Былое и дамы

ЛУ

Лёля вздохнула — со спектаклем придётся подождать, зрители пока не собрались. Папа еще не вернулся с очередного парада в императорском дворце, а у братьев еще не закончились уроки в их училищах. Дома была только мама, но ради нее одной не стоило уничтожать фамильные ценности. И вообще, грандиозное представление перед единственным зрителем не могло бы достигнуть нужного эффекта.

Поэтому Лёля с огорчением решила отложить задуманное до обеда, на который по давней традиции должны были собраться все члены семьи. Зато оставшееся время можно было с пользой потратить на подготовку — зачесав наверх непослушные кудри, заплести их в косу и аккуратно перебросить ее через плечо. Лёля хотела было осмотреть себя в зеркале, но передумала: она не доверяла зеркалам, обнаруживающим ее отделенность от остального мира, тогда как она чувствовала себя неотделимой его частью.

Где-то в глубине квартиры хлопали двери и звенело столовое серебро — время обеда приближалось. Первым пришел папа и протопал в спальню переодеваться к обеду. Мама что-то весело защебетала ему вслед, он засмеялся и осторожно прикрыл за собой дверь. Потом начали возвращаться братья, не все сразу, — сначала младший Женя с веселым гиканьем и свистом, потом старший Александр, студент, вошел жизнерадостной, но размеренной походкой взрослого человека — он был старше Лёли на двенадцать лет. Последним, запыхавшись, прибежал сэндвич Роберт, с опозданием, когда все, кроме Лёли, уже собрались вокруг обеденного стола. Мама не успела позвать Лёлю, потому что сразу обрушилась на Роберта, чтобы он не смел садиться за стол, не помывши рук. Потом заскрипели стулья об пол, зазвякали вилки и мама крикнула: «Лёля, где ты?». Наступило время выхода на сцену.

Лёля вошла в столовую, прижимая к груди папиного драгоценного апостола Павла с мечом в руке. Сначала никто не обратил на нее внимания, мама что-то рассказывала папе, а братья увлеченно намазывали на хлеб паштет из гусиной печенки. Лёля не села к столу, а остановилась у окна, за которым уже начали сгущаться сумерки, и простояла там довольно долго, пока все головы не повернулись к ней.

«Ну, что там еще?» — нетерпеливо спросила мама.

Это был третий театральный звонок. Занавес поднялся, и главная героиня с размаху швырнула на пол керамического апостола. Громко ахнули все, даже самый младший, а Лёля в ответ произнесла заранее заготовленную речь:

«Я объявляю, что никакого Бога нет! Потому что я не могу верить в Бога, который позволил моей любимой кошке умереть таким страшным образом! И без всякой причины!» И зарыдала.

Первым опомнился папа — он опустился на колени и стал подбирать рассыпавшиеся по паркету осколки драгоценной керамики. Вслед за ним опомнилась мама — она вскочила с места и влепила рыдающей Лёле звонкую оплеуху. Братья продолжали ошеломленно молчать, не зная, кого жалеть, — папу, Лёлю или кошку. Они привыкли любить и оберегать Лёлю, которая была самой младшей и к тому же единственной девочкой в семье.

Дверь кухни отворилась и в нее вплыла толстая кухарка Клава с половником в руке. Вплыла и застыла в изумлении, увидев ползающего на коленях папу и рыдающую Лёлю. Камердинер, Гирей-татарин, везущий из кухни столик с фарфоровой супницей, едва не налетел на Клаву и тоже застыл в дверях с разинутым ртом. Папа вскочил с колен и схватил маму за руку: “Не надо, Луиза! Ты же видишь, девочка огорчена!” И тут Лёлю осенило вдохновение — она поняла, что нужно сделать. Она упала папе на грудь, зарылась носом в его махровую, пропахшую табаком куртку и прорыдала: “Бога нет! Бога нет! Как же мне жить дальше?”

Папа уронил собранные было осколки и прижал Лёлю к себе: “Не плачь, детка. Мы купим тебе другую кошку”. “Зачем мне кошка, если Бога нет?” — не унималась Лёля.

“Не поощряй ее, — прошипела мама. — Это всего лишь ее очередная дурь”.

И подала Клаве знак разливать суп. Лёля отказалась садиться за стол, убежала к себе в комнату, упала на кровать вниз лицом и прислушалась. В столовой ложки звякали о тарелки — там ели суп. При мысли о супе, наваристом и горячем, у Лёли засосало под ложечкой, но она не сдалась и продолжала всхлипывать в подушку. Очень скоро надежды ее оправдались — кто-то громко бросил ложку на стол и затопал к дверям.

”Ты куда?” — сердито крикнула мама.

“Пойду посмотрю, что там с Лелькой”, — ответил голос младшего брата Жени.

“Вернись немедленно! Незачем к ней ходить, она должна быть наказана за свои фокусы!”

“Пусть пойдет, — сказал папа, — у девочки такое горе”.

За то время, что Женя шел к ней по коридору, Лёлю озарило: ее союзниками и защитниками всегда будут мужчины!

Она с улыбкой вспомнила этот день спустя много лет, когда давно уже была не Лёля, а Лу. Она стала Лу ради мужчины, который сумел заменить ей Бога.

Тогда Лёлю, как и всех других девочек ее возраста, готовили к конфирмации. Ее родители, принадлежавшие к петербургской протестантской общине, отправили ее в класс семейного пастора Далтона. Лёля возненавидела его, не досидев до конца первого урока — он был скучный и плоский. То есть, плоский он был мозгами, а животом — очень даже круглый, отчего плоскость его мозгов особенно бросалась в глаза. Лёля сразу поняла, что не сможет ничему у него научиться. Да и чему вообще могла научиться у пастора она, давно открывшая для себя, что никакого Бога нет.

Поэтому она пропускала уроки Далтона, как только находила для этого мало-мальски правдоподобный предлог. Сбежавши с урока, она часами бродила по Невской набережной, разглядывая прохожих и сочиняя сказки об их жизни. Эти сказки заменяли ей реальность, она погружалась в них до самозабвения, до полной потери подруг, до полного отказа от веселой молодой суеты, заполнявшей их щедрую квартиру. Когда гости танцевали в парадной зале, она стояла у окна своей спальни и сочиняля чужую жизнь. Кто знает, как долго бы это продлилось, если бы она случайно не услыхала о красноречивых проповедях некого обрусевшего голландца, пастора Гийо.

В первый раз Лёля отправилась послушать проповедь пастора Гийо тайком от мамы. Для этого она без объяснений удрала с последнего урока и бегом припустила по Невскому проспекту, боясь опоздать. Запыхавшись, она вскочила в проезжавшую мимо конку и стала вглядываться в мелькающие за окном улицы, чтобы не пропустить нужную. И все-таки опоздала. Когда она вбежала в часовню, проповедь уже началась. Но это было неважно. Еще не услышав ни слова, Лёля с первого взгляда поняла, что пастор Гийо именно тот человек, появления которого она, сама того не зная, ждала всю жизнь. При первом звуке его голоса ее охватил такой восторг, какой она испытывала в детстве при общении с Богом. Но ее Бог давно умер, и теперь она встретила человека, который мог бы его заменить.