Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865

19. Три реки зимой 1862–1863 годов

Хотя Линкольн и был разочарован действиями Макклеллана под Энтитемом, он надеялся, что Потомакская армия организует преследование мятежников и даст им еще одно сражение, пока те находятся далеко от своих баз. В начале октября Линкольн приехал в расположение армии и потребовал, чтобы Макклеллан преследовал конфедератов, пока те не оправились от поражения и не перегруппировали войска. Вернувшись в Вашингтон, президент попросил Хэллека отправить Макклеллану приказ: «Переправьтесь через Потомак и дайте сражение… Армия должна начать движение прямо сейчас, пока дороги еще в хорошем состоянии»[1025].

Но Макклеллан по своему обыкновению запротестовал, говоря, что не может выступить, пока ему не подвезут припасы и не пополнят армию. Хэллек в отчаянии махнул рукой. Он знал, что Северовиргинская армия находится в худшем положении, чем Потомакская. «Мне до смерти надоела [пассивность Макклеллана], — писал Хэллек в октябре. — Чтобы сдвинуть с места эту инертную массу, нужен архимедов рычаг». Республиканцы разделяли нетерпение Хэллека. «Что за таинственная сила препятствует выступлению Потомакской армии? — задавался вопросом редактор Chicago Tribune в статье от 13 октября. — Что за язва разъедает тело нашей армии, напрасно теряющей дни, когда можно одержать блестящую победу? Если ее зовут Макклеллан, то неужели президент не видит, что он предатель?»[1026]

Линкольн также начал терять терпение. Но вместо немедленного отстранения Макклеллана он решил дать ему отеческий совет. «Вы не помните наш разговор, когда я назвал вашу стратегию чрезмерно осторожной? — писал президент генералу 13 октября. — Не перестраховываетесь ли вы, заявляя, что не можете делать то, что враг, однако, делает постоянно?» Макклеллан возражал, что его солдаты не могут маршировать по 20 миль в сутки и сражаться голодными и разутыми. Однако мятежники маршировали и сражались, почти не имея еды и босые. Ожидание бесперебойных поставок припасов «игнорирует важность времени, а ее абсолютно нельзя игнорировать». Если Макклеллан незамедлительно переправится через Потомак и отсечет врага от Ричмонда, то это может вынудить Ли принять решающий бой. «Мы не должны просто оттеснять южан. Если мы не сможем разбить их там, где они находятся сейчас [к западу от Харперс-Ферри], то мы никогда не разобьем их… Если не пытаться, то никогда и не победить»[1027].

Но и это обращение не смогло заставить Макклеллана двинуться с места. В течение следующих двух недель не происходило почти ничего, если не считать телеграмм Макклеллана, где он ссылался на измученных лошадей. Это вывело Линкольна из себя: «Не сочтите за назойливость, но что такого делали ваши лошади со времени битвы при Энтитеме, что измучило их?» Такой тон вызвал раздраженную реакцию Макклеллана. «Благополучие страны, — писал он жене, — требует от меня подчинения указаниям людей, которые, я уверен, не годятся мне в подметки!.. Самым верным эпитетом, которым можно наградить известную личность, будет „Горилла“»[1028]. Макклеллану в который раз изменило чувство реальности. Считая себя героем Энтитема, он ощущал себя вправе диктовать свои условия правительству. Дальше в том же письме Макклеллан заявлял: «Я настаивал на отставке Стэнтона и на том, чтобы я стал главнокомандующим вместо Хэллека. Единственным спасением для страны и для меня лично было бы избавиться от большинства этих людей»[1029].

26 октября Потомакская армия наконец стала форсировать одноименную реку, но продвигалась столь медленно, что Ли сумел преградить дорогу «синим мундирам», расположив перед ними корпус Лонгстрита, пока Джексон оставался в долине Шенандоа, угрожая флангу северян. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения Линкольна; ему надоело, по его выражению, «сверлить настолько тупым сверлом». 7 ноября он заменил Макклеллана на Бернсайда[1030]. Своему личному секретарю Линкольн объяснил: «[Когда Макклеллан] под различными надуманными предлогами продолжал медлить, я начал опасаться того, что он ведет двойную игру и в действительности не хочет победы над врагом. Я решил… отстранить его от командования [если он позволит Ли затормозить наше наступление на Ричмонд]. Он позволил, и я его отстранил»[1031].

Прощание Макклеллана с армией было бурным. Некоторые офицеры угрюмо бормотали о том, чтобы «повернуть армию на Вашингтон» и «сбросить чертовых негодяев в Потомак». Однако эти разговоры ни во что не вылились, и ни в одном действии Макклеллана во время его пребывания в должности его натура не проявилась так сильно, как в его уходе. «Сплотитесь вокруг генерала Бернсайда, как вы сплотились вокруг меня, и все будет хорошо», — говорил он солдатам, пока те восторженными криками приветствовали того, кто сделал из них армию. Среди тех, кто больше всего сожалел об отставке Макклеллана, был сам Бернсайд. Будучи одним из немногих генералов Союза, кто имел на своем счету заметные успехи (прежде всего при захвате побережья Северной Каролины), Бернсайд, тем не менее, считал себя недостаточно компетентным для командования Потомакской армией. События вскоре подтвердили его правоту.

Правда, началось для него все хорошо. Вместо того чтобы продолжать двигаться строго на юг, используя для снабжения легко уязвимую железную дорогу через Манассас, он с неожиданной быстротой развернул громоздкую 110-тысячную армию к Фалмуту, расположенному напротив Фредериксберга на другом берегу реки Раппаханнок. Здесь Бернсайд рассчитывал форсировать реку и двинуться к Ричмонду под прикрытием речной флотилии, действовавшей на реках, впадавших в Чесапикский залив, и охранявшей базы его армии. Недостатком этого плана была необходимость форсировать большое количество рек, и Раппаханнок оказался лишь первой из них. Однако двигаясь быстро, два передовых корпуса Бернсайда вошли в Фалмут 17 ноября, прежде чем Ли смог перебросить туда свои войска и воспрепятствовать этому. Впрочем, в течение недели Бернсайд никак не мог построить понтонный мост; задержка произошла из-за удивительного таланта Бернсайда отдавать путаные распоряжения, а также из-за непонимания Хэллеком того, где и когда Бернсайд намерен переправиться через реку. В результате к моменту наведения понтонов большая часть 75-тысячной армии Ли сумела окопаться в холмистой местности к югу от Раппаханнока.

Ли намеревался провести здесь зиму, но в планы Бернсайда это не входило. Линкольн и общественное мнение Севера рассчитывали на наступательные действия. Поразмыслив и придя к выводу, что Ли ожидает форсирования реки севернее или южнее Фредериксберга, Бернсайд решил, что «захватит неприятеля врасплох, если переправится прямо по фронту». Если для Ли и могло быть что-либо неожиданное, то только безрассудство такого шага. Корпус Лонгстрита располагался на господствующей над Фредериксбергом возвышенности протяженностью четыре мили, а его артиллерия простреливала участок в добрых полмили открытого пространства, по которому должны были идти наступавшие. Как заметил один из артиллерийских офицеров Лонгстрита: «Когда мы начнем стрелять, на этом участке не уцелеет даже цыпленок»[1032]. Надеясь, что федералы начнут атаку именно здесь, Ли решил оказывать сопротивление форсированию противником реки, пока корпус Джексона не пройдет вверх по течению реки и не присоединится к корпусу Лонгстрита, что удлинит строй конфедератов еще на три мили.

В предрассветной тьме 11 декабря инженеры северян начали наводить три понтонных моста напротив Фредериксберга и еще три — в двух милях вниз по течению. Последние строились под прикрытием артиллерии, и задача была решена без потерь, но в самом Фредериксберге, едва только рассвело, бригада стрелков из Миссисипи, засевших в домах и одиночных окопах, начала истреблять инженерные подразделения. Федеральная артиллерия обстреливала здания (большинство жителей города были эвакуированы), но снайперы мятежников продолжали вести огонь из развалин. Три полка «синих мундиров» в конце концов переправились через реку в лодках и отбросили их после схватки в городских кварталах. Когда через Раппаханнок перешла оставшаяся армия, северяне разграбили город, разбив «мятежную» мебель, пианино, стеклянную посуду и вообще все, что они смогли найти в покинутых домах.

Для многих мародеров этот вечер стал последним в жизни. Битва при Фредериксберге 13 декабря вновь ознаменовалась доблестью рядовых солдат армии Союза и головотяпством ее генералов, в то время как к отваге защитников города добавилось и эффективное руководство боем со стороны военачальников. По замыслу Бернсайда, его левый фланг под командованием генерала Уильяма Франклина должен был атаковать правое крыло южан, где находился корпус Джексона, а правый фланг — выбить Лонгстрита с высот Мэрис-Хайтс за Фредериксбергом. Если бы Франклину удалось опрокинуть Джексона, маневр северян на правом фланге мог превратиться в настоящую атаку, но и без того сомнительный план был загублен противоречивыми письменными приказами Бернсайда Франклину, в результате чего 50 тысяч пехотинцев последнего не смогли начать наступление, когда представилась такая возможность.

Утром 13 декабря туман рассеялся, и можно было разглядеть армаду Франклина, пересекавшую равнину к югу от ставки Ли, расположенной на вершине холма. Вскоре «синие мундиры» атаковали позиции Джексона у Проспект-Хилл. Пенсильванская дивизия под командованием Джорджа Гордона Мида нащупала слабое место в оборонительных порядках южан, державших оборону вдоль лесистой ложбины, и прорвала их строй. Если бы Франклин усилил напор в этом направлении, введя в бой оставшиеся силы, федералы могли бы смять обороняющихся, но он не решился этого сделать. Резервы конфедератов быстро вступили в бой и провели контратаку, вытесняя пенсильванцев из леса на открытую местность, пока их не остановил огонь артиллерии Союза. Тревожно всматривавшийся вдаль со своего командного поста Ли вздохнул с облегчением, увидев, что его люди закрыли прорыв, и сказал Лонгстриту: «Это даже хорошо, что война так жестока, а то мы могли бы полюбить ее!»[1033]

Франклин так и не ввел в бой большую часть своих войск и не возобновил наступление, несмотря на прямые приказы Бернсайда. Между тем наступление правого фланга северян превратилось в серию стычек бригада на бригаду, сколь отважных, столь и бессмысленных, как часто бывает на войне. Волны «синих мундиров» одна за другой накатывались из города на Мэрис-Хайтс. Преодолев овраги, болото, кювет и дорожную выемку, они затихали в пятидесяти ярдах от каменной ограды в полмили длиной у подножия холма, всякий раз оставляя сотни погибших и умирающих людей. За камнями находились четыре шеренги стрелков из Джорджии и Северной Каролины, заряжавшие и стрелявшие так быстро, что создавался эффект пулеметного огня. Всего этим коротким, но поистине бесконечным декабрьским днем янки бросили в бой четырнадцать бригад. Как писал один репортер с поля боя: «Вряд ли простые солдаты могли выказать большую отвагу, и вряд ли генералы могли продемонстрировать меньше здравого смысла»[1034].

Когда на поле битвы опустилась тьма, стало ясно, что федеральная армия потерпела одно из самых жестоких поражений в войне. Северяне потеряли убитыми и ранеными около 13 тысяч человек (почти столько же, сколько под Энтитемом), причем большинство из них пало при штурме каменной ограды у подножия Мэрис-Хайтс. Конфедераты, обороняясь и сражаясь в хороших укрытиях, потеряли менее 5000 человек. Донельзя расстроенный поражением, Бернсайд на следующее утро хотел лично возглавить отчаянное наступление силами своего старого 9-го корпуса, но одумался и непогожим вечером 15 декабря переправился, не преследуемый противником, обратно через Раппаханнок.

Таким образом, еще один марш на Ричмонд потерпел фиаско. Фредериксберг показал северянам все ужасы войны, пожалуй, более наглядно, чем любая иная битва. Вид трупов, усеявших клочок земли перед каменной оградой, навечно врезался в память солдата, входившего в состав похоронной команды во время перемирия 15 декабря. Тела «раздулись вдвое, большинство из них стали черны как негры». Один лежал «без головы, другой без ног, у третьего были и голова и ноги, зато не было туловища… в растекшихся мозгах виднелись осколки снаряда, а в раздувшихся конечностях — отверстия от пуль»[1035]. Столь ужасная цена при отсутствии результата стала причиной упадка боевого духа в армии и уныния в тылу. Солдаты писали домой: «Моя верность родине тает с каждым часом… Мне надоели постоянные неудачи и те идиоты, которые навлекают их на нас… Все считают, что Виргиния не стоит таких жертв… Почему бы не признать, что мы проиграли, и не заключить мир?» «[Люди] молчаливо и угрюмо переносят глупость, предательство, неудачи, лишения, потерю близких, — возмущался обычно лояльный Harper’s Weekly, — но они не смогут еще раз перенести страдания, которые причинила резня под Фредериксбергом»[1036]. Бернсайд мужественно взял всю вину на себя, но объектом сильной критики на этот раз стал и сам Линкольн: «Он невежествен, упрям… и некомпетентен». «Если есть место хуже, чем ад, — сказал президент, узнав о катастрофе под Фредериксбергом, — то я нахожусь именно там»[1037].

В Вашингтоне настали тяжелые времена. По столице бродили странные слухи о том, что кабинет уйдет в отставку, а новый будет сформирован из «военных» демократов; о том, что сам Линкольн покинет пост, уступив его Ганнибалу Хэмлину; о том, что Макклеллана призовут возглавить правительство, состоящее из военных; наконец, о том, что радикальные республиканцы готовят заговор с целью смены кабинета. Последний слух не был беспочвенным. 16 и 17 декабря республиканские сенаторы собирались за закрытыми дверями и почти единогласно (всего с одним голосом «против») решили требовать реорганизации кабинета. Жертвой такого шага должен был стать Сьюард, что говорило о конфликте между консервативными и радикальными республиканцами в администрации, который проявлялся в борьбе Сьюарда и Чейза. Затеяв сложную игру, чтобы добиться выдвижения кандидатом в президенты, Чейз способствовал созданию впечатления, будто Сьюард злоупотребляет своим влиянием на президента. Согласно намекам, находившийся под этим влиянием Линкольн медлил применять такие необходимые меры, как освобождение рабов, призыв чернокожих солдат и назначение генералов из числа противников рабства.

Новость о заседании сенаторов, по словам Линкольна, огорчила его больше, чем любое другое событие в его жизни. «Чего хотят эти люди? — спрашивал он своего друга. — Они хотят избавиться от меня, и иногда сам я склонен пойти на встречу их желаниям… Сейчас мы находимся на грани уничтожения. Мне кажется, что против нас сам Господь»[1038]. Однако вскоре президент взял себя в руки и вышел из ситуации с честью. 19 декабря он принял делегацию сенаторов-республиканцев и выслушал речи, «приписывавшие мистеру Сьюарду равнодушие в вопросах ведения войны». Сьюард уже написал прошение об отставке, но Линкольн скрыл этот факт от выступавших. Вместо этого он пригласил делегацию вернуться на следующий день, и сенаторы были весьма удивлены, увидев перед собой весь кабинет министров (за исключением Сьюарда). Президент выступил в защиту отсутствовавшего государственного секретаря и уверил сенаторов, что все члены правительства всегда поддерживали ключевые политические решения, за которые он как президент нес единоличную ответственность. Закончив речь, Линкольн обратился к членам кабинета за подтверждением своих слов. Припертый к стенке Чейз сквозь зубы пробормотал о своем согласии с этим утверждением. Разочарованные и смущенные сенаторы поспешили откланяться. На следующий день донельзя расстроенный Чейз также подал прошение об отставке. Линкольн теперь был хозяином положения: сенаторы не могли избавиться от Сьюарда, не потеряв при этом Чейза. Президент отклонил оба прошения — политическая обстановка в столице начала разряжаться. И хотя военные перспективы северян оставались безрадостными, Линкольн на этот раз избежал угрозы со стороны своего политического правого фланга[1039].

Джефферсон Дэвис зимой 1862–1863 годов также сталкивался с тягостными проблемами. Пока Линкольн ставил на место вашингтонских сенаторов, Дэвис совершил поездку в Теннесси и Миссисипи, где разошелся во мнениях с генералами по поводу причин военных неудач. В ноябре Джозеф Джонстон заявил о своей готовности вернуться к исполнению обязанностей, оправившись от ран, полученных в битве при Севен-Пайнс. Памятуя о былых разногласиях Джонстона с Дэвисом, некоторые критики президента готовы были сплотиться вокруг генерала. Чтобы заставить этих критиков замолчать, 24 ноября Дэвис назначил Джонстона «полномочным командующим» вновь образованным Западным округом, включавшим земли между Миссисипи и Аппалачами. Хотя на бумаге округ этот и выглядел внушительным, Джонстон мрачно заметил, что такое назначение очень похоже на почетную ссылку в роли «номинального и бесполезного» начальника[1040]. Это было не так, потому что Дэвис действительно хотел, чтобы кто-нибудь занялся решением стратегической проблемы западного театра военных действий. Джонстон расценивал свою задачу как весьма неблагодарную частично из-за того, что Теннессийская армия в Мерфрисборо была фактически расколота вследствие распрей между Брэггом и корпусными командирами, тогда как Джон Пембертон, новый командующий Миссисипской армией, расположенной в Виксберге, был непопулярен. Он был артиллеристом, и Дэвис в октябре перевел его с поста командующего обороной Чарлстона на аналогичный пост в Виксберге. За грубым и раздражительным Пембертоном, уроженцем Филадельфии, приобретшем вместе с женитьбой на уроженке Виргинии и южные взгляды, не числилось достижений на поле брани, которые могли бы оправдать в глазах жителей Миссисипи назначение для защиты их родного штата урожденного янки. Действительно, трудно понять логику Дэвиса в этом назначении (почему было не отправить под Виксберг Джонстона?); вероятно, ему нужно было найти пост для другого доставлявшего неприятности генерала — Пьера Борегара. Колоритный креол сменил Пембертона в Чарлстоне, откуда после обстрела форта Самтер пошла его слава героя.

Запутанная ситуация на западном театре войны в декабре заставила болевшего Дэвиса лично отправиться туда. Однако вместо решения проблем поездка в чем-то сделала их еще более сложными. Не советуясь с Джонстоном, Дэвис приказал дивизии армии Брэгга (7500 бойцов) присоединиться к Пембертону. В ответ на протест Брэгга и Джонстона по поводу того, что такой шаг может побудить войска Роузкранса в Нашвилле атаковать ослабленную Теннессийскую армию, Дэвис дал понять, что Пембертону противостоит еще более сильный противник, а удержание Виксберга является более важной целью, чем оборона Центрального Теннесси. Сопровождая Дэвиса в Виксберг, Джонстон с неодобрением высказался об оборонительных редутах Пембертона и предложил сократить линию укреплений, которую в таком случае могли бы защищать меньшие силы, а основная часть армии высвободилась бы для полевых операций.

Джонстон также был убежден, что главная армия Конфедерации в Миссисипи слишком мала, чтобы одерживать победы, поэтому он предлагал перебросить подкрепления из-за реки, даже если бы это привело к временной потере Арканзаса. Дэвис предполагал, что командующий в Арканзасе уже послал войска к Виксбергу, и не отдал соответствующего приказа, в результате ничего сделано не было. Джонстон пытался покинуть казавшийся ему незначительным пост; президент убедил его остаться, но взаимное недоверие и разногласия по стратегическим вопросам не сулили в будущем ничего хорошего.

Впрочем, на короткое время перспективы конфедератов на Западном фронте внезапно изменились к лучшему. Применив успешную тактику прошедшего лета, кавалерия мятежников нанесла ряд ударов по коммуникациям северян, что привело к провалу первой осады Виксберга Грантом и едва не остановило наступление Роузкранса на позиции Брэгга.

После октябрьской битвы под Коринтом Грант начал движение к югу вдоль Центральной железной дороги Миссисипи с целью захвата Виксберга. Обустроив передовую базу в Холли-Спринге, 40-тысячная армия Гранта в начале декабря подошла к Оксфорду, однако наличие сил врага перед ним и в тылу угрожало дальнейшему наступлению. Ему противостоял 20-тысячный отряд Пембертона, окопавшийся на берегу реки Ялабуша у городка Гренада. Позади Гранта осталось 150 миль железнодорожного полотна — заманчивая цель для вражеской конницы. Другая потенциальная «угроза» исходила из Иллинойса от бывшего подчиненного Гранта, «генерала от политики» Джона Макклернанда, который формировал собственную армию, чтобы спуститься вниз по Миссисипи и взять Виксберг самому. «Военный демократ», земляк Линкольна, Макклернанд убедил президента, что может разжечь патриотические чувства демократов Старого Северо-Запада, если ему предоставят независимое командование соединением. Не уведомив Гранта, Линкольн приказал Макклернанду действовать. С огромной энергией, подкрепляемой жаждой воинской славы, Макклернанд осенью набрал и направил в Мемфис десятки новых полков. Узнав об этом, Грант потребовал от своего начальства объяснений. Главнокомандующий вооруженными силами Хэллек, разделявший недоумение Гранта, телеграфировал ему, что полностью контролирует перемещение войск в своем ведомстве. Хэллек также приказал дивизиям Макклернанда образовать два корпуса под командованием самого Макклернанда и Шермана.

Когда известие об этом дошло до Макклернанда, он немедленно обратился к Линкольну, с жаром доказывая, что заговор выпускников Вест-Пойнта обманом лишает его армии. Однако президент поддержал Гранта и Хэллека, посоветовав Макклернанду ради своего блага и блага страны подчиняться приказам и начинать военные действия[1041].

Величайшее унижение Макклернанд испытал 28 декабря, когда, приехав в Мемфис, обнаружил, что его войска исчезли. Грант вновь переиграл «генерала от политики» на этой шахматной доске, на этот раз с невольной помощью Натана Бедфорда Форреста. Когда Грант узнал о прибытии в Мемфис новых войск, он послал Шермана подготовить их к походу вниз по реке на Виксберг в координации с наземной операцией самого Гранта. Если бы противника удалось взять в клещи, Пембертон вынужден был бы разделить свои и без этого уступающие по численности силы и позволить федералам окружить Виксберг с суши и с воды. Если бы Макклернанд прибыл в Мемфис до отправки речной экспедиции, он принял бы командование по праву старшинства. Поэтому Шерман ускорил подготовку и начал экспедицию 20 декабря, а телеграмма Гранта в Иллинойс, извещавшая Макклернанда о скором выступлении экспедиции, опоздала, так как набег кавалерии Форреста перерезал коммуникации северян.

Грант, впрочем, вряд ли испытывал какую-то благодарность к Форресту, так как этот набег и еще один случившийся в это же время кавалерийский рейд Ван Дорна расстроил его планы по захвату Виксберга. В середине декабря Форрест отправился на запад из Центрального Теннесси всего с 2000 человек. Принимая в свой отряд местных партизан, он разгромил или перехитрил несколько союзных гарнизонов и кавалерийских частей, уничтожил 50 миль железнодорожных путей и телеграфных проводов, захватил или вывел из строя огромное количество снаряжения и оставил позади себя 2000 убитых и раненых. Мятежники потеряли всего 500 человек, причем эти потери были с легкостью возмещены за счет добровольцев, которых привлекли подвиги отряда Форреста и его лидерские качества. Пока Форрест совершал свой рейд, Эрл Ван Дорн во главе другого отряда в 3500 кавалеристов выступил из Гренады на север, обогнул порядки Гранта и 20 декабря разрушил слабо охранявшуюся базу в Холли-Спринге. Кроме того, Ван Дорн взорвал несколько участков железной дороги и вернулся в расположение конфедератов, прежде чем всадники северян сумели его догнать.

Опасаясь идти вглубь вражеской территории без надежного снабжения, Грант свернул наступление на Виксберг. Отступая назад в Теннесси, люди и лошади перешли на подножный корм. Грант был «изумлен изобилием припасов, которые они находили здесь»: «Выясняется, что мы могли бы целых два месяца кормиться от щедрот этих земель… Что ж, это стало для меня уроком»[1042]. Этот урок пойдет Гранту и Шерману в будущем впрок, а пока отход Гранта поставил Шермана в трудное положение. Корпуса Шермана и Макклернанда вышли к реке Язу в нескольких милях к северу от Виксберга для штурма оборонительных редутов южан, контролировавших рукав Чикасо. Этот переплетение заболоченных и судоходных русел было единственной дорогой к сухой земле, к плацдарму, с которого можно было организовать атаку наземных укреплений Виксберга с севера. План Шермана базировался на предположении, что одновременное наступление Гранта отвлечет основные силы Пембертона, однако испорченный телеграф не позволил Гранту сообщить Шерману о своем отступлении. 29 декабря Шерману удалось провести две трети своей 32-тысячной армии по узким гатям, чтобы атаковать укрепленные откосы. 14 тысяч защитников позиций валили нападавших как кегли. Потеряв 1800 человек (против 200 у конфедератов) Шерман решил не упорствовать. Потрепанные и насквозь промокшие «синие мундиры» отошли к Миссисипи в десяти милях выше Виксберга. Новости об этом отступлении были встречены на Севере угрюмым молчанием.

Впрочем, пришедшие вскоре из Теннесси новости несколько успокоили Линкольна. Приняв Камберлендскую армию Союза в конце октября, Уильям Роузкранс сумел наладить ее снабжение и подготовить к наступлению. Роузкранс был поистине парадоксальной личностью: обладая носорожьим бесстрашием, он не слишком охотно вступал в бой; неспешный и основательный в подготовке, он начинал марш с места в карьер; компанейский любитель выпить, он был в то же время ревностным католиком, любившим вести богословские споры со штабными офицерами. Роузкранс получил свой пост, потому что Бьюэлл был слишком осторожным; Линкольн предлагал «Старому Роузи», если он хочет этот пост сохранить, наступать на мятежников в Мерфрисборо. После досадных проволочек на другой день после Рождества 42-тысячная армия Роузкранса наконец выдвинулась из Нашвилла для решающего поединка с Теннессийской армией Брэгга.

У последнего было на 8000 пехотинцев меньше, чем у Роузкранса, но кавалерия мятежников уравнивала силы. Пока кавалеристы Форреста и Моргана действовали глубоко в тылу северян, всадники, оставшиеся в распоряжении Брэгга под командованием 26-летнего Джозефа Уилера, замедляли наступление северной пехоты молниеносными налетами. 29 декабря Уилер обошел арьергард северян, разгромил обоз и захватил часть боевых запасов. Но янки были непреклонны. 30 декабря они развернули боевые порядки в двух милях к северо-западу от Мерфрисборо, где встретились с дивизиями Брэгга, расположившимися на обоих берегах Стоунз-Ривер. Оба командующих вынашивали на следующий день схожие планы: обойти правый фланг врага, выйти ему в тыл и отсечь от баз снабжения. После того как обе армии устроились на ночлег в нескольких сотнях ярдов друг от друга, их оркестры начали музыкальную дуэль в качестве прелюдии к настоящей битве: северяне грянули «Янки Дудл» и «Салют Колумбии», на что в ответ им раздались «Дикси» и «Бонни Блю». Наконец один из оркестров заиграл сентиментальную «Дом, милый дом», другие подхватили мотив, и вскоре тысячи федералов и мятежников, которым завтра суждено было убивать друг друга, вместе распевали знакомые слова.

На заре 31 декабря «серые мундиры» нанесли удар первыми, застав «синих» за завтраком, как уже дважды бывало под Донелсоном и Шайло. На этот раз их успех был даже более весом, так как 13-тысячная группировка, сосредоточенная на левом фланге, «бросилась на янки, словно стая дятлов в бурю», как образно описывал события рядовой из Теннесси[1043]. За несколько часов ожесточенной битвы южане отодвинули правый фланг противника на три мили, но были остановлены, немного не дойдя до дорог (железной и обычной) в тылу позиций северян. Роузкранс прекратил свою атаку на правый фланг конфедератов и стал спешно перебрасывать резервы на левый, которому грозило уничтожение. «Старый Роузи» выглядел настоящим носорогом в эти трудные минуты: он стремительно перемещался от одной группы дивизий к другой, а мундир его был перепачкан кровью штабного офицера, обезглавленного артиллерийским снарядом в тот момент, когда он скакал рядом с Роузкрансом.

От полной катастрофы угром федералов спасло ожесточенное сопротивление дивизии Филипа Шеридана, который раскусил замысел Брэгга и поставил свою дивизию под ружье уже к четырем часам утра. Когда мятежники, смяв две другие дивизии, набросились на нее, солдаты Шеридана встретили их во всеоружии. Им удалось сначала замедлить, а потом заблокировать атаку неприятеля ценой колоссальных потерь с обеих сторон: погибли все три командира бригады дивизии Шеридана, а более трети личного состава были убиты или ранены. К полудню строй союзных сил по форме напоминал складной нож, шарнир которого находился в небольшой роще, росшей вдоль железной дороги и магистрали и известной под названием Круглый лес. Считая эту позицию ключевой в обороне северян, Брэгг приказал дивизии под командованием Джона Брекинриджа (вице-президента администрации Бьюкенена и кандидата в президенты от южных демократов в 1860 году) начать атаку, в которой на кон было поставлены жизни солдат. Янки стойко держались посреди смертоносного огня, столь оглушающего, что многие солдаты заткнули себе уши хлопком, собранным на соседнем поле.

Вечер последнего дня старого года огласили уже не звуки музыки, а крики раненых, призывавших на помощь. Брэгг, убежденный в том, что одержал блестящую победу, информировал об этом Ричмонд, где новость вызвала «взрыв восторга». В отчете Брэгга содержалась и фраза о том, что враг «отступает»[1044], но здесь он выдал желаемое за действительное. Ночью Роузкранс провел с дивизионными командирами военный совет и решил держаться во что бы то ни стало. Стычки, проходившие весь следующий день, унесли еще больше жизней, но центральным событием стал захват холма к востоку от Стоунз-Ривер дивизией северян. 2 января Брэгг приказал Брекинриджу отбить холм. Тот протестовал, считая, что атака будет сопряжена с огромными потерями, так как артиллерия Союза, расположенная на возвышенности вдоль реки, могла вести продольный огонь по наступающим. Брэгг настаивал, и солдаты Брекинриджа, издав боевой клич, обратили федералов в бегство, после чего, как и ожидалось, в дело вступили 58 орудий союзной артиллерии, при помощи которых пехота отбросила наступавших на исходные позиции. В течение часа южане потеряли 1500 человек; эта авантюра привела к росту напряжения между Брэггом и его генералами.

Удивленный нежеланием Роузкранса отступать, Брэгг, казалось, не знал, что предпринять. Впрочем, он мало что мог сделать, ибо потерял больше трети своих бойцов убитыми, ранеными или взятыми в плен. Янки потеряли 31 % своих сил, и это превратило Стоунз-Ривер в самую кровопролитную (по доле потерь) битву войны. Проснувшись утром 3 января и увидев, что противник не только никуда не ушел, а еще и получил подкрепление из Нашвилла, Брэгг понял, что сражение окончено. Ночью мятежники отошли на новые позиции за реку Дак в 25 милях к югу. Во второй раз за три месяца Теннессийская армия сыграла отбой после того, как ее командующий уже объявил о победе.

Исход битвы при Стоунз-Ривер вызвал на Севере осторожный оптимизм и охладил критику в адрес военной политики администрации со стороны «медянок». «Да благословит Господь вас и всех, кто рядом с вами», — телеграфировал Роузкрансу Линкольн. Он же позже писал: «Пока я в состоянии что-либо помнить, я никогда не забуду, что вы добыли для нас такую тяжелую победу, ибо если бы бой был проигран, страна вряд ли смогла бы пережить поражение»[1045]. Однако Камберлендская армия была настолько выведена из строя такой «победой», что Роузкранс несколько месяцев не мог возобновить наступление.

Если после Стоунз-Ривер в Вашингтоне вздохнули с облегчением, то в Теннессийской армии разлад достиг апогея. Все корпусные и дивизионные командиры утратили доверие к Брэггу. Заслуженные генералы Уильям Харди и Леонидас Полк обратились к Дэвису с просьбой назначить командующим армией Джонстона. Командир одной из дивизий Бенджамин Франклин Читэм поклялся, что больше никогда не будет служить под началом Брэгга, а Брекинридж хотел вызвать его на дуэль. Брэгг не стал отмалчиваться, отдав под трибунал за неподчинение приказу одного дивизионного командира, обвинив другого (Читэма) в пьянстве на поле боя и указав Брекинриджу на его несостоятельность как командира. Эта междоусобица грозила нанести армии больший урон, чем ей причинили янки. Павший духом Брэгг признался своему другу: «[Возможно,] будет лучше, если президент назначит кого-нибудь на мое место» — и действительно написал об этом Дэвису[1046].

Дэвис попытался переложить бремя решения на Джонстона, попросив того вникнуть в ситуацию и посоветовать пути выхода из нее. Джонстон ответил, что, хотя многие офицеры и настроены к Брэггу враждебно, солдаты находятся в хорошем состоянии и их боевой дух высок. Такая неоднозначность побудила его высказаться за то, чтобы оставить Брэгга на своем посту. Очевидно, Дэвис хотел, чтобы Джонстон сам принял командование Теннессийской армией, но последний (как явствует из его писем друзьям) хотел ни много ни мало вернуться к своей прежней должности командующего Северовиргинской армией! Если правительство так хочет сместить Брэгга, говорил он, то пусть они пошлют в Теннесси Лонгстрита, а если в Ричмонде полагают, что инспекторский пост начальника Западного округа столь важен, то пусть они назначат на него Ли, а его, Джонстона, переведут обратно в Виргинию. В марте военное министерство практически уже назначило Джонстона командующим Теннессийской армией, но тот возражал, говоря о том, что сместить Брэгга во время серьезной болезни его жены будет слишком жестоко. Вскоре заболел и сам Джонстон, а Брэгг остался на своем посту и продолжал вести холодную войну со своими ближайшими подчиненными[1047].

Подобные разногласия возникли и в Потомакской армии, однако Линкольн справился с ними более умело и решительно, чем Дэвис. После Фредериксберга деморализация армии достигла масштабов эпидемии. Четыре генерала из 6-го корпуса Уильяма Франклина обратились напрямую к Линкольну с жалобами на командование Бернсайда. Соратники Макклеллана заявляли, что «Макклеллана необходимо вернуть и предоставить ему неограниченные полномочия»[1048]. Джо Хукер плел интриги, также пытаясь получить командование армией. Кроме того, он заявил одному репортеру, что, по его мнению, стране нужен диктатор. Среди рядовых наблюдалось массовое бегство — только в январе каждый день дезертировало не менее ста человек. Солдаты заболевали тысячами по вине низкой дисциплины в полковых лагерях и коррупции на продовольственных складах, что приводило к антисанитарии и недоеданию. Поняв, что утратил доверие армии, Бернсайд подал в отставку, предложив Линкольну заодно уволить Стэнтона, Хэллека и нескольких недовольных генералов.

Недовольство в Потомакской армии достигло пика после бесславного «Марша по грязи». Необыкновенно сухая для января погода побудила Бернсайда запланировать переход реки Раппаханнок вброд в нескольких милях к северу от Фредериксберга. В случае успеха федералы выходили Ли во фланг и «выкуривали» южан из их траншей на открытую местность. Некоторые из подчиненных Бернсайда открыто критиковали этот план. Как указывал один артиллерийский полковник, Франклин «говорил об этом так много и громко, что полностью деморализовал свой корпус»[1049]. Против Бернсайда, казалось, были даже небеса: стоило генералу 20 января начать движение, как хлынули проливные дожди и все дороги Виргинии превратились в болота. Артиллерийские лафеты увязали по ось, люди проваливались по колено, а мулы — по уши. Пикеты конфедератов потешались над противником, выставляя дорожные указатели: «Дорога на Ричмонд». 22 января Бернсайд прекратил свою авантюру.

Одновременно подавленный и взбешенный командующий поспешил в Вашингтон и заявил президенту, чтобы он отправил в отставку либо Хукера, Франклина и с полдюжины других генералов, либо его самого. Линкольн решил отстранить Бернсайда (возможно, к облегчению последнего), но также перевел и некоторых других недовольных на незначительные должности. К изумлению Бернсайда, президент назначил его преемником как раз Хукера. «Боевой Джо» вряд ли являлся образцовым командиром. Он не только строил козни против Бернсайда, но и его моральный облик был далек от безупречного. Штаб-квартира Хукера, как насмешливо писал Чарльз Фрэнсис Адамс, была «местом, куда бы не хотел попасть ни один уважающий себя мужчина и который не могла посетить ни одна приличная женщина. Это было нечто среднее между баром и борделем»[1050].

Однако Хукеру удалось снискать популярность среди простых солдат. Он немедленно начал увольнять проворовавшихся интендантов, улучшил питание, привел в порядок лагеря и госпитали, стал предоставлять увольнительные и заставил солдат гордиться принадлежностью к своим частям, введя особые эмблемы для каждого корпуса. Хукер реорганизовал кавалерию, выделив ее в особый корпус по образцу конфедератов — эта реформа назрела уже давно. Таким образом, боевой дух армии заметно укрепился. Заболеваемость пошла на спад, дезертирство прекратилось, а объявленная амнистия вернула многих обратно в армию. «При Хукере мы начали жить», — писал один солдат. А офицер, относившийся к Хукеру без симпатии, признал: «Я никогда еще не видел человека, которому бы за столь короткий срок удалось привести полностью разложившуюся армию в отличное боеспособное состояние»[1051].

При назначении Хукера Линкольн вручил ему письмо, которое генерал позже назвал своего рода наставлением мудрого отца сыну. Президент писал Хукеру: «[Вы должны знать,] что существуют вещи, из-за которых я не вполне доволен вами… [Интригуя против Бернсайда,] вы пошли на поводу у вашего честолюбия… и нанесли огромный вред стране и вашему весьма заслуженному и достойному собрату-офицеру. Также я слышал и склонен этому верить, будто вы говорили, что армии и государству нужен Диктатор. Разумеется, не ради этого, а несмотря на это я вручил вам командование армией. Только те генералы, которые одерживают победы, могут рассуждать о диктатуре. Таких побед я и требую от вас, а о диктатуре думать буду я»[1052]. Через два месяца после назначения Хукера Линкольн приехал в расположение Потомакской армии на Раппаханнок. Президент был удовлетворен увиденным и согласился с гордыми словами Хукера о том, что это «лучшая армия в мире», хотя и не разделял самонадеянности генерала. Вопрос не в том, рассуждал Хукер, возьмем ли мы Ричмонд, а в том, когда это произойдет. В ответ на это Линкольн остроумно заметил: «Из всех живых созданий самое умное — курица. Она кудахчет лишь тогда, когда снесет яйцо»[1053].

Пока в Виргинии обе армии отсиживались на зимних квартирах, а в Теннесси — зализывали раны после Стоунз-Ривер, главные действия (хотя и почти не сопровождавшиеся боями) развернулись около Виксберга. После провала первой кампании по захвату этой речной цитадели Грант отправился вниз по Миссисипи к Миликенз-Бенд, чтобы лично возглавить новую комбинированную операцию сухопутных сил и флота. Погода чинила даже большие препятствия этому предприятию, чем мятежники: хотя союзные войска и контролировали реки и болотистые земли к северу и западу от Виксберга, бесконечные зимние дожди сделали практически невозможным передвижение войск, к тому же многие солдаты из 45-тысячной армии Гранта гибли от смертельных болезней. Какие-то операции были возможны лишь на сухой местности к востоку от города. Задачей Гранта было вывести свою армию на этот участок с достаточным для ведения полноценной кампании количеством артиллерии и припасов. Заручившись поддержкой канонерок под командованием Дэвида Диксона Портера, Грант рассчитывал по максимуму использовать поднявшийся в реках уровень воды. В течение зимы он предпринял целых четыре попытки обойти Виксберг по реке и переправить войска на восточный ее берег выше или ниже города.

Сначала была попытка окончания строительства обводного канала, который солдаты и беглые рабы начали копать прошлым летом. Эту задачу весьма энергично, но безуспешно пытался выполнить корпус Шермана. Река отказалась сотрудничать в этом проекте, который проходил бы вне досягаемости пушек Виксберга, но даже если бы воды Миссисипи оказались благосклонны к северянам, мятежники могли бы просто передислоцировать свои артиллерийские батареи. Хотя рытье канала продолжалось вплоть до февральского паводка, подвергшего опасности жизнь людей Шермана, Грант возлагал больше надежд на вторую попытку, известную как «дорога Провиденс-Лейк». Эту дорогу должны были осилить солдаты корпуса Джеймса Макферсона, бывшего главного инженера армии Гранта и второго (после Шермана) его самого ценного боевого командира[1054]. Это был извилистый путь от пойменного озера в пятидесяти милях выше Виксберга по многочисленным болотам и рукавам рек Луизианы к Миссисипи, но уже на 400 морских миль ниже по течению. Сыновья фермеров со Среднего Запада, вступившие в армию, чтобы сражаться с мятежниками, вместо этого месили ногами тонны грязи и пилили деревья на глубине восьми футов под водой, чтобы очистить канал для прохода канонерок и транспортных судов. Однако затраченных колоссальных усилий не хватило для успешного завершения мероприятия: создавалось впечатление, что работа не закончится до второго пришествия.

Более многообещающими (по крайней мере, так казалось поначалу) выглядели два водных маршрута через заросшую дельту реки Язу к северу от Виксберга. Если бы канонеркам и транспортам удалось доставить армию по этому лабиринту на сухую местность к северу от укрепленных склонов, люди Гранта смогли бы наконец поработать солдатами, а не землекопами. Несколько канонерок и часть корпуса Макклернанда направились к Хелене в 400 милях к северу от Виксберга, где соорудили пристань. Однако вскоре флот попал в западню. Нависающие над водой ветви кипарисов и тополей повредили трубы, спасательные шлюпки и такелаж. Бревна, принесенные приливом, врезались в лодки, когда те двигались по каналам, едва превышавшим их ширину. Конфедераты также рубили деревья прямо перед лодками. Вскоре начальник речной экспедиции оказался на пороге нервного срыва. Когда его флотилия попала под огонь наспех сооруженного форта южан близ Гринвуда (Миссисипи), он совсем пал духом, как и все его спутники.

Между тем другая флотилия под командованием самого Портера, на которой разместилась одна из дивизий Шермана, прокладывала путь через лабиринт из рукавов и притоков длиной 200 миль к северу от Виксберга. Этим лодкам также мешали ветви деревьев, бревна, коряги и дровосеки мятежников. Змеи, еноты и дикие кошки падали прямо с деревьев, и матросы вынуждены были буквально сметать их за борт. Увязшие в лапах джунглей 20 марта канонерки Портера попали в тяжелое положение, когда пехота конфедератов собиралась захватить их в плен в полном составе. Портер проглотил свою гордость и обратился за помощью к армии, отправив к Шерману, находившемуся в нескольких милях позади с транспортами, беглого раба с запиской: «Дорогой Шерман, ради Бога, поспешите. Я даже не подозревал, насколько беспомощным может быть броненосец, маневрируя между деревьями без поддержки армии»[1055].

Шерман высадил своих людей на берег, заставив их двигаться по пояс в трясине и отбросить мятежников. Колесно-паровые монстры Портера бесславно убрались из удушающего желоба каналов, положив тем самым конец очередной попытке взятия Виксберга.

Армия Гранта месила грязь добрых два месяца. Многие солдаты выползали из трясины больными, подхватив пневмонию, брюшной тиф, дизентерию и десяток других болезней, а Виксберг стоял как ни в чем не бывало. Издатели республиканских газет мало-помалу присоединялись к своим коллегам-демократам, называвшим Гранта бездарным неудачником и пьяницей. «Грант не может придумать, как ему взять Виксберг», — писал генерал Кэдуолладер Уошберн своему брату Илайху, главному покровителю Гранта в Конгрессе. «Он понапрасну тратит время и силы. Необходимо сказать правду, какой бы горькой она ни была. Нельзя пошить шелковый кошелек из свиного уха». Хотя Линкольну поступало много подобных жалоб, он отказался выдать Гранта на растерзание. «Судя по всему, у Гранта больше не осталось друзей, кроме меня… — сказал президент. — Мне нужны… генералы, способные одерживать победы в битвах. Грант доказал это, и я намерен оказывать ему поддержку»[1056].

Главной темой жалоб на Гранта была его склонность к спиртному. Согласно одному свидетельству, Линкольн реагировал на такие жалобы с юмором, говоря делегации конгрессменов, что он хотел бы узнать любимый сорт виски Гранта, чтобы посылать его другим генералам[1057]. В этой истории сложно отделить правду от вымысла. Многие «свидетельства» о пьянстве Гранта во время войны фальшивы, а другие в лучшем случае сомнительны. Головокружительная карьера Гранта стала предметом зависти многих современников, которые сочиняли очернявшие его сплетни. Страдавший мигренями, вызванными напряжением и недосыпанием, Грант иногда вел себя не совсем адекватно, что давало тем, кто находился с ним рядом, повод подозревать опьянение. Не все, конечно, было придумано. Вполне возможно, что он был алкоголиком с медицинской точки зрения, запойным пьяницей. В течение нескольких месяцев он мог обходиться вообще без спиртного, но стоило ему выпить, как остановиться уже было трудно. Самую большую поддержку Гранту оказывали жена и начальник штаба Джон Роулинс. С их помощью Грант держался практически всю войну. Если он и напивался (в чем сомневаются историки), то никогда в ущерб военным действиям. Если сегодня алкоголизм считается болезнью, то во времена Гранта он слыл проявлением слабоволия. Грант и сам считал так, и испытывал стыд и чувство вины за свою «слабость». Согласно одному предположению, возможно, именно его тяга к спиртному и сделала его лучшим генералом. Его стремление к самодисциплине позволяло ему дисциплинировать и понимать других; память о довоенных невзгодах воспитала в нем сдержанность, которой так недоставало иным генералам с не самой блестящей репутацией. Кроме того, Гранту было нечего терять, и он мог действовать с большей смелостью и решительностью, чем другие командиры, опасавшиеся возможных неудач[1058].

Несмотря на свое доверие к Гранту, Линкольн в марте 1863 года позволил военному министру Стэнтону послать специального уполномоченного для расследования положения в Теннессийской армии. Уполномоченным этим был Чарльз Дейна, бывший главный редактор New York Tribune, а ныне помощник военного министра. Официально Дейна прибыл на Миссисипи для исправления положения с денежными выплатами, но Грант был осведомлен о его настоящей миссии. Вместо того чтобы оказать Дейне холодный прием (как советовали в его окружении), Грант встретил его весьма радушно. Это было мудро. Дейна отнесся к генералу благосклонно и начал отсылать в Вашингтон одобрительные отчеты. «[Грант оказался] самым скромным, бескорыстным и честным человеком, которого я когда-либо видел, к тому же абсолютно невозмутимым, — резюмировал позже Дейна свои впечатления. — Он не строит из себя великого деятеля, но обладает нравственным величием; он не оригинал и не блестящ, но искренен, склонен размышлять, к тому же он одаренный генерал, чью отвагу ничто не может смутить»[1059].

Простые солдаты разделяли мнение Дейны. Они ценили в Гранте отсутствие «лишней рисовки», его стремление носить обычный мундир «без шарфа, шпаги и всяческих украшений, за исключением погон с двумя звездами». Один рядовой заметил, что солдаты больше «склонны видеть в нем дружелюбного товарища, нежели властного командира». Вместо того чтобы приветствовать его, когда он проезжал мимо, они «здоровались с ним, как со своим соседом: „Доброе утро, генерал!“, „Прекрасная погода, генерал!“, и подобные обращения он слышал повсюду… Это не было ни абсурдом, ни панибратством; Грант — простой слуга республики, перед которым здесь и сейчас стоит всего одна задача: переправить войска через реку в кратчайшие сроки»[1060].

Вскоре Гранту удастся переправить их через реку, и результат будет впечатляющим. Однако в конце марта 1863 года общественное мнение на Севере как на Миссисипи, так и в Виргинии видело только неудачи последних четырех месяцев. «Эта зима сравнима с той самой зимой в Вэлли-Фордж»[1061], — писал один офицер из Висконсина. В таком замечании, по крайней мере, можно было услышать надежду на лучшее, однако многие другие янки бросили даже надеяться. Капитан Оливер Уэнделл Холмс-младший, оправившись от полученной при Энтитеме раны, писал в подавленном настроении: «Армия устала от тяжелого и жестокого эксперимента… Я уже могу сказать, что Юг получил свою независимость». А неизменно лояльный Джозеф Медилл, редактор Chicago Tribune, был уверен, что «в 1863 году обязательно будет заключено перемирие. Нынешняя государственная машина не в состоянии противостоять мятежникам»[1062]. В обстановке кризиса доверия на авансцену опять вышли «медянки» со своей программой мира без победы.