Чëрная звезда

СО ВСЕЙ ЛЮБЕЗНОСТЬЮ И ДОБРОТОЙ ^{Холли Блэк}

Софи поглядела в окно тетушкиного лондонского особняка. По шиферным крышам окрестных домов сновали пауки-трубочисты, клацая когтями и успешно набивая стеклянные брюшки сажей. Софи улыбнулась.

— Тебе нехорошо, моя милая? — осведомилась леди Оберманн.

— Ах, нет, тетушка. — Софи встала и разгладила юбку — любимую, цвета пыльной розы; с блузкой из простого кружевного муслина она сочеталась просто очаровательно. — Воздух сегодня просто чудный, такая свежесть.

Леди Оберманн потянула носом.

— Превосходно, дорогая. Терпеть не могу, когда молодые болеют. — Софи не ответила, и тетушка решила продолжить: — Мне кажется, твой кузен, Валериан, сейчас внизу. Он, без сомнения, не откажется от прогулки по парку. Составь ему компанию — уж куда лучше, чем торчать тут наверху, словно горгулья.

— Охотно, тетя. Ничто не доставило бы мне большего удовольствия! — воскликнула Софи — лишь самую чуточку слишком радостно.

Она положила пирожное обратно на многоярусный серебряный поставец, рядом с нетронутыми сэндвичами. Один из сервировочных столиков крякнул, вывихнул суставы, встал на задние ноги, вытянулся и трансформировался в механическую горничную, которая тут же принялась дергаными движениями убирать со стола.

Смотреть на это Софи не хотелось, и она отвернулась.

Софи была жертвой счастливого стечения обстоятельств, по-другому и не скажешь: не только наследница, но с недавнего времени (когда принесенные беспутным образом жизни недуги унесли жизнь дорогого папа́) — еще и круглая сирота. Не менее дорогая тетушка была так добра, что приютила Софи у себя. Правда, эта любезная пожилая леди явно вознамерилась выдать ее за своего единственного сына, даже толком не выпустив в свет. Столь великая доброта сама по себе обязывает, так что отвергнуть кузеновы ухаживания (если он, конечно, когда-нибудь почтит ее ими) Софи было бы ой как нелегко.

Потому что кузен Валериан откровенно считал Софи ребенком (если вообще давал себе труд подумать о ней) и ухаживать за ней не собирался. Когда она и правда была малышкой, он тоже относился к ней с чрезвычайной добротой — таскал на плечах, чтобы Софи могла дотянуться до кислых зеленых яблочек на садовых ветках; вытаскивал занозы, а один раз, когда она ободрала коленку, попробовав покататься на одном из четвероногих роботов-садовников, даже сделал компресс из своего шейного платка и мха.

В те давние времена Софи каждый год с нетерпением ждала лета, когда все родственники собирались вместе в загородном доме. Она предвкушала встречу с Валерианом, единственным из всех, кто вел себя с ней неизменно терпеливо и мило. Но однажды у них с отцом вышла ссора, и на следующее лето Валериан поехал не к ним, а домой, к родителям, да еще и кучу итонских друзей с собой прихватил. Ох, как она тогда по нему скучала… Но сейчас он ее совсем не интересовал. Особенно после того, как недвусмысленно дал понять, что уж он-то без нее не скучал совсем.

Да, отвергнуть его ухаживания было бы нелегко, но какого черта он не дал ей ни единого шанса это сделать?

Повинуясь долгу послушной племянницы, Софи честно отправилась его искать. Несколько раз повторив себе, что никакой другой причины гоняться за кузеном у нее нет и быть не может.

Она шла через дом, стараясь не наступить на медные провода в холщовой обмотке, подсоединявшие роботов-слуг к стенам. Завидев ее, роботы бросали свои дела, отворачивали металлические лица и молча кланялись — тишина стояла такая, что Софи слышала слабое жужжание шестеренок у них внутри.

Кузена с кузиной Софи нашла в Голубой гостиной. Валериан, джентльмен двадцати шести лет от роду, развалился в кресле у стены, неодобрительно глядя на сестру. Амелия вальсировала с механическим учителем танцев.

Кукла была просто великолепна. Скульптор, видимо, ваял с действительно хорошей модели: черты медного лица отличались необычной для робота красотой. Амелия в его объятиях смотрелась пленительно: щеки цвета роз, синяя лента, в точности повторяющая оттенок сверкающих глаз, обвивает темные кудри.

При виде Софи Валериан встал.

— Кузина.

— Тетушка предположила, что вы, возможно, собираетесь на прогулку, — сказала Софи. — Я вижу, она ошибалась. Прошу меня извинить.

— Ни в коем случае! — возразил Валериан. — Ничто не доставило бы мне большего удовольствия. К тому же мне нужно сказать вам кое-что по секрету.

Софи было решила, что тетушка наконец вынудила его сделать предложение, однако взгляд кузена был прикован к сестре и кружившей ее по комнате кукле. Кто знает, о чем он на самом деле думает!

Пока Софи накидывала плащ и искала перчатки и муфту, Валериан успел уйти к ландо. Она спешно кинулась вдогонку.

— Мисс! — проскрипел ей вслед дворецкий (голосовой аппарат его явно нуждался в смазке, причем давно). — Ваша шляпка!

— Ой! — воскликнула она, смутившись, что машина углядела своими стеклянными линзами то, что впопыхах пропустила она.

В мыслях своих Софи уже ехала по парку в одной коляске с Валерианом, ощущая себя медленно поднимающимся в печке пирогом.

— Благодарю вас! — сказала она дворецкому.

Все остальные звали его Уэксли, будто он был настоящим слугой, но у нее все никак не выходило притворяться.

Оберманны вообще смотрели на многие вещи по-другому, не так как она. С автоматонами они чувствовали себя вполне комфортно, а ей один вид механической прислуги леденил кровь.

Своего отца Софи слишком часто притаскивала домой из роботизированных притонов, чтобы об этом вообще хотелось лишний раз вспоминать. В отличие от утонченных «Уайтс» или «Будлс», это был настоящий игорный ад… не говоря уже об удовольствиях куда менее невинных, чем кости и карты.

Она помнила зловещие хороводы фальшивых юношей и девушек, круживших по комнатам в отточенном ритме и принимавших элегантные позы. Их выбирали по одному и уводили в задние комнаты — истинный сад наслаждений, не только изощренных, но и точнейшим образом просчитанных. Она помнила манекен с телом ребенка и сияющей медной кожей, облизывавший исполинских размеров леденец пергаментным языком и механически дергавший головой. И другой — с повязкой на глазах, кляпом во рту и связанными за спиной руками, медленно извивавшийся в путах: налево, направо, потом снова налево. Идеально одинаковыми движениями.

— Убогий примитив! — заплетаясь языком, втолковывал ей отец. — Их собирают из производственного брака и сломанных домашних слуг.

Впрочем, это никому не мешало.

— Хорош ломаться! — восклицал он, когда Софи, отлипнув, сгружала его на руки конюхам и распоряжалась посадить в ландо. — Иди сюда, девочка, поцелуй меня! Папа выиграл кучу денег!

Его манишка могла похвастаться превосходной коллекцией пятен от бренди. Правда, мадеры все равно было больше. Галстук в нашейной тряпке угадывался лишь с большим трудом, монокль треснул. Манжеты уже не подлежали починке.

Если бы он почаще проигрывал, долги бы хоть как-то усмиряли его пыл, но папб был дьявольски везуч. Нализавшись, он играл еще лучше, чем втрезвую. И, допиваясь благополучно до смерти, лишь увеличивал свое и без того немалое состояние.

Если репутация его в определенных кругах и страдала, зато в других, не менее определенных, взлетала просто до небес. О, он был далеко не единственным джентльменом — завсегдатаем подобного рода мест. Один из их соседей в Бате даже приволок из борделя подержанный автоматон «женского полу», подсоединил к домашней системе и заделал домашней прислугой. Другой влетел в большие долги, после особо неудачной партии в карты избив манекен так, что у того отвалилась голова. Роботы — даже такие — были ох как недешевы.

А сколько мужчин (включая и ее родного дядюшку) зажимали автоматоны по углам, задирая им юбки, или отдавали друзьям поразвлечься на вечерок-другой!

И ведь не только мужчин! Одной из одноклассниц Софи родители, помнится, подарили двух роботов в личное услужение. Это были мальчики-близнецы с черными волосами, подстриженными на манер средневековых пажей и глазами настолько синими, насколько вообще могут быть стеклянные глаза. Подружка тогда пригласила еще нескольких юных леди на чай и лимонад. Софи неловко жалась в углу, пока остальные гостьи ворковали и целовали фарфоровые щеки прелестных мальчуганов. Ее это до чрезвычайности смутило, хотя почему — она не сумела бы объяснить. Впрочем, эти близнецы действительно были чем-то за гранью добра и зла! Они постоянно хихикали, жеманно и кротко, и бормотали всякий вздор высокими жестяными голосками.

А в Валериане ей как раз и нравилось больше всего то, как он обращался с автоматонами, — точно так же как и со всеми вообще: с идеальной любезностью!

Софи не понимала, как на самом деле устроены манекены, но знала, что они не могут по-настоящему думать, по-настоящему учиться. Они смеются, потому что так хочет большая металлическая коробка с проводами и шестеренками, установленная в сердце каждого дома с роботами, — та, что контролирует круговорот всех вещей в их механической природе. Это она велит им принести тебе тарелку винограду, а не тарелку камней, или, вот скажем, напомнить надеть шляпу. Это не ум, не сознание, не сочувствие. Можно легко притвориться, что они обладают всеми этими качествами, но Софи никак не могла себя заставить. Она никак не могла забыть, что есть фирма-изготовитель, работники которой регулярно смазывают механизмы и загружают в центральную машину дома команды на карточках из гравированной меди. Это они говорят автоматонам, что им делать. И если манекен вдруг зарежет хозяина в постели, винить будут их, а не бездушную машину.

В том, что манекены на это способны, Софи была совершенно уверена. И выражение лица у них в тот момент будет такое же глупое, как по утрам, когда они спрашивают, не желает ли хозяин еще чашку чаю.

Валериан подсадил Софи в коляску. Лошадьми он правил превосходно — вполне заслуженная репутация, думала Софи, пока они катили к городу в пестром свете весеннего солнца.

Она разгладила платье и постаралась не радоваться слишком сильно дуновению ветра на лице и ласкающему теплу. Леди не положено любить свежий воздух — вдруг веснушки повыскочат!

— Мама хочет, чтобы я с вами поговорил, — начал кузен.

Софи набрала воздуху в грудь. Лично она, конечно, предпочла бы, чтобы предложение руки и сердца начиналось с желания предлагающего, а не его почтенной матушки. Но живот у нее все равно завязало узлом от его слов. Вместо того чтобы устремить невинный взор на кузена, она уставилась на свои руки… в перчатках… на одной из которых как раз красовалось масляное пятно… Потому что нечего лишний раз трогать дворецкого!

Валериан откашлялся.

— Я понимаю, что негоже вот так втягивать вас в наши проблемы, кузина, но, боюсь, намерения моей матушки столь несгибаемы, что если не скажу я — скажет она…

Софи нахмурилась. Все это звучало как-то неправильно. Неужели он настолько презирает ее, что готов оскорбить, даже делая предложение? Неужели не понимает, что уважающая себя девушка просто обязана отвергнуть предложение, высказанное при таких обстоятельствах? Хотя, может, в этом-то и соль? Долг выполнен, можно со спокойным сердцем возвращаться к матери и доложить, что кузина не согласна. Смаргивая готовые хлынуть слезы, Софи принялась спешно подыскивать ответ, достаточно ядовитый, чтобы…

А между тем эти самые слезы недвусмысленно свидетельствовали о присутствии чувств, отсутствие которых она намеревалась показать.

— …потому что Амелия отвергла руку сэра Томаса Фоллоуэла. Он достойный человек, добрый и баронет к тому же, с достаточным доходом, чтобы прилично ее содержать и выплатить долги нашего отца. Отец, естественно в ярости.

Валериан упорно глядел на дорогу, крепко сжав губы.

— О! — до Софи наконец, дошло, что никакого предложения ей делать не собираются.

До чего же стыдно! Да она и вправду ребенок, кузен был с самого начала прав!

— Мама́ хочет, чтобы вы помогли убедить Амелию. — Тут Валериан наконец повернулся к ней. — Отец думает, ее можно заставить пойти под венец, но это совершеннейший абсурд. Если она не хочет замуж, никакая сила на свете ее не сломит.

Смущения Софи он в упор не замечал — как чуть раньше не замечал ее ожиданий. Он вообще редко на нее смотрел, а когда такое все же случалось, никогда не задерживал взгляд надолго. Кажется, бедняжка Софи его попросту не интересовала.

— Да, положение затруднительное, — сказала она (даже на свой собственный вкус неоправданно зло). — Но я не представляю, чем могу быть полезна в такой ситуации.

— Она всегда питала к вам большое уважение…

А вот это неправда! В детстве Амелия и Софи действительно неплохо ладили, но в последние годы, когда судьба самовольно свела их поближе, она Амелии быстро наскучила.

— Она стала… я хочу сказать, она очень привязалась к своему учителю танцев, — продолжал, ничего не замечая, Валериан. — Я был бы очень признателен, если бы вы составили ей компанию в этом занятии… вам было бы весело вдвоем.

— Но ее учитель танцев…, — возразила Софи, — он же не человек.

— Да, — со вздохом ответил Валериан. — Совершенно не человек. В этом-то и проблема.

Разговор поверг Софи в такое смятение, что, несмотря на собственное расстройство по поводу Валериана, она все-таки решилась побеседовать с Амелией.

Случай, однако, представился только вечером. Леди Оберманн сидела у огня, пришивая к шляпке новую ленту; Амелия играла на фортепьяно. Когда она встала, Софи тихонько последовала за ней. Из холла было видно, как в столовой слуги подсоединяют к кухонному лифту массивный подающий механизм в форме руки, чтобы блюда попадали на стол незамедлительно.

— Что такое, кузина? — Амелия стояла на первой ступеньке лестницы.

— Он тебя не любит, — сказала Софи. — Он не может, не умеет любить.

На щеках кузины вспыхнули алые пятна.

— Понятия не имею, о чем ты таком говоришь. — Она сделала несколько шагов вверх.

— О твоем учителе танцев. Я вижу, что ты к нему неравнодушна. Амелия, ты выставляешь себя и свою семью на посмешище.

Та обернулась, сверкая глазами.

— А я вижу, как ты смотришь на моего брата. И что с того? Ты поблагодаришь меня, если я скажу, что твоим надеждам не суждено сбыться?

Софи отшатнулась, но быстро взяла себя в руки. Неужели она и вправду так прозрачна… и так беспечна?

— Правда есть правда, — промолвила она, — как бы жестоко она ни ранила. Благодарить меня не нужно, лучше прислушайся к тому, что я говорю.

— Ты ошибаешься. — Амелия бросила быстрый взгляд в сторону Голубой гостиной, где, прислоненный к стене, будто статуя, ждал автоматон, тихо жужжа шестеренками даже в покое.

— Да, они не такие, как мы, но Николас — джентльмен во всех смыслах этого слова. Он чувствует красоту музыки! Он смеется, он любит точно так же, как мы!

— Если бы ты действительно так думала, ты бы никогда не назвала его по нареченному имени. Ты бы и говорила о нем как о джентльмене, — парировала Софи.

Амелия заледенела.

— Это единственное имя, которое у него есть.

— Их сделали специально, чтобы они нам служили, — взмолилась Софи, беря ее за руку. — Чтобы доставляли нам радость. Поддакивали нам. Он говорит только то, что ты от него хочешь.

— Нет, — возразила Амелия. — Он сказал, что любит меня! Кто бы дал ему такие инструкции, подумай сама?

— Не знаю, — созналась Софи. — Но, Амелия, ты только представь, на что будет похожа твоя жизнь с ним? У него же ничего нет. Он принадлежит твоему отцу, потом его унаследует брат. Он — просто имущество. Вещь.

— Все мы кому-то принадлежим, так или иначе, — отрезала Амелия. — Возможно, слова мои для тебя удивительны, но неужели правда лучше выйти за какого-нибудь богача, вполне способного оказаться жестоким или злым? Лучше, чем за нищее существо, которое тебя обожает всем сердцем? У меня есть небольшая рента от бабушки. Я могу скромно жить на нее где-нибудь с Николасом — он будет мне слугой и компаньоном. Или я могу вести дом для брата, пока он не найдет себе жену. Это было бы вполне прилично! — Амелия улыбнулась, но уверенности в этой улыбке не было. — А возможно, жена Валериана позволит мне остаться навсегда. Буду старой домашней кошкой в корзинке у камина, стану варить варенье и присматривать за детьми…

— Но твоя репутация… — запротестовала Софи.

— Я бы не раздумывая отдала ее за любовь! — объявила Амелия. — Из меня выйдет вполне эксцентричная старая дева… Да, возможно, я никогда не выйду за Николаса замуж, зато я состарюсь рядом с ним, и красота его не изменится. Никогда! Тут уж мне впору позавидовать, ты не находишь?

И она гордо тряхнула локонами.

— Зато он может стать равнодушным. Может потерять к тебе интерес — просто оттого, что переедет в новый дом с другой центральной системой. Все наши автоматоны привязаны к дому. Если ты увезешь его отсюда, он может измениться до неузнаваемости, — терпеливо сказала Софи.

— Любой человек может. — Голос Амелии сделался ломким. — Ты вот определенно изменилась. Но Николас любит меня!

— Он предугадывает твои желания, как любой хороший слуга, — возразила Софи. — Он не способен чувствовать — просто делает то, что ты хочешь. Я могу тебе это доказать.

Амелия заколебалась, и тут-то, в этот самый момент, Софи поняла, насколько бедняжка сомневается в своем кавалере.

План Софи был предельно прост.

— Ты будешь учить меня танцевать точно так же, как Амелию, — приказала она автоматону.

Учитель танцев поклонился и изящно протянул ей руку. Пожатие было легче пуха, а когда его прекрасное лицо обратилось к ней, Софи увидела, что его изваяли абсолютно бесстрастным — наверняка специально. Как Амелия вообще умудрилась разглядеть там что-то еще, кроме собственного отражения?

— Тебе нравится танцевать? — спросила Софи, стараясь расслабиться в его объятиях.

О, он действительно был большой мастер! Они кружили по зеркальному полу, словно металлическая музыка, доносившаяся из его грудной клетки, была большим бальным оркестром.

— Да, миледи, — ответил он идеально любезно.

— Я танцую не хуже Амелии? — продолжала допрос Софи.

— Вы обе прекрасно танцуете, — отвечал он. — Но ей было бы полезно попрактиковаться с бо́льшим количеством партнеров.

— А ты не стал бы ревновать? — с тонкой улыбкой поинтересовалась его партнерша.

— Я ревную к каждому мгновению, которое Амелия проводит за пределами этой комнаты, — сказал робот.

Софи встала как вкопанная.

— Это абсурд! Признай, ты говоришь так только потому, что думаешь, будто она этого хочет!

Он ничего не ответил.

— Ты должен делать, что тебе говорят! — воскликнула Софи. — Признай это, потому что я так хочу. Ты не смеешь меня ослушаться!

— Я никому из вас не могу причинить вреда, — сказал автоматон. — Я не должен ранить чувства Амелии.

— Вот! Ты сам это сказал! — Софи вырвалась из его объятий и уставила в медную грудь обвиняющий перст. — Ты говоришь ей то, что она хочет услышать, потому что не должен ранить ее чувства!

— Я не знаю, почему я такой, какой есть, — ответил он, но Софи знала, что его голос — не более чем сокращение мехов под действием приводного механизма. — Я могу отвечать только так, как меня запрограммировали.

По его сияющему лику невозможно было прочесть ровным счетом ничего. Воистину он таков, каким его сделали.

— А что, если я скажу тебе меня поцеловать? — требовательно вопросила Софи. Робот, казалось, заколебался. — Тогда целуй. Я приказываю.

Его ледяные губы на ее устах были вкусом победы. Честно говоря, не так она себе представляла свой первый поцелуй… Девичьи мечты о Валериане были куда как слаще… Но мечтами сыт не будешь, а они тут делом заняты!

— Как ты мог! — В комнату вошла Амелия, скрывавшаяся в тени холла.

О, как много она ему тогда сказала! Что он не настоящий, что он ни на что не годен. Что она велит отсоединить его от системы и продать на запчасти.

Софи потихоньку выскользнула из гостиной, твердя себе, что слова Амелии никак не смогут задеть Николаса… раз уж в нем все равно нет ничего, кроме металла и пара.

Проснувшись на следующее утро, Софи тщетно ждала служанку, которой полагалось развести огонь в камине и помочь ей одеться. Служанка не пришла.

К тому времени, когда Софи спустилась к завтраку, леди Оберманн уже пребывала в серьезном расстройстве.

Прямо перед нею на скатерти красовались останки чашки какао, которую сервировочный механизм с такой силой брякнул об стол, что она разбилась.

Никаких извинений не последовало. Горячий шоколад лужицами стоял в осколках фарфора с цветочным узором; ломтики сливового пирога валялись по всему паркету.

— А это еще что такое? — осведомилась Софи.

— Дом разгневан. Он нас наказывает! — Леди Оберманн скорбно прижимала к корсажу вышитый носовой платок. — Где Валериан? Где Генри? Кто-то же должен что-нибудь сделать!

— Наказывает нас? Но это невозможно! — прошептала Софи. — Они не могут! Роботы не для того сделаны, чтобы…

— Но они смогли! — перебила ее, всхлипывая, леди Оберманн. — Дом сказал, что любит Амелию, и Амелия тоже любит его.

— Что, весь дом? У нашей Амелии роман с архитектурой? — воскликнул, входя, Валериан.

Софи захихикала и заработала от леди Оберманн мрачный взгляд.

— Это тот учитель танцев! — заявила мать семейства. — То есть я думала, что это он, но, кажется, весь дом чувствует себя… причастным.

— Надеюсь, она, по крайней мере, не допустит, чтобы за ней ухаживала моя комната, — легкомысленно отозвался Валериан. — С ее стороны это было бы настоящее предательство. Не уверен, что смогу стерпеть подобную измену.

— Как ты можешь?! Как ты можешь шутить в такое время! — снова захлюпала леди Оберманн.

— Я и не думал шутить, заверяю вас, мама́, — серьезно сказал он. — Я чрезвычайно взволнован. Но вы же знаете Амелию — если она чего решила, ее уже не остановишь. Я понимаю не больше вас, но вот этого ее капризы точно не стоят.

И он обвел широким жестом руины завтрака.

— Ты невыносим! — Леди Оберманн пригвоздила его взглядом. — Ты говоришь о своей сестре!

— Давайте спросим Уэксли, что он обо всем этом думает, — сказал Валериан, поднимая руки жестом капитуляции. — Идемте, Софи!

Как будто они вдвоем отправлялись навстречу приключениям!

На обычном посту в холле Уэксли не было. Его нашли в танцевальной гостиной. А вот учителя танцев на месте не оказалось — хотя его оттуда никто не отпускал.

— Как это все понимать, Уэксли? — обратился к нему Валериан.

— Мы приносим самые искренние извинения за все причиненные неудобства, мастер Оберманн, — промолвил дворецкий.

— Кто-то из вас посмел дерзить моей матери?

— Наша программа состоит в том, чтобы служить вам и постоянно учиться делать это все лучше и лучше. Мы повинуемся нуждам всех членов семьи. Иногда случается так, что их потребности вступают между собою в конфликт. Иногда образ наших действий может даже напоминать непослушание, но на самом деле мы никогда не осмелились бы оспаривать ваш авторитет. Если вы полагаете, что мы ведем себя вразрез с вашими желаниями, поставьте в известность изготовителей, и они изменят наши программы.

— Хорошо, хорошо. Но все-таки, что означает ваше поведение? Что вы хотите нам сказать?

— Николас любит Амелию, хотя она гораздо выше его по положению.

Есть что-то совершенно ужасное в том, как металлический рот проскрежетал эти невозможные, немыслимые слова, подумалось Софи.

— По положению? — Зато у Валериана они явно вызвали самый неподдельный интерес. — Но у него нет никакого положения!

— Именно так, сэр, — ответил дворецкий.

— А вы все, стало быть — одна… личность?

Щедрое слово, сказала Софи самой себе, не каждый на такое решится.

— Если Николас любит Амелию, значит ли это, что ее любит весь дом, как предположила моя мать? Значит ли это, что ее любите, например, вы?

— Мы — дом, но мы — и мы сами тоже, наша часть дома. Николас любит Амелию — и мы тоже, потому что ее любит он.

— Но вы не можете быть тем и другим сразу! — вскричала Софи. — Ты либо индивидуум, либо нет!

— Мы не такие как вы. — Дворецкий повернулся к ней. — Мы работаем не так как вы. Вы, мисс, дурно поступили с Николасом, использовав его в своих целях.

— Софи? — вмешался Валериан. — Что у вас там произошло?

— Ничего особенного. Я просто продемонстрировала Амелии, что Николас не может ее любить. Я сказала, чтобы он меня поцеловал, и он поцеловал. У него нет собственных чувств, которые помешали бы это сделать. Как он сам и сказал, он любит ее, потому что она желает быть любимой.

— Ты поцеловала Николаса? — У Валериана был сложный голос.

Удивление, недовольство… и что-то еще.

Софи раздраженно передернула плечами.

— Он не человек. Я надеялась спасти твою сестру от того же жребия, что выпал моему отцу. И моя репутация — ничто в сравнении с тем, чего могла лишиться она!

Валериан протянул Софи руку — жестом, до странности неуместным. Он никогда ее не касался.

— Но ведь смерть твоего отца не имела никакого отношения к автоматонам!

— Ты хочешь сказать, что он умер от пьянства? О да, но он сделал это в объятиях таких вот созданий. Которые наливали ему спиртное, сведшее его в могилу. Которые ни в чем ему не отказывали — и не могли ни в чем отказать, потому что его жизнь или смерть ровным счетом ничего для них не значили. Они ничего не чувствуют. Они сами — ничто.

Просто поразительно, каким громким стал ее голос на протяжении этой тирады…

— Уэксли, — обратился к дворецкому Валериан, — моя кузина очевидным образом расстроена всем происходящим, но независимо от того, права она в оценке чувств Николаса или нет, его действия предосудительны. Он не может просить руки моей сестры. Это просто невозможно. И раз уж вы все — одно, прекрасно! Мне достаточно будет побеседовать с вами. Это должно прекратиться. Передайте, пожалуйста, Николасу, что он должен немедленно порвать с Амелией.

— Это не в моих силах, мастер Валериан. — Голос дворецкого был полон сожалений, но звучал твердо.

— Почему?

— Потому что Амелии это не понравится.

— Амелия уже получила достаточно того, что ей нравится, — отрезал Валериан. — Этот дом служит и остальной семье тоже!

— Мы служим всем Оберманнам, — подтвердил Уэксли. — Но мы любим только Амелию.

— Идемте, Софи! — вскричал Валериан, делая нетерпеливый жест. — Все эти разговоры ни к чему не ведут!

Она побежала за ним в холл.

— Что ты собираешься делать?

— Мне ужасно жаль… все, что случилось с твоим отцом… Для юной девушки это страшное испытание.

— Думаю, это для кого угодно страшное испытание, будь он хоть молодой, хоть старый. — Софи смотрела в сторону, не желая, чтобы он видел стоящие у нее в глазах слезы.

Опять, черт побери! Его общество — вот уж поистине ужасное испытание для юной девушки.

— Со мной все хорошо, Валериан.

Кажется, он все-таки заметил.

— Прости, что тебе снова пришлось все это вспомнить. Ты знаешь, Софи, мой отец не так уж далеко ушел от твоего. Служительницы Киприды, льющие в горло мужчинам яд, могут быть и живыми женщинами, но сочувствия в них, поверь, не больше, чем в автоматонах.

— О, надеюсь, что это не так! — воскликнула Софи, но от слов Валериана ее охватил озноб.

Она представила притон роботов… только весь набитый живыми людьми. Нет, это слишком ужасно! Кто, имея свободу выбора, согласится на такое падение, на такой позор? Мысль о том, что автоматоны могут чувствовать, но не иметь возможности выбирать, никогда доселе не приходила ей в голову. От нее комок поднимался к горлу, мешая дышать.

— …я не прошу тебя пойти со мной в центр управления домом, — говорил между тем Валериан. — Нас могут ждать новые неприятные сюрпризы, даже более неприятные, чем те, что уже случились.

— Я все равно пойду, — прервала его Софи. Он открыл было рот, чтобы поспорить, но она быстро добавила: — Это наше общее приключение, Валериан, и я намерена пройти его до конца!

Он одарил ее улыбкой и, развернувшись, устремился в подвал.

Движущая сила автоматонов — пар. Он подается по трубам и заполняет мехи, дающие роботам речь; он же вращает и шестерни. Однако не паром единым живы автоматоны. Есть еще и субстанция под названием азот. Выглядит она так, будто кто-то превратил зеркало в жидкость. Сверкающая, как серебро, и смертельно ядовитая, она бежит по их телам, будто кровь, и действительно дарует им подобие жизни.

В каждом доме с роботами есть сердце — небольшая комнатка, центр управления. А в нем — дровяная печь, огонь в которой поддерживают простые металлические куклы, танцующие вокруг и кормящие пламя. Сердце содержит затейливый набор команд, регулирующих поведение роботов и написанных алхимиками.

Софи никогда еще не бывала в таком месте. Тут все было черно от сажи и воняло серой — примерно таким она и представляла себе ад. Но впереди шел Валериан, и она поспешала за ним.

Роботы-кочегары были сделаны очень грубо, с неправильными, словно изуродованными лицами. Как будто их скверно отлили. Отверженные. Производственный брак.

— А если бы Николас действительно любил ее, что бы ты стал делать? — тихо спросила Софи своего кузена.

— Ты сказала, он не может любить, — нахмурился он.

— Но если бы мог, — холодок пробежал у нее по коже, — если бы я ошибалась…

— Папа́ пришел бы в ярость, — неуверенно произнес Валериан. — Случился бы жуткий скандал.

— Прости, не надо было спрашивать, — быстро сказала Софи.

Ты смешна, девчонка, одернула она себя. Но мысль так и застряла там, в борделе с роботами… которые не могут уйти, не могут отказаться делать то, что они делают, — и при этом все чувствуют. Лица манекенов, швыряющих топливо в жерло печи, вдруг показались ей такими печальными, что на мгновение Софи и вправду поверила: у них могут быть чувства. Это-то в роботах и ужасно — иногда они кажутся такими живыми, такими… одушевленными!

— Я позову кого-нибудь посмотреть наши автоматоны, — успокаивающе сказал Валериан. — Кого-нибудь из алхимиков. Уж они-то разберутся с этой маленькой проблемой. Скажут нам, что такое втемяшилось в голову Николасу и остальным. И Амелии заодно прочистят мозги, объяснят, что у нее в воображении все смешалось…

И он щелкнул первым из трех тумблеров на панели, гася печь. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы умереть совсем.

— Первый выключатель сон наведет, большая печь тихо уснет, — произнес глубокий голос у них над головой.

Софи отскочила и вперила взгляд во тьму. Оттуда на нее глядело изваянное над жерлом печи медное лицо, огромное и прекрасное, будто барельеф какого-нибудь римского бога.

Подносящие дрова автоматоны успокоились и встали. Их механизмы, жужжа, останавливались.

И тут Софи увидала Амелию. То ли она всегда тут была, то ли только что выступила из-за остывающей махины печи. Лицо у нее было измазано сажей, распустившиеся волосы неубранными локонами падали на плечи. Николас держал ее за руку — и, кажется, даже пытался остановить.

— Валериан! Я тебе не позволю! — вскричала она.

Ее брат повернул второй тумблер. Неумолчный дробный грохот внутри стен, столь привычный, что Софи почти перестала его замечать, прекратился. Наставшая тишина показалась ей огромной и гулкой. Николас бросил печальный взгляд на медный кабель в холщовой изоляции, подсоединявший его к стене. Подняв руку, он нажал какую-то кнопку у себя в основании шеи, и провод со щелчком отошел.

— Николас! — в ужасе взвизгнула Амелия.

— Моя система способна продержаться какое-то время на самообеспечении, любимая, — мягко сказал он.

— Сестра, — Валериан успокаивающе поднял руку, — поверь, никому из них не причинят никакого вреда. Все это просто досадное недоразумение. Весь дом не мог сойти с ума только потому, что один из слуг запал на госпожу. Мы во всем разберемся, когда все здесь придут в себя.

— Нет! Я знаю, к чему ты клонишь, братец. Ты заставишь меня выйти за Томаса. Дом, я приказываю тебе остановить моего брата! — твердо сказала Амелия. — Делай все что угодно, но не дай ему повернуть последний выключатель!

— Амелия! — воскликнула Софи. — Ты же не можешь в самом деле…

Неподвижно стоявшие вокруг печи автоматоны снова зашевелились. Поленья с грохотом попадали на пол.

— Любовь моя, — голос Николаса был богат и вместе с тем металлически звонок, — послушай своего брата. Мы все равно не сможем быть вместе!

Валериан в ужасе уставился на нее.

— Амелия!..

Но первый противник уже кинулся на него.

Привычные к грубой работе руки оттолкнули юношу от последнего выключателя и с силой ударили о железную стену пультовой. Получив от Валериана хук правой, робот опрокинулся на спину, но другой тут же с готовностью занял его место. Три автоматона скрутили молодого хозяина и потащили прочь, туда, где у исполинской поленницы ждал остро наточенный топор.

— Амелия, прошу тебя! — проговорил Николас. — Никакая любовь не вынесет того, что ты собираешься сделать!

— Ты хочешь сказать, что больше не будешь меня любить? — Голосок у нее был тонкий, как у ребенка.

— Нет, — ответил он, — это твои чувства станут другими.

— Никогда!

Софи оглянулась, ища хоть какое-то оружие. У печи обнаружилась кочерга, и, схватив ее, девушка ринулась вслед за роботами. Нагнав, она со всей силы ударила первого куда смогла. Из его суставов брызнуло жидкое серебро.

В следующее мгновение твердые металлические пальцы сомкнулись у нее на горле.

А еще миг спустя все внезапно прекратилось. Все автоматоны замерли, где стояли, превратившись в медные статуи. Валериан освободился от двоих, что держали его, и разогнул руки третьего на шее Софи. Она упала ему на грудь, и какое-то время — пусть даже совсем чуть-чуть — одни лишь его руки служили ей опорой.

— Что случилось? — прошептала она.

И тут же увидела сама.

Николас лежал, распростертый на панели. Все еще держась за последний выключатель.

— Я говорила, чтобы он этого не делал! — Амелия, рыдая, повалилась прямо на грязный пол. Шелк ее платья уже совсем почернел у подола. — Я приказывала ему! Он не может меня ослушаться. Как он смеет!

Софи в удивлении рассматривала поверженный автоматон.

— Ты же не говорил ему выключить последний тумблер, — тихо сказала она Валериану.

— Нет, — так же тихо ответил он.

Весь день по дому сновали алхимики. Механики приходили и уходили. Говорили они только с Валерианом. Лорд Оберманн едва заметил, что со слугами что-то не так. Когда ему сообщили о трудностях с автоматонами, он громко оплакал те счастливые дни, когда все слуги были живые и не ломались, и незамедлительно отбыл к себе в «Уайтс» — обедать и играть в вист.

Уже на следующее утро все было в абсолютном порядке. Дом работал как часы. Когда над нею склонилась механическая горничная, Софи проснулась и чуть не закричала, чуть не опрокинула яйцо всмятку и чашку какао прямо ей на накрахмаленное платье. Овладев собой, юная леди ограничилась тем, что заглянула поглубже в ее стеклянные глаза — в горящее далеко за ними пламя.

— Если бы ты могла пожелать чего угодно, что бы это было? — спросила Софи.

— Я хочу только одного — быть хорошей и верной служанкой, — отвечала горничная.

После всего, что случилось позавчера, Софи сомневалась в правдивости ее слов. Она собралась было потребовать от ответа получше, но вовремя вспомнила, что непокорство дается роботам нелегко. Оно и ей давалось нелегко, вот в чем дело. И в ее сердце неожиданно шевельнулось сочувствие.

Поэтому Софи послушно проглотила завтрак. И даже позволила автоматону одеть ее в утреннее платье, не докучая дальнейшими расспросами.

По дороге вниз она повстречала Амелию. На той была шляпка с лентой вишневого цвета и отороченный кружевом элегантный жакет. Барышня Оберманн выглядела так чинно и безупречно, что ее перемазанное сажей, обезумевшее от страсти позавчерашнее лицо казалось дурным сном.

— Надеюсь, мы все еще друзья, кузина, — улыбнулась Амелия.

— Конечно, — сказала Софи без особой уверенности.

— Валериан говорит, он позаботится, чтобы папа́ не принуждал меня к замужеству. Мне оставят Николаса, так что я весела, как птичка! Никакая клетка меня не удержит!

Вот ведь избалованная девица, подумала про себя Софи, но вслух ничего не сказала. Впрочем, в первый раз за всю историю ей стало жальче Николаса, чем Амелию.

— Скажи мне только одну вещь, кузина, — начала Софи. — Николас тебе служит. Он не может ставить твои желания превыше своих собственных. Тебя это совсем не беспокоит?

— А разве беспокоит папа́, что мама́ ведет его дом, устраивает приемы для его друзей, выбирает на ужин блюда, которые нравятся ему, а не ей?

— Полагаю, что нет. Но это говорит отнюдь не в его пользу.

Амелия улыбнулась и, взяв Софи за руку, нежно пожала ее.

— Я никогда не хотела для себя жизни, как у нее. Но ты, мне кажется, хочешь…

— О чем ты?

— Мой брат тебя искал, — Амелия махнула рукой в сторону лестницы.

И пока Софи взлетала по ступенькам, она, мурлыча что-то себе под нос, двинулась в сторону Голубой гостиной.

Валериан стоял на балконе над нею, опершись о перила. Софи показалось, что выражение глаз у него какое-то… непривычно мягкое.

Внизу Амелия кружила в вальсе с автоматоном, переплетя свои розовые пальчики с его металлическими. Танец их по мраморному полу был идеально точен — как движение стрелки по циферблату часов.

В детстве Валериан всегда был добросердечным. Кажется, годы изменили его меньше, чем думала Софи.

— Ты рад? — спросила она.

— Какой брат не обрадуется, видя свою сестру счастливо пристроенной? — серьезно сказал он, но поймал ее взгляд и улыбнулся. — Ну, хорошо. Возможно, это не совсем то, что я себе представлял, но да, я рад, что она счастлива.

Подумать только! Даже после того, как Амелия безрассудно рисковала его жизнью в пылу своей дурацкой страсти, он все равно желал ей добра. Он управлял семейными финансами, и ее отказ выходить замуж бил по нему так же сильно, как по отцу, лорду Оберманну, и все равно его в первую очередь заботило ее благополучие. Кажется, все, чего он хотел в жизни, — это заботиться о семье.

Хоть бы он еще дал кому-то позаботиться о нем самом!

Софи кашлянула.

— Твоя сестра сказала, что ты желал переговорить со мной. Я и сама намеревалась с тобой поговорить. О моих средствах. Мне известно, что ваша мать рассчитывала на брак Амелии с сэром Томасом, чтобы рассчитаться с некоторыми долгами, и вот я подумала, что могла бы, возможно, выплатить…

— Это весьма щедро с твоей стороны, но совершенно невозможно, — прервал ее Валериан, побледнев. — Твой будущий супруг…

Тут он прикусил язык и решил начать сначала.

— Да, мама́ никогда не скрывала своих надежд в этом отношении, но я совершенно определенно дал ей понять, что ты должна как следует выйти в свет и насладиться первым сезоном дебютантки. Она сама представит тебя ко двору, все как полагается. Софи, ты знаешь, я не охотник за деньгами…

— Ты все еще считаешь меня ребенком, — горячо возразила Софи. — Но, поверь, я сумею отвергнуть любое предложение, которое придется мне не по нраву!

— Одно то, что ты сама в состоянии постоять за себя, еще не повод проверять характер! Я прекрасно понимаю, в каком неудобном положении ты оказалась — в одном доме со мной, моей матерью и ее интенциями. Ты — алмаз чистой воды, Софи, — добавил он со вздохом. — И я не хочу, чтобы ты разменивалась на меня.

— Как я могу разменяться на тебя, если ты так никогда и не дал мне подобной возможности? — лукаво спросила она.

Разумеется, прошло целое долгое мгновение, прежде чем Софи поняла, что сказала. Невыносимый стыд затопил ее. Что он теперь о ней подумает?

И ведь как бы горько она себя ни стыдила, ей все равно придется встречаться с ним по утрам глазами над — неразбитой, хочется надеяться — чашкой какао.

Конечно, Валериан мог решить, что она недопустимо для леди прямолинейна, но и трусихой ей быть совсем не хотелось. Софи решительно вздернула подбородок… и увидала на лице Валериана выражение, которого совсем там не ожидала.

— Софи, — сказал он, не то делая выговор, не то восхищаясь, — то, как ты обращаешься с кочергой… и как готова поцеловать кого угодно, если это нужно для спасения семьи…

— Прекрати, это нечестно! — Она засмеялась, сама не веря своему счастью.

— Возможно, ты позволила бы мне…

— Ну неужели нет? — воскликнула она и, доказав на практике, что угроза семейным ценностям — отнюдь не единственный способ заставить ее что-то сделать, поцеловала его.