Боевой клич свободы. Гражданская война 1861-1865

24. «Если это займет все лето…»

«Все по-прежнему зависит от успеха нашего оружия», — говорил Линкольн в конце войны[1262]. Это утверждение было как никогда справедливым в 1864 году, когда «все» включало в себя и отмену рабства, и судьбу Союза, и переизбрание самого Линкольна.

Весной 1864 года успехи союзных армий казались несомненными. Конгресс возродил звание генерал-лейтенанта (последним его носил Джордж Вашингтон), и Линкольн тут же присвоил его Гранту, попутно сделав его и главнокомандующим. Генри Хэллек занял пост начальника генерального штаба. Грант назвал своим преемником на посту командующего западными армиями Шермана и прибыл на восток, обосновавшись в расположении Потомакской армии. Хотя Мид остался во главе этой армии, подчиняясь лишь стратегическим приказам Гранта, на восток также прибыл и Фил Шеридан, приняв командование кавалерией. Конфедерация, получив в противники трех лучших генералов противника — Гранта, Шермана и Шеридана, казалось, могла уже и не оправиться.

После всех неудач второй половины 1863 года армия мятежников пострадала еще и от суровой зимы и нехватки продовольствия. Людские резервы Юга также были почти исчерпаны. Конгресс Конфедерации отменил привилегию замены (превратив тех, кто уже воспользовался ею, в потенциальных призывников) и потребовал от солдат-«трехгодичников», чей срок службы подходил к концу, остаться в армии. Также Конгресс расширил возрастные границы призывников: с 17 до 50 лет. Несмотря на все усилия, к тому моменту, когда весеннее солнце начало сушить дороги из красной глины в Виргинии и Джорджии, армия южан уступала неприятелю по численности более чем вдвое.

Но карающий меч федералов был не таким уж острым, а щит конфедератов — не таким уж хрупким. Парадоксально, но успехи северян становились причиной их военной слабости. Одна за другой федеральные дивизии превращались в оккупационные силы, вынужденные охранять порядок на 100 000 квадратных милях занятой территории. Другие войска занимались тем же в пограничных рабовладельческих штатах. Также армия вторжения должна была выделять значительные соединения для охраны своих коммуникаций от кавалерийских и партизанских набегов. Например, во время наступления Шермана на Атланту число людей, охранявших железнодорожные коммуникации на протяжении 450 миль до Луисвилла, почти равнялось числу солдат, принимавших участие в боевых действиях.

Такие «изъятия» из действующей армии, разумеется, были на руку южанам. Несмотря на поражение под Геттисбергом и последовавшие испытания, боевой дух Северовиргинской армии оставался довольно высоким. Многие из этих исхудавших, но закаленных в боях ветеранов завербовались в армию на новый срок даже до указа Конгресса от 17 февраля. Они превратились в братство, сражающееся из гордости за самих себя, за своих товарищей и за обожаемого «мистера Роберта». Многие из них разделяли настроения самого Ли, выраженные им накануне кампании 1864 года: «Если мы победим, то можем надеяться на все, что угодно. Если потерпим поражение, жить нам будет незачем»[1263]. Джозеф Джонстон был неспособен привить своей унаследованной от Брэкстона Брэгга армии такой же боевой дух, но к маю 1864 года, но делал в этом отношении все, что мог. Во всяком случае, нынешнее состояние его армии вряд ли могли представить себе те, кто был свидетелем панического бегства южан с Мишенери-Ридж.

Большинство конфедератов были заслуженными ветеранами. Ветераны Севера должны были в 1864 году отправиться по домам после окончания трехлетнего срока службы. Если бы такое произошло, южане получили бы шанс превратить свое поражение в победу. Союзные конгрессмены не стали следовать примеру своих южных коллег и требовать от ветеранов продолжения службы. Не покушаясь на трехлетний контракт, Вашингтон предпочел действовать силой убеждения и стимулирования. Оставшиеся на передовой ветераны получали особый шеврон на рукав, 30-дневный отпуск, 400 долларов премии плюс надбавки от властей штата и округа, а также славословия политиков в тылу. Если в полку на сверхсрочную службу оставалось три четверти его состава, полк не переименовывался, сохраняя, таким образом, свою боевую славу. Это предложение послужило причиной весьма действенного давления на тех, кто не хотел воевать дальше, со стороны однополчан. «Они обращаются с людьми так же, — писал измученный ветеран из Массачусетса, — как с индюками на учебных стрельбах — палят по ним почем зря весь день, а если не могут попасть, то разыгрывают вечером в лотерею. Так же и с нами: если они не смогли прикончить вас за три года, то предлагают вам задержаться еще на три… Но все же я останусь»[1264].

В армии остались около 136 тысяч ветеранов, а примерно 100 тысяч решили вернуться домой. Вторая группа в последние дни своего пребывания на фронте, разумеется, избегала всяческого риска, уменьшая таким образом мощь армии и подводя своих товарищей во время решающих битв лета 1864 года. Чтобы заменить убитых, раненых и демобилизовавшихся солдат, под ружье были поставлены призывники, «замены» и все получатели премий. Главным образом они были направлены в Потомакскую армию, пострадавшую больше других (лишь 50 % ее ветеранов выразили желание продолжить службу). Старослужащие офицеры и рядовые относились к большей части новобранцев с презрением. «Испорченные, порочные, совершенно безнадежные люди. Армия еще не видывала такого позора», — с отвращением писал один ветеран из Нью-Хэмпшира. Солдат из Коннектикута описывал полковых новобранцев как «охотников за премиями, воров и головорезов»; офицер из Массачусетса сообщал, что 40 из 186 «лиц, призванных на замену, охотников за премиями… воров и скандалистов», приписанных к его полку, исчезли в первый же вечер после прибытия. Впрочем, он считал их побег благом, как и офицер из Пенсильвании, писавший, что «игроки, мошенники, карманники и жулики всех мастей», присланные в его подразделение, «останься они в полку, совершенно опозорили бы его… но, хвала Провидению… они дезертировали целыми десятками, пока почти все и не сбежали»[1265]. Таким образом, большая часть преимущества северян в живой силе в 1864 году улетучилась. «Солдаты, набираемые таким путем, в массе своей становятся дезертирами, — жаловался в сентябре Грант. — Из пяти таких вот новобранцев пригодным к службе оказывается только один»[1266].

Лидерам южан удалось заметить эту тенденцию в лагере врага. Они надеялись использовать ее, повлияв на исход президентских выборов на Севере. Прусский военный теоретик Карл фон Клаузевиц определял войну как достижение политических целей другими методами, и стратегия Конфедерации в 1864 году полностью соответствовала этому определению. Если бы южанам удалось продержаться до выборов, усталость от войны могла побудить избирателей на Севере голосовать за «мирного» демократа, который вступил бы в переговоры о признании Конфедерации. Будет ли Линкольн «переизбран или нет, зависит от… сражений 1864 года, — предсказывала газета из Джорджии. — Если вашингтонский тиран падет, вместе с ним закончится и его отвратительная политика». Уже знакомый нам чиновник военного министерства из Ричмонда верил: «Если мы сможем просто выжить [до выборов на Севере,] дав демократам шанс провести своего кандидата… то нас, возможно, ждет мир»[1267]. Сознавая «важность этой [военной] кампании для мистера Линкольна», Ли намеревался «оказывать мужественное сопротивление», чтобы подорвать могущество северных «ястребов». «Если нам удастся сорвать планы врага на раннем этапе и отбросить его назад, — рассуждал Лонгстрит, — то он не сможет восстановить свои позиции и боевой дух до президентских выборов, а после этого мы уже будем иметь дело с новым президентом»[1268].

Грант был отлично осведомлен о надеждах южан, но собирался разгромить противника и закончить войну еще до ноября. Янки из восточных штатов, желавшие постичь секрет успехов этого генерала с запада, полагали, что все дело в его скромном, но решительном поведении. Этот «невысокий, сутулый человек» со «слегка уставшим взглядом», как отзывался о нем впервые увидевший его наблюдатель в Вашингтоне, имел тем не менее «ясные голубые глаза» и «выражение лица такое, что как будто готовился пробить лбом каменную стену». Даже некий многое повидавший житель Нью-Йорка, бывший свидетелем того, как с полдюжины союзных генералов погубили свою репутацию, «не зная, как пройти через Виргинию к Ричмонду», был уверен, что «Грант притягивает удачу»[1269].

Грант обращал свое внимание не только на Виргинии. Будучи убежден, что раньше различные федеральные армии действовали несогласованно, разрозненно, он разработал план координированного наступления на нескольких фронтах, чтобы ни одна конфедеративная армия не могла усилить другую. Грант инструктировал Мида: «Вашей главной целью будет армия Ли. Куда бы Ли ни пошел, вы всегда должны следовать за ним». Шерман получил приказ «выступить против армии Джонстона, разбить ее и углубиться во вражескую территорию так далеко, как это возможно, попутно нанося ущерб ее военным ресурсам»[1270]. Эти две крупнейшие союзные армии и так имели почти двукратное превосходство над противостоявшими им силами, но Грант приказал еще больше усилить их. На малозначимых направлениях действовали три армии под командованием «генералов от политики», чье влияние не позволяло даже Гранту избавиться от них: армия Бенджамина Батлера на реке Джемс на Полуострове; разрозненные соединения Франца Зигеля в Западной Виргинии и долине Шенандоа; армия Натаниэла Бэнкса в Луизиане. Грант приказал последнему захватить Мобил, после чего повернуть на Север и не дать мятежникам в Алабаме усилить армию Джонстона. В то же самое время Батлер должен был продвинуться вверх по Джемсу, перерезать железную дорогу между Питерсбергом и Ричмондом и создать угрозу столице Конфедерации с юга, пока Зигель выдавливал защитников долины Шенандоа и перерезал коммуникации Ли в этом районе. Линкольн был в восторге от стратегического гения Гранта. Прибегнув к своим любимым просторечным выражениям, он так охарактеризовал вспомогательную роль Бэнкса, Батлера и Зигеля: «Шкуру не снимут, так хоть тушу придержат»[1271].

Но те, кто держал тушу, делали свою работу плохо. Первым потерпел неудачу Бэнкс. За это, впрочем, должна нести ответственность и администрация, так как Бэнкс, выполняя ее пожелание, повернул к реке Ред-Ривер в Луизиане, чтобы захватить груз хлопка и упрочить контроль Союза над штатом. Только после выполнения этой задачи он повернул на восток к Мобилу. Итогом стало то, что Бэнксу не удалось ни то ни другое (кроме экспроприации небольшого количества хлопка), к тому же его поход ознаменовался беспричинным уничтожением имущества гражданского населения, что вряд ли расположило жителей Луизианы к северянам.

Отомстил Бэнксу Ричард Тейлор (сын Закари Тейлора), еще в 1862 году постигавший боевую науку под руководством «Каменной Стены» Джексона в качестве командира бригады. Во главе 15-тысячной армии Тейлор готовился защищать то, что осталось от штата Луизиана, где он некогда процветал как плантатор. В Виргинии Бэнкс был буквально унижен Джексоном; в тысяче миль оттуда его постигла та же судьба от рук протеже «Каменной Стены». 8 апреля Тейлор нанес удар по авангарду Бэнкса близ Сэбин-Кроссроудс, в 35 милях к югу от цели федералов — Шривпорта. Отбросив запаниковавших янки назад, Тейлор не успокоился и атаковал их и на следующий день при Плезант-Хилле. На сей раз «синие мундиры» выдержали, вынудив мятежников в свою очередь отойти, понеся тяжелые потери.

Несмотря на этот успех, Бэнкс пал духом из-за неприбытия двигавшихся к нему на юг от Литтл-Рока федеральных соединений (их отвлекли партизаны и кавалерийские рейды), а также из-за необычно обмелевшей Ред-Ривер, угрожавшей заблокировать и без того потрепанные союзные канонерки выше порогов реки у Александрии. В этой ситуации Бэнкс предпочел отступить. Катастрофу канонерок предотвратила смекалка одного полковника из Висконсина, который, вспомнив свой опыт лесоруба, соорудил несколько дамб, с помощью которых флот прорвался через пороги. Пребывавшая не в лучшем состоянии армия не возвращалась в Южную Луизиану до 26 мая, то есть на месяц позже начала прерванной кампании по взятию Мобила. Как следствие, Джозеф Джонстон успел получить 15 тысяч человек из Алабамы. Более того, 10 тысяч солдат, которых Бэнкс «одолжил» у Шермана для кампании у Ред-Ривер, так никогда и не вернулись обратно в Джорджию. Вместо этого они остались на театре Теннесси — Миссисипи противостоять рейдам Форреста, направленным против железнодорожных коммуникаций Шермана. Бэнкс был заменен на посту командующего округом и вернулся к своим обязанностям военного руководителя процесса реконструкции в Луизиане[1272].

Батлер и Зигель проявили себя нисколько не лучше Бэнкса. У Батлера был реальный шанс повернуть к себе лицом удачу, избегавшую его с начала войны. 5 мая он во главе 30-тысячной группировки, бросившей прибрежные операции в Северной и Южной Каролине, поднялся на пароходах по Джемсу и высадился на полпути между Ричмондом и Питерсбергом. Оба города защищало пятитысячное войско плюс спешно мобилизованные правительственные чиновники, выступившие в роли ополчения. Их командир, не кто иной как Пьер Борегар, переброшенный из Чарлстона в южную часть Виргинии, еще не прибыл к месту событий. Если бы Батлер быстро принял решение перерезать железную дорогу между Питерсбергом и Ричмондом, то мог бы ворваться в столицу, подавив слабое сопротивление. Ли никак не мог воспрепятствовать этому, так как противостоял Потомакской армии в 60 милях к северу. Однако страдавший косоглазием командир северян свой шанс упустил. Вместо того чтобы быстро перейти в наступление, используя превосходство в силах, он продвигался осторожно, а его солдаты смогли уничтожить лишь несколько миль железной дороги, постоянно ввязываясь в стычки с мятежниками. 12 мая, спустя неделю после высадки, Батлер так и не решился наступать на Ричмонд. К тому времени Борегар получил подкрепление из обеих Каролин и уже был готов встретиться с врагом почти на равных. 16 мая конфедераты перешли в наступление близ Дрюри-Блафф, в восьми милях к югу от Ричмонда. Обе стороны понесли жестокие потери, но мятежникам удалось отбросить Батлера на исходные позиции через перешеек между реками Джемс и Аппоматокс. Там южане закрепились и заперли армию Батлера, по едкому замечанию Гранта, «как в накрепко закупоренной бутылке»[1273].

Грант получил известие о «закупорке» Батлера примерно в то же время, когда узнал и о фиаско, постигшем Франца Зигеля в «юдоли скорби» северян — долине Шенандоа. Зигель и его 6,5-тысячный отряд двигались на север, чтобы взять Стонтон, через который армия Ли получала свои скудные припасы. Однако прежде чем Зигель смог взять город, бывший вице-президент США Джон Брекинридж, ныне командир сводного 5-тысячного отряда мятежников, 15 мая атаковал Зигеля у Ньюмаркета и отбросил его назад. Эта незначительная в общем-то битва, с одной стороны, выделяется искусным отступлением Зигеля, а с другой — вдохновенной атакой 247 кадетов Виргинского военного института. Всем им было от 15 до 17 лет, и впоследствии они стали кумирами Юга. Убежденные в том, что Зигель «только отступал, впрочем, он никогда ничем иным и не занимался», Хэллек и Грант уговорили Линкольна отстранить того от командования[1274].

Итак, работу Гранта в Виргинии поддерживать оказалось некому, что затруднило задачу «снять шкуру» с армии Ли. Потомакская и Северовиргинская армии расположились на зимних квартирах в нескольких милях напротив друг друга на противоположных берегах реки Рапидан. С первыми признаками весны Грант решил форсировать реку и обойти правый фланг южан. Он рассчитывал вынудить мятежников принять открытый бой к югу от Глуши, мрачного массива дубового и соснового леса, где годом ранее Ли поймал в ловушку Джо Хукера. Ли решил не препятствовать переправе неприятеля, а атаковать его во фланг, пока северяне будут продираться через Глушь, где их численное превосходство (115 тысяч против 64) было бы не так заметно, как на открытом пространстве.

Итак, 5 мая два корпуса армии Ли напали с запада на три союзных корпуса, двигавшихся к югу от Рапидана. Такое выступление было для Ли несколько преждевременным, так как корпус Лонгстрита только что вернулся из Теннесси и не мог принять участие в первом дне битвы в Глуши. Это дало федералам возможность ввести в бой 70 тысяч человек против 40 тысяч у мятежников. Однако южанам была знакома местность, а численное превосходство янки лишь тормозило их движение в густых, окутанных дымом зарослях. Солдаты едва могли разглядеть врага, целые части блуждали как по джунглям, бреши в построении врага оставались незамеченными, а винтовочные выстрелы и разрывы снарядов подожгли подлесок, что грозило раненым смертью в огне. Ужасная бойня шла с переменным успехом; «синие мундиры» должны были удерживать перекресток двух дорог, чтобы продолжать движение на юг. В конце концов они его удержали и к сумеркам вышли на позицию, позволявшую атаковать правый фланг южан.

Грант приказал наступать на рассвете следующего дня. Ли планировал наступление на том же участке Лонгстрита, чей корпус приближался и должен был достичь поля боя еще ночью. Янки атаковали первыми и едва не достигли блестящего успеха. После того как они оттеснили южан сквозь чащу примерно на милю, они вышли прямо к небольшой пустоши, где находилась ставка Ли. В запале командующий попытался лично возглавить контратаку во главе одной из частей прибывающего корпуса Лонгстрита — техасской бригады. «Возвращайтесь назад, генерал Ли, возвращайтесь!» — кричали техасцы, бросаясь вперед. Когда значительная часть войск Лонгстрита, ускорив шаг, ворвалась на пустошь и остановила продвижение северян, Ли удалось вернуться в тыл.

Инициатива перешла в руки конфедератов. К полудню свежие бригады Лонгстрита отбросили сбитых с толку противников практически к исходному рубежу атаки. Сыграло южанам на руку и знание ими местности. Вдоль левого фланга федералов проходила трасса недостроенной железной дороги, не помеченная ни на одной карте. По обочине трава и подлесок разрослись настолько, что обнаружить выемку можно было только случайно. Один из бригадных командиров Лонгстрита знал про эту просеку и предложил использовать для тайного сосредоточения с целью фланговой атаки противника. На эту операцию Лонгстрит выделил четыре бригады. Незадолго до полудня они выскочили из зарослей и набросились на ошеломленных северян. Но здесь с конфедератами случилась трагедия, подобная той, что произошла в той же самой Глуши год назад всего лишь в трех милях отсюда. Подбадривавшие себя криками южане, нападавшие с фланга, сошлись под прямым углом с другими частями корпуса, атаковавшими с фронта. В этот момент Лонгстрит упал с пулей, застрявшей в его плече. Как и в случае с Джексоном, она была выпущена собственным солдатом. Лонгстрит выжил, но не принимал участие в военных действиях целых пять месяцев.

После ранения Лонгстрита из атаки южан как будто выпустили пар. Ли выправил строй и ближе к вечеру возобновил атаку. Бой проходил около перекрестка дорог, в дыму лесного пожара. Федералы держались, и в сумерках битва прекратилась сама собой, потому что тем, кто остался невредим, нужно было спасать раненых от кремации. На другом фланге генерал Джон Гордон, перспективный командир бригады из Джорджии, обнаружил, что правый фланг Гранта также уязвим. Гордон потратил часы на то, чтобы уговорить командующего корпусом Ричарда Юэлла начать атаку, и, не добившись своего, отправился к Ли и получил разрешение. Это вечернее наступление началось успешно, и войска южан на этом фланге продвинулись на милю; кроме того, удалось взять в плен двух генералов. Ряды северян охватила паника, в ставку Гранта на взмыленной лошади примчался бригадный генерал и заявил главнокомандующему, что битва проиграна, что Ли применил ту же тактику, что и Джексон в этом же лесу годом ранее. Однако Грант не разделял веру в сверхчеловеческие качества Ли, которая буквально парализовала многих федеральных офицеров. «Мне чертовски надоело слушать о том, что собирается сделать Ли, — ответил он бригадиру. — Некоторые из вас постоянно твердят, что он вот-вот сделает двойное сальто и приземлится у нас в тылу и на обоих флангах одновременно. Возвращайтесь к вашей бригаде и подумайте, что можем предпринять мы, и не пытайтесь предугадать план Ли»[1275].

Грант вскоре показал, что он имел в виду. Оба фланга были серьезно потрепаны, а общие потери северян за два дня составили 17 500 человек, что превысило количество потерь у конфедератов по крайней мере на 7000 человек. Предыдущие командующие союзными армиями в Виргинии в таких ситуациях предпочитали отходить за ближайшую реку, и солдаты думали, что сейчас все будет точно так же. Но Грант сообщил Линкольну: «Что бы ни случилось, назад дороги нет»[1276]. 7 мая, пока велась вялая перестрелка, Грант готовил движение для обхода правого фланга южан и захвата деревушки Спотсильвания, находившейся на пересечении дорог в дюжине миль к югу. Если бы этот маневр завершился успешно, союзные войска расположились бы ближе к Ричмонду, чем армия Ли, и вынудили бы ее принять бой или отступить. Весь день обоз и резервная артиллерия федералов отходили в тыл, подтверждая догадки усталых солдат об отступлении. С наступлением темноты «синие мундиры» полк за полком отошли с поля боя. Но вместо того чтобы направиться на север, они двинулись на юг. Их озарила внезапная мысль: это не был «очередной Ченселлорсвилл… очередное бегство». «Наш дух укрепился», — вспоминал один ветеран, увидевший здесь поворотный пункт всей войны. Несмотря на ужасы прошедших трех дней и бог знает скольких последующих, они «маршировали с легкой душой; в колонне даже начали петь». Впервые за всю Виргинскую кампанию Потомакская армия наступала после первого сражения[1277].

Кавалерия Шеридана пока мало участвовала в кампании — ее начальник, обладавший походкой истинного кавалериста, мечтал перехватить неуловимый отряд Джеба Стюарта. Грант решил оказать ему услугу, послав его в рейд по тылам противника, чтобы перерезать его коммуникации, пока сам Грант будет выманивать южан из окопов. Как всегда агрессивный, Шеридан во главе 10 тысяч всадников, впрочем, двигался неторопливо, вызывая на атаку Стюарта, который преследовал янки с половиной своего отряда (вторая половина патрулировала фланги Ли у Спотсильвании), идя по следам Шеридана, но не успел предотвратить уничтожение двадцати миль железнодорожного полотна, немалого количества подвижного состава и трехнедельного запаса провизии для армии южан. 11 мая Стюарт остановился в Йеллоу-Таверн, всего в шести милях к северу от Ричмонда. Превосходя мятежников вдвое и имея на вооружении скорострельные карабины, кавалеристы северян обрушились на некогда непобедимых южан и рассеяли их по округе. Зловещим трофеем их победы стала жизнь Стюарта, смертельно раненного в бою. Это был еще один сокрушительный удар по командованию конфедератов, уступавший по силе лишь гибели Джексона один год и один день назад.

Пока кавалерия играла в свою смертоносную игру под Ричмондом, пехотинцы обеих армий сцепились под Спотсильванией как два неуклюжих великана. На данном этапе войны лопата стала почти таким же незаменимым в обороне оружием, как и винтовка. Где бы солдаты ни останавливались, они быстро рыли сложную сеть траншей и вторую линию окопов в тылу, насыпали брустверы, оборудовали артиллерийские позиции, расчищали сектора для стрельбы. Под Спотсильванией мятежники соорудили самую прочную линию укреплений за всю войну. Грант стоял перед выбором: обойти эту линию с флангов или прорвать ее по фронту; в итоге он решил сочетать оба варианта. 9 мая он послал 2-й корпус Уинфилда Скотта Хэнкока обойти конфедератов слева. Однако этот маневр потребовал дважды пересечь извилистую реку, что позволило Ли на следующий день силами двух дивизий воспрепятствовать ему. Решив, что это ослабило фронт южан и сделало укрепления уязвимыми, Грант 10 мая приказал пяти своим дивизиям атаковать левый фланг и центр неприятеля. Но и это направление оказалось надежно прикрыто, так как Ли успел перебросить войска с правого фланга обратно.

Однако неподалеку от центра линии обороны на западной стороне выступа, протянувшегося на полмили вдоль возвышенности и прозванного за свою форму Подковой Мула, штурм северян едва не увенчался успехом. На этом участке полковник Эмори Аптон, молодой и способный выпускник Вест-Пойнта, нередко громко возмущавшийся некомпетентностью своих коллег, дал наглядный урок того, как надо преодолевать окопы. Собрав двенадцать отборных полков и построив их в четыре линии, Аптон вместе с ними преодолел 200 ярдов открытого пространства и засеку. Не переставая стрелять, пока они не достигли траншей, разъяренные и подгонявшие себя криками солдаты первой линии проделали в рядах защищавшихся брешь и стали расширять ее влево и вправо, пока полки второй линии брали вторую линию укреплений, расположенную в ста ярдах впереди. Третья и четвертая линии вступили в бой и взяли в плен целую тысячу обескураженных южан. Никогда еще дорога на Ричмонд не выглядела столь свободной, однако дивизия, посланная на помощь Аптону, двинулась в бой очень нерешительно, зато весьма решительно отступила, оказавшись под сильным артиллерийским обстрелом. Отрезанные на полмили от своих порядков, полки Аптона не смогли сдержать губительную контратаку резервов врага. В сумерках «синим мундирам» удалось вернуться к своим, потеряв примерно четверть состава.

Временный успех тем не менее привел к присвоению Аптону очередного чина и убедил Гранта в возможности подобной атаки силами целого корпуса, поддержанной по всему фронту. 11 мая зарядил холодный, нудный дождь, положив конец двухнедельной жаре, а дозоры мятежников сообщили о передвижении обоза Гранта в тыл, что заставило Ли сделать неправильный вывод о намерениях федералов. Уверенный в том, что такое передвижение является предвестником нового флангового маневра, Ли приказал подготовить контрудар и отвести 22 орудия с передовой. Эти пушки защищали вершину выступа, как раз и бывшую целью атаки корпуса Хэнкока на заре 12 мая. Возвращать орудия на место оказалось поздно: их захватили части Хэнкока — 15 тысяч внезапно вынырнувших из тумана и наводнивших окопы южан солдат. Продвинувшись еще на полмили и взяв в плен большую часть знаменитой дивизии «Каменной Стены», Хэнкок разделил армию Ли на две части. В этот решающий момент главнокомандующий южан бросил в бой резервную дивизию. Как и шесть дней назад в Глуши, Ли возглавил эту отчаянную контратаку лично. И снова солдаты, на сей раз уроженцы Виргинии и Джорджии, кричали: «Генерал Ли, возвращайтесь в укрытие!» и клялись отбросить «этих людей», если только любимый командир уйдет с передовой. Контрнаступлению южан способствовало то, что янки в результате успеха своей быстрой атаки превратились в плохо управляемую (из-за дождя и тумана) массу. Оттесненные к носку Подковы Мула, «синие мундиры» закрепились в траншеях, лишь недавно захваченных у врага, и начали бесконечную перестрелку с южанами через узкую — в несколько ярдов шириной — полоску ничейной земли.

Пока это все происходило, 5-й и 9-й союзные корпуса безуспешно атаковали левый и правый фланги конфедератов, а 6-й корпус присоединился к Хэнкоку, чтобы усилить давление на Подкову Мула. Так проходило сражение за знаменитый «Кровавый выступ» Спотсильвании. Восемнадцать часов под дождем, с раннего утра до полуночи, на участке всего в несколько сотен ярдов шла одна из самых жестоких битв войны. «Флаги обеих армий развевались над одними и теми же брустверами, — вспоминал ветеран 6-го корпуса, — где федералы и конфедераты пытались просунуть штыки между кольями»[1278]. Обезумев от ярости, и те и другие вскакивали на брустверы и стреляли вниз из винтовок с примкнутыми штыками, которые им подавали товарищи, а когда патроны заканчивались, то метали пустую винтовку во врага как копье. Потом они брали следующую, и так продолжалось до тех пор, пока храбрецов не убивали выстрелом или штыком. Огонь велся столь интенсивно, что в какой-то момент позади окопов южан рухнул дуб толщиной в два фута, не выдержавший попаданий пуль Минье[1279].

Рукопашный бой обычно заканчивается быстро, когда одна из сторон бежит с поля боя, но в тот раз никто не хотел уступать. Кровь текла рекой, смешиваясь со струями дождя и образуя липкую жижу, в которой лежали убитые и раненые, а на их телах оставшиеся сражались за свою жизнь. «Мне никто не верил до конца, когда случалось рассказывать про бойню у Спотсильвании, — писал офицер северян, — но ведь и я бы не поверил в такое, окажись я на месте слушателей». Уже глубокой ночью Ли наконец отдал своим истощенным войскам приказ отойти к новой линии обороны, находившейся в полумиле (которую лихорадочно оборудовали саперы). Наутро «Кровавый выступ» представлял собой кладбище. Похоронная команда федералов, обнаружившая 150 трупов южан, лежавших в траншее всего 200 футов протяженностью, предала их земле, просто обрушив на них сверху бруствер[1280].

Пока армии избивали друг друга в Виргинии, в тылу жители осаждали редакции газет и телеграф, пребывая в «состоянии ожидания чего-то страшного, непостижимого рассудком». Это были «решающие дни, полные страха и тревог, — писал житель Нью-Йорка, — решалась судьба целого континента». В Ричмонде эйфория от первых сообщений об успехах Ли в Глуши сменилась «мрачными предчувствиями» и «горячечной тревогой» после его отступления к Спотсильвании в тот момент, когда Батлер и Шеридан приближались к Ричмонду[1281]. За день до сражения у «Кровавого выступа» Грант послал депешу в Вашингтон, где заявил: «Я намерен сражаться на этом рубеже, даже если это займет все лето». Газеты подхватили эту фразу и сделали ее столь же знаменитой, как и требование Гранта о безоговорочной капитуляции гарнизона форта Донелсон. В сочетании с сообщениями о наступлении северян от Глуши на юг депеша Гранта породила торжествующие заголовки: «Доблестные победы!», «Ли разбит!», «Конец войны близок!». Один газетчик со стажем вспоминал: «Все сходились во мнении, что Грант закончит войну и возьмет Ричмонд раньше, чем начнется осенний листопад»[1282].

Линкольн опасался, что такие завышенные ожидания ударят по его войскам бумерангом, если что-то пойдет не так, и это случилось. «Население настроено излишне оптимистично, — говорил он в интервью, — люди ожидают всего и сразу». Группе политиков, приветствовавших его в Белом доме, он ответил: «Я очень рад тому, что произошло, но сделать нужно еще не меньше». Когда к 17 мая стало ясно, что Гранту не удалось прорвать порядки Северовиргинской армии у Спотсильвании, а Батлер заперт к югу от Ричмонда, настроение изменилось «на 180 градусов»[1283]. Цена на золото — извечный барометр общественного мнения — за две последние недели мая выросла со 171 до 191[1284]. Ужасающие отчеты о потерях, которые начали поступать из Виргинии, не способствовали улучшению настроения. С 5 по 12 мая Потомакская армия потеряла убитыми, ранеными и пропавшими без вести около 32 тысяч человек — никогда федеральные армии (все вместе!) не несли таких потерь за одну неделю. По мере того как встревоженные родственники изучали списки погибших, сотни северных городов погружались в траур.

Потери Ли были в пропорциональном отношении столь же велики (около 18 тысяч человек), а потеря 20 из 57 командиров корпусов, дивизий и бригад опустошила командный состав. Не погрешив против истины, можно, однако, сказать, что обе стороны только начинали битву. Противники возместили почти половину своих потерь, подтянув резервы. К Ли присоединились шесть бригад, защищавших Ричмонд, и еще две из долины Шенандоа. Грант получил несколько тысяч новобранцев, а также перевел личный состав нескольких полков тяжелой артиллерии, оборонявших Вашингтон, в пехотные части. Хотя пополнения южан уступали количественно, качеством они превосходили, так как в Северовиргинскую армию влились ветераны, а артиллеристы из Вашингтона за два-три года несения гарнизонной службы ни разу не вступали в бой. Как только началось наступление армии Союза, уже первый из 36 полков, срок службы в которых истекал в ближайшие полтора месяца, начал разбегаться[1285]. Следовательно, хотя Север превосходил человеческими ресурсами, в эти решающие дни мая и июня ветераны Ли оказались более надежны.

После сражения на «Кровавом выступе» Грант не стал тратить время на зализывание ран. На протяжении следующих недель он предпринял несколько маневров против флангов южан и попытку лобовой атаки. С помощью дождей, замедливших темп движения северян, мятежники отразили все эти действия. Все, что янки смогли получить после шести дней маневрирования и стычек, — это еще ЗООО убитых и раненых. Признав невозможность взять твердыню конфедератов у Спотсильвании фронтальными атаками или фланговыми маневрами, Грант решил выманить Ли с помощью рейда на 25 миль к югу, где его целью стал железнодорожный узел за рекой Норт-Анна. Ли выяснил намерения противника, проведя 19 мая разведку боем, в которой потерял тысячу человек, а бывшие артиллеристы Гранта получили боевое крещение.

Двигаясь более короткой дорогой, южане перешли Норт-Анну раньше, чем туда подоспел авангард федералов. Капитально окопавшись на южном берегу, конфедераты отбили несколько атак, которыми прощупывалась их оборона. Грант принял решение пройти двадцать миль вниз по течению и еще раз попытаться обойти правый фланг Ли. Северяне благополучно форсировали реку Паманки, но и там наткнулись на мятежников, которые закрепились около Тотопотоми-Крик, в 9 милях к северо-востоку от Ричмонда. Южане умирали от голода, но по-прежнему были полны решимости сражаться. В конце мая после двух дней бесконечных стычек федералы продвинулись еще дальше на юг, чтобы получить короткую линию снабжения через приливные реки, охраняемую флотом.

Целью Гранта был Колд-Харбор — непримечательный перекресток дорог близ поля битвы при Гейнс-Милл в 1862 году. 31 мая в ходе ожесточенного боя с конницей южан под командованием Фицхью Ли (племянника генерала) кавалерия Шеридана захватила этот узловой пункт. На следующий день отряд Шеридана сдерживал атаки пехоты противника, пока подошедшие пехотные части федералов не отбросили южан. В ночь с 1 на 2 июня подошли оставшиеся силы и вырыли окопы друг напротив друга на протяжении семи миль от Тотопотоми до Чикахомини. Грант перебросил к себе один из корпусов армии Батлера, так что у Колд-Харбора 59 тысяч конфедератов противостояли 109 тысячам северян (то есть численность обеих армий практически вернулась к той, с которой начиналась кампания четыре долгие недели назад).

Этот месяц был донельзя изматывающим и кровопролитным. Федералы потеряли около 44 тысяч человек, конфедераты — около 25 тысяч[1286]. Война перешла в новую стадию. Раньше обе стороны вступали в генеральные сражения, за которыми следовал отход той или иной армии за ближайшую реку, после чего войска отдыхали, получали пополнение и начинали новый виток кампании. Однако с начала этой кампании армии не выходили из боя друг с другом. Почти каждые день и ночь солдаты сражались, маршировали либо рыли окопы. Психологическая и физическая усталость делали свое дело: рядовые и офицеры страдали от того, что позднее назовут «военным неврозом». Два корпусных командира армии Ли — Эмброуз Хилл и Ричард Юэлл — хоть и не были ранены, но серьезно подорвали здоровье, и Юэлла даже заменил Джубал Эрли. Сам Ли неделю был болен. С противоположной стороны один офицер замечал, что спустя три недели беспрерывных сражений его люди «похудели и осунулись. События этих двадцати дней как будто состарили их на двадцать лет». Капитан Оливер Уэнделл Холмс-младший писал: «Многие солдаты буквально сходили с ума, так как эта кампания произвела колоссальное давление на их тело и рассудок»[1287].

Грант, размышлявший над своим следующим шагом, все прекрасно понимал. Еще один фланговый маневр мог бы привести его армию в пойму Чикахомини, где потерпел неудачу Макклеллан. А Ли бы тем временем отошел под защиту стен Ричмонда, который за прошедшие два года были укреплен настолько, что обычное преимущество обороняющихся в полевых укреплениях перед наступающими в данном случае только удвоилось бы. Еще дюжина федеральных полков собиралась покинуть армию, так как срок их службы истекал в июле — этот фактор не позволял отложить решающую битву. Стратегия Гранта отнюдь не предполагала ведение войны на истощение противника (хотя многие историки ошибочно приписывают ему такие намерения). С самого начала он пытался вынудить Ли принять бой на открытом пространстве, где должно было сказаться превосходство северян в живой силе и огневой мощи. Именно Ли вел войну на истощение, умело предвидя каждый шаг Гранта. Хотя самого командующего южан уступка инициативы раздражала, его оборонительная тактика приводила к тому, что на каждого потерянного им бойца приходилось два солдата противника. Такая тактика могла посеять в душах северных избирателей нежелание переизбрать Линкольна и стремление закончить войну. Чтобы избежать таких последствий, Грант обещал прорвать линию обороны, даже если придется потратить на это все лето. Сейчас эта линия проходила у Колд-Харбора, и результатом успешного ее прорыва могла стать победа в войне. Если конфедератов удастся разбить, они отойдут за Чикахомини, где их можно будет уничтожить окончательно. Грант знал, что мятежников терзают усталость и голод; то же можно было сказать и про его солдат, но он верил в их более высокий моральный дух. «Армия Ли морально готова к поражению, — писал он Хэллеку несколькими днями ранее. — Пленные, которые попадают в наши руки, явно показывают это, как и все действия его армии. Мы просто не можем проиграть им битву, если вытащим их из укреплений. Мои солдаты чувствуют свое моральное превосходство над врагом и пойдут в битву уверенно»[1288]. Исходя из всего этого, Грант назначил наступление на 3 июня.

Исход его выявил две основные ошибки Гранта. Южане не были морально готовы к поражению, федералы не были так уж уверены в себе. Сотни северян нашили на мундиры записки с именем и адресом, чтобы их тела можно было опознать после битвы. На рассвете началась лобовая атака, осуществленная главным образом силами трех корпусов на левом фланге и в центре. «Синие мундиры» с нашитыми записками встретил шквал огня. Мятежники сражались в траншеях, которые газетный репортер описал как «замысловатые, зигзагообразные линии внутри линий, линии, защищавшие другие линии с флангов, линии, выстроенные для стрельбы по линиям противника… словом, сооружения внутри и за пределами других сооружений»[1289]. Несмотря на то что несколько полков 2-го корпуса Хэнкока — того самого, который пробил брешь в обороне южан на Подкове Мула, — проникли за первую линию окопов, их быстро выбили оттуда, причем атаковавшие потеряли 8 полковников и 2500 других офицеров и солдат. На остальных участках урон был еще сильнее: федералы понесли самые тяжелые потери со времен штурма высот Мэриз-Хайтс под Фредериксбергом. Всего янки потеряли 7000 человек, конфедераты — менее 1500. На следующий день Грант признал свою неудачу и прекратил дальнейшие попытки. «Я сожалею о приказе наступать сегодняшним утром больше, чем о каком-либо другом, — сказал он вечером. «Я полагаю, что у Гранта наконец открылись глаза, — отчеканил Мид в письме своей жене, — и он начал понимать, что Виргиния и армия Ли — это совсем не Теннесси и не армия Брэгга»[1290].

Ужасы этого дня и бойни под Спотсильванией создали в Потомакской армии нечто вроде синдрома Колд-Харбора. Солдаты узнали об окопной войне то, с чем европейские армии столкнутся на Западном фронте лишь полвека спустя. «Рядовые сейчас смертельно боятся снова идти в наступление на земляные укрепления», — так описал царящие в армии настроения один офицер[1291]. После этого Грант наметил новый, состоявший из трех частей план по выходу южанам в тыл и по выманиванию их из траншей. Он приказал армии в долине Шенандоа, возглавленной Дэвидом Хантером, возобновить проваленное Зигелем наступление к югу по долине и вывести из строя железную дорогу, затем пересечь Блу-Ридж, уничтожить базу снабжения конфедератов в Линчберге и продолжить движение на восток к Ричмонду, разрушая железные дороги и канал реки Джемс. Одновременно Шеридан с двумя кавалерийскими дивизиями должен был совершить рейд на запад, разрушить другие участки тех же самых железных дорог и встретиться с Хантером на полпути. После того как вместе они уничтожили бы все, что не смогли поодиночке, они должны были соединиться с Потомакской армией южнее Ричмонда, поскольку Грант собирался снять осаду Колд-Харбора, быстро форсировать Джемс и захватить Питерсберг — крупный железнодорожный узел, связывавший Ричмонд с югом страны; в результате Ли пришлось бы покинуть свое укрытие.

Войска блестяще выполнили первые этапы каждой части этого сложного плана, но впоследствии энергичное сопротивление противника в сочетании с нерешительностью подчиненных Гранта застопорили развитие операции. 15-тысячная армия в долине Шенандоа, вверенная генералу Хантеру, была первым крупным оперативным соединением, поступившим под его команду с тех пор, как он был ранен в первом сражении при Манассасе. Хантер приобрел известность после своей неудачной попытки отменить рабство по всему южноатлантическому побережью в 1862 году и создать первый негритянский полк в этом регионе. Разумеется, он жаждал и воинской славы. 5 июня в Пидмонте (Виргиния), на полпути между Гаррисонбергом и Стонтоном, казалось, начинается второй этап его карьеры: его армия разбила уступавших ей по численности мятежников, убила их командира и захватила больше тысячи пленных. Хантер двинулся через Стонтон к Лексингтону, где находился Виргинский военный институт.

По дороге его солдаты уничтожали далеко не только военное имущество. Многие из них имели большой опыт сражения с партизанами в западной части Виргинии. Их злейшим врагом был Джон Синглтон Мосби — низкорослый, но бесстрашный человек, десятью годами ранее исключенный из Виргинского университета и посаженный в тюрьму за убийство однокашника. В тюрьме Мосби изучал юриспруденцию и после получения помилования от губернатора стал адвокатом. Поначалу он служил конным разведчиком у Джеба Стюарта, а после закона о рейнджерах, принятого в апреле 1862 года, сформировал партизанский отряд. Его слава росла, особенно после таких предприятий, как захват генерала северян прямо в постели в десяти милях от Вашингтона в марте 1863 года. Отряд Мосби никогда не насчитывал больше 800 человек, партизаны действовали группами по 20–80 рейнджеров, нападая на федеральные аванпосты, караваны повозок и заблудившихся солдат с такой яростью и эффективностью, что целые округа в северной части Виргинии стали именоваться «Конфедерацией Мосби». Перевозка припасов союзных войск по этой территории была возможна только под усиленной охраной.

Южане преклонялись перед рейнджерами Мосби и другими партизанскими отрядами, отличавшимися отвагой и решительностью на грани безрассудства. Северяне придерживались противоположного мнения. По словам одного негодующего федерала, рейнджеры Мосби были «„честными фермерами“, которые несколько раз давали клятву верности [Союзу], а потом вооружались всем, что попадало под руку — пистолетами, саблями, карабинами, охотничьими ружьями, — и поджидали несчастных в синих мундирах. Если им удавалось поймать безоружных бедняг, пошедших в лес по ягоды, для них высшая доблесть — расстрелять таких на месте… Но стоит появиться карательному отряду, как они бросаются в леса, прячут оружие и залегают на дно… Галантный южный кавалер Мосби по-прежнему нападает на обозы, оставшиеся без всякой защиты, и обычно захватывает их, не теряя ни одного человека. Время от времени он не брезгует и санитарными повозками, полными раненых»[1292].

Союзные войска не были склонны щадить партизан, которых им удавалось схватить, или гражданское население, среди которого партизаны исчезали, словно рыба в море. Во время марша Хантера по долине партизаны кружили рядом с его обозом, и чем дальше он продвигался, тем более уязвимыми становились его коммуникации. В течение месяца после 20 мая к армии прорвался только один караван повозок. Федералы начали испытывать недостаток провианта, что подстегивало их ярость: они жестоко грабили местных жителей и жгли то, что не могли взять с собой. К 12 июня, когда солдаты вошли в Лексингтон, настроение армии упало до нуля. Мародерство постепенно вылилось в репрессии против населения, а уничтожение военного имущества — в сожжение здания военного института и особняка действующего губернатора, который призвал горожан взять в руки оружие и действовать как партизаны. Оправдывая поведение войск, один солдат писал: «Многие женщины боятся того, что происходит, и оплакивают свое имущество. Мы же считаем, что войну развязал Юг, и теперь штат Виргиния просто платит по счетам»[1293].

Нехватка продовольствия вынудила Хантера покинуть сожженный Лексингтон и двинуться на Линчберг. Ли считал эту угрозу самой серьезной из всех, поэтому он отрядил туда Джубала Эрли во главе бывшего корпуса Джексона, вернувшегося в места своих великих побед. Хотя после понесенных потерь корпус насчитывал всего 10 тысяч человек, с ним число защитников Линчберга выросло до 15 тысяч и сравнялось с силами Хантера. 17–18 июня последний осмотрел укрепления Линчберга, узнал о прибытии Эрли, посетовал на скудость припасов и решил отступить. Причем он отступил на запад, в Западную Виргинию, предпочтя не возвращаться в долину Шенандоа в сопровождении партизан на флангах и корпуса Эрли в тылу. Таким образом, дорога в долину оказалась открыта для южан. Веря в то, что Эрли отвлечет больше сил северян, если останется там, а не вернется к Ричмонду, Ли предложил ему повторить маневр Джексона, используя долину Шенандоа как плацдарм для создания угроз Мэриленду и Вашингтону. Хантер пытался оправдать свое отступление в Западную Виргинию, но вскоре потерял как свой пост, так и репутацию.

Рейд Шеридана окончился лишь немногим благополучнее экспедиции Хантера. Ли выделил 5000 кавалеристов против семитысячного отряда Шеридана. Всадниками мятежников командовал Уэйд Хэмптон — южнокаролинский плантатор и, по слухам, один из самых богатых граждан Конфедерации, уже трижды раненный в ходе войны.

Догнав федералов в 60 милях к северо-западу от Ричмонда, «серые мундиры» вступили с ними в двухдневное сражение при Трэвильян-Стейшн 11–12 июня. Каждая из сторон потеряла 20 % личного состава, в результате чего битва стала самым кровопролитным кавалерийским сражением войны. Со стороны северян в самом пекле оказалась Мичиганская бригада Джорджа Армстронга Кастера. Шеридану удалось сдержать южан, пока его части демонтировали железную дорогу, но его план встречи с Хантером потерпел неудачу, и это позволило конфедератам быстро ее восстановить.

На фоне этих событий Потомакская армия ночью с 12 на 13 июня сняла осаду с Колд-Харбора. Пока один корпус посадили на корабли и отправили по Джемсу, остальные четыре под прикрытием кавалерийской дивизии, не ушедшей с Шериданом, двигались по суше. Операция была проведена филигранно, а ложные маневры на подступах к Ричмонду вынудили Ли несколько дней гадать о планах командующего северян. Между тем союзные инженеры построили (возможно, самый длинный — 2100 футов — во всей военной истории) понтонный мост, способный противостоять сильному приливному течению и четырехфутовым волнам. 14 июня «синие мундиры» начали форсировать Джемс, и на следующий день два корпуса приблизились к Питерсбергу, 2,5-тысячным гарнизоном которого командовал Борегар. Грант повторил свой маневр времен Виксбергской кампании и вышел врагу в тыл, прежде чем тот осознал, что произошло.

Однако развязка отличалась от того, что случилось под Виксбергом, так как Гранта подвели его корпусные командиры, да и Борегар и Ли отличались от Пембертона и Джонстона. Первым корпусом, подошедшим к Питерсбергу, был 18-й, позаимствованный Грантом у Батлера двумя неделями раньше перед штурмом Колд-Харбора. Им командовал «Плешивый» Уильям Смит, бывший у Батлера в немилости и не проявивший своих качеств на этом театре. Получив шанс восстановить свою репутацию, Смит на подходе к Питерсбергу сделался очень осторожным: ему предстояло штурмовать великолепную оборонительную линию, состоявшую из десяти миль массивных, двадцати футов толщиной, брустверов и траншей, связанных сорока пятью реданами, готовыми в любой момент изрыгнуть огонь, а также дополнительно защищенную с фронта пятнадцатифутовыми рвами. Будучи свидетелем того, что стало с солдатами, атаковавшими гораздо менее внушительные редуты Колд-Харбора, Смит выжидал, не подозревая, что в распоряжении Борегара находится лишь горстка людей. Ближе к вечеру северяне все же перешли в наступление и легко захватили больше мили укреплений и 16 орудий. Одна из трех дивизий Смита состояла из негров, которые получили здесь боевое крещение и выглядели достойно. Яркая луна озаряла захваченные окопы. Смит поверил слухам о том, что к защитникам крепости прибыло подкрепление от Ли и отказался продвигаться дальше. Борегар писал после войны: «В этот час Питерсберг был полностью в руках командира северян, который так и не решился его взять»[1294].

Следующие три дня вместили в себя еще больше упущенных возможностей. Ночью 15 июня оставшиеся у Борегара солдаты лихорадочно сооружали новую линию укреплений, когда к ним из-за Джемса подошли еще две дивизии. На следующий день к Питерсбергу прибыли еще два союзных корпуса, и во второй половине дня 48 тысяч федералов захватили еще часть укреплений, но так и не прорвали их. К 17 июня Ли уже догадался, что к югу от Джемса находится почти вся армия Гранта. Хотя союзные войска в этот день упустили шанс обойти правый фланг конфедератов, их несогласованные атаки все же вынудили Борегара отойти в предместья Питерсберга, произнеся мелодраматическую фразу о том, что «пробил последний час Конфедерации»[1295]. На заре 18 июня около 70 тысяч федералов начали новую волну атаки, но не обнаружили перед собой ничего, кроме пустых окопов, а когда перегруппировали силы для атаки новой линии обороны, то на ее защиту уже прибыл Ли во главе большей части своей армии.

«Синдром Колд-Харбора» помешал союзным войскам завершить начатое. Командиры корпусов исполняли приказы в замедленном темпе, предпочитая пропускать вперед соседей справа или слева, так что в результате вперед не двигался никто. Всем известный темперамент генерала Мида проявился днем 18 июня. «Я не понимаю, каких еще дополнительных приказов о наступлении вы просите?» — вопрошал он одного подчиненного по полевому телеграфу. «Найдя невозможным эффективное взаимодействие во время атаки, я разослал приказы по всем корпусам начинать наступление в любом случае, не сообразуясь с другими частями», — втолковывал он другому[1296]. Но подчиненные, едва выжившие после прошлого штурма окопов, не горели желанием повторять попытку. В одной из бригад 2-го корпуса ветераны еще соглашались ползти вперед под прикрытием, но отказывались вставать и бежать в лобовую атаку под градом пуль. Рядом с ней один из бывших артиллерийских полков, 1-й Мэнский, решился наступать как на пропагандистском плакате 1861 года. «Ложитесь, идиоты, — кричали им ветераны, — вы не сможете взять их укрепления!» Однако те не слушались и продолжали маршировать вперед. Их расстреляли в упор — полк потерял 632 из 850 человек в одном только этом бою. Мид в конечном итоге прекратил бесплодные попытки, заявив: «Наши солдаты устали и атаки ведутся не так энергично и стремительно, как это было в Глуши. Если бы они велись как тогда, то, я полагаю, мы бы достигли большего успеха». Грант соглашался с ним: «Дадим отдохнуть нашим людям и используем окопы для их защиты, пока у них не поднимется боевой дух»[1297].

Так закончилась семинедельная кампания маневров и сражений, невероятная по жестокости схваток и интенсивности передвижений. Не удивительно, что Потомакская армия не сражалась под Питерсбергом так же «энергично и стремительно», как в Глуши, потому что это была уже не та армия. Многие из ее лучших и самых храбрых воинов были убиты или ранены; у тысяч других истекали сроки найма (они либо уже покинули войска, либо просто не желали рисковать жизнью в последние дни службы). С 4 мая около 65 тысяч военнослужащих были убиты, ранены или пропали без вести. Это число равно трем пятым всех боевых потерь Потомакской армии за три предыдущих года. Ни одна армия в мире, понеся такие потери, не могла сохранять неизменно высокий боевой дух. «Последние тридцать дней были одной нескончаемой похоронной процессией, идущей мимо меня, — ужасался командир 5-го корпуса генерал Гувернер Уоррен. — С меня хватит!»[1298]

Мог ли Север переварить подобные жертвы и продолжать поддерживать войну? Финансовые рынки реагировали пессимистично: цена золота подскочила до катастрофических 230. Один союзный генерал, бывший в отпуске по ранению, отмечал «глубокое разочарование в тылу, стойкое нежелание вербоваться в армию и упорное стремление к миру»[1299]. Демократы начали навешивать ярлыки на Гранта, называя его «мясником» и «упрямым Суворовым», приносящим цвет американской нации в жертву злобному божеству аболиционистов. «Патриотизм иссяк, — провозвестила демократическая газета. — С каждым часом мы все глубже погружаемся в пучину разорения». Даже жена Бенджамина Батлера задалась вопросом: «Ради чего вся эта борьба? Это горе для тысяч и тысяч семей?.. Какой прогресс человечества способен искупить эти бедствия?»[1300]

Линкольн попытался ответить на эти мучительные вопросы в своей речи на открытии ярмарки по сбору средств для армии, организованной Санитарным комитетом в Филадельфии 16 июня. Он признал, что эта «ужасная война принесла горестную весть почти в каждый дом, и можно даже сказать, что „небеса окрасились в черный цвет“». На общий вопрос: «Когда закончится война?» — президент ответил так: «Мы приняли вызов, сражаясь за единство нации… и война закончится тогда, когда мы достигнем этой цели. Если на то будет воля Божья, я надеюсь, что она не продлится долго (бурные аплодисменты)… Как нам сообщают, генерал Грант высказался в том духе, что собирается преодолеть оборону врага, даже если это займет у него все лето (аплодисменты)… Я бы добавил, что мы преодолеем ее, даже если нам понадобится еще три года (аплодисменты)». Несмотря на овации, этот спартанский призыв к битве до последнего стал слабым утешением для многих из присутствовавших[1301].

В своей речи Линкольн также похвалил Гранта за то, что тот занял «позицию, откуда его невозможно оттеснить, пока Ричмонд не будет взят». И в самом деле, несмотря на леденящие душу потери, Потомакская армия причинила такой же (пропорционально) ущерб меньшей по численности вражеской армии (потери южан составляли как минимум 35 тысяч человек), отбросила ее на 80 миль к югу, частично перерезала коммуникации, приковала Ли к защите Ричмонда и Питерсберга; Северовиргинская армия утратила свою мобильность. Ли признавал значимость достижений противника. В конце мая он сказал Джубалу Эрли: «Мы должны уничтожить Гранта, пока он не вышел к реке Джемс. Если он выйдет к ней, начнется осада, и тогда наше падение — лишь вопрос времени»[1302].

Разумеется, Юг не мог выдержать осаду этих двух пунктов в течение длительного времени, но короткий промежуток (три-четыре месяца) время работало на конфедератов, так как приближались президентские выборы на Севере. Как в Виргинии, так и в Джорджии мятежники всячески тянули время. В конце июня Джо Джонстон и Атланта все еще сопротивлялись Шерману, даже притом что янки углубились в Джорджию на 80 миль, координируя свои действия с Потомакской армией.

Пока Грант и Ли искали возможности уничтожить армии друг друга или хотя бы нанести серьезный урон, Шерман и Джонстон втянулись в маневренную войну, пытаясь получить преимущество над врагом, чего им никак не удавалось. Если Грант пытался обойти Ли справа после каждой схватки, то Шерман предпринимал похожие маневры по охвату левого фланга Джонстона, однако столкновения избегал. Такой контраст в тактике был обусловлен как различным рельефом местности, так и несходством личностей самих командующих. В отличие от Ли, принужденного обороняться под воздействием обстоятельств, Джонстон даже по темпераменту своему предпочитал действовать от обороны. Казалось, что он разделял взгляды своего довоенного друга Джорджа Макклеллана, неохотно вводившего в битву все войска (возможно, именно по этой причине «серые мундиры» обожали Джонстона, так же как «синие» — Макклеллана). В 1862 году в Виргинии Джонстон отступил от Манассаса без боя, а от Йорктауна — почти до самого Ричмонда, дав лишь видимость сражения. На Западном фронте он так и не вступил в открытое противоборство с Грантом под Виксбергом. Причину такого нежелания сражаться в надежде, что все как-нибудь утрясется само собой, нужно искать в характере Джонстона. В войсках гуляла байка о том, как Джонстон еще до войны ходил на утиную охоту. Хотя у него была репутация меткого стрелка, он так ни разу не спустил курок. «Птицы летели то слишком высоко, то слишком низко; собаки были слишком далеко или слишком близко — в общем, все шло не так, как надо. Он… боялся промахнуться и подмочить свою блестящую репутацию»[1303]. Весной 1864 года Джефферсон Дэвис предложил Джонстону начать наступление на Шермана, пока тот не начал атаковать сам, но Джонстон предпочел ждать на заранее подготовленных позициях, чтобы Шерман подошел так близко, что промахнуться будет уже невозможно.

Шерман, впрочем, не оказал ему такую услугу. Несмотря на репутацию безжалостного, «дядюшка Билли» (как его называли солдаты) не любил авантюры: «Их почет и слава — вздор. Даже самый блестящий успех покоится на растерзанных в клочья телах, горе в семьях погибших»[1304]. Силы вторжения Шермана составляли три армии, находившиеся под его командованием: Камберлендская армия генерала Джорджа Томаса, насчитывавшая 60 тысяч человек, в том числе части бывших 11-го и 12-го корпусов Потомакской армии, сведенные в новый 20-й корпус; 25-тысячная Теннессийская армия, которой сначала командовал сам Грант, потом Шерман, а сейчас — их молодой протеже Джеймс Макферсон; наконец, 13-тысячная Огайская армия Джона Шофилда, участвовавшая прошлой осенью в освобождении Восточного Теннесси. Весь этот контингент был связан с тылами единственной и уязвимой одноколейной железной дорогой. Условия местности в северной части Джорджии благоприятствовали обороне даже больше, чем в Виргинии. Пространство между Чаттанугой и Атлантой пересекают крутые, труднопроходимые горные хребты и бурные реки. 50-тысячная армия Джонстона (к которой вскоре подошли резервы из Алабамы, увеличившие ее численность до 65 тысяч человек) заняла оборону на хребте Роки-Фейс-Ридж, прикрывая флангом железную дорогу, проходившую в 25 милях к югу от Чаттануги, и приглашала янки атаковать.

Шермана не прельстила перспектива воспользоваться этой «дверью к смерти». Вместо этого он, подобно боксеру, нанес пробный удар слева (силами Томаса и Шофилда), чтобы выяснить намерения Джонстона, а Макферсона послал в глубокий рейд через горные проходы с целью разрушить железную дорогу в районе Ресаки — в 15 милях в тылу у конфедератов. Благодаря недосмотру кавалерии южан, перевал Снейк-Крик остался практически без охраны, и 9 мая пехота Макферсона прошла по нему. Обнаружив, что Ресака защищена внушительной линией окопов, Макферсон вступил в перестрелку и, переоценив силы защитников (там было всего две бригады), вернулся, не достигнув железной дороги. Встревоженный угрозой своим тылам, Джонстон послал в Ресаку часть армии, а затем и сам отошел туда с основными силами в ночь с 12 на 13 мая. Шерману так и не удалось совершить нокаутирующий удар: «Ну, Мак, — сказал он раздосадованному Макферсону, — ты упустил шанс, какие выпадают раз в сто лет»[1305].

Целых три дня армия Шермана испытывала оборону Ресаки, но так и не нашла слабых мест. Снова часть армии Макферсона пустилась в обход в южном направлении, пересекла реку Устанаула и создала угрозу железной «дороге жизни» южан. Те, однако, выскользнули из трудного положения, отойдя на 15 миль к югу, затем какое-то время собирались контратаковать, но передумали и отошли еще на 10 миль до Кассвилла. Отступая, мятежники разрушили железную дорогу, но инженерные команды «дядюшки Билли» в течение нескольких часов возобновили движение по ней, и снабжение его войск не прекратилось. За двенадцать дней Шерман покрыл половину расстояния до Атланты, причем обе стороны потеряли лишь по четыре-пять тысяч человек. Правительство и общественное мнение Юга выражали растущее беспокойство тем, что Джонстон отдавал территорию без боя. Начали беспокоиться и солдаты. «Дело в том, — писал своей жене рядовой 29-го Джорджианского полка, — что мы отступаем, и это не радует меня. Скоро мы должны будем остановиться, иначе армия окажется деморализована, но пока все в порядке, и мы верим, что генерал Джонстон… вытрясет из янки душу»[1306].

Наиболее нетерпеливым из подчиненных Джонстона был Джон Белл Худ. Изувеченная левая рука (Геттисберг) и потеря правой ноги (Чикамога) нисколько не умерили его пыл. Усвоивший наступательную тактику под руководством Ли, Худ остался командиром корпуса в Теннессийской армии после ранения под Чикамогой, где его дивизия довершила наступление, разбив войска Роузкранса. Желая преподать такой же урок и Шерману, Худ за спиной своего командира писал в Ричмонд, упрекая Джонстона за фабиеву тактику.

В Кассвилле Джонстон наконец пришел к мысли о необходимости сражения, и по иронии судьбы именно Худ проявил нерешительность и спутал ему все карты. Шерман преследовал южан, растянув походные колонны на добрый десяток миль и к тому же пустив их по разным дорогам, чтобы движение шло быстрее. Джонстон сконцентрировал большую часть своих сил на правом фланге, где командовали Худ и Леонидас Полк, стоявшие против двух корпусов Шермана, находившихся в семи милях друг от друга. 19 мая Джонстон отдал приказ, призванный вдохновить армию: «Сейчас настало время повернуться лицом к наступающим колоннам врага… Солдаты, я поведу вас в битву». Поначалу это произвело ожидаемый эффект. «Солдаты ликовали, — вспоминал рядовой из 1-го Теннессийского полка. — Мы могли разгромить янки и обратить их в бегство»[1307]. Но уверенность вскоре уступила место беспокойству. Встревоженный сообщениями, что враг проводит операции на его фланге, Худ приказал остановить наступление. Вскоре выяснилось, что угроза исходила лишь от небольшого кавалерийского подразделения, но момент уже был упущен. После этого мятежники вновь перешли к обороне, отойдя еще на десять миль к новой укрепленной линии (заблаговременно обустроенной рабами), позади прохода Аллатуна и реки Этова.

Это отступление тяжело сказалось на энтузиазме конфедератов. Обвиняя во всем Худа, начальник штаба Джонстона писал: «Я не мог сдержать слез, узнав о том, что наступление не состоится». Взаимные обвинения Джонстона и его корпусных командиров начали разлагать армию, деля ее на группировки, что раньше едва не погубило армию Брэгга. Мнения в администрации и в прессе также были полярными: сторонники Дэвиса критиковали Джонстона, тогда как группировка противников президента порицала правительство за потворство интригам против генерала. Население северных районов Джорджии поняло, к чему все идет, и начало покидать родные места. «Почти все уходят и уводят своих негров на юг, — писал житель Джорджии. — В этом году едва ли здесь соберут большой урожай, который мог бы помочь нам выжить в следующем году, вне зависимости от того, продолжится война или нет»[1308]. В газетах Атланты стали проскальзывать пессимистичные нотки, хотя большинство из них по-прежнему прославляли Джонстона как «блестящего стратега», завлекающего Шермана еще глубже в ловушку, чтобы наверняка его уничтожить.

Но Джонстон не мог поставить капкан близ Аллатуна, так как Шерман попросту не пошел туда. Вместо этого он дал своим людям отдохнуть, отремонтировал железную дорогу, обеспечил армию припасами на двадцать дней и отошел от железной дороги, чтобы еще раз попытаться обойти левый фланг Джонстона. Целью Шермана был дорожный узел в сосновом лесу вблизи городка Даллас, в двадцати милях в тылу южан и уже совсем недалеко от Атланты. Однако кавалерия Джонстона вовремя заметила этот маневр, и мятежники успели своевременно отступить и занять новый оборонительный рубеж, прежде чем янки достигли этого пункта. 25 и 27 мая близ церкви Нью-Хоуп шли ожесточенные бои, после чего обе армии на протяжении нескольких недель лишь вступали в короткие стычки и вели снайперские дуэли (в ходе одной из них был убит Леонидас Полк), тщетно изыскивая возможность для атаки или флангового маневра. «Одна большая война с индейцами», — так описал разочарованный Шерман эту кампанию, когда дожди превратили дороги из красной глины в жидкое месиво. Обе армии постепенно передвигались на восток, пока не оказались по разные стороны железной дороги к северу от городка Мариэтта, где конфедераты окопались на превосходной позиции вдоль горы Кеннесо-Маунтин и ее отрогов.

Шермана раздражала эта безвыходная ситуация. Он принимал во внимание не только тех мятежников, что находились прямо перед ним, но и тех, что стояли в трехстах милях от него в тылу. Любое значительное происшествие с железнодорожными коммуникациями в Теннесси нанесло бы Шерману столь же серьезный урон, сколь и поражение здесь, в Джорджии, а ввиду того, что Бедфорд Форрест действовал на просторах Миссисипи, случиться могло всякое. Этот прирожденный кавалерист уже причинил такой ущерб янки, что, как сам хвалился, «пустил их по миру». Последним «подвигом» Форреста было уничтожение союзного гарнизона в Форт-Пиллоу на реке Миссисипи, где его люди расстреляли чернокожих солдат, когда те сдались в плен[1309]. Когда Шерман начал кампанию в Джорджии, Джонстон ратовал за «немедленное движение отряда Форреста в центральные районы Теннесси», чтобы разрушить железную дорогу. Чтобы это предотвратить, Шерман приказал командующему гарнизоном в Мемфисе послать 8-тысячный отряд Форресту на перехват. Федералы вторглись в Миссисипи, обнаружили местонахождение Форреста, вступили с ним в бой, но 10 июня у Брисез-Кроссроудс были обращены в бегство силами, практически вдвое уступавшими им по численности. Это было, пожалуй, самое унизительное поражение северян на западном театре военных действий, но этой ценой им удалось отвлечь Форреста от железной дороги в Теннесси. Тем не менее разгневанный Шерман приказал отправить из Мемфиса более крупный отряд и «прикончить Форреста, даже если это будет стоить десяти тысяч жизней и полностью разорит казначейство. Пока он жив, покоя в Теннесси не будет»[1310]. На этот раз 14 тысяч федералов 14 июля позволили мятежникам атаковать их в Тьюпело (Миссисипи) и отразили нападение, нанеся южанам тяжелый урон и ранив самого Форреста.

Это позволило Шерману какое-то время меньше беспокоиться за свои базы в Теннесси. Дозоры, отправляемые им вдоль железной дороги между Чаттанугой и Мариэттой, также не позволяли кавалерии Джонстона, возглавляемой Джо Уилером, причинить большой ущерб. Однако основные силы мятежников на Кеннесо-Маунтин препятствовали его планам, так же как Ли мешал Гранту под Питерсбергом. Очередной фланговый маневр по бездорожью был невозможен — крайне тяжело было даже доставлять припасы со станции снабжения, находившейся всего в шести милях от правого фланга северян. Шерман также опасался, что бесконечные маневры и сооружение укреплений ослабят энтузиазм его армии: «Свежая борозда на вспаханном поле останавливает целую колонну, и все тут же начинают рыть траншеи, — ворчал он. — Мы наступаем и… должны атаковать, а не защищаться». Рассудив, что Джонстон ожидает от него нового передвижения на фланге, Шерман решил «сымитировать атаку на обоих флангах и прорваться по центру»: «Это может дорого нам обойтись, но удача должна принести больше, чем все попытки маневрирования»[1311].

Атака обошлась ему дорого, а результата не дала никакого. 27 июня несколько союзных дивизий штурмовали отроги Кеннесо-Маунтин на участках, где горные речушки отделяли центр армии Джонстона от флангов. После того как температура поднялась до 40 °C в тени, янки откатились от брустверов, сравнимых с теми, что были сооружены под Питерсбергом. Атака была отбита; один конфедерат оглядел своих товарищей. «Я никогда еще не видел столько измученных и сломленных людей, — вспоминал он годы спустя. — Я чувствовал себя совершено больным, пропитавшимся насквозь кровью и потом. Многих солдат тошнило от хронического переутомления и солнечного удара; наши языки потрескались от жажды, лица почернели от пороха и гари, а мертвые и раненые лежали в окопах вперемешку»[1312]. В середине дня Шерман признал поражение и приказал прекратить атаку. Федералы потеряли убитыми и ранеными 3000 человек — немного по сравнению с потерями в Виргинии, но за всю кампанию в Джорджии таких потерь не было, особенно если учесть, что враг потерял в четыре раза меньше.

Что было еще хуже для северян, исход битвы при Кеннесо-Маунтин поднял настроение южан и усилил чувство разочарования северян. «Сейчас все абсолютно уверены в генерале Джонстоне», — писала одна жительница Атланты, а городская газета объявила, что армия Шермана «разбита» и в ближайшем будущем будет «уничтожена до основания»[1313]. По общим оценкам, оккупанты во время марша по Джорджии потеряли 17 тысяч человек, а Джонстон — всего 14 тысяч, в отличие от 35 тысяч в Северовиргинской армии, плюс ко всему боевой дух в Теннессийской армии «был таков, что лучше нельзя было и пожелать». После двух месяцев боев, потеряв в общей сложности 90 тысяч человек на всех фронтах, союзные армии ни на шаг не приблизились к победе в войне. «Кому суждено возродить увядшие надежды, расцветшие в начале кампании Гранта?» — задавалась вопросом демократическая New York World. Житель Нью-Йорка заметил в своем дневнике, что даже республиканцы выглядят «разочарованными, уставшими и разуверившимися в успехе. Они печально вопрошают: „Почему бы Гранту и Шерману не предпринять что-нибудь?“»[1314]