Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865

25. После четырех лет неудач

Грант и Шерман, естественно, собирались «предпринять что-нибудь», но на протяжении двух долгих, изматывающих месяцев их попытки не приносили ничего, кроме еще больших жертв. Впрочем, в июле Шерман все-таки приблизился к взятию Атланты; эта задача стала превалировать даже над уничтожением армии Джонстона. Атланта и в самом деле была бы важным трофеем. Во время войны ее население удвоилось до 20 тысяч человек, так как в этом крупном железнодорожном узле сосредоточились литейные цеха, военные заводы и интендантские склады. «[Падение Атланты] — считал Дэвис, — откроет федеральной армии путь к Мексиканскому заливу с одной стороны и к Чарлстону с другой, а также передаст в руки врага контроль над богатыми зерном регионами, ныне поставляющими припасы в армию Ли. Также враг получит наши железные дороги и парализует всю экономику»[1315]. Поскольку Конфедерация всеми силами пыталась удержать Атланту, этот город стал вторым после Ричмонда символом сопротивления и государственности. После того как фронт под Питерсбергом, где началась окопная война, стабилизировался, главные заботы южан оказались связаны с Джорджией, где по окончании дождей возобновилась маневренная война.

Рабы соорудили еще две оборонительные линии между Кеннесо-Маунтин и рекой Чаттахучи, протекавшей с северо-востока на юго-запад всего в восьми милях от Атланты. Джонстон заверил одного из сенаторов, приехавшего в его ставку 1 июля, что он может удерживать Шермана на северном берегу Чаттахучи в течение двух месяцев. К 10 июля, когда Дэвису передали эти слова, янки уже пересекли реку. Шерман вновь послал армию Макферсона в обход левого фланга Джонстона, вынудив мятежников отойти на шесть миль 3 июля, и еще на шесть — на следующий день. На этот раз Шерман подошел к делу с большей фантазией. Запланировав, как обычно, обход именно левого фланга, сейчас он приказал Макферсону сделать в этом направлении лишь ложный маневр, тогда как кавалерийская дивизия и пехотный корпус Шофилда должны были тайно подняться вверх по реке и форсировать ее неожиданно для немногочисленных конных дозоров южан. Янки перемахнули через реку без всякой одежды, если не считать патронташи, и взяли ошеломленных неприятелей в плен. Другой брод «синие мундиры» преодолевали спешившись, по горло в воде, неся спенсеровские карабины в вытянутых над головой руках. «Когда пули мятежников стали свистеть рядом слишком уж часто», вспоминал офицер северян, солдаты обнаружили, что могут заряжать карабины прямо под водой, пользуясь тем, что их патронташи водонепроницаемы. «Вся цепочка подняла ружья, вылила из дула воду, затем быстро прицелилась, выпалила и вновь опустила карабины под воду». Пораженные мятежники кричали друг другу: «Гляньте-ка на этих чертовых янки, они заряжают ружья прямо под водой! Разве люди так могут?»[1316] Пикеты южан сдались «подводной пехоте», а Шерман к 9 июля переправил часть своей армии через реку на фланг конфедератов. Последние отошли на другую укрепленную позицию за Пичтри-Крик, всего в четырех милях от центра Атланты. Жители штурмовали отходившие в южном направлении поезда. Городские газеты по-прежнему призывали к сопротивлению, но типографские станки уже упаковывались для немедленной отправки.

Ричмонд был охвачен ужасом. Внеочередные заседания правительства не имели других последствий, кроме выражения обеспокоенности «печальным положением в Джорджии». Дэвис обдумывал шаги «предотвращения катастрофы»[1317], но один из таких шагов, а именно отправка Брэкстона Брэгга (который стал военный советником президента, после того как покинул Теннессийскую армию) в Джорджию для расследования причин отступления, оказался явно недальновидным. Брэгг нисколько не стал популярнее со времен своего командования. В качестве посредника он не улаживал проблемы, а, скорее, становился их источником. Советовался он главным образом с Худом, явно метившим в командующие. Тот заявлял: «Мы должны наступать. Я считаю, что для нас было большим несчастьем отказаться от битвы с врагом гораздо севернее тех позиций, что мы занимаем сейчас. Пожалуйста, передайте президенту, что я буду продолжать безропотно исполнять свой долг… и делать все от меня зависящее для блага нашей страны». Брэгг предложил Дэвису назначить Худа вместо Джонстона. Дэвис почти согласился, несмотря на то, что Ли выступил против, мотивируя это опрометчивостью Худа («В нем все от льва и ничего от лисицы»)[1318]. Президент решил дать Джонстону последний шанс: 16 июля он попросил генерала «представить план операций». Тот ответил, что его план «должен зависеть от действий противника»: «Мы пытаемся сделать так, чтобы Атланту могло защищать ополчение штата, в таком случае действия армии будут смелее и масштабнее»[1319]. На следующий день Джонстона сменил 33-летний генерал Худ.

Этот шаг породил массу противоречивых отзывов, споры о нем не утихали очень долго. Как и отставка Макклеллана, смещение Джонстона одобрялось кабинетом и проправительственной фракцией в Конгрессе, но осуждалось оппозицией и вызвало настоящую скорбь в армии[1320]. Со своей стороны, Шерман признался, что «удовлетворен произошедшим». После войны он писал: «Правительство Конфедерации оказало нам весьма ценную услугу [заменив осмотрительного стратега отчаянным храбрецом]… «Именно это нам и было надо, — заметил Шерман, — сражаться на открытой местности, в равных условиях, вместо того чтобы раз за разом пытаться преодолеть укрепленные валы»[1321]. Впрочем, он произнес эти слова уже после окончания кампании, а Дэвис (как, кстати, и Линкольн) предпочитал генералов, которые желали сражаться. Отдать Атланту без боя значило бы ввергнуть весь Юг в уныние, поэтому, какими бы ни были качества Худа, потребовалась уверенность в том, что хоть кто-то не сделает это без боя.

Разумеется, сразу же после принятия командования Худ попытался разбить янки, добившись противоположного результата. После форсирования Чаттахучи Шерман вновь направил Макферсона на фланг (на сей раз на левый), чтобы перерезать последнюю железнодорожную ветку, связывавшую Атланту со штатами Верхнего Юга. Шофилд следовал за ним по более короткой дуге, а Камберлендская армия Томаса готовилась переправиться через Пичтри-Крик непосредственно напротив Атланты. Худ увидел здесь возможность разбить Томаса до подхода основных сил, но атака 20 июля началась на несколько часов позже необходимого, когда «синие мундиры» уже успели выйти на берег. В самом кровопролитном сражении этой кампании пять союзных дивизий отбросили равные им силы мятежников.

Не добившись успеха, Худ предпринял вторую попытку. 21 июля он отвел армию на укрепленные позиции, опоясывавшие город, а поздно вечером отправил один корпус в изнурительный марш-бросок, чтобы напасть на далеко выдвинувшийся на юг фланг Теннессийской армии Макферсона. Корпус атаковал, но фланг этот оказался выдвинут совсем не так далеко, как они рассчитывали. Оправившись от неожиданности, федералы стали яростно сражаться, и за один день потери южан составили половину от тех, что они понесли за два с половиной месяца под командованием Джонстона. Однако северянам пришлось заплатить за это гибелью генерала Макферсона, отказавшегося сдаться, когда он по ошибке заехал в расположение южан, пытаясь выправить строй своих войск.

Хотя Шерман горевал о гибели своего лучшего командира, он не стал терять время. Командование Теннессийской армией перешло к Оливеру Ховарду, переведенному из Потомакской армии. Однорукий «Солдат-Христианин» из Мэна повел богохульствовавших уроженцев Среднего Запада в очередной обход позиций конфедератов, направившись на юг, чтобы перехватить единственную действовавшую железную дорогу из Атланты. Худ выслал навстречу ему один корпус и готовил другой, чтобы перейти в контратаку, однако федералы 28 июля неласково обошлись с ними в битве при Эзра-Черч в двух милях к западу от города, так что вместо контратаки мятежники были вынуждены вновь рыть окопы. Единственным их достижением было то, что они все же не пропустили врага к железной дороге.

В трех сражениях за восемь дней потери Худа составили 15 тысяч человек против 6000 у Шермана, но отвага южан, казалось, остановила неумолимое движение «синих мундиров» к Атланте. Союзные артиллерия и пехота приготовились к осаде, а кавалерия совершила бросок далеко в тыл врага, чтобы все-таки разрушить железную дорогу. Одна конная дивизия северян направилась к Андерсонвиллу, чтобы освободить томящихся там в ужасных условиях пленных, но кавалерия мятежников остановила их на полпути. В Андерсонвиля так-таки попали 600 солдат, но только в качестве пленных. Кавалерия и ополчение южан не позволили врагу нанести серьезный ущерб железной дороге, а рейды южан по тылам Шермана досаждали северянам даже больше.

Жители продолжали бежать из города; некоторые нашли свою смерть от осколков снарядов федеральной артиллерии, разрывавшихся на улицах. «На войне как на войне, здесь не ищут популярности», — объяснял впоследствии Шерман то, что в Джорджии он уже не был больше желанным гостем[1322]. Храбрость упорно сопротивлявшихся защитников Атланты передалась южанам на всех фронтах. Большинство газет Конфедерации видели в атаках Худа признак силы. Atlanta Intelligencer (издававшаяся в тот момент в Мейконе) предсказывала, что «Шерман потерпит самое ужасное поражение из всех, которые в этой войне терпели генералы янки… Еще до конца августа янки уберутся из-под Атланты». «Бодрящие» новости из Джорджии убедили чиновника военного министерства из Ричмонда в том, что «армия Шермана обречена»[1323]. Ричмондские газеты ликовали: «Атланта может чувствовать себя в безопасности, и Джорджия скоро вздохнет свободно… Этот штат выплыл из пучин безысходности»[1324].

Севернее Потомака общественное мнение смотрело на вещи с противоположной стороны. По мере продвижения Шермана к Атланте в июле газеты предсказывали падение города еще до следующего выпуска. К началу августа прогнозы стали более осторожными: «в течение нескольких дней»; один обозреватель признался, что «несколько озадачен столь упорным сопротивлением врага». К середине месяца бостонская газета поделилась «дурными предчувствиями», a New York Times предостерегла от «ужасных приступов отчаяния, в которое мы всегда впадаем, узнав о наших неудачах». Один солдат из Висконсина, ранее полностью уверенный в успехе, писал домой 11 августа: «Нам почти не удается продвинуться к Атланте, для ее взятия потребуется еще время». В Нью-Йорке же видный деятель Санитарного комитета высказывал опасение, что «как Грант, так и Шерман стоят на пороге катастрофы»[1325].

Осада Грантом Питерсберга в эти удушающе жаркие дни выглядела даже менее успешной, чем действия Шермана против Атланты. Солдаты с обеих сторон все глубже зарывались в землю, чтобы избежать пуль снайперов и орудийных снарядов. Грант не прекращал попыток нарушить взаимодействие южан с тылами и прорвать линию обороны. Во второй половине июня мятежникам удалось отбить кавалерийский рейд и наступление пехоты, имевшие целью перерезать три остававшиеся в руках конфедератов железные дороги на Ричмонд, хотя северянам удалось частично повредить их. В этих операциях как прошедшие огонь и воду ветераны, так и необстрелянные новобранцы Потомакской армии показали себя не с лучшей стороны. Хваленый 2-й корпус выглядел бледной тенью самого себя. А вскоре Грант был вынужден расстаться и с элитным своим подразделением — 6-м корпусом.

Ему пришлось сделать это, так как 15 тысяч мятежников под командованием Джубала Эрли, оттеснив от Линчберга Дэвида Хантера, прошли по всей долине Шенандоа и 6 июля пересекли Потомак. 9 июля они разметали немногочисленные отряды федералов у реки Монокейси к востоку от Фредерика и, не встречая сопротивления, двинулись на Вашингтон. Казалось, что ход войны чудесным образом меняется. Надежды северян на захват Ричмонда внезапно сменились страхом потерять собственную столицу. 11 июля мятежники появились в виду вашингтонских бастионов всего в пяти милях от Белого дома. Кроме выздоравливавших, ополченцев и остатков регулярных частей, столицу никто не защищал, так как Грант забрал гарнизон в Виргинию. Однако, к счастью для Севера, укрепления были поистине неприступными, а Грант в ответ на исступленные просьбы военного министерства быстро перебросил под Вашингтон 6-й корпус. Испытанные ветераны прибыли к столице как раз вовремя, и Эрли не решился штурмовать город.

Во время перестрелки 12 июля в форт Стивенс прибыл особенный гость, на голове которого возвышался цилиндр. Первый раз он своими глазами смотрел на один из тех боев, куда росчерк его пера за последние три года отправил целый миллион солдат. Игнорируя предостережения, президент Линкольн выходил к парапету, вглядываясь вдаль, хотя рядом свистели пули снайперов. Краем глаза капитан 6-го корпуса Оливер Уэнделл Холмс-младший заметил пристально смотрящую на поле боя нескладную фигуру в штатском. Не узнав президента, Холмс крикнул: «А ну пригнись, недоумок, пока тебя не пристрелили!» Линкольна позабавил столь непочтительный приказ, но он все же пригнулся и больше не рисковал[1326]. Имея перед собой 6-й корпус и подтягивавшиеся из тыла резервы федералов, Эрли мудро счел, что настало время вернуться в Виргинию. Это ему удалось, причем, к немалому неудовольствию Гранта и Линкольна, практически без потерь, потому что его преследователей возглавляли четыре командира, которые так и не смогли согласовать свои маневры.

В ходе рейда некоторые солдаты Эрли не делали различия между военной и гражданской собственностью, в точности как и их северные собратья. Они даже перещеголяли северян, так как те реквизировали или сжигали имущество, но почти никогда не брали валюту Конфедерации, для них совершенно бесполезную. «Гринбеки» Союза — совсем другое дело; мятежники изъяли 20 тысяч долларов в Хейгерстауне и 200 тысяч — в Фредерике, опустошили содержимое винного погреба Фрэнсиса Престона Блэра, сожгли дотла особняк его сына Монтгомери (генерального почтмейстера) в Силвер-Спринг и частную резиденцию губернатора Мэриленда. Вдобавок к этой вакханалии 30 июля две кавалерийские бригады Эрли вторглись в Пенсильванию, потребовав 500 тысяч долларов от жителей Чеймберсберга в качестве компенсации за бесчинства Хантера в Виргинии, и сожгли город, когда те отказались платить.

Набег Эрли на окрестности Вашингтона заставил лондонскую Times высказаться в том духе, что «Конфедерация теперь более опасна, чем когда-либо», с чем согласились многие впавшие в уныние жители Севера. Цена на золото подскочила до 285. «Нет ни одного светлого пятна, — записал в дневнике житель Нью-Йорка Джордж Темплтон Стронг, — только унижения и катастрофы… Человеческие жизни и материальные средства, брошенные на алтарь летней кампании, почти не помогли нашей стране»[1327]. 18 июля Линкольн объявил о новом наборе 500 тысяч призывников как раз перед осенними выборами. «Линкольн мертвее мертвого», — презрительно бросил один редактор-демократ[1328].

Раздраженный неспособностью разрозненных союзных войск настичь Эрли, Грант решил преодолеть бюрократическую волокиту в столице и поставил Филипа Шеридана во главе новой армии Шенандоа, куда влились 6-й корпус, несколько бригад бывшей Западновиргинской армии Дэвида Хантера, две дивизии, недавно переброшенные из Луизианы, и две старые кавалерийские дивизии Шеридана. Грант приказал Шеридану отправиться вслед отряду Эрли и «преследовать его до полного уничтожения»[1329]. Шеридан был подходящей кандидатурой для этого задания, но и ему требовалось время, чтобы привести в порядок свою разношерстную армию. Тем временем Гранта постигло новое разочарование, когда он в очередной раз не смог прорвать оборону Ли под Питерсбергом.

Речь идет о знаменитом «бое у Воронки». По замыслу это был самый блестящий прорыв укреплений в ходе войны, при исполнении же он превратился в трагедию. Участок в центре союзных порядков под Питерсбергом, занятый 9-м корпусом генерала Бернсайда, находился в 150 ярдах от выступа, где южане выстроили мощный редут. Как-то июньским днем полковник Генри Плезанте из 48-го Пенсильванского полка, набранного в округе Скулкилл, где проживало много шахтеров, случайно услышал ворчание одного из своих солдат: «Мы могли бы стереть этот чертов форт с лица земли, если бы прорыли шахту и заложили под него мину». Плезантсу, бывшему до войны горным инженером, эта мысль пришлась по душе, он поделился своими соображениями с командиром дивизии, а затем и с Бернсайдом, который одобрил идею. Плезанте отправил свой полк рыть тоннель длиной более пятисот футов. Работа шла безо всякой помощи со стороны армейских инженеров, считавших проект «показухой и нелепицей», потому что на протяжении всей военной истории проблемы с вентиляцией не позволяли прорывать тоннели длиннее четырехсот футов[1330]. Как следствие, Мид не испытывал особенной веры в это предприятие, тем не менее 48-й Пенсильванский нашел инструменты и древесину для крепления. У одного из местных жителей Бернсайд одолжил теодолит, так что Плезанте мог производить триангуляцию, вычисляя расстояние и направление взрыва. Также он оборудовал вентиляционный ствол, внизу которого горел огонь, что создавало тягу и прогоняло свежий воздух через трубу. Таким образом, полковник посрамил скептиков. Его люди прорыли под позициями конфедератов шахту длиной в 511 футов с боковыми галереями в ее конце (каждая длиной около 40 футов), куда поместили четыре тонны пороха. Неохотно согласившись, Грант и Мид позволили Бернсайду взорвать подкоп и бросить свой корпус в образовавшуюся брешь.

Энтузиазм генерала, обладателя модных бакенбард, рос с начала подкопа 25 июня. У него появился шанс искупить свою вину за поражение при Фредериксберге, взяв Питерсберг и выиграв войну. Корпус Бернсайда состоял из четырех дивизий. Три из них потерпели большой ущерб еще в битве в Глуши, а четвертая была свежей, задействованной только при охране тыловых коммуникаций. Дивизия эта была негритянской, и немногие офицеры Потомакской армии (начиная с самого Мида) верили в ее боевые качества. Бернсайд же был другого мнения, поэтому и возложил на эту дивизию обязанность возглавить штурм после взрыва. Чернокожие солдаты для этого проводили специальные тактические учения; их боевой дух был высоким, они, по словам одного из их офицеров, были полны желания «продемонстрировать своим белым товарищам, на что способны цветные»[1331]. Грант приказал корпусу Хэнкока, стоявшему на северном берегу Джемса, совершить ложный маневр, чтобы отвлечь часть сил Ли от защиты Питерсберга. Утром 30 июля, на которое был назначен взрыв шахты, казалось, что успех обеспечен.

Однако всего за несколько часов до этого Мид (с санкции Гранта) приказал Бернсайду пустить вперед одну из «белых» дивизий. Скорее всего, Мидом руководила недостаточная вера в неопытные негритянские части, хотя впоследствии, давая показания на заседании Комитета по ведению войны, Грант привел другую причину: «[Если бы события пошли не по тому руслу,] то сказали бы, что мы послали этих людей вперед на верную смерть потому, что нам плевать на их жизни. Но если бы мы послали вперед белых, так бы не сказали»[1332].

Очевидно, сбитый с толку изменением плана в последнюю минуту, Бернсайд утратил контроль над операцией. Джеймс Ледли, командир дивизии, которой жребий (!) определил начинать атаку, имел весьма посредственный послужной список и вдобавок проблемы со спиртным. Во время наступления он остался в тылу, в окопах, потягивая ром, выпрошенный им у врача. Безо всякой подготовки и руководства его дивизия начала разрозненную атаку. Взрыв образовал воронку 170 футов в длину, 60 в ширину и 30 в глубину. Целый полк и артиллерийская батарея мятежников оказались погребены в этом котловане. Прочие части в радиусе двухсот ярдов от воронки в ужасе бежали. Когда дивизия Ледли достигла места взрыва, открывшееся зрелище заворожило солдат. Ими овладело подобие гипноза при виде того, что, возможно, казалось им адом, и многие из них спустились внутрь воронки, вместо того чтобы пройти по обе ее стороны и ударить врагу во фланги. Две другие «белые» дивизии повели себя немногим лучше, превратившись в неуправляемую толпу и сделавшись легкой мишенью для вражеской артиллерии, которая, отрегулировав прицел, стала бить по скоплению «синих мундиров» в воронке. Разъяренным офицерам, не имевшим никаких приказов ни от Бернсайда, ни от дивизионных командиров, удалось выправить строй и кое-как продолжить наступление. Однако уже днем дивизия южан под командованием Уильяма Мэхоуна была готова перейти в контратаку. Ее главный удар приняла на себя негритянская дивизия, наконец проложившая себе путь к полю боя сквозь массу отступавших белых. Как и в других случаях, озверевшие южане, увидев негров во вражеской форме, убили некоторых из тех, кто пытался сдаться в плен. Когда все было закончено, 9-му корпусу нечем было похвастаться, кроме 4000 убитых и раненых (вновь их было вдвое больше, чем у врага), колоссальной ямой в земле, ожесточенными препирательствами среди начальства и новыми командующими корпуса и одной из дивизий. В своем письме Хэллеку Грант произнес своего рода эпитафию: «Это было самое печальное зрелище, что я видел за всю войну. Такой возможности взять укрепления у меня еще никогда не было и, думаю, что не будет»[1333].

В июле-августе 1864 года кризис общественного мнения на Севере был сильнее, чем летом 1862 года. Ура-патриотические темы военных песен (популярность их в годы войны была невероятной — сборники продавались миллионными тиражами) сменились мечтами о мире. Бестселлером 1864 года стала «Когда эта ужасная война закончится» с навязчивым припевом: «Разбитые, в тоске и печали…», а слова в песне «В палатках старого лагеря» как никогда лучше отражали нынешние настроения северян: «Многие солдаты устали от войны. / Хотим, чтобы закончилась она». Из печати выходили все новые сборники, названия песен которых едва ли могли возбудить воинственный дух: «Отвези это моей матери», «Как бы я хотел, чтобы война закончилась», «Вернешься ли ты, брат?», «Кто мне скажет, вернется ли мой отец?»…

Даже потрясающий успех флота Дэвида Фаррагута в заливе Мобил не мог поначалу развеять подавленное состояние жителей Севера. Как только утром 5 августа туман рассеялся, Фаррагут повел 14 деревянных кораблей и 4 броненосца мимо самого крупного из трех фортов, охранявших вход в бухту. Во время захватывающей дуэли между фортом и флотом Фаррагут взобрался на грот-мачту своего флагманского корабля «Хартфорд», чтобы оценить обстановку за клубами дыма от взрывов. Матрос привязал адмирала к мачте, тем самым поучаствовав в создании великолепной картины, обогатившей историю американского флота. Фаррагут вскоре произнес и знаменитую фразу. Мятежники заминировали канал, одна из мин столкнулась с головным броненосцем и потопила корабль, на котором было более 90 членов команды. Это остановило движение флота, и он стал удобной мишенью для пушек форта. Отказавшись давать приказ об отходе, Фаррагут прокричал: «Плевать на мины! Полный вперед!» Он провел свой флагман через мины целым и невредимым, и его примеру последовал остальной флот. Когда суда достигли бухты, они принудили к сдаче вражескую флотилию во главе с гигантским броненосцем «Теннесси», наиболее грозным, но и наиболее неповоротливым из действовавших судов южан. В течение следующих трех недель совместная операция флота и пехотной дивизии позволила захватить все три форта. Хотя сам Мобил, расположенный в тридцати милях к северу от них, оставался в руках конфедератов, последний порт восточнее Техаса, где находили прибежище корабли, прорывавшие блокаду, перешел к северянам.

Масштаб победы флота Фаррагута Север осознал позже, а пока, в августе, его внимание было сосредоточено на отсутствии перемен в Виргинии и Джорджии. Пораженческие настроения и требования мира распространялись от «медянок» как круги по воде от брошенного камня. «Прекратите войну! — кричали демократические газеты. — Если ничто иное не может доказать людям абсолютную необходимость прекратить войну, то достаточно взглянуть на отсутствие успехов на фронте». К началу августа ветеран республиканского движения Терлоу Уид был убежден, что «переизбрание Линкольна невозможно… Народ неистово жаждет мира»[1334].

В июне Клемент Валландигэм вернулся из канадской ссылки и принял участие в конвенте демократов штата Огайо, осудившем «войну, ведущуюся без всякой необходимости» и принявшем резолюцию, призывающую к «немедленному прекращению вооруженных действий» и переговорам о «справедливом и прочном мире». Не желая второй раз делать из Валландигэма мученика, Линкольн решил оставить его в покое. Зная о том, что этот лидер «медянок» из Огайо избран «великим командором» таинственного ордена, известного как «Сыны свободы» (который республиканская пропаганда считала частью масштабного заговора в пользу Конфедерации), администрация, скорее всего, надеялась, что если Валландигэму развязать руки, то он задушит себя сам. Вместо этого возвращение Валландигэма спровоцировало залп мирных резолюций, которым разрядились демократические конвенты по всему Северу. Казалось неизбежным, что мирная фракция возьмет верх и на национальном конвенте партии, который должен был состояться 29 августа в Чикаго[1335].

Импульсивный Хорас Грили, убежденный, что все пропало, написал в июле президенту письмо. «Наша истекающая кровью, разоренная, умирающая страна, — текли пафосные строки, — жаждет мира; она вздрагивает при мысли о новом призыве, истощении всех средств и новых реках крови». Грили стало известно о прибытии двух эмиссаров Конфедерации в Ниагара-Фоллс с канадской стороны (вероятно, с мирными инициативами Джефферсона Дэвиса). «Я умоляю вас, — писал далее Грили, — представить мятежникам и свои мирные предложения». Президент откликнулся немедленно, поручив Грили привезти в Вашингтон в целости и сохранности «любого, кто говорит, что имеет при себе в письменном виде предложения Джефферсона Дэвиса о мире, признающие восстановление Союза и упразднение рабства»[1336].

Линкольн прекрасно знал, что Дэвис не согласился бы вести мирные переговоры на таких условиях. Также ему было известно, что агенты мятежников прибыли в Канаду вовсе не зондировать почву о таких переговорах, а всколыхнуть антивоенную оппозицию на Севере. Шпионы северян проникли в состав групп «медянок», вступивших в контакт с этими эмиссарами в Канаде. Также они раскрыли целый ряд экстравагантных заговоров, нити которых вели в Ричмонд. Республиканцы разделяли с вождями Конфедерации уверенность в существовании потенциальной «пятой колонны» на Среднем Западе, которая только и ждет того, чтобы вывести свои штаты из состава Союза и заключить с Конфедерацией сепаратный мир. Тот факт, что подобный «северо-западный заговор» существовал только в воображении маргинальной части «мирных» демократов, вовсе не помешал ему стать решающим фактором в расчетах обоих правительств в 1864 году.

В военное министерство и Государственный департамент в Ричмонде стекались сведения от шпионов, где сообщалось о «великолепно действующей… многочисленной организации» на нижнем Среднем Западе, широко известной как «Рыцари Золотого круга», или «Орден американских рыцарей», или «Сыны свободы», насчитывавшей полмиллиона членов, «выступавших за революцию и изгнание либо истребление аболиционистов и свободных негров»[1337]. Наиболее правдоподобный отчет принадлежал капитану Томасу Хайнсу, уроженцу Кентукки и разведчику кавалерийской дивизии Джона Ханта Моргана, которая причинила огромный ущерб союзным войскам в Кентукки в 1862–1863 годах. В июле 1863 года Морган возглавил рейд вдоль реки Огайо на север. После долгой погони через южную часть Индианы и Огайо союзная кавалерия наконец пленила Моргана и большинство его подчиненных, включая Хайнса. В ноябре 1863 года Морган, Хайнс и еще несколько офицеров совершили удивительный побег через подкоп из тюрьмы в Огайо. После захватывающих приключений им удалось вернуться на Юг. Благодаря этому Хайнс заслужил доверие лидеров Конфедерации и предложил план диверсионных операций против Севера, направлявшихся из Канады. На секретной сессии 15 февраля 1864 года Конгресс Конфедерации выделил для этой цели 5 миллионов долларов. Джефферсон Дэвис направил Хайнса в Канаду с инструкциями собрать других беглых офицеров и провести «надлежащие операции против наших врагов». На своем пути через северные штаты Хайнс должен был «вступать в контакт с влиятельными лицами, приверженцами Конфедерации или дружественно настроенными к ней, или же со сторонниками мира, и делать все зависящее, чтобы побудить наших друзей подготовиться к оказанию такой помощи, которую потребуют обстоятельства»[1338].

Южное правительство также отправило в Канаду (через кольцо блокады) целый ряд гражданских лиц. Возглавляли эту группу Джейкоб Томпсон, бывший министр внутренних дел Соединенных Штатов в администрации Бьюкенена, и Клемент Клэй, бывший до войны сенатором от Алабамы. Оба имели друзей среди северных демократов. Летом 1864 года эмиссары мятежников встречались с десятками «мирных» демократов (включая Валландигэма, еще не вернувшегося в США) в различных канадских городах, особенно в Сент-Кэтрин, что рядом с Ниагара-Фоллс. Они вынашивали колоссальное количество замыслов, начиная с выплаты южанами субсидий демократическим газетам и кандидатам на государственные должности от «мирных» демократов и заканчивая захватом союзной канонерки на озере Эри и освобождением пленных конфедератов из тюрьмы на острове Джонсон на этом озере и из Кемп-Дугласа близ Чикаго. Некоторые из замыслов, впрочем, воплотились в жизнь. Томпсон тайно финансировал газеты, организацию митингов в поддержку мира и кампанию демократического кандидата в губернаторы Иллинойса. Агенты мятежников раздавали оружие и канистры с «греческим огнем» представителям «медянок». Отряд поджигателей, сформированный из беглых южан, просочился обратно в Соединенные Штаты; ему удалось уничтожить или повредить полдюжины военных пароходов в Сент-Луисе, склад в Маттунет (Иллинойс) и несколько отелей в Нью-Йорке. Хайнс предпринял смелый рейд через границу, чтобы ограбить банки города Сент-Олбанс в Вермонте. В официальном отчете о своей миссии Джейкоб Томпсон указал, что снабженные деньгами «медянки» сожгли «огромное количество собственности» в городах Союза. «[Мы должны продолжать] поджоги там, где это возможно, чтобы владельцы имущества не чувствовали себя в безопасности и перестали поддерживать войну»[1339].

Однако успех базировавшейся в Канаде агентуры и проводимых ею операций, уравновешивался двумя противоречивыми моментами. Во-первых, Хайнс и его соратники пытались вовлечь мирных демократов в войну против собственного правительства. Очень немногие воинствующие «медянки» действительно копили оружие в предвкушении славного дня захвата арсеналов и освобождения военнопленных. Однако день этот так и не настал, поскольку «вожди» не могли завербовать достаточно сторонников. Огромная армия «Сынов свободы», готовых поднять восстание и низвергнуть тирана Линкольна, оказалась призраком. Не меньше пяти таких «восстаний» закончились не начавшись.

Первое должно было вспыхнуть одновременно с возвращением Валландигэма в Огайо в июне. Сигналом должен был стать его ожидаемый арест, но администрация не применила против него никаких санкций. Затем надежды возлагались на конвент демократов в Чикаго, намеченный на 4 июля. Предвкушая попытки правительства или членов республиканских «комитетов бдительности» воспрепятствовать мероприятию, канадские заговорщики намеревались превратить потенциальный бунт в полноценное восстание. Однако неопределенность на фронтах вынудила национальный комитет Демократической партии перенести начало конвента на 29 августа. Нетерпеливые агенты Конфедерации теперь запланировали выступление на 20 июля, в первый день нового этапа призыва. Хайнс и его бывшие солдаты должны были выступить застрельщиками мятежа, а легионы «медянок» по всему Северу — достать оружие из тайников и присоединиться к ним. Томпсон был уверен в успехе; один демократ из Чикаго обещал два «рвущихся в бой, подготовленных, организованных и хорошо вооруженных» полка; «Сыны свободы» из Индианы готовы были «захватить и удерживать Индианаполис, а также освободить тамошних военнопленных». Линкольн действительно объявил о призыве 18 июля, но вожди «медянок» дрогнули. Один из них признался, что его «придавило чувство ответственности за принятие быстрого решения по такому важному вопросу»[1340]. Другие выражали схожие мысли. Не скрывая своего разочарования, агенты мятежников свернули операцию и вызвали несколько «сынов свободы» в Сент-Кэтрин для консультаций.

Южане настаивали на 16 августа как на окончательной дате восстания. «Медянки» вновь колебались, опасаясь быстрого разгрома федеральными войсками, если в это же время не произойдет вторжения конфедератов в Кентукки или Миссури. Эмиссары Дэвиса не могли пообещать такую поддержку, поэтому согласились на последнюю отсрочку до 29 августа, когда суета вокруг конвента демократов должна была послужить надежным прикрытием для диверсантов Хайнса и «сынов свободы», собиравшихся напасть на Кемп-Дуглас и освободить заключенных. Хайнс направил 70 вооруженных револьверами агентов в Чикаго, где те смешались с толпой, тщетно разыскивая в ней своих союзников. Им удалось найти только нескольких, которые рассказали, что проникновение в заговор агентов северян привело к аресту лидеров «медянок» и усилению охраны Кемп-Дугласа. Все рухнуло. Один разочарованный представитель «медянок» в сердцах бросил, что «среди „сынов свободы“ было слишком много политиков. А превратить политика в настоящего солдата так же трудно, как сделать шелковый кошелек из свиного уха»[1341].

«Мирные» демократы уклонились от насильственных действий частично из-за того, что постепенно шансы на устранение администрации Линкольна легитимным путем казались все выше. Агенты Конфедерации в Канаде согласились с этим и выделили средства на достижение этой цели. Однако отсюда происходило второе противоречие. Для конфедератов целью мира было достижение независимости, однако большинство северных демократов видели в перемирии лишь первый шаг к переговорам о возрождении Союза. Томпсон и его коллеги пытались замаскировать это противоречие с помощью туманных, двусмысленных фраз. Они упирали на необходимость немедленного перемирия, которое должно привести к «договору о добрососедских отношениях… и, возможно, к заключению оборонительного или (в некоторых аспектах) оборонительно-наступательного союза». Если бы «мирные» демократы поверили в то, что такой процесс постепенно приведет к возрождению Союза, то конфедераты не стали бы их разубеждать. Они отлично понимали, что прекращение огня в любом виде в сложившейся летом 1864 года ситуации было бы равносильно победе Конфедерации[1342].

Понимал это и Линкольн, вот почему в своем ответе Грили он настаивал на возрождении Союза и признании освобождения рабов как на предварительных условиях мирных переговоров. Зная абсолютно точно, что Джефферсон Дэвис будет настаивать на независимости южных штатов и сохранении рабства в качестве своих предварительных условий, Линкольн надеялся вынудить агентов южан высказать это публично и тем самым продемонстрировать жителям Севера, что мир может быть достигнут только путем победы в войне. Однако в этом отношении мятежники перехитрили президента.

18 июля Грили и Джон Хэй, личный секретарь Линкольна, встретились в канадском Ниагара-Фоллс с представителями южан Клементом Клэем и Джеймсом Холкомбом. Хэй вручил им письмо от Линкольна, гарантировавшее безопасный проезд в Вашингтон для обсуждения «любых предложений, касающихся восстановления мира, целостности Союза и упразднения рабства». Клэй и Холкомб не были уполномочены обсуждать любые условия мира (не это было целью их пребывания в Канаде), а уж тем более те, которые фактически равнялись поражению Конфедерации. Поэтому встреча в Ниагара-Фоллс закончилась ничем. Однако южане получили возможность записать себе в актив дипломатический успех, «сделав очевидной враждебность федерального правительства, прекратившего всякие переговоры». Они послали отчет о встрече в Associated Press. Не упоминая об условиях Юга, они обвинили Линкольна в намеренном срыве переговоров путем выдвижения заведомо неприемлемых условий. «Если в Конфедеративных Штатах еще оставались те, кто надеялся на возможность заключения мира, — бряцали оружием Клэй и Холкомб, — [то ультиматум Линкольна] должен сорвать с их глаз пелену заблуждения». И если на Севере существуют «патриоты или добрые христиане, которых ужасает перспектива разорения народа и гибели государства», являющаяся целью политики постоянной войны Линкольна, то пусть они «сменят погрязшую в грехе власть и защитят попранные основы цивилизации своей страны»[1343].

Реакция была в точности такой, какую и ожидали южане. Зебулон Вэнс использовал публикацию в своей кампании за пост губернатора Северной Каролины против сторонника мира Уильяма Холдена. Южные газеты благодаря ей добавили еще несколько зловещих штрихов к и без того отталкивающему портрету Линкольна. Клэй с удовлетворением отмечал: «[На Севере] вся демократическая пресса, не стесняясь в выражениях, осуждает манифест мистера Линкольна, и даже многие республиканские газеты (среди них и New York Tribune) признают, что была сделана грубая ошибка. Из всего, что я вижу и слышу, я делаю радующий меня вывод о том, что эта публикация в огромной степени повлияла на сплочение демократов и произвела раздор среди республиканцев». Грили действительно набросился на Линкольна за то, что тот исказил действительность: «[Создал впечатление, будто мятежники] искали возможности вступить в переговоры, а мы отклонили их инициативы… [Если не смягчить такое впечатление, то] в ноябре мы исчезнем с политического горизонта»[1344].

Джефферсон Дэвис, впрочем, внес вклад в ослабление торжества собственной прессы, ответив на похожую, хотя и получившую меньшую огласку, мирную инициативу. Она была представлена в Ричмонде двумя северянами: независимым журналистом Джеймсом Гилмором и Джеймсом Жакессом, полковником Иллинойского полка и одновременно методистским проповедником, державшим меч в одной руке и оливковую ветвь в другой. Хотя Линкольн не наделил их никакими официальными полномочиями, он позволил им перейти линию фронта, вновь надеясь на то, что они смогут заставить Дэвиса изложить его бескомпромиссные условия переговоров. На этот раз его план сработал. Президент Конфедерации неохотно согласился встретиться с янки: он не ожидал от встречи никаких существенных результатов, но хотел представить собственное видение процесса переговоров и потому не стал отказываться от такой возможности. 17 июля Дэвис и государственный секретарь Джуда Бенджамин встретились с Гилмором и Жакессом. Северяне пересказали те условия, которые Линкольн обрисовал в декабрьской прокламации о реконструкции: воссоединение, освобождение рабов, амнистия. Дэвис с презрением их отверг. «Амнистия, господа, полагается преступникам, — заявил он. — Мы не совершили никакого преступления… Перед вашими глазами все страдания наших жителей и вся преступность войны… Мы сражаемся за независимость, и либо мы получим ее, либо погибнем… Вы можете „эмансипировать“ каждого негра в Конфедерации, но мы останемся свободны. Мы будем управлять своей страной… даже если вы разорите все наши плантации и сожжете все наши города»[1345].

С согласия Линкольна Гилмор опубликовал краткий отчет о своей миссии в северных газетах. Он появился в одно время с отчетом о встрече Грили с агентами мятежников в Ниагара-Фоллс. Сравнив эти отчеты, никто больше не мог сомневаться в том, что непременным условием мира со стороны Дэвиса была независимость Юга, а со стороны Линкольна — стремление сохранить Союз. Таким образом, цель Линкольна по дискредитации «медянок», стремившихся к миру и воссоединению Союза посредством мирных переговоров, была достигнута. Впоследствии президент высказался в послании Конгрессу: «[Дэвис] не пытается обмануть нас. Он не позволяет нам обмануться самим. Он не может добровольно принять идею возрождения Союза, а мы по своей воле не можем отказаться от нее. Между ним и нами находится ясная, простая и неразрешимая проблема. Способ решения этой проблемы — война, окончательное решение — победа»[1346].

Однако на фоне удрученного настроения северян в августе демократическим газетам удалось обойти проблему неуступчивости Дэвиса, указывая на второе условие Линкольна — освобождение рабов — как на камень преткновения, мешающий заключению мира. «Еще десятки тысяч белых людей должны погибнуть, чтобы потрафить болезненной привязанности президента к неграм», — вещала типичная передовица демократической газеты. «Найдется ли кто-нибудь, кто хочет умереть за черномазых? — задавал риторический вопрос солдат из Коннектикута. — Мы теперь сражаемся только за них и ни за что другое». Даже лояльные республиканцы осуждали «промах» Линкольна, сделавшего освобождение рабов «основным пунктом», так как он тем самым «вручил всем недовольным мощное оружие, удвоившее действенность их происков»[1347]. Генри Реймонд, редактор New York Times и председатель национального комитета Республиканской партии, говорил Линкольну 22 августа, что «события стремительно развиваются в неблагоприятную для нас сторону». Если бы выборы проводились в тот момент, партийные лидеры на местах были бы уверены в поражении. «На реакцию общественного мнения влияют два обстоятельства: отсутствие успехов на фронтах и впечатление… что мы могли бы заключить мир с Югом, если бы хотели, [но] сражение идет не за сохранение Союза, а за отмену рабства»[1348].

Такие новости приводили Линкольна в смятение. Он отрицал, что «ведет войну исключительно ради освобождения рабов»: «Она идет и будет идти, пока я являюсь президентом, исключительно ради восстановления Союза. Но никто не сможет подавить мятеж, не использовав такой мощный ресурс, как Прокламация об освобождении, что я и сделал». Линкольн заметил «военным» демократам, что около 130 тысяч цветных солдат и матросов сражаются за дело Союза: «Они жертвуют жизнями за нас, потому что их побуждает к тому самый верный мотив: обещание свободы. А сделанное обещание нужно выполнять… [Аннулирование указа об освобождении] положит конец нашему делу. Моментально прекратится запись в нашу армию всех цветных, а те из них, кто находится на фронте, немедленно дезертируют. И поступят справедливо! Почему они должны отдавать свои жизни ради тех, кто бесстыдно предает их?.. Упраздните все должности, ныне занимаемые чернокожими, и вы дадите самые крупные козыри нашим врагам, и уже через каких-то двадцать дней мы будем принуждены закончить войну». Помимо этого, существует и моральная проблема: «Некоторые люди предлагали мне вновь обратить в рабство тех негров, которые сражались при Порт-Хадсоне и Оласти [во Флориде]. Я буду проклят отныне и вовек, если поступлю так. Все должны знать, что я верен как в отношении друзей, так и в отношении врагов, и будь что будет»[1349].

Позиция президента была обозначена достаточно ясно, но давление, направленное на отказ от государственного курса на освобождение рабов, становилось нестерпимым. В это же время Линкольн узнал о намерении некоторых республиканцев созвать новый конвент и выдвинуть другого кандидата. Мотивом этого шага было убеждение в том, что Линкольн является заведомо непроходным кандидатом, однако большинство вовлеченных в заговор были радикалами, считавшими политику президента по реконструкции и амнистии слишком мягкой по отношению к мятежникам. Такое давление со всех сторон превратило август для Линкольна в настоящий ад, и неудивительно, что на фотографиях тех дней его лицо выражает крайнюю обеспокоенность, что он не мог убрать с чела «печать усталости» в эти решающие для него дни.

Линкольн почти поддался требованиям пожертвовать освобождением рабов как непременным условием мира. 17 августа он набросал одному «военному» демократу письмо, где были такие строки: «Если Джефферсон Дэвис… хочет знать мою реакцию на его предложение о мире и возрождении Союза, ничего не говоря о рабстве, то пусть обратится ко мне». Пока он размышлял над тем, отправлять письмо или нет, 22 августа в Нью-Йорке собрался национальный комитет республиканцев. Устами Генри Реймонда комитет предложил Линкольну послать специального представителя «с четкими мирными предложениями… единственным условием которых будет признание Дэвисом верховенства Конституции, а все остальные вопросы должны быть рассмотрены на конвенте граждан всех штатов». По словам Реймонда, это станет только красивым жестом, а не официальным отказом от освобождения рабов, так как «если инициатива будет отвергнута (а так и должно произойти), это разочарует Юг, рассеет все иллюзии насчет мира, господствующие на Севере… примирит общественное мнение с войной, призывом, повышенными налогами как с необходимыми мерами». Линкольн назначил таким представителем самого Реймонда, дав ему полномочия «от лица правительства предложить, что в случае восстановления Союза и национального воссоединения война должна прекратиться тотчас же, а все спорные вопросы будут улаживаться мирными средствами»[1350].

Пойдя на такой шаг, Линкольн вскоре сыграл отбой. 25 августа он встретился с Реймондом и убедил его, что «послать эмиссаров в Ричмонд будет еще хуже, чем просто проиграть президентскую гонку: это будет означать преждевременную и позорную сдачу». Какова бы ни была истинная цель этого двусмысленного заявления, зафиксированного одним из личных секретарей президента, Реймонд так и не отбыл в Ричмонд, а письмо с предложением Линкольна Дэвису «обратиться к нему» так и не было отправлено. Условиями мира со стороны Севера остались единство Союза и освобождение рабов. Выступая с такой программой, президент полностью отдавал себе отчет в неизбежности поражения на ноябрьских выборах. Так, он говорил одному армейскому офицеру: «Меня разобьют, и жестоко разобьют, если события не повернутся на 180 градусов». 23 августа он составил знаменитый «слепой меморандум» и предложил членам кабинета министров расписаться на нем не читая. Меморандум гласил: «Этим утром, по прошествии нескольких дней, я вижу более чем возможным, что данная администрация переизбрана не будет. Следовательно, моим долгом будет сотрудничать с избранным президентом для того, чтобы спасти Союз в период между выборами и инаугурацией, так как новый президент, возможно, построит свою кампанию так, что невозможно будет спасти его впоследствии»[1351].

Линкольн ожидал, что следующим президентом станет Джордж Макклеллан. Тот был наиболее популярным демократом и наиболее видным символом оппозиции военной политике Линкольна. Единственной неясностью оставалось его отношение к пункту о мирных переговорах, внесенному Валландигэмом, к тому времени уже вошедшим в его избирательный комитет. Хотя Макклеллан и поддерживал кандидата от «медянок» на выборах губернатора Пенсильвании в прошлом году, он также был широко известен как «военный» демократ, и в недавней речи в Вест-Пойнте высказался за победу в войне как гарантию торжества дела Союза. Это вынудило «мирных» демократов подбирать другого кандидата, но они не смогли найти никого, кроме уроженца Коннектикута Томаса Сеймура, проигравшего губернаторские выборы 1863 года, и губернатора Нью-Йорка Горацио Сеймура, отказавшегося стать кандидатом в президенты. Тем не менее фракция сторонников мира составляла около половины делегатов конвента и могла своим выходом из партии поставить под вопрос шансы Макклеллана, если конвент выдвинет его кандидатуру. За кулисами, впрочем, главный советник Макклеллана убеждал колеблющихся, что «генерал стоит за мир, а не за войну… Если его изберут, он предпочтет восстанавливать Союз мирными средствами, а не силой оружия». Сообщали, что и сам Макклеллан 24 августа пообещал некоему бизнесмену из Сент-Луиса: «Если меня изберут, то я выскажусь за немедленное перемирие и созыв конвента представителей всех штатов, а также буду настаивать на любых мерах по мирному урегулированию, избегая дальнейшего кровопролития»[1352].

Сомнения в мирных намерениях генерала, однако, сохранялись, поэтому партия связала сторонников мира и войны, выдвинув генерала с программой достижения мира и номинировав на пост вицепрезидента конгрессмена от Огайо Джорджа Пендлтона, близкого соратника Валландигэма. Выходец из старой виргинской семьи, Пендлтон с самого начала был противником войны, всегда голосовал против военных ассигнований и выражал сочувствие Югу. Программа осуждала «беззаконную практику арестов военными властями» и «подавление свободы слова и прессы». Она также обещала сохранить «в неприкосновенности права штатов» (завуалированный сигнал сторонникам рабства). По этим вопросам демократы были единодушны. Большие споры вызвал предложенный Валландигэмом пункт, принятый потом, правда, почти единогласно: «После четырех лет неудач по восстановлению Союза силой… [мы] требуем немедленных мер по прекращению огня, имея целью созыв конвента всех штатов или другие миротворческие шаги, с тем чтобы при первом же подходящем случае заключить мир на основе Федерального Союза»[1353].

Эта ключевая резолюция делала приоритетом заключение мира, а восстановление Союза — вопросом отдаленного будущего. По крайней мере республиканцы и конфедераты интерпретировали резолюцию именно так, и ответы их были сходными. «Это подразумевает поражение и отказ от всех условий», — писал один республиканец из Нью-Йорка. «Такую резолюцию мог бы написать и сам Джефферсон Дэвис, — радовался Александр Стивенс, — это первый настоящий луч света, что я вижу с самого начала войны». Charleston Mercury заявила: «[Избрание Макклеллана с такой программой] должно привести к миру и нашей независимости… [при условии] что в течение ближайших двух месяцев мы удержим наши позиции и не позволим врагам одержать победу»[1354].

Но!.. Запись из дневника Джорджа Темплтона Стронга от 3 сентября 1864 года: «Замечательные новости пришли этим утром: Атланта наконец-то пала!!! Это (в условиях текущего политического кризиса) является величайшим событием войны».

А шапка одной из республиканских газет гласила: