Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865

Эпилог Подводные камни победы

Несколько недель после того, как Бут в Страстную пятницу сдержал свое обещание, вместили в себя длинную череду событий. Ужас и эйфория сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Прощание с Линкольном в Белом доме 19 апреля, и плачущий у гроба генерал Грант. Отряды конфедератов, складывающие оружие один за другим, и Джефферсон Дэвис, бегущий на юг в надежде образовать новое правительство в Техасе и продолжать войну до победного конца. Бут, застреленный в горящем амбаре в Виргинии. Семь миллионов подавленных мужчин, женщин и детей, вышедших к дороге, по которой назад в Спрингфилд двигался погребальный поезд Линкольна. Пароход «Султана» с освобожденными военнопленными-северянами на борту, идущий вверх по Миссисипи и взорвавшийся 27 апреля — потери были сопоставимы с жертвами при крушении «Титаника» полвека спустя. Джефферсон Дэвис, захваченный 10 мая в Джорджии, обвиненный (несправедливо) в соучастии в убийстве Линкольна, заключенный под стражу и даже на какое-то время закованный в кандалы в форте Монро (Виргиния), где томился два года. После этого его без суда отпустили на свободу, и он дожил до 81 года, пополнив перечень литераторов из среды бывших конфедератов, написавших увесистые тома, в которых они пытались оправдать свое дело. 200 тысяч солдат Потомакской армии и армии Шермана, промаршировавшие во всем своем блеске по Пенсильвания-авеню 23 и 24 мая; через год их численность с одного миллиона сократится до 80 тысяч, а год спустя после полного умиротворения — до 27 тысяч. Измученные, одетые в лохмотья конфедераты, пробирающиеся домой, просящие милостыню или ворующие еду у таких же подавленных жителей, которые и сами не знали, когда им доведется поесть в следующий раз. Торжествующие негры, празднующие получение свободы, границ которой они еще не в состоянии были разглядеть.

Банды дезертиров-южан, партизан и уголовных преступников, опустошающих регион, который еще долгие годы не будет знать покоя.

Условия этого мира и масштабы предоставленной чернокожим свободы оставались краеугольными вопросами внутренней политики страны не меньше десяти лет. Тем временем начался процесс описания войны и оценки ее последствий, не прекращенный до сих пор. За четыре года войны погибло больше 620 тысяч солдат с обеих сторон: 360 тысяч янки и как минимум 260 тысяч мятежников. Жертвы среди гражданского населения Юга, явившиеся прямым или косвенным результатом военных действий, исчислить невозможно. Было ли освобождение четырех миллионов рабов и сохранение Союза достаточным возмещением за это? Вопрос этот, возможно, будет дебатироваться вечно, но в 1865 году немногие чернокожие и жители северных штатов сомневались бы в том, какой ответ следует дать.

Спустя какое-то время даже многие южане склонны были согласиться с суждениями Вудро Вильсона (уроженца Виргинии, проведшего детство в охваченной войной Джорджии), высказанными им в 1880 году, когда он изучал право в Виргинском университете: «Именно потому, что я люблю Юг, меня радует поражение Конфедерации… Представьте себе Союз, разделенный между двумя независимыми государствами!.. Рабство лишь ослабляло наше южное общество… [Тем не менее] я признаю и отдаю должное личным качествам вождей сецессии… тому, как они боролись за правое в их представлении дело, и бессмертному мужеству солдат Конфедерации»[1515]. Слова Вильсона направили чувства по руслу, примирившему многие поколения южан с поражением: их славные предки храбро сражались за дело, в правоту которого верили; возможно, они показали себя достойными победы, но в исторической перспективе поражение явилось лучшим выходом. «Проигранное дело» стало героической леген дой, южной версией «Сумерек богов» с Робертом Ли в роли современного Зигфрида.

Однако как историкам, так и любителям мистики не дает покоя следующий вопрос: если генерал был гением, а его армии — непобедимыми, то почему же они потерпели поражение? Ответы на него хотя столь же неисчислимы, как легионы самого Ли, все же их можно разделить на несколько основных групп. Один популярный ответ, отражающий точку зрения северян, цитирует афоризм Наполеона: «Бог всегда на стороне того, у кого больше солдат». Южане этот афоризм обычно передают словами самого Ли: «Они бы никогда не победили нас, не имей они четырехкратного превосходства. Если бы с нами была удача или же численное неравенство не было столь значительным, мы бы победили и остались независимой страной»[1516].

Север имел более чем трехкратный потенциальный перевес в человеческих ресурсах (считая только белое население) и реальный двукратный перевес в живой силе во время войны. Что касается экономических ресурсов и транспортных возможностей, то в этом преимущество северян было еще существеннее. Таким образом, согласно этому объяснению, Конфедерация сражалась в неравных условиях, и ее поражение было предрешено.

Но это объяснение не устроило многих аналитиков. Мировая история изобилует примерами того, как народы завоевывали или отстаивали независимость перед лицом превосходящих сил противника: Нидерланды от Филиппа II Испанского; Швейцария от империи Габсбургов; американские повстанцы в 1776 году от могущественной Британии; Северный Вьетнам от Соединенных Штатов в 1970 году. При условии преимуществ, предоставляемых ведением оборонительной войны на своей территории, с внутренними линиями обороны, защита которых от прорыва приравнивалась к победе, трудности, с которыми столкнулся Юг, не являлись непреодолимыми.

Другая группа ответов называет причинами поражения внутренние противоречия, ослабившие Конфедерацию: конфликт по вопросу о правах штатов между некоторыми губернаторами и Ричмондом; разочарование не имевших невольников южан по поводу «войны богачей и бедняков»; либеральная оппозиция таким жизненно необходимым мерам как призыв и приостановление действия habeas corpus; равнодушие к делу Конфедерации бывших вигов и юнионистов; предательство рабов, при каждом удобном случае перебегавших в стан врага; растущие сомнения самих рабовладельцев в справедливости института рабства и отстаиваемых ими принципов. Согласно многим историкам, «Конфедерация пала не от внешних, а от внутренних причин». Юг пострадал от «слабости боевого духа», «потери воли к борьбе». У Конфедерации все было в порядке «с ресурсами, позволявшими продолжать сражение», но недоставало «воли к победе»[1517].

Для иллюстрации своего аргумента, что Юг мог вести войну еще много лет, если бы сражался более упорно, четыре историка приводят поучительный пример Парагвая. Это крошечное государство шесть лет (1865–1871) вело войну против альянса Бразилии, Аргентины и Уругвая, причем население этих стран превосходило парагвайское в соотношении 30 к 1. Едва ли не каждый мужчина от 12 до 60 лет сражался в рядах парагвайской армии; страна потеряла 56 % всего населения и 80 % мужчин призывного возраста. Действительно, «усилия Конфедерации выглядят в сравнении с этим жалкими», так как погибло лишь 5 % белых мужчин и 25 % белых мужчин призывного возраста. Естественно, Парагвай проиграл войну, но «стойкость его граждан… являет собой наглядный пример того, как народ может сражаться в условиях всеобщей воинской повинности»[1518].

Остается не вполне ясно, считали ли эти четыре историка, что Юг должен был последовать примеру Парагвая, или нет. В любом случае, «внутренним противоречиям» и «недостатку воли» как причинам поражения Конфедерации явно не хватает убедительности. Проблема в том, что внутренние противоречия на Севере были не меньшими, и если бы война развивалась по-иному, то отсутствие единства среди янки и нехватка воли к победе также могли быть названы среди причин возможного поражения федералов. На Севере было немало людей, возмущенных разницей в отношении к войне со стороны богачей и бедняков; действовала сильная оппозиция призыву, дополнительному налогообложению, приостановке действия habeas corpus и другим мерам военного времени; существовали губернаторы, члены легислатур и конгрессмены, пытавшиеся помешать проведению политики администрации. Если на Юге среди и белых и черных росло недовольство войной за сохранение рабовладельческого уклада, то на Севере также немалое число населения не соглашалось с такой целью войны, как упразднение рабства. Единственным существенным различием между Союзом и Конфедерацией была системная оппозиция со стороны Демократической партии на Севере, заставившая республиканцев сплотиться в поддержку военного решения конфликта, чтобы преодолеть и в конечном счете дискредитировать оппозицию. На Юге такая системная структура, борьба с которой могла укрепить государственную волю, отсутствовала.

Тем не менее наличие внутренних противоречий по обе стороны Потомака нивелирует этот фактор, поэтому ряд историков предпочитает сравнивать гражданских и военных вождей Юга и Севера. Существует несколько вариантов интерпретации этой темы. В лице Борегара, Ли, обоих Джонстонов, а также Джексона Юг в первые два года войны имел более способных командиров, а военная подготовка и опыт Джефферсона Дэвиса делали его более подходящей кандидатурой на роль вождя нации в условиях войны, чем Линкольн. Однако основной заботой Ли был виргинский театр военных действий, в то время как западу уделялось недостаточное внимание. Именно там союзные армии начали действовать, руководствуясь стратегическими замыслами, и выдвинули из своей среды генералов, способных воплотить их в жизнь, тогда как южане находились под командованием некомпетентных военачальников, проигравших войну на Западе. К 1863 году выдающиеся способности Линкольна превратили его в фигуру, затмившую лидерские качества Дэвиса, а в лице Гранта и Шермана Север обрел командующих, взявших на вооружение концепцию тотальной войны и обладавших решимостью вести ее до конца. В то же время Эдвин Стэнтон и Монтгомери Мейгс при помощи талантливых предпринимателей Севера проявили недюжинные организаторские способности в деле мобилизации огромных ресурсов и их вложения в победу в современном конфликте производственных потенциалов, в какой превратилась Гражданская война[1519].

Такая точка зрения тоже «обратима»: если бы исход войны оказался другим, тем же самым можно было объяснять победу конфедератов. Если у Юга были такие неудачливые генералы, как Брэгг, Пембертон и Худ, проигравшие Запад, а также Джозеф Джонстон, везде опаздывавший и сражавшийся слишком осторожно, то и у Севера нашлись Макклеллан и Мид, упустившие свои шансы на Востоке, Поуп, Бернсайд и Хукер, чуть не проигравшие войну в Виргинии, где гений Ли и его помощников едва не взял верх, несмотря на все недостатки конфедеративной армии. Если на Севере успешно действовали Стэнтон и Мейгс, то Конфедерация должна была молиться на Джошуа Горгаса и других скромных героев, творивших чудеса организации и импровизации. Если бы Линкольн проиграл выборы 1864 года, как он сам предсказывал в августе, то Дэвис вошел бы в историю как величайший военный лидер, а Линкольн был бы ославлен как аутсайдер.

Большинство попыток объяснить поражение южан или победу северян не учитывают такой фактор, как игра случая. Надо понимать, что во многих поворотных пунктах войны события могли пойти совершенно по другому сценарию. Первой такой вехой стало лето 1862 года, когда контратаки Джексона и Ли в Виргинии и Брэгга и Кирби Смита на Западном фронте поставили под сомнение казавшуюся неминуемой победу федералов. Это привело к продолжению и дальнейшей эскалации конфликта, а также создало предпосылки для успеха Конфедерации, который казался гарантированным накануне каждого из трех следующих поворотных пунктов.

Первый имел место осенью 1862 года, когда итоги битв при Энтитеме и Перривилле затормозили вторжение конфедератов, предотвратили посредничество и признание Конфедерации со стороны европейских держав, с высокой долей вероятности воспрепятствовали победе демократов в череде выборов 1862 года, после чего они могли бы помешать правительству эффективно вести войну, а также подготовили почву для Прокламации об освобождении, углубившей конфликт и поменявшей цели северян. Второй переломный момент произошел летом и осенью 1863 года, когда Геттисберг, Виксберг и Чаттануга окончательно склонили чашу весов в пользу федералов.

Еще раз события могли потечь по другому руслу летом 1864 года, когда гигантские потери северян и отсутствие каких-либо видимых успехов (особенно в Виргинии) подвели Север к мирным переговорам и избранию президента-демократа. Однако взятие Атланты Шерманом и уничтожение армии Эрли Шериданом в долине Шенандоа решили исход событий в пользу Севера. Только с этого момента стало возможным говорить о неизбежности победы Союза, и только с этого момента Юг стал испытывать невозместимый «недостаток воли к борьбе».

Из всех факторов, призванных объяснить поражение Конфедерации, тезис о нехватке воли является самым спорным, так как нарушает причинно-следственную связь. Поражение приводит к деморализации и упадку духа, а победа воодушевляет солдат и зовет к новым подвигам. Ничто не иллюстрирует этот постулат лучше, чем радикальное преображение северян в августе 1864 года, перешедших от пораженческих настроений к «глубокой решимости… сражаться до последнего», что так «поразило» британского журналиста месяц спустя. Потеря воли южанами была лишь зеркальным отражением решимости северян, а эти перемены настроения в основном порождались событиями на фронтах. Победа Севера и поражение Юга нельзя рассматривать отдельно от непредвиденных обстоятельств, сопровождавших каждую кампанию, каждую битву, каждые выборы, каждое важное решение. Вскрыть эти обстоятельства лучше всего помогает нарративный метод, с позиций которого и написана данная монография.

Споры о причинах и последствиях Гражданской войны и победы Севера будут идти до тех пор, пока жива историческая наука и перо историков оказывается могущественнее меча. Однако определенные последствия бесспорны. Мятеж был подавлен, а рабство за прошедшие после Аппоматокса 125 лет упразднено безвозвратно. Эти итоги знаменовали глубокую трансформацию американского общества, намеченную войной, а может, и полностью обеспеченную ею. До 1861 года слова «Соединенные Штаты» обычно использовались во множественном числе: the United States are a republic. После войны выражение United States стало употребляться в единственном числе. Слово Union стало означать государство, и современные американцы редко употребляют это слово не в историческом его смысле. Такая смена трактовки основополагающих понятий начала происходить еще в выступлениях Линкольна во время войны. В своей первой инаугурационной речи он употребил слово «Союз» двадцать раз, а «государство» (nation) — ни разу. В первом послании Конгрессу 4 июля 1861 года он использовал «Союз» 32 раза, а «государство» — всего три. В своем письме Хорасу Грили от 22 августа 1862 года касательно связи рабства и войны президент говорит о «Союзе» восемь раз, вовсе не упоминая о «государстве». Прошло немногим больше года, и в Геттисбергском послании Линкольн вообще не говорит о «Союзе», в то время как «государство» упомянуто пять раз, чтобы подчеркнуть возрождение свободы и национального единства Соединенных Штатов. Во второй инаугурационной речи, подводя итоги прошедшего четырехлетия, Линкольн, с одной стороны, искал возможность оставить старый Союз в 1861 году, а с другой — принимал вызов войны, чтобы сохранить государственность.

Старая федеративная республика, где центральное правительство почти не вмешивалось в жизнь обывателя, напоминая о себе лишь почтальонами, уступила место более централизованной модели государства, которое облагало население прямыми налогами и учредило для их сбора налоговую службу, призывало людей в армию, расширило юрисдикцию федеральных судов, ввело национальную валюту и создало систему национальных банков, а также образовало первое государственное агентство социального обеспечения — Бюро по делам освобожденных рабов. Одиннадцать из первых двенадцати поправок в Конституцию ограничивали власть федеральных властей; шесть из семи последующих, начиная с Тринадцатой поправки, принятой в 1865 году, существенно расширяли полномочия центра за счет штатов.

Изменения в структуре полномочий федеральной и местной власти происходили параллельно с радикальным переходом политической власти от Юга к Северу. За первые 72 года существования республики 49 из них (свыше двух третей) президентами Соединенных Штатов становились рабовладельцы, проживавшие в одном из тех штатов, которые впоследствии образовали Конфедерацию. В Конгрессе 23 из 36 спикеров нижней палаты и 24 временных председателя Сената были южанами. В Верховном суде южане исторически были многочисленнее: 20 из 35 судей до 1861 года были выходцами из рабовладельческих штатов. После войны прошло сто лет, прежде чем президентом страны был избран житель бывшего конфедеративного штата. Целых полвека ни один спикер Палаты представителей и ни один временный председатель Сената не говорил с южным акцентом, и лишь 5 из 26 членов Верховного суда в этот промежуток времени представляли Юг.

Эти данные символизируют резкую и необратимую перемену вектора развития Америки. На протяжении большей части американской истории Юг отличался от прочих регионов Соединенных Штатов своим «независимым, уникальным характером… который отличался от господствующего американского духа»[1520]. Но когда, собственно, северный дух стал общеамериканским? Анализируя эту проблему, можно сказать, что до Гражданской войны именно Север был исключителен и уникален. Юг был гораздо сильнее похож на большинство европейских государств, чем стремительно менявшийся накануне войны Север. Несмотря на отмену узаконенного рабства или крепостного права почти во всем Западном полушарии и в Западной Европе, в большинстве стран мира, как и на Юге, сохранялась система подневольного или псевдосвободного труда. Мировой уклад оставался сельскохозяйственным, основанным на тяжелом труде; доля неграмотных в большинстве стран, включая даже некоторые европейские, не превышала 45 % (показатель рабовладельческих штатов); как и на Юге, значительная часть населения исповедовала традиционные ценности и была связана узами семьи, родства, иерархии и патернализма. Север же, наряду с некоторыми государствами Северо-Западной Европы, семимильными шагами шел к промышленному капитализму, который южане не принимали: до 1861 года Юг гордо и даже демонстративно декларировал свою приверженность прошлому.

Таким образом, когда сецессионисты заявляли, что их целью является сохранение традиционных прав и ценностей, они говорили правду. Они вели борьбу, чтобы защитить свои конституционные свободы от предполагаемой угрозы со стороны Севера, который хотел их упразднить. Южное видение республиканизма за три четверти века осталось неизменным, северное же трансформировалось. Южане абсолютно искренне пытались защитить свою модель республики, доставшейся от отцов-основателей: федеральное государство с ограниченными полномочиями, гарантировавшее право собственности; общество, состоящее из белых независимых аристократов и фермеров, не развращенных соблазнами больших городов, бездушными машинами, беспокойными свободными работниками и классовыми конфликтами. Переход власти к Республиканской партии с ее идеологией конкурентного эгалитарного капитализма, основанного на свободном труде, стал сигналом того, что большинство северян шагнули навстречу пугающему, революционному будущему. В самом деле, «черные республиканцы» в глазах многих южан выглядели «крайне революционной партией», «пестрой толпой санкюлотов… безбожников и развратников, разбавленной суфражистками, беглыми рабами и сторонниками смешения рас»[1521]. Сецессия, таким образом, рассматривалась как упреждающая контрреволюция, предотвращающая республиканскую революцию, призванную поглотить Юг. «Мы не революционеры, — настаивали во время Гражданской войны Джеймс Де Боу и Джефферсон Дэвис, — мы консерваторы»[1522].

Победа Союза уничтожила южную модель Америки и сделала северную модель общеамериканской, однако до 1861 года на периферии исторического развития пребывал именно Север, а не Юг.

Разумеется, северные штаты, наряду с Великобританией и некоторыми государствами Северо-Западной Европы уже рыли новый канал, по которому суждено было направиться реке мировой истории даже в том случае, если бы никакой Гражданской войны не было. Россия отменила крепостное право в 1861 году, после чего древний институт подневольного труда в Европе исчез полностью. Однако для американцев поворотным пунктом стала именно Гражданская война. В 1865 году один луизианский плантатор, вернувшись домой, писал: «Война полностью изменила наше общество. [Французская] революция 1789 года изменила Старый режим не сильнее, чем закончившаяся война». А четыре года спустя отставной профессор Гарварда Джордж Тикнор пришел к выводу, что Гражданская война стала «величайшим разломом между прошлым и настоящим»: «Сейчас мне кажется, что я живу не в той стране, в какой родился»[1523]. Именно с эпохи Гражданской войны американская история двинулась по новой дороге и своеобычным стал выглядеть уже не Север, а Юг.

Какое место надлежало занять освобожденным рабам и их потомкам в новом общественном укладе? В 1865 году один чернокожий солдат в толпе охраняемых им пленных узнал своего бывшего хозяина и приветствовал его словами: «Ну что, масса, последние стали первыми!»[1524] Сохранится ли впредь такое положение вещей? На этот вопрос постараются ответить следующие книги нашей серии.