Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865

Послесловие

Перечитывать свою книгу, написанную пятнадцать лет назад, — сомнительное удовольствие. Поневоле подмечаешь детали, которые можно было подвергнуть более тщательной отделке еще в то время, и существенные моменты, которые, несомненно, звучали бы по-другому, если бы я писал книгу сейчас. Большое количество и высокое качество научной литературы о Гражданской войне, появившейся за эти пятнадцать лет, расширило горизонты наших знаний о событиях той эпохи. Работай я над монографией сейчас, то мог бы включить некоторые выводы этих исследований как в повествование, так и в оценки событий.

Но как выразился прозаик Томас Вулф: «Домой возврата нет». Книга — уникальный продукт времени и обстоятельств, при которых автор писал ее. Вернуться к ее содержанию много лет спустя и пытаться пересмотреть этот продукт определенной культурной среды было бы ошибкой. Кроме того, мне льстит, что в мой адрес приходят письма из-за рубежа от разных людей, уверяющих меня, что именно «Боевой клич…» пробудил в них интерес к эпохе Гражданской войны и что это лучшее однотомное изложение тех событий, которое им доводилось читать. Книга по-прежнему находится в учебной программе многих колледжей и курсов последипломного образования университетов.

Год спустя после выхода в свет первого издания «Боевого клича…» историк Марис Виновскис опубликовал статью с двусмысленным названием «Социальные историки проиграли Гражданскую войну?»[1525]. С 1960-х годов социальная история была наиболее современным и бурно развивающимся направлением американской историографии, но уделяла мало внимания Гражданской войне, остававшейся вотчиной военных историков и исследователей политической жизни. С 1989 года социальные историки принялись за изучение Гражданской войны и, вполне возможно, дело закончится их победой.

С той поры вышло огромное количество книг и статей по социальной истории Гражданской войны и другим ее аспектам, упомянуть в нашем кратком послесловии лишь некоторые из них было бы несправедливым[1526]. Скажу лишь то, что настроения гражданского населения в тылу, особенно женщин и даже детей, стали для исследователей благодатной нивой. Важным направлением в изучении Гражданской войны является гендерная история, социальное происхождение и убеждения бойцов также стали предметом исследования многих авторов. Несколько сотен женщин, переодевшихся в мужское платье и сумевших попасть в действующую армию, также удостоились самого пристального внимания. Даже описания военных кампаний и сражений, до сих пор составляющие значительный процент исследований Гражданской войны, в наше время все больше делают акцент на происхождении и переживаниях простых солдат. Лагеря для военнопленных и сами пленники привлекли, наконец, то внимание, в котором они давно нуждались. Историки обратились и к изучению роли религиозных воззрений в ту эпоху. Жизнь рабов во время войны, позволившей им обрести свободу, была предметом исследований и до 1988 года, но в последнее время стала объектом куда более пристального изучения.

Нужно сказать и о том, что за последние пятнадцать лет не были забыты и многие традиционные направления научной работы. Новые исследования личности Авраама Линкольна появляются практически каждый год, также увидели свет и три фундаментальных биографии Джефферсона Дэвиса. Несколько новых биографий Улисса Гранта представили долгожданную позитивную переоценку его деятельности как командующего и даже как президента. И наоборот, с 1988 года из печати вышло несколько трудов, критикующих ранее неприкосновенного Роберта Ли, на которые немедленно откликнулись его многочисленные апологеты. Количество новых книг об Уильяме Шермане почти сравнялось с числом биографий Гранта и Ли, а литература, посвященная Джошуа Лоуренсу Чемберлену издается едва ли не кустарным способом.

Да, если бы я писал «Боевой клич…» сегодня, я бы многое позаимствовал из этих трудов. Но я приятно удивлен тем, что моя книга предвосхитила некоторые новейшие находки, и что многие мои взгляды смотрятся вполне солидно в свете позднейших исследований. Однако я понял, что одну из тем оставил раскрытой не до конца. Это заглавие книги, песня, название которой и стало этим заглавием, а также предисловие, где формулируется изменчивое и противоречивое видение Свободы: как цели, за которую сражались и Союз и Конфедерация, и как свободы рабов, ставшей целью их самих, а затем и северян. Поэтому я хотел бы несколько развить эту многослойную проблему свободы.

Как обычно, лучше всех выразился Авраам Линкольн. В апреле 1864 года он посетил Балтимор — впервые после того как три года назад тайно проследовал через этот город под покровом ночи, избежав покушения. В этот раз он прибыл при свете дня и произнес одну из немногих своих публичных речей во время войны. «За всю мировую историю так и не появилось наилучшего определения слова „свобода“, а американскому народу сейчас оно нужно как никогда, — сказал Линкольн. — Мы все призываем к свободе, используя одно и то же понятие, но не все из нас имеют в виду одинаковое его наполнение. Для одних слово „свобода“ может означать свободу поступать как заблагорассудится с самим собой и продуктами своего труда. Для других — обращаться по своему усмотрению с остальными людьми и продуктами чужого труда. Вот две не только различных, но и несовместимых модели поведения, объединенных одним и тем же словом: свобода». Далее Линкольн проиллюстрировал свои слова притчей. «Пастух вырывает овцу из волчьей пасти, за что овца благодарит пастуха как освободителя, а волк в то же время проклинает его как душителя свободы, особенно если овца — черная. Очевидно, что овца и волк по-разному истолковывают понятие свободы; то же самое наблюдается сегодня и среди людей, даже на Севере, где все мы клянемся в любви к свободе. Сейчас мы являемся свидетелями процесса, когда каждый день тысячи людей избавляются от ярма рабства, что приветствуется одними как торжество свободы и оплакивается другими как ее уничтожение»[1527].

Пастухом в этой замечательной притче был, конечно же, сам Линкольн, черной овцой — раб, а волком — рабовладелец. Этими словами Линкольн предсказал неминуемое торжество свободы в понимании пастуха и овцы. Но он сделал даже больше: подчеркнул глубокую трансформацию понятия «свобода», завершенную Гражданской войной. Это была трансформация того, что покойный Исайя Берлин назвал «отрицательной свободой», в свободу «положительную»[1528]. Идея «отрицательной свободы», возможно, более распространена. Ее можно описать как отсутствие ограничений, как свободу от вмешательства репрессивных факторов в мысли или поведение отдельной личности. Закон, обязывающий мотоциклистов надевать шлем, согласно такому определению, будет препятствовать им наслаждаться свободой езды с непокрытой головой. Таким образом, «отрицательная свобода» — это «свобода от». «Положительную свободу» лучше всего воспринимать как «свободу на». Она не является несовместимой с «отрицательной свободой», она просто делает упор на другое. Свобода прессы обычно понимается как пример отрицательной свободы — свободы от вмешательства в то, что пишет автор и читает читатель. Однако неграмотный человек страдает от недостатка свободы положительной: он не может насладиться свободой читать или писать, что сочтет нужным, не потому что некая власть запрещает ему это, а просто потому что он неграмотен. Он страдает от отсутствия не отрицательной свободы — свободы от чего-либо — а положительной — свободы на чтение и письмо. И лекарство здесь не в устранении запретов, а в получении возможности читать и писать.

Другим способом установить различие между двумя концепциями свободы является определение их отношения к власти. Отрицательная свобода диаметрально противоположна власти, особенно власти, сосредоточенной в руках центрального правительства. Именно такой власти больше всего опасались отцы-основатели. Вот почему они тщательно распределили полномочия в Конституции и законах, регламентирующих федеральную систему управления. Вот почему они составили Билль о правах, ограничивающий вмешательство государства в свободу личности. В первых десяти поправках к Конституции, обычно и называемых Биллем о правах, оборот «не должны» появляется снова и снова как напоминание об ограниченности полномочий федерального правительства.

Весь довоенный период сторонники рабства на Юге ссылались на концепцию «отрицательной свободы», чтобы предотвратить вмешательство центральной власти в их право на рабовладение и распространение рабства на новые территории. «Идеал свободы, о котором они мечтают, — говорил Линкольн еще в 1854 году, — это свобода превращения других людей в рабов»[1529]. Крайней формой выражения отрицательной свободы стала сецессия, превратившаяся в глазах многих северян, включая Линкольна, в измену.

«Положительная свобода» в виде силы союзных армий стала новой доминантой американского понимания свободы. Свобода и власть более не находились в конфликте. Будучи в 1864 году верховным главнокомандующим миллионной армии, пастух Линкольн нуждался в каждой боевой единице, чтобы защитить свободу черной овцы от волка-рабовладельца. Эта новая концепция «положительной свободы» постепенно видоизменяла Конституцию Соединенных Штатов, начиная с 13-й, 14-й и 15-й поправок, упразднивших рабство и предоставивших равные гражданские и политические права освобожденным рабам. Вместо многочисленных «не должны» первых поправок в этих трех содержится оборот «Конгресс правомочен исполнять настоящую статью». Такие же слова мы видим в 16-й, 18-й и 19-й поправках.

Даже несмотря на то, что при жизни трех поколений (начиная с 1877 года) государство не выполняло свои обещания предоставить гражданские и политические права, гарантированные 14-й и 15-й поправками, решения Верховного суда и движение за гражданские права во второй половине XX столетия вдохнули новую жизнь в линкольновскую концепцию «положительной свободы». Либертарианцы и южные консерваторы, в 1980-х и 1990-х годах желавшие возродить исключительно отрицательную форму свободы, бытовавшую до Гражданской войны, совершенно справедливо избрали Линкольна мишенью своих интеллектуальных атак[1530]. В отличие от этих «линейных» мыслителей, Линкольн прекрасно понимал, что сецессия и война послужили толчком для революции, навсегда изменившей Америку. Естественно, неусыпная бдительность в отношении любых тиранических замашек государства остается наследием нашей отрицательной свободы, но также справедливо и то, что атрибуты государства и власти являются необходимыми для того, чтобы отстоять равные права перед законом в рамках свободы положительной.