Активизация деятельности банды на западной границе Миссури весной 1863 года приводила в ярость командующего союзными силами в этом районе Томаса Юинга. Шурин Уильяма Текумсе Шермана, Юинг уже понял то, что только начал понимать его знаменитый родственник — война велась не только между армиями, но и между простыми людьми. Жены и сестры партизан Куонтрилла давали пищу и кров его людям. Юинг арестовал их и поместил под домашний арест в Канзас-Сити. 14 августа здание, где находились многие из них, рухнуло; пять женщин погибли.

Эта трагедия повлекла за собой другую, еще более ужасную. Одержимые жаждой мести, люди Куонтрилла собрали шайку из 450 человек (включая братьев Янгеров и Фрэнка Джеймса) и направились в Лоуренс — ненавидимый ими еще со времен «окровавленного Канзаса» оплот фрисойлерства. Перейдя границу Канзаса, они захватили десять фермеров, сделав их проводниками и убив, когда они стали не нужны. Приблизившись к городу на рассвете 21 августа, Куонтрилл приказал своим людям: «Убивайте всех мужчин и поджигайте каждый дом». Они выполнили его приказ почти дословно. Первой жертвой был пастор «Церкви Объединения», убитый выстрелом в голову во время дойки коровы. За три часа банда Куонтрилла убила еще 182 мужчин и подростков и сожгла 185 домов. После этого «бродяги» ушли из города под носом у преследовавшей их союзной кавалерии и успели скрыться в Миссури, рассеявшись там в лесах[1380].

Эта резня взбудоражила всю страну. Облава на банду привела к поимке нескольких ее членов, которые были повешены или расстреляны без суда и следствия. Взбешенный генерал Юинг издал свой знаменитый приказ № 11 о принудительном выселении жителей четырех округов штата Миссури, граничащих с Канзасом. Солдаты союзной армии безжалостно выполнили приказ, на долгие годы превратив эти округа в безлюдную землю. Однако даже такие драконовские меры не могли остановить партизан; наоборот, в следующем году их рейды стали еще более смелыми и разрушительными.

Генерал Стерлинг Прайс, мечтавший очистить Миссури от янки, был впечатлен удалью Куонтрилла. В ноябре 1863 года Прайс послал ему письмо, где выражал «восхищение мужественным преодолением… трудностей и доблестной борьбой против деспотизма и угнетателей нашего штата», а также «надежду», что их совместные «усилия вскоре увенчаются успехом»[1381]. Вожди партизан заверили Прайса, что если армия Конфедерации вторгнется в штат, откуда ушли боевые части северян, вызванные отражать рейд Форреста в Теннесси, то миссурийцы массово поддержат южан. Набрав 12-тысячный кавалерийский отряд из жителей Миссисипи, Прайс двинулся на север через Арканзас и в сентябре 1864 года вторгся в Миссури. Он дал партизанским шайкам задание посеять хаос в тылу у северян, а «Орден американских рыцарей» должен был мобилизовать жителей Миссури, чтобы те оказали южанам поддержку. Вторая инициатива закончилась ничем, так как после ареста армейскими властями федералов верхушки Ордена он превратился в фикцию. Партизаны — совсем другое дело. Разбившись на мелкие отряды в центральной части Миссури, они парализовали железнодорожное сообщение и гужевые перевозки и даже приостановили движение судов по реке Миссури.

Самым эффективным был отряд «Кровавого Билла» Андерсона, отделившегося от Куонтрилла с пятьюдесятью «бродягами», сплошь патологическими убийцами, каким был и их главарь. В августе и сентябре шайка Андерсона наносила удары по отдаленным гарнизонам и аванпостам, убивая и снимая скальпы с кучеров, поваров и другой невооруженной обслуги, а также с солдат. Кульминацией этой кровавой оргии стали события в Сентралии 27 сентября. В сопровождении тридцати всадников, включая Фрэнка и Джесси Джеймсов, «Кровавый Билл» ворвался в город, сжег поезд и ограбил его пассажиров, попутно убив 24 безоружных солдата федеральной армии, направлявшихся в отпуск. Выдавленные из города тремя ротами ополченцев, бандиты соединились со своими 175 товарищами, повернули обратно и убили 124 из 147 преследователей, добивая раненых выстрелами в голову.

В тот же день вторгшиеся войска Прайса постигла первая серьезная неудача в 140 милях к югу, в Пайлот-Ноб. Там союзный отряд из тысячи человек под командованием Томаса Юинга удерживал форт против 7000 мятежников и вывел из строя 1500 человек, потеряв лишь 200. Отвлеченный этой задачей от своей главной цели — взятия Сент-Луиса, в котором мало-помалу собирались федеральные войска, — Прайс повернул на запад к столице штата Джефферсон-Сити. Здесь он рассчитывал провести инаугурацию сопровождавшего его губернатора-конфедерата, однако «синие мундиры» защитили город, поэтому мятежники продолжали предаваться грабежу, двигаясь на запад вдоль южного берега Миссури. Новобранцы и партизаны увеличили состав армии Прайса (11 октября он встретился с «Кровавым Биллом» Андерсоном в Бунвилле), но им уже приходилось думать не о наступлении, а об отходе. Ополченцы из Миссури и Канзаса находились прямо перед ними, союзная кавалерия заходила в тыл, а ветеранская пехотная дивизия двигалась с максимальной скоростью, чтобы отрезать им отступление на юг. В стычках и более крупных сражениях, происходивших с 20 по 28 октября восточнее и южнее Канзас-Сити, союзные войска серьезно потрепали силы Прайса и вынудили его идти на юг в Арканзас через Индейскую территорию и Техас. Хотя Прайс в красках расписывал свой рейд, хвастаясь тем, что прошел 1400 миль (гораздо больше, чем любая другая армия Конфедерации), но его катастрофа была полной. Хотя он начал поход с 12 тысячами человек (да еще к нему присоединялись тысячи сторонников), он вернулся в Арканзас всего с 6000. Организованному сопротивлению южан и их приверженцев в Миссури пришел конец.

Самой большой удачей для северян стало то, что в этих боях в основном были уничтожены партизанские банды и их главари, включая «Кровавого Билла» Андерсона. Куонтрилл покинул Миссури и отправился было на восток, поклявшись умертвить Линкольна, но наткнулся на патруль северян в Кентукки и тоже был убит. На президентских выборах Линкольн набрал в Миссури 70 % голосов (большинство приверженцев Конфедерации не были допущены на участки, так как не пожелали или не получили возможности принести присягу в лояльности Союзу). Фракция радикальных республиканцев одержала триумфальную победу над консерваторами и созвала конституционный конвент, в январе 1865 года упразднивший в Миссури рабство. Впрочем, проблемы штата на этом не закончились, так как после войны братья Джеймсы и Янгеры вместе с другими оставшимися в живых партизанами были признаны военнопленными и отпущены с миром.

Сенсационные новости о подрывной деятельности «медянок» в Миссури помогли республиканцам заклеймить оппозицию как изменников. Демократы отвечали с помощью своего испытанного и безотказного оружия — расизма. По этому вопросу партия оставалась едина и последовательна. 65 из 68 демократов Палаты представителей проголосовали против принятия Тринадцатой поправки, которая, таким образом, не набрала требуемых двух третей голосов. Эти конгрессмены также выпустили манифест, называвший призыв негров в армию злонамеренной республиканской уловкой, призванной укоренить «равенство белой и черной рас»[1382]. Оппозиция принудила республиканцев пойти на компромисс по вопросу о равном жалованье чернокожих и белых солдат. По условиям Акта об ополчении, принятого в июле 1862 года, служащие в армии негры считались «рабочими» и получали на несколько долларов в месяц меньше, чем белые. Являясь уступкой предрассудкам, это положение находилось в вопиющем несоответствии с боевым значением 100 тысяч чернокожих солдат в 1864 году. В ответ на горячие протесты аболиционистов и недовольство в негритянских частях республиканцы пытались протолкнуть закон об уравнивании жалованья задним числом, однако коалиция демократов, противившихся любому уравниванию прав, и консервативных республиканцев, оспаривавших правомерность принятия законов с обратной силой, воспрепятствовала его принятию. Чтобы умиротворить последних и все-таки провести закон, Конгресс ввел равную оплату задним числом лишь с 1 января 1864 года (кроме тех чернокожих, которые были свободны уже до войны и получали равное с белыми жалованье со дня зачисления в армию)[1383].

Получив немало голосов в 1862 году за счет выставления республиканцев поборниками расового равенства, демократы ожидали повторения истории и два года спустя. Их неразборчивость в средствах была просто невероятной. Издатель и обозреватель New York World — наиболее значительной газеты, поддерживавшей Макклеллана, — в анонимном памфлете сказали новое слово: «Смешанные браки: теория соединения рас». Притворяясь республиканцами, авторы рекомендовали «смешанные браки» как решение расового вопроса. Это смешение, заявляли авторы памфлета, будет «особенно полезно ирландцам». Если республиканцы переизберут своего президента, они будут вести войну до «торжества их идеи — смешения белой и черной расы». Хотя демократическая пресса и пыталась выдать эту фальшивку за элемент настоящей программы республиканцев, ее восприняли всерьез только убежденные сторонники «медянок».

Тем не менее демократы эксплуатировали тему смешанных браков до тошноты. Прокламация об освобождении превратилась у них в Прокламацию о смешении кровей. Еще один памфлет, озаглавленный «Смешанные браки, одобренные Республиканской партией», имел очень широкое хождение. Многочисленные карикатуры изображали толстогубых, скалящихся, неотесанных негров, целующих розовощеких девушек «со снежно-белой грудью» или танцующих с ними на «смешанном балу», который устроят после переизбрания Линкольна. Среди «благ» листовка, называвшаяся «Молитва черного республиканца», указывала «благо освобождения негров на всей нашей многострадальной земле», что приведет к тому, что «славный, надушенный негр удобно устроится на груди аболиционистки, которую оживит чистая кровь величественного африканца»[1384]. Предвыборные памфлеты и газетные листки сообщали о «большом количестве косоглазых мулатов», родившихся в Новом Орлеане во время пребывания там Бенджамина Батлера; об учительницах из Новой Англии, обучавших освобожденных негров на прибрежных островах Южной Каролины и родивших мулатов там; о пяти тысячах таких детей, родившихся в Вашингтоне с 1861 года. Это, иронизировали памфлеты, и было то, «что президент имел в виду под словами „оказаться на высоте положения“»[1385].

Конечно же, главной мишенью очернителей был «Авраам Первый Африканский». «Что касается возможного процента негритянской крови в нем самом, — рассуждал некий католический еженедельник, — то Эйб Линкольн… дик во всех своих пристрастиях. Он говорит непристойности… Он просто животное… Черные как трубочисты ниггеры, грязные, потные, сальные, отвратительные, вытесняют белых мужчин и дам отовсюду, даже с президентских приемов»[1386]. Линкольна прозвали «Эйб-Плодящий-Вдов», так как он послал полмиллиона белых мужчин на верную смерть в безумной войне, чтобы освободить рабов, потому что он «любит негров больше, чем свою страну». Комментируя просьбы о прекращении призыва, одна пенсильванская газета призывала граждан: «Братья, сделайте еще один шаг и „прекратите“ самого „старину Эйба“, повесив его, если это нужно, чтобы остановить резню наших граждан»[1387]. А один из «медянок», редактор из Висконсина, опубликовал пародию на песню «Когда Джонни вернется домой»:

Несмотря на всю наглядность агитации, демократы почти не извлекли выгод из педалирования расового вопроса. Для большинства колебавшихся избирателей успех или провал на фронте был более существен, чем возможная женитьба негров на их родственницах. Республиканцы гораздо больше преуспели в навешивании ярлыков предателей на демократов, чем последние, называвшие республиканцев «кровосмесителями». Если на то пошло, тема расизма ударила по демократам бумерангом, потому что после побед Шермана и Шеридана многие избиратели стали поздравлять друг друга с тем, что их жертвы в славной войне за Союз и свободу оказались ненапрасными.

По другому вопросу, слегка касавшемуся межрасовых отношений, а именно по проблеме военнопленных, демократы потерпели несомненное поражение, ибо северяне, пришедшие в ужас от условий содержания своих солдат в тюрьмах Конфедерации, не были настроены голосовать за партию, ассоциирующуюся в массовом сознании с поддержкой южан. Программа демократов содержала пункт, осуждавший «постыдную безучастность» со стороны администрации «к судьбе сограждан, которые уже долгое время являются военнопленными и содержатся в ужасных условиях»[1389]. К моменту внесения этого пункта уже стали известны шокирующие обстоятельства пребывания в лагерях военнопленных, в частности в Андерсонвилле. Общество негодовало, и вопрос о содержании военнопленных вышел на первый план.

Немногие военнопленные с обеих сторон, попавшие в лагеря в 1861 году, не испытывали больших лишений. Обветшавших фортов, переоборудованных складов, окружных тюрем и других зданий было достаточно для приема пленных, пока те ожидали неофициальных обменов, которые производились время от времени. Иногда командиры отпускали пленников под честное слово или проводили обмен сразу же после прекращения огня. Не желая кормить пленников, Конфедерация требовала заключения официальных соглашений об обмене, что не совпадало с намерениями администрации Линкольна. Однако после того как в результате многочисленных стычек — от взятия форта Донелсон до Семидневной битвы — тысячи военнопленных оказались в тяжелейших условиях, администрация уступила растущему давлению общественного мнения и санкционировала регулярные обмены. Особо оговорив, что ведет переговоры с воюющей армией, а не правительством, союзная армия вступила в соглашение об обмене военнопленными 22 июля 1862 года. Согласно ему, сержант приравнивался к двум рядовым, лейтенант — к четырем, и так далее вплоть до генерала, за которого надо было отдать 60 рядовых. Оставшиеся отпускались под честное слово (то есть обещали не брать в руки оружие, пока их не обменяют официально). В течение десяти месяцев такое соглашение действовало безотказно, что позволило разгрузить тюрьмы, оставив там лишь серьезно больных и раненых солдат, не способных передвигаться самостоятельно[1390].

Конец практике обменов положили два события, произошедшие в 1863 году. Первым была реакция Севера на действия южан, вновь обращавших в рабство или казнивших захваченных чернокожих солдат и их офицеров. Когда в мае 1863 года Конгресс Конфедерации принял эту меру, заявленную Джефферсоном Дэвисом еще четыре месяца назад, военное министерство Соединенных Штатов приостановило действие картеля, превратив таким образом пленных южан в заложников. Тонкий ручеек неофициальных обменов продолжал течь, но крупные сражения второй половины 1863 года вскоре переполнили импровизированные тюрьмы. Грант предотвратил еще большее бедствие, отпустив под честное слово 30 тысяч южан под Виксбергом, а Бэнкс последовал его примеру, дав свободу 7000 человек, захваченным в Порт-Хадсоне. Однако отношение конфедератов к таким солдатам привело ко второму, на сей раз окончательному прекращению переговоров об обмене. Придравшись к юридическим формальностям, южане в одностороннем порядке объявили многих из отпущенных под честное слово обменянными (хотя никакого обмена на самом деле не было) и вернули их в строй. Грант пришел в ярость, когда союзная армия повторно взяла некоторых из них в плен под Чаттанугой[1391].

Попытки возобновить картель ни к чему не привели из-за отказа южан обращаться с темнокожими солдатами как с военнопленными и признать свою вину в случае с отпущенными под честное слово в Виксберге. «Вооружение наших рабов — варварство. Никто… не станет терпеть… использование [против себя] дикарей… Мы никак не можем позволить, чтобы наша собственность получала какие-либо права на основании ее кражи». К концу 1863 года конфедераты выразили готовность обменять тех негров, которых они считали свободными на момент их зачисления в армию[1392]. Но, как говорил уполномоченный по обмену, южане будут «стоять насмерть» в защиту своего права превратить обратно в рабов тех, кого захватили как свою бывшую собственность. Пусть будет так, ответил военный министр Союза Стэнтон, но тогда 26 тысяч военнопленных мятежников останутся в северных тюрьмах, так как уступить требованиям Конфедерации было бы «позором и бесчестьем»: «Когда [мятежники] согласятся обменять абсолютно всех, с нашей стороны проволочек не будет»[1393]. Когда Грант стал главнокомандующим, он также придерживался этой твердой линии: «Никакого различия между белыми и цветными пленниками делаться не будет, — гласил его приказ от 17 апреля 1864 года. — Нам также должны передать достаточное количество солдат и офицеров, захваченных и впоследствии отпущенных под Виксбергом и Порт-Хадсоном… Несогласие властей Конфедерации с одним или с обоими пунктами будет расцениваться как отказ от дальнейшего обмена пленными»[1394]. Власти Конфедерации конечно же не согласились.

Действительное отношение южан к черным пленникам выяснить сложно. Неизвестно даже их количество, так как конфедераты не вели учета, отказываясь считать их военнопленными. Многие чернокожие так и не добирались до лагеря. Согласно директиве военного министра Конфедерации Седдона: «Нам не стоит испытывать угрызения совести по отношению к таким пленникам… Их надлежит расстреливать без промедления», сотни негров были убиты в Форт-Пиллоу, Пойзон-Спринг, после сражения у «Воронки» и во многих других[1395]. Вот показания одного сержанта союзной армии, описывавшего, что произошло после того, как конфедераты в апреле 1864 года отвоевали Плимут на побережье Северной Каролины. «Все негры в синих мундирах или имевшие другие признаки принадлежности к нашим войскам были убиты, я лично видел, как некоторых отвели в лес и там повесили. Другие, как я видел, были раздеты догола; они стояли лицом к реке — так их и расстреляли. Третьи были забиты прикладами ружей — мятежники в буквальном смысле вышибли им мозги.

В день захвата города убили не всех — те, кого не казнили сразу, находились в специальном помещении вместе со своими офицерами. Офицеров перед этим протащили по улицам, повязав на шею веревку. В помещении этом они оставались до следующего утра, когда последние чернокожие были убиты»[1396].

Тех чернокожих пленников, кому удавалось выжить, часто возвращали бывшим или отдавали новым хозяевам, а в ожидании отправки использовали на строительстве укреплений. 15 октября Mobile Advertiser and Register опубликовала список из 575 пленных негров в этом городе, работавших на возведении стен, пока их не затребовали прежние хозяева[1397].

Перед союзным правительством встала дилемма: как реагировать на убийства и закабаление пленных чернокожих солдат. Поначалу Линкольн угрожал воздать око за око. Его приказ от 30 июля 1863 года гласил: «За каждого солдата федеральной армии, лишенного жизни в нарушение законов войны, необходимо казнить солдата мятежников. За каждого солдата федеральной армии, отданного в рабство, необходимо отправить солдата мятежников на каторжные работы». Но приказать было легче, чем исполнить, как признался сам Линкольн: «Трудность не в том, чтобы объявить об этом, а в том, чтобы следовать этому принципу на практике»[1398]. После резни в Форт-Пиллоу кабинет потратил два своих заседания на то, чтобы подобрать адекватный ответ. Предать казни соответствующее число пленных мятежников значило бы наказать невинных за преступления виновных. Правительство не должно идти на такой «варварский… негуманный шаг», заявил военно-морской министр Уэллс. Линкольн согласился, что «кровь не должна порождать кровь и правительство не должно прибегать к мести». Кабинет решил применить аналогичные меры в отношении людей из отряда Форреста, если таковых удастся поймать, а также предупредить Ричмонд, что в случае повторения таких действий южан ряд офицеров в северных тюрьмах будет считаться заложниками[1399].

Однако нет никаких свидетельств того, что какая-либо из мер была приведена в действие. Линкольн с грустью говорил Фредерику Дугласу: «Если начать возмездие, то непонятно, когда его заканчивать». Расстрелы невиновных конфедератов (или даже виновных) приведут к симметричным ответным мерам со стороны южан, образовав порочный круг. В конце концов, по словам союзного уполномоченного по обмену, «эффективность подобных мер обусловлена успешным ведением войны. Мятеж зиждется на праве или власти Юга иметь чернокожих рабов, и Юг откажется от этого права только будучи побежден оружием». Поэтому «законопослушное население Соединенных Штатов [должно] вести войну со всей энергией, отпущенной ему Богом»[1400].

Командование союзной армии в Южной Каролине и Виргинии предприняло единственную ответную меру в отношении южан: когда конфедераты в Чарлстоне и в окрестностях Ричмонда в 1864 году отправили пленных негров рыть окопы под огнем врага, генералы северян быстро послали равное количество южан для таких же работ. Это положило конец практике конфедератов. Некоторые чернокожие солдаты мстили по-своему. После резни в Форт-Пиллоу несколько негритянских частей поклялись не брать пленных и кричали: «Вспомните о Форт-Пиллоу», когда шли в бой. «Черные сражались яростно, — писал капитан Чарльз Фрэнсис Адамс-младший об атаке негритянской дивизии укреплений Питерсберга 15 июня 1864 года. — Если, как рассказывают, южане убивали пленных… то вряд ли негров можно за это винить»[1401].

Хотя ответные меры федералов немногим помогли бывшим рабам, захваченным конфедератами, они, по крайней мере, заставили официальные лица Юга проводить различие между бывшими рабами и свободными чернокожими. Военный министр Седдон писал губернатору Южной Каролины: «Серьезные последствия, к которым может привести буквальное соблюдение указа Конгресса [требовавшего возвращения всех пленных негров в штаты Конфедерации для наказания за бунт], вынуждают нас проводить различие между неграми, которых можно идентифицировать как рабов, и теми, кто является свободными жителями Соединенных Штатов»[1402]. В целом южане обращались с последними (как и с их белыми офицерами) как с военнопленными, но это не обязательно подразумевало равное отношение. Нередко надзиратели отряжали чернокожих заключенных на чистку отхожих мест, в похоронные команды и для другой грязной работы. В тюрьме Либби в Ричмонде десять белых офицеров и четыре солдата негритянского полка были посажены в тесную комнатку рядом с кухней, где им давали только хлеб и воду и где они едва не задохнулись от кухонных запахов. Другой заключенный писал: «На полу комнаты стоял открытый таз для экскрементов, который меняли лишь раз в несколько дней». В Южной Каролине чернокожие солдаты 54-го Массачусетского полка и других северных частей содержались в тюрьме Чарлстона, а не в лагерях для военнопленных[1403].

Вполне возможно, что их пребывание в гражданских тюрьмах было таким же, если не лучшим, чем у их белых товарищей в тюрьмах военных. Общественное мнение Севера было возмущено условиями содержания не чернокожих, а вообще всех военнопленных армии Союза. Кампания 1864 года привела к попаданию большого количества пленных в наспех оборудованные лагеря, и сразу после этого появились леденящие душу истории о болезнях, голоде и издевательствах охраны. Символом варварства южан стал лагерь в Андерсонвилле, на юго-западе Джорджии. Андерсонвиллская тюрьма была устроена в начале 1864 года для заключенных, ранее взятых в плен на острове Белл-Айл на реке Джемс около Ричмонда. Близость союзных войск, постоянная угроза освобождения заключенных и перегруженность транспортной системы Виргинии, которая едва справлялась со снабжением жителей и собственной армии, не говоря уже о янки, не позволяли оборудовать тюрьму в этом штате. Огороженная частоколом тюрьма площадью 16 акров, рассчитанная на 10 тысяч заключенных, вскоре переполнилась, приняв пленных как из армии Шермана, так и с восточного фронта. Позже ее площадь увеличилась до 26 акров, на которых к августу 1864 года оказались втиснуты 33 тысячи человек — в среднем на каждого человека приходилось 34 квадратных фута. Людей донимало палящее южное солнце, никакого укрытия, кроме того, что они сами могли смастерить из веток, кусков брезента, одеял и остатков ткани, не было.

Для сравнения, в лагере в Эльмире (штат Нью-Йорк), считавшемся худшим на Севере, находилось максимум 9600 заключенных, живших в бараках. Территория лагеря составляла 40 акров, таким образом, на каждого человека приходилось 180 квадратных футов. Летом 1864 года каждый день в Андерсонвилле умирало более сотни пленных, а всего из 45 тысяч побывавших в этом лагере умерло от болезней, лишений и недостаточного питания 13 тысяч человек[1404].

Андерсонвилл явил собой самый наглядный пример того, что многие на Севере считали дьявольским заговором по умерщвлению пленных янки[1405]. После войны федеральная военная комиссия предъявила обвинение и казнила коменданта лагеря Генри Вирца за военные преступления — единственный подобный процесс по итогам Гражданской войны. На сегодняшний день остается неясным, был ли Вирц виновен в чем-то большем, чем в своем дурном характере и неэффективном руководстве. В любом случае, он стал козлом отпущения за все грехи южан. Большое количество воспоминаний узников, не теряющих с годами своего мелодраматизма, хранили в памяти потомков все ужасы плена. В этой части историю и правда писали победители — добрых пять шестых всех мемуаров о заключении написано северянами.

В 1864 году на Севере все громче раздавались призывы отомстить пленным мятежникам, чтобы вынудить конфедератов лучше обращаться с северянами. «Принцип „око за око“ порочен, — признавала New York Times, — но боль и страдание наших товарищей и братьев в этих ужасных тюрьмах — еще хуже. Никакое государство не может позволить, чтобы его солдаты хотя бы день провели в таких условиях, в каких наши воины находятся вот уже три года». Когда в результате специального обмена больными пленными на Север вернулись несколько живых скелетов, ксилографические копии их фотографий появились в иллюстрированных изданиях, произведя эффект разорвавшейся бомбы. Что можно ожидать от рабовладельцев, «родившихся для тирании и взращенных для жестокостей»? — задавалась вопросом умеренная обычно Times[1406]. Комитет по ведению войны и Санитарный комитет опубликовали свои отчеты о состоянии южных тюрем, основанные на сообщениях лазутчиков и интервью с обменянными или бежавшими пленниками. «Чудовищные преступления мятежников, — комментировал отчеты военный министр Стэнтон, — не могут не наполнить ужасом весь цивилизованный мир… Складывается впечатление, что на Юге выстроена варварская, людоедская система обращения с пленными». Августовская передовица одной из атлантских газет была подхвачена и растиражирована северной прессой: «В Андерсонвиллском лагере в течение одного чрезвычайно жаркого дня на прошлой неделе умерло более 300 больных и раненых янки. Мы благодарим Бога за такое благодеяние». Это было одним из тех штрихов, на основании которых северяне убеждались: «Политика Джефферсона Дэвиса — морить голодом и холодом наших заключенных, мало-помалу сводя в могилу тех, кого он не осмелился растерзать на месте… Говорят, что нам нельзя мстить, но почему?»[1407]

Военное министерство Соединенных Штатов все же нашло способ отомстить южанам. В мае 1864 года Стэнтон распорядился сократить пайки пленников до размера пайков солдат Конфедерации. В теории это ставило пленных мятежников на одну доску с узниками-янки, так как последние должны были получать такое же довольствие, как и конфедераты в действующей армии. На практике же мало кто из конфедератов получал в 1864 году официально положенный паек, стало быть, заключенным полагалось и того меньше, в то время как большинство узников-южан питались лучше, чем их товарищи на передовой. Тем не менее сокращение рациона пленников свидетельствовало об ужесточении политики Севера. В сочетании с колоссальным ростом числа пленных в 1864 году это привело к ухудшению условий содержания в северных тюрьмах, пока лишения, болезни и уровень смертности в некоторых из них не сравнялись с условиями в южных (за исключением Андерсонвилла, который выбивался из общего ряда)[1408].

Такое положение вещей привело к усилению требований возобновить практику обменов. Многие заключенные Андерсонвилла и других тюрем подписывали петиции в адрес Линкольна, где просили об этом, и даже власти Конфедерации пропускали делегации заключенных с этими петициями в Вашингтон. Из этой затеи, однако, ничего не вышло. Лето шло, и дневники узников Андерсонвилла становились все печальнее: «О чем думает правительство, позволяя солдатам гнить здесь?.. Может ли правительство существовать и наблюдать за тем, как мы постепенно умираем здесь?.. Я не верю, что наши правители способны вести себя столь подло по отношению к нам… Мы теряем веру в старину Эйба»[1409]. В сентябре 1864 года представитель делегации священников и врачей умолял Линкольна: «Ради всего святого, вмешайтесь!.. Мы знаем, что, если вы обратите внимание на эту проблему, вы сможете возобновить обмены. Игнорировать ее преступно». Местные республиканские лидеры предупреждали, что многие убежденные сторонники Союза «будут голосовать против президента, так как, по их мнению, сострадание к нескольким неграм, кстати также пленным, является истинной причиной отказа [от обменов]»[1410].

Линкольн действительно мог бы возобновить обмены, если бы предпочел забыть о бывших рабах, однако он не хотел поступиться этим принципом, так же как не хотел и отказываться от освобождения рабов как от условия мирных переговоров. 27 августа Бенджамин Батлер, назначенный особым агентом по обменам, прояснил позицию администрации в длинном письме на имя уполномоченного Конфедерации; письмо это широко освещалось в прессе. Правительство Соединенных Штатов готово возобновить практику обменов, писал Батлер, если правительство Конфедерации согласится обменивать все категории пленных. «Несправедливости и лишения, испытываемые нашими солдатами, — писал Батлер, бывший искусным в риторике, — вынуждают меня пойти на любой шаг, чтобы инициировать их обмен, кроме торговли честью и справедливостью правительства Соединенных Штатов, торжественно взявшего на себя обязательства перед его цветными солдатами. Сообразно нашим убеждениям и справедливости мы не можем отказаться от такой позиции»[1411].

Генерал Грант частным образом сформулировал и другой аргумент против обменов: они скорее усиливали врага, чем собственную армию. «Тяжело сознавать, что мы не обмениваем наших товарищей, томящихся в тюрьмах южан, — говорил он в августе 1864 года, — но это было бы негуманно по отношению к тем, кто сейчас сражается в наших рядах». Большинство обменянных южан, «здоровых, крепких и откормленных», какими сделали их федералы, стали бы «активными участниками сражений» с ними, тогда как «полуголодные, больные и изнуренные» узники-северяне никогда не смогут снова встать в строй. «Мы должны вести войну до полного истощения человеческих ресурсов Юга, а если мы начнем отпускать или обменивать пленников, то война превратится в войну на уничтожение»[1412].

Немало историков (в основном уроженцев южных штатов) указывают на замечания Гранта как на истинную причину отказа северян от обменов. Забота о правах чернокожих солдат здесь, по их словам, присутствовала лишь для отвода глаз. Соответственно, ответственность за ужасы Андерсонвилла и страдания пленных с обеих сторон лежит на избранной северянами тактике войны на истощение противника[1413]. Такая точка зрения является несостоятельной. Грант выразил свое мнение больше чем через год после того, как картель об обмене перестал действовать из-за проблемы пленных негров. Кроме того, Грант не приказывал прекратить обмены с целью истощения сил врага, и все свидетельствует в пользу того, что, если бы конфедераты согласились с предложенным Севером решением вопроса о бывших рабах, обмены бы возобновились. В октябре 1864 года генерал Ли предложил неофициальный обмен пленными после недавних сражений на линии Питерсберг — Ричмонд. Грант согласился, выдвинув условие, чтобы черные были освобождены «так же, как и белые». Если бы генералы достигли соглашения, это могло бы стать прецедентом для выхода из тупика, вследствие которого более сотни тысяч военнопленных томились в лагерях. Но Ли ответил: «Негры, принадлежащие нашим гражданам, не могут служить предметом обмена и не подразумевались в моем предложении». После этого Грант прекратил переписку словами, что так как его «правительство связано обещанием предоставить права всем сражающимся за него солдатам», то отказ Ли даровать такие права бывшим рабам вынуждает Гранта «отклонить предложение об обмене»[1414].

В январе 1865 года мятежники наконец сдались и предложили обменять «всех» пленных. Надеясь вскоре начать набор чернокожих в свою армию, Дэвис и Ли внезапно сочли политику янки не такой уж варварской. Соглашение об обменах было возобновлено, и в течение трех месяцев на свободу выходило по нескольку тысяч военнопленных в неделю, пока Аппоматокс не освободил всех[1415].

Очень немногие историки рискнут утверждать, что Конфедерация намеренно обращалась с пленными хуже, чем с животными. Скорее, стоит согласиться с мнением современников (причем, как южан, так и северян), что все дело было в нехватке ресурсов и серьезном ухудшении экономического положения Конфедерации. Южане не могли обеспечить пропитанием собственную армию и гражданское население, что уж тут говорить о пленных врагах! Конфедерация не могла снабдить палатками военных — как она могла предоставить их заключенным? Низкое качество кадров в администрации лагерей, отсутствие четкого планирования и эффективности также влияли на бедственное положение узников. Конфедераты, ожидавшие скорого возобновления обменов, не строили никаких долговременных планов. Ситуация в Андерсонвилле была обусловлена недостатком ресурсов и недальновидностью. Хотя на Юге было достаточно хлопка, там отсутствовала промышленность, способная превратить этот хлопок в брезент для палаток. На Юге было достаточно дерева для постройки бараков, но не хватало гвоздей, и никто в Андерсонвилле не озаботился заказать их в достаточном количестве. В этой части Джорджии было немного лесопилок, а те, что были, день и ночь работали для нужд железных дорог, где северяне жгли шпалы и подвижной состав. Пленники могли бы рубить себе хижины из сосен, в изобилии росших вокруг Андерсонвилла, но никто не подумал о топорах, а пожилые мужчины и подростки, охранявшие заключенных, не смогли бы предотвратить побеги во время ломки сучьев вручную.

Таким образом, пленники жарились на солнце и мокли под дождем. Пленные федералы в других лагерях также страдали от отсутствия крыши над головой, в отличие от северных тюрем, в каждой из которых были сооружены бараки (за исключением Пойнт-Лукаута в Мэриленде, где стояли палатки). В ходе войны многие южане высказывали возмущение по этому поводу. Описывая условия содержания в лагере Флоренс, одна жительница Южной Каролины говорила губернатору штата: «Если такое положение вещей сохранится, то о нас будут думать как о дикарях… Не стоит считать, что у меня какое-то сочувствие к янки, вовсе нет… но мое сердце еще не настолько очерствело, чтобы я, зная о страданиях людей, не пыталась ничего предпринять, хотя бы и ради янки». Молодая женщина из Джорджии выражала те же чувства после посещения Андерсонвилла: «Я боюсь, что Господь пошлет нам возмездие за то, что мы допускаем столь ужасные вещи. Если янки когда-нибудь дойдут до юго-западного края Джорджии… и увидят могилы, то спаси Бог нас и нашу землю!»[1416]

«Но в самом деле что мы можем сделать? — спрашивала она себя дальше. — Сами янки виноваты больше нас за то, что они не обменивают этих пленных, в то время как бедная, стонущая под их ударами Конфедерация не может содержать их, когда наши солдаты голодают на передовой». После войны в среде южан возобладал тон самооправдания. «Чья вина в том, что обмены пленными не состоялись?» — спрашивал бывший стражник из Андерсонвилла. В любом случае, продолжал он, «в Андерсонвилле было не хуже, чем в северных лагерях. Жуткие условия были в Андерсонвилле, но такие же были и на острове Джонсон, и в других местах». В своих мемуарах Джефферсон Дэвис и Александр Стивенс утверждали, что уровень смертности в южных тюрьмах в действительности был ниже, чем на Севере, и ответственность за «все человеческие жертвы, — заявлял Стивенс, — целиком и полностью лежит на Вашингтоне», который отказался обменивать пленных[1417]. Власти Джорджии соорудили близ Андерсонвилла две мемориальные доски, гласящие, что причиной этой драмы стала нехватка материальных ресурсов во время войны, поэтому в произошедшем никто не виноват, и что «смертность среди стражников была столь же высокой, что и среди узников». В 1909 году «Объединенные дочери Конфедерации» поставили памятник Генри Вирцу (до сих пор существующий в деревне Андерсонвиля), заявив, что этот «герой-мученик» был «убит по приговору суда» янки, чей главнокомандующий препятствовал обмену военнопленных.

Защитники южан зашли слишком далеко. Читатели данной книги, конечно же, составят собственное мнение о том, на ком лежит ответственность за прекращение практики обменов. Что же касается сравнения Андерсонвилла и острова Джонсон, то уровень смертности пленных южан на последнем составил всего 2 %, тогда как в Андерсонвилле — 29 %, и смертность среди узников Андерсонвилла была в действительности в 5–6 раз выше, чем у их охранников[1418]. Из-за утери или уничтожения многих записей точное число погибших в лагерях северян установить невозможно. Наиболее вероятная приближенная оценка — 30 218 (15,5 %) из 194 743 северян умерли в южных тюрьмах и 25 976 (12 %) из 214 865 южан умерли в северных. Количество северян здесь, безусловно, занижено[1419]. В любом случае, обращением с заключенными во время Гражданской войны не может гордиться ни одна из сторон.

В конечном счете, положение военнопленных не сыграло большой роли в итогах президентских выборов. Основной проблемой была сама война и то, как она должна закончиться. В этом вопросе республиканцам удалось получить патент на решение задачи путем победы на фронте. Даже Макклеллану не удалось отмежеваться от сторонников мира. Большинство конфедератов видели в кандидатуре генерала именно такого человека, несмотря на его воинственный меморандум. Агент южан Клемент Клэй выражал из Канады обеспокоенность этим письмом, однако пришел к выводу, что «программа демократов однозначно высказывается за мир». «Макклеллан будет находиться под контролем истинных приверженцев мира… В любом случае, он является сторонником прекращения огня и начала переговоров… Перемирие неизбежно приведет к заключению мира, а затем войну уже не начать, прервав ее хотя бы на короткое время». В случае избрания Макклеллана, предсказывал чиновник военного министерства в Ричмонде, «будет обретен мир и независимость»[1420].

Уставшие от войны солдаты Конфедерации мечтали о победе Макклеллана и о мире. «Враг больше всего обеспокоен тем, чтобы продержаться до президентских выборов, — сообщал из-под Питерсберга Грант. — В расположение наших войск ежедневно бегут дезертиры, которые говорят, что почти всем солдатам надоело воевать, и дезертирство увеличилось бы во много раз, если бы не вера в заключение мира после осенних выборов»[1421]. Подобные настроения провоцировали противоположные чувства у северян. Хотя, по словам генерала другой союзной армии, «многие высшие офицеры» Потомакской армии по-прежнему были сторонниками Макклеллана, большинство простых солдат больше не поддерживали своего бывшего командующего. «Солдаты не столько против него самого, сколько против тех, с кем он идет под одним флагом, — писал один фронтовик. — Много солдат готовы голосовать за Макклеллана, но они не переваривают Валландигэма». Триумф демократов будет означать «бесславный, постыдный мир, покорность ярму южан», заявил офицер «Железной бригады». «Я скорее останусь в окопах всю жизнь (хотя я бы совсем не хотел этого), — писал другой солдат, бывший демократ, — чем соглашусь на разделение страны… Все мы хотим мира, но не абы какого, а почетного для нас»[1422].

Многие солдаты Союза получили возможность выразить свое мнение с помощью бюллетеня. Это был смелый демократический эксперимент: сражающиеся люди получали на своеобразном референдуме право голосовать за то, желают ли они продолжать сражаться. Но, по словам Гранта, «они — американские граждане, и имеют такое же право голосовать, как и те, кто остался дома, да, пожалуй, даже большее, так как они больше отдали родине»[1423]. К 1864 году девятнадцать штатов гарантировали своим полкам участие в голосовании. Из оставшихся штатов самыми важными были Индиана, Иллинойс и Нью-Джерси, где контролируемые демократами легислатуры заблокировали это предложение. Хотя этот шаг сопровождали обвинения в «проконсульском праве» и «цезаризме», — истинной причиной было понимание демократами того факта, что подавляющая часть армии настроена прореспубликански или, на худой конец, «просоюзно» (в 1864 году Республиканская партия называла себя Союзной).

Двенадцать штатов, разрешивших заочное голосование, вели отдельный счет для голосовавших в армии: Линкольн получил 78 % голосов военных (119 754 против 34 291 за Макклеллана) и 53 % голосов гражданских лиц этих штатов. В остальных семи штатах большинство солдат также голосовали за республиканцев, и, вероятнее всего, в такой же пропорции. Из штатов, не разрешивших заочное голосование, конкуренция была наиболее острой (и важной) в Индиане. Будучи верховным главнокомандующим, Линкольн мог вмешаться в события в этом штате и поддался искушению так поступить. «Потеря [Иниданы] для нашего государства, — писал он генералу Шерману в Атланту, — подвергнет серьезному риску дело Союза», поэтому президент был бы доволен, если бы генерал нашел возможность предоставить отпуск как можно большему числу солдат из этого штата для участия в голосовании[1424]. И несколько тысяч солдат из Индианы отправились домой на избирательные участки. Военное министерство также прочесало лазареты в поисках выздоравливавших солдат из Индианы, способных передвигаться. Некоторые солдаты Массачусетского полка, временно расквартированного в Индиане, скорее всего тоже внесли свою лепту в копилку республиканцев в этом штате[1425].

Ни в одном из штатов с отдельными списками солдатского голосования оно не изменило общей картины президентских выборов — Линкольн в любом случае должен был победить во всех этих штатах, кроме Кентукки. Но в двух «проблемных» штатах, где голоса солдат учитывались вместе с прочими, возможно, именно они обеспечили ему победу. «Синие мундиры» также решили исход голосования в некоторых избирательных округах по выборам в Конгресс, а голоса солдат из Мэриленда, высказавшихся за поправку к конституции штата, отменяющую в нем рабство, компенсировали голосование гражданских лиц, незначительным большинством проголосовавших против нее.

Набранное Линкольном большинство голосов избирателей трансформировалось и в большинство выборщиков: 212 против 21. Президент победил во всех штатах, кроме Кентукки, Делавэра и Нью-Джерси; Республиканская партия также получила губернаторские посты и контроль над легислатурами во всех штатах, кроме перечисленных. Следующий Конгресс должен был стать на три четверти республиканским. Сходство между голосованием за «Союзную» партию в 1864-м и Республиканскую — в 1860 году было значительным. Линкольн получил почти те же 55 % в тех же регионах и избирательных округах тех же штатов, что и четыре года назад. Республиканцы продолжали находить поддержку в основном в среде фермеров-протестантов, квалифицированных рабочих и «белых воротничков» из Новой Англии и прилегающих к ней районов Верхнего Севера. Позиции демократов оставались сильны среди неквалифицированных рабочих, иммигрантов-католиков и «серых», живших в южных районах Среднего Запада. В качестве «Союзной» партии республиканцы по сравнению с 1860 годом расширили свою базу за счет пограничных штатов (включая Западную Виргинию), где они набрали 54 % голосов (и всего 9 % четыре года назад), и городского среднего класса, а также процветающих фермеров, не использовавших рабский труд. Оплотом демократов оставались рабовладельцы, иммигранты и беднейшие фермеры.

Современники расценивали выборы 1864 года как триумф политики Линкольна по принуждению Юга к безоговорочной капитуляции. «Я поражен, — писал американский корреспондент London Daily News, — степенью и глубиной их решимости… сражаться до последнего… [Северяне] настроены очень серьезно; такого молчаливого, спокойного, но решительного устремления мир еще никогда не видел»[1426].

Однако Джефферсон Дэвис также был настроен очень решительно. Он никогда не разделял надежд своих сограждан на избрание Макклеллана и мирные переговоры. «Мы сражаемся за само наше существование, и только на поле боя мы можем завоевать независимость», — говорил Дэвис перед публикой во время своего «ободряющего» турне по Нижнему Югу после падения Атланты. «[Конфедерация остается столь же] стойкой и непокорной, как и раньше, — сообщил он Конгрессу в ноябре. — Не изменились ни намерения правительства, ни упорство наших доблестных войск, ни неукротимый дух нашего народа»[1427]. Именно с целью укрощения духа южан Шерман и собирался предпринять марш от Атланты к морю.