Чëрная звезда

БРЕТЁР[97] ^{Дмитрий Силлов}

— Ну и долго вы намерены топтаться перед дверью, Ватсон?

Доктор Ватсон несколько нерешительно потянул за дверную ручку и перешагнул порог.

— Вы как всегда удивляете своей проницательностью, дорогой друг, — произнес он, от смущения забыв про приветствие. — Но как вы узнали, что это именно я?

В полумраке знакомой комнаты плавали сизые клубы дыма, при неверном мерцании свечного огарка казавшиеся живыми. За окном потихоньку вступал в свои права хмурый лондонский вечер, и при весьма неважном освещении было непросто рассмотреть в темном углу старое, глубокое кресло эпохи Регентства, в котором сидел человек, облаченный в домашний халат, и с неизменной трубкой в руке.

— Элементарно, Ватсон, — произнес человек скрипучим голосом. — Просто у меня за эти годы не притупился слух, вот и все. Миссис Хадсон без пререканий и получасового разглядывания в дверной глазок отперла входную дверь, стало быть, знала того, кому открыла. Потом она ахнула, как если бы увидела привидение, а после я услышал нерешительное топтание возле двери. Из чего несложно было сделать вывод, что некий джентльмен, от которого целых полгода не было вестей, решил, наконец, проведать старого приятеля. Но при этом он еще не придумал оправданий своей забывчивости и потому не решается войти. Что ж, лучше поздно, чем никогда.

— Вы как всегда правы, мой друг, — произнес доктор, с облегчением вздохнув — судя по сварливому тону, сыщик был рад его видеть. В противном случае Холмс просто молчал бы, отвернувшись к окну и делая вид, что в комнате никого нет.

— Присаживайтесь, что вы мнетесь, словно Лестрейд, до зарезу нуждающийся в расследовании, на которое Скотланд-Ярд не выделил средств? Как ваша врачебная практика в Кенсингтоне? Надеюсь, миссис Ватсон в добром здравии?

— Практику я продал, — сказал Ватсон, усаживаясь в знакомое кресло напротив. — А жена… Ее больше нет.

— Прошу прощения, — пробормотал Холмс. — Вы об этом не писали.

— Теперь уже все позади, — вздохнул доктор, обводя взглядом комнату. — Кстати, друг мой, а почему вы сидите без электричества?

— Яркий свет меня раздражает, — буркнул сыщик.

— Раньше этого не было, — отметил Ватсон, потянув носом. — Кстати, в вашей трубке не трихинопольский табак, как в старые добрые времена, а дешевая смесь низких сортов, которую курят портовые грузчики. Из чего я осмелюсь сделать вывод…

— О мой бог, что посеешь, то и пожнешь! — вздохнул Холмс. — Мой дедуктивный метод работает против меня. Да, черт побери, вы правы. В последнее время у жителей Лондона все слишком благополучно, что не лучшим образом сказывается на моих доходах от частной практики сыщика.

— Похоже, я вернулся вовремя, — улыбнулся Ватсон. — Благодаря удачной продаже моей практики, о которой я вам уже сообщил, я сейчас не испытываю недостатка в деньгах и с радостью ссужу вас любой необходимой суммой. И вообще, я хотел просить вас принять меня обратно в качестве компаньона по съему этой квартиры. Обязуюсь, как и прежде, быть вашим биографом и помогать…

Темнота напротив шевельнулась, как если бы человек, утонувший в ней, предостерегающе поднял руку.

— Насчет компаньонства буду только рад, — проговорил Холмс. — Что же касается всего прочего — думаю, в этом не будет нужды. Слышите, как внизу миссис Хадсон отчитывает кого-то? А тот пытается ей отвечать, причем — с весьма примечательным акцентом? Интуиция мне подсказывает, что прибывший желает предложить мне весьма срочное и важное дело — иначе для чего он проделал путешествие через Ла-Манш в такую погоду? Заокеанские же проблемы обычно недурно оплачиваются.

В подтверждение слов Холмса дверь распахнулась, и в комнату шагнул широкоплечий мужчина, одетый в роскошное пальто с меховым воротником. В левой руке посетитель сжимал трость, в правой — весьма объемистый дорожный саквояж. Взгляд этого господина был довольно тяжелым, как и его квадратная челюсть, словно вытесанная из арбединского гранита.

— Прошу прощения, что вошел без стука, — произнес он голосом, похожим на звук полковой трубы. — Дверь была приоткрыта, и я…

— Ничего страшного, — произнес Холмс. — Позвольте спросить, какая сейчас погода в Санкт-Петербурге? Сильно отличается от лондонской?

Веки гостя вместе с бровями медленно поползли наверх, напоминая при этом открывающиеся пушечные порты тяжелого парового фрегата.

— А откуда вы знаете… — начал он, но сыщик лишь махнул рукой:

— Нет ничего проще. На вас пальто с воротником из русского бобра. Этот мех гораздо более густой и блестящий, чем тот, что добывают в низовьях Роны или в бассейне Эльбы. Лицо у вас европейское, аристократическое, но при этом бледное, какое бывает у людей, выросших в нездоровой болотистой местности вроде Лондона, Буэнос-Айреса или Петербурга. Ваш английский неплох, но акцент все же весьма отчетлив. И вы совершенно точно не американец, так как, войдя, не оставили пальто, саквояж и трость миссис Хадсон, вероятно, опасаясь, что их украдут. Такое поведение характерно только для русских.

Даже при слабом свете огарка было заметно, как на лице гостя заиграли желваки, однако он справился с собой.

— Добавлю, что вы, вероятно, не только заправский дуэлянт, но и профессиональный военный, — произнес Холмс, ничуть не смущенный грозным видом посетителя. — По характерным мозолям на вашем указательном пальце можно понять, что вы постоянно тренируетесь со шпагой и пистолетом. Однако тонкий косой шрам на вашей шее нанесен, скорее всего, турецким ятаганом, что свидетельствует о том, что вы не просто светский дуэлянт, никогда не нюхавший пороха на настоящей войне.

Гость выдохнул, покачал головой, поставил саквояж на пол и машинально потер шею.

— Под Плевной я состоял адъютантом при его высокопревосходительстве бароне Николае Павловиче фон Криденере[98]. Из-за неисправности телеграфа был послан отвезти приказ генералу Шильдер-Шульднеру[99]. Нарвался на турецкую засаду, ну и… не повезло.

— Поскольку вы здесь, полагаю, что туркам не повезло больше… — усмехнулся Холмс. — Что ж, не угодно ли вам перейти к делу? Мое имя — Шерлок Холмс, а это доктор Ватсон, мой биограф, помощник и просто добрый друг.

Гость по-военному щелкнул каблуками:

— Капитан Талызин, Сергей Алексеевич, граф. Командир второго батальона Измайловского лейб-гвардии полка Императора и Самодержца Всероссийского Александра Александровича Романова.

Сделав паузу и покосившись на Ватсона, он продолжил:

— Прислан сюда тайно, по высочайшему повелению, и надеюсь, что мой визит останется между нами — так же, как и его причина.

— Тайны мы хранить умеем, — кивнул Холмс. — От мистера Ватсона у меня нет секретов, так что вы, ваше сиятельство, можете говорить совершенно свободно. Там в углу найдется вешалка для пальто. Прошу вас, присаживайтесь на эту оттоманку и поведайте нам причину визита в наш туманный Альбион из страны столь далекой и загадочной.

Граф не заставил себя упрашивать — видно, притомился с дороги. Устроившись на низком диване без спинки и подлокотников, где Холмс, когда не сидел в своем кресле, имел обыкновение полеживать, пуская в потолок клубы дыма из трубки, он начал свое повествование:

— Двадцатого мая сего тысяча восемьсот девяносто четвертого года император и повелитель наш Александр Александрович изволил издать указ за номером сто восемнадцать, названный «Правила о разбирательстве ссор, случающихся в офицерской среде», состоящий из шести пунктов. Первый пункт гласил…

— Если вас не затруднит, без подробностей, — попросил Холмс, — и ближе к сути.

— Суть в том, — вздохнул офицер, — что тем указом царь наш официально разрешил нам решать споры меж собою посредством дуэлей. Формально, конечно, дела о таких спорах направляются в суд общества офицеров, но на деле они все равно заканчиваются дуэлями. Так вот, менее чем за два месяца в одном лишь Петербурге погибли около полусотни офицеров. Все кадровые военные, цвет российского дворянства…

— Печально, — сказал Холмс, раскуривая потухшую трубку. — Но, с другой стороны, если люди принимают решение биться насмерть, и это законно, то что ж в том предосудительного? И зачем тут нужен сыщик?

— Дело в том, что поединки провоцируют в основном одни и те же люди, — мрачно произнес граф. — Так называемые бретёры, любители драться на дуэлях. В Петербурге таких выявлено трое. Все богатые иностранцы, прибывшие на службу в Россию из-за границы и успевшие показать себя отличными военными.

— Понимаю, — задумчиво произнес Холмс. — Фактически вырезается цвет нации, но предъявить им претензии невозможно, так как все происходит по закону. И к российским сыщикам обращаться нельзя, дабы не дискредитировать вашего царя, издавшего неразумный указ. Однако при всем этом необходимо без риска утечки информации выяснить, кому и зачем нужны эти явно неслучайные убийства. Нужен, как это называется у вас в России, «казачок» со стороны, лицо, незаинтересованное в разглашении тайны.

— Именно так, — буркнул граф.

— Странно… — задумчиво произнес Ватсон. — У вас на родине люди готовы запросто убивать друг друга. Но ради чего? Зачем?

— Чтобы того, кто подлости вершит и словами бросается, не думая, раздавить раз и навсегда, — довольно резко отозвался Талызин. — Я не сторонник дуэлей, но, признаться, порой думаю о том, что вряд ли есть другой более действенный способ призвать к ответу обидчика. Пусть даже с риском для собственной жизни.

— Интересный подход, — кивнул Холмс. — Но для того, чтобы решить вашу проблему, придется отправиться в Россию.

— Это я и хотел от вас услышать, — облегченно произнес Талызин, потянувшись к своему саквояжу. — Суммы, которую выделили из казны на это дело, хватит, чтобы отправить из Лондона в Петербург целый пехотный взвод.

Щелкнули замки саквояжа, на пол полетели какие-то тряпки, выброшенные из него решительной рукой графа. Холмс с Ватсоном удивленно переглянулись, но через мгновение их удивление достигло предела. В неверном свете огарка компаньоны увидели матовый отблеск на золотых червонцах, которыми саквояж был заполнен едва ли не на четверть.

— Говорят, у вас тут фунт стерлингов шесть наших рублей стоит, — деловито произнес граф. — Получается, как раз тысяча фунтов. Подорожные расходы туда и обратно сотню съедят, остальное — ваш гонорар за труды и беспокойство. Ежели, конечно, дадите свое согласие.

— Хммм… Никогда еще не получал гонорар в российских рублях, — задумчиво произнес Холмс. — Что скажете, Ватсон? Проедемся в Россию?

— Почему бы и нет? — пожал плечами доктор. — И, пожалуй, я возьму с собой не один, а два пистолета. Я как раз по случаю приобрел пару отличных армейских револьверов системы «Веблей-Грин» с ударно-спусковым механизмом двойного действия. Продавец утверждал, что из них запросто можно уложить медведя, которых, по слухам, в России великое множество.

Талызин наклонил голову, чтобы спрятать ухмылку, поэтому оба джентльмена ничего не заметили, расценив его движение как знак согласия.

Путь через Ла-Манш, а после сушей через всю Европу не занял много времени. Когда клиент платит золотом, свежие лошади на почтовых станциях появляются, словно по волшебству. Поэтому не прошло и двух месяцев, как почтовая карета с тремя пассажирами уже ехала по улицам Санкт-Петербурга. По пути граф предложил заглянуть в трактир, дабы передохнуть с дороги, отведать блюда традиционной русской кухни, а заодно узнать последние новости.

Граф спросил для всех троих по большой миске стерляжьей ухи, блюдо расстегаев, пожарские котлеты с кашей из репы и по большой кружке сбитня. Трактирщик оказался разговорчивым малым, и пока гости хлебали обжигающе горячий суп, а в огромной печи доходили котлеты, он успел поведать, что «божьей милостью император всероссийский Александр Александрович перенесший катастрофию поезда, в Ливадийский дворец переехать изволили, ибо почувствовали себя неважно. Ихний врач говорят, что, когда во время той катастрофии держал царь-батюшка на могутных плечах цельный вагон, пока из-под того доставали побитых да пораненных, повредил император организм свой, но все надеются, что Александр Александрович поправится, ибо силен он на редкость телом и духом. Также граф Дмитрий Сергеич Шереметев в своем доме на набережной большой прием дает, причина коему сбор денежных средств для строительства артиллерийского училища. А еще цена на овес взлетела энтой осенью непомерно, а хлебное вино наоборот, дешевше стало. Правда, подлые люди преизрядное количество оного непотребного качества выпустили, за что многие винокуры были пороты прилюдно при всем народе…»

Капитан Талызин терпеливо переводил болтовню трактирщика, радостного от того, что его заведение посещают такие благородные господа. При вести о нездоровье императора по лицу графа промелькнула тень, которая, впрочем, весьма скоро рассеялась — как ни крути, он был на родине. Уж Петербург-то для русского всяко ближе и роднее иностранных Лондонов да Парижей.

— Кстати, как у нас говорят, на ловца и зверь бежит, — проговорил он, расправляясь уже с третьей котлетой. — Гарантирую, что на приеме у Шереметева будет кто-нибудь из бретёров. Им такие собрания, что мухе мед. Если вы не против, я бы отъехал на пару-тройку часов, озаботился приглашениями для нас. И тогда прямо сегодня вечером можно было б приступить к делу.

— Конечно, — пожал плечами Холмс, приканчивая огромную кружку сбитня. — Иначе зачем мы сюда приехали?

— Вот и славно, — кивнул граф. — У трактирщика на втором этаже есть нумера для гостей, можете покуда отдохнуть с дороги.

И, докушав, спешно удалился, вторично пообещав вернуться к вечеру.

Однако, к удивлению Ватсона, Холмс не пошел отдыхать, а, так же быстро доев, сказал, что хочет пройтись по незнакомому городу. Ватсон, изрядно уставший от дорожной тряски, предложил составить компанию — все-таки место чужое, мало ли — на что сыщик с улыбкой покачал головой:

— Отдыхайте, дорогой друг. Вам лишние несколько часов сна точно пойдут на пользу, а для меня это всего лишь причуда.

И ушел, вернувшись лишь за четверть часа до приезда Талызина. При этом в руках его был небольшой чемоданчик, но на вопрос, что в нем находится, Холмс отмахнулся:

— Потом, друг мой, все потом. С минуты на минуту вернется граф, и нам нужно срочно подготовиться к приему.

Талызин появился, как и обещал, с наступлением сумерек, причем сделал это весьма эффектно. У входа в трактир вместо почтового возка стояла красивая карета, запряженная четверкой породистых лошадей.

— Приглашения получены, — объявил граф. — Прошу садиться.

— Ну, посмотрим, что там за бретёры такие, — проговорил Холмс, влезая в карету. И, окинув взглядом кожаную обивку сидений, стен и потолка, добавил: — Замечательный кеб. Лучший, что я видел в жизни, клянусь мохнатыми шапками гвардейцев Ее Величества.

Во дворце графа Шереметева и вправду собрался чуть ли не весь высший свет Петербурга — дамы в роскошных платьях, чопорные господа в дорогих костюмах, практически все с моноклями либо пенсне, и золотыми цепочками от часов, свисающими из жилетных кармашков. Ну и, разумеется, военные, сверкающие орденами, эполетами и напомаженными усами, кончики которых завивались порой весьма причудливо.

Холмса и Ватсона граф Талызин представил как лондонских литераторов, пишущих для английского светского журнала, чем разом отбил у общества интерес к иностранным гостям.

— Нынче в моде все французское, — извиняющимся тоном негромко проговорил граф.

— Вот как? Отчего же, в таком случае, я не вижу среди закусок лягушачьих лапок, виноградных улиток и дождевых червей? — заметил Холмс.

— Ч-червей? — поперхнулся шампанским Талызин.

— Мой друг шутит, — поспешил вмешаться Ватсон.

— Уффф, а я уж подумал, что вы всерьез, — произнес граф, после чего понизил голос почти до шепота. — Кстати, обратите внимание. Вот там, возле колонны, беседует с дамой известный петербуржский бретёр, поручик Луи д’Альбре. Еще до службы в русской армии он потерял глаз во франко-дагомейской войне[100]. Говорят, тамошняя амазонка выгрызла его своими специально заточенными зубами. Не знаю, насколько правдива эта история, но дамам нравится — всегда есть повод расспросить о подробностях.

Действительно, возле колонны стоял широкоплечий высокий мужчина, с лица которого можно было бы лепить статую какого-нибудь воинственного божества, если б не широкая кожаная повязка, пересекавшая это лицо наискось. Прихлебывая из высокого бокала, мужчина курил трубку, время от времени выпуская в потолок клубы сизого дыма — впрочем, даму это никоим образом не смущало.

— Говорят, он снимает повязку только на дуэлях, — продолжил граф. — Достаточно противнику увидеть страшные шрамы, как тот немеет от ужаса, и поручику не составляет труда убить несчастного. Впрочем, предполагаю, что это лишь слухи — не настолько наши офицеры пугливы.

— Согласен, — кивнул Холмс, при этом его ноздри раздулись, словно у гончей, учуявшей добычу. — Вряд ли кадрового военного можно напугать шрамами. Не исключаю, что эти истории о своем глазе сам господин д’Альбре распускает специально — подобные байки нравятся не только дамам, но и войсковому начальству, что весьма способствует продвижению по службе.

В то время как Холмс начал произносить свой монолог, играла музыка, но на середине фразы оркестр прервал ее, дабы передохнуть, и последние слова прозвучали достаточно громко. Многие обернулись — английский язык был в высшем свете менее популярен, чем французский, но, тем не менее, его знали многие. Похоже, д’Альбре входил в их число.

Прервав беседу, он раскланялся с дамой и направился к иностранным гостям. По его походке можно было понять, что поручик настроен более чем решительно.

— Oh, que diable![101] — простонал Талызин.

— Милостивый государь, не потрудитесь ли объясниться? — по-английски рыкнул д’Альбре, приблизившись к гостям.

Вместо ответа Холмс потянул носом воздух и проговорил, обращаясь к Ватсону:

— А вы еще ругали мой табак, доктор. Да он просто амброзия по сравнению с тем, что курит этот французский невежа, позволяющий себе дымить прямо в лицо даме.

— Если ваш друг действительно доктор, это к лучшему, — криво усмехнулся д’Альбре. — Кодекс графа Верже[102] требует, чтобы на дуэли присутствовал врач. Но рекомендую также озаботиться поисками священника.

— Мне он вряд ли понадобится, — лучезарно улыбнулся Холмс. — Но если духовное лицо необходимо вам, то это точно не мои проблемы.

— В таком случае, предлагаю не тянуть время попусту и встретиться на рассвете в Лесном парке, — бросил д’Альбре. — Я, как лицо оскорбленное, выбираю шпагу и бой до смерти. Надеюсь, граф Талызин не откажется быть распорядителем, а ваш друг совместит обязанности врача и секунданта.

— Я постараюсь это уладить, — вторично улыбнулся Холмс.

— Вот и отлично, — проговорил поручик, залпом опрокидывая в себя содержимое бокала. — До встречи.

И, как ни в чем не бывало, направился к даме, судорожно обмахивающей себя веером.

— Oh, que diable! — повторил Талызин, бледнея на глазах.

— Не беспокойтесь, — усмехнулся Холмс. — Как говорят у вас в России, утро вечера мудренее.

Утро выдалось пасмурным, что, впрочем, неудивительно для осеннего Петербурга.

— Хорошо еще, что дождя нет, — заметил Талызин. — Чрезвычайно мерзко фехтовать в грязи.

— В грязи вообще мерзко делать что-либо, — заметил Ватсон, вылезая из кареты. — Например, копаться в ней, распутывая чужие преступления. Но некоторым это доставляет удовольствие.

Холмс усмехнулся, оценив шутку, которой доктор попытался немного разрядить обстановку — в частности, отвлечь Талызина от мрачных мыслей. Граф винил себя в том, что повел гостей на бал, не проинструктировав подробно о российских правилах хорошего тона, хотя его никто и не обвинял. Напротив, Холмс уговорил его быть распорядителем на дуэли, ибо, по его заверению, никто с этим лучше не справится. Талызин нехотя согласился, при этом даже предоставил Холмсу на выбор несколько своих лучших шпаг. Несмотря на рекомендации владельца, сыщик выбрал не ту, что была наиболее пружинистой и легкой, а самую тяжелую и длинную, скорее больше похожую на рапиру.

— И зачем вам этот вертел? — с досадой проговорил граф. — Бретёры предпочитают боевые шпаги с клинком, заточенным по всей длине, а этой можно только колоть. Жалею, что вообще привез ее.

— Напротив, благодарю вас именно за этот экземпляр, — возразил сыщик. — Француз весьма здоров, так что по быку и вертел…

Д’Альбре прибыл без опозданий, на тяжелой открытой повозке, явно не купленной, а сделанной на заказ. За таким мощным экипажем вполне можно было укрыться во время перестрелки — правда, оставалось неясным, для чего нужен военный экипаж в столице России.

Рядом с французом на скамье сидел еще один человек в черном пальто, чем-то неуловимо похожий на своего товарища — возможно, широченными плечами и невозмутимостью. Правда, лицо секунданта д’Альбре было еще более бесстрастным, словно лик памятника Самсону в Петергофе.

— Ну конечно, — покачал головой Талызин. — Кто же мог быть секундантом д’Альбре как не еще один бретёр, шевалье Анри де Фуа. Даже не знаю, кто из них пользуется более дурной славой — поручик, или его закадычный друг и земляк.

Между тем д’Альбре вылез из повозки, затянулся своей неизменной трубкой, выпустив изо рта клуб сизого дыма, и криво ухмыльнулся, завидев Холмса со шпагой.

— Не тяжеловата ли будет вам сия рапира, сударь? Для столь тощего англичанина она слишком большая и тяжелая.

— Для столь упитанного француза она может оказаться большой проблемой, — парировал Холмс. — Неподъемной, как ваши шутки.

Д’Альбре задеревенел лицом.

— Знаете что, — рыкнул он, — хоть вы и преизрядный хам, но я дам вам фору перед тем, как убью вас. А именно — дабы никто не сказал, что я заколол хилого rosbifs[103], словно беспомощную курицу, я, пожалуй, выпью за ваше здоровье, как бы лицемерно это не звучало.

С этими словами д’Альбре вытащил из повозки внушительную бутыль хлебного вина, и осушил ее прямо из горла, словно пил воду.

— Всегда так делает, — покачал головой Талызин. — Удаль показывает. Не понимаю, как можно, выпив столько хмельного, фехтовать, да еще столь мастерски. Берегитесь, мой друг. Д’Альбре обычно решает все одним уколом, который наносит с быстротою неимоверной.

— Быстро наносит, говорите? — переспросил Холмс, ноздри которого вновь раздувались, словно у сыскной собаки, взявшей след. — Что ж, благодарю вас, учту.

— Только прошу вас, все должно быть по чести, — предупредил его Талызин уже в который раз. — У нас с этим строго. Дворянин, то есть, джентльмен по-вашему, должен уважать равного ему по положению, даже если тот законченный негодяй.

— Я понял вас, — кивнул Холмс.

Д’Альбре швырнул пустую бутыль в кусты, затянулся напоследок и передал трубку секунданту, которую тот немедленно сунул себе в рот.

— М-да, манеры этих типов точно оставляют желать лучшего, — пробормотал Ватсон под нос, сунув слегка озябшие руки в обширные карманы своего пальто.

Инструктаж дуэлянтов, который провел граф, был кратким — впрочем, никто его особо не слушал. Д’Альбре подошел к барьеру — черте, проведенной мелом на земле — и со свистом рассек шпагой воздух.

— Господин Талызин, мы все знаем наизусть дуэльный кодекс моего уважаемого земляка графа Верже, — громко заявил он, когда граф сделал паузу, чтобы набрать в грудь воздуха. — Примирения меж нами не будет, это ясно. Так зачем повторять по сто раз одно и то же? Давайте быстрее начнем и быстрее закончим, пока в харчевне не остыл мой луковый суп, что я заказал к обеду.

С этими словами француз сдернул с лица повязку — и Ватсон невольно поморщился.

Лоб и щека д’Альбре были изуродованы глубокими шрамами, а в глазнице без век тускло поблескивал глаз, напрочь лишенный зрачка. Не бельмо даже, а, похоже, протез, на редкость скверно выполненный нерадивым стеклодувом.

— Как пожелаете, — сухо произнес Талызин. — Три шага назад! К бою готовсь! Начали!

И тут д’Альбре метнулся вперед со скоростью, для обычного человека невообразимой. Так атакует змея, когда сторонний наблюдатель может увидеть лишь смазанный контур ее тела перед тем, как несчастная жертва начнет корчиться в предсмертных судорогах.

Но и змея порой промахивается — особенно, если цель не попытается бежать или парировать ее выпад, а резко уйдет в сторону. Граф Талызин лишь увидел, как англичанин, в сердце которого была направлена шпага д’Альбре, молниеносно шагнул в сторону… и внезапно в воздухе раздался странный скрежет, какой бывает, когда металл скребет по металлу.

В следующее мгновение взглядам присутствующих представилась странная картина.

Д’Альбре стоял на месте, словно громом пораженный, а из его груди торчала рапира, клинок которой был всажен в грудь француза на две трети. Однако удивительно было не то, что после столь тяжелого ранения дуэлянт остался стоять на ногах, тупо глядя на рукоять оружия, торчащего из его тела.

Странно было иное.

Рапира вибрировала, словно что-то внутри поручика пыталось ее сломать…

Внезапно раздался хруст — и на землю упала рукоять рапиры с огрызком клинка, остальная же часть его осталась в груди д’Альбре.

Пораженный граф Талызин замер на месте, но дальнейшие события и вовсе оказались для него полной неожиданностью, дикой и неестественной, как если бы деревья в парке вдруг повытаскивали из земли свои корни и направились к нему.

Секундант Холмса, доктор Джон Ватсон, вместо того чтобы броситься к д’Альбре и оказать ему помощь, внезапно резко выдернул из карманов руки, в которых были зажаты два армейских револьвера системы «Веблей-Грин», из которых он и начал стрелять… в раненого дуэлянта. Которого, кстати, таковые действия ничуть не смутили. Мало того, д’Альбре взмахнул шпагой и бросился на стрелка.

Однако литые тупоконечные свинцовые пули, весом едва ли не по половине унции каждая, способны были остановить даже медведя. Все двенадцать попали в цель, опрокинув на спину француза, внутри которого что-то премерзко скрежетало.

При этом Талызин как-то упустил секунданта поручика, шевалье Анри де Фуа. А когда, наконец, оторвал взгляд от неестественно дергающегося на земле д’Альбре, то просто счел за лучшее по старой армейской привычке упасть на землю, как делал это не раз при шквальном ружейном обстреле с турецких позиций — ибо нет доблести в бессмысленной смерти.

В руках секундант д’Альбре держал нечто, смахивающее на трубу, с которой книзу свешивалась гибкая металлическая лента. Подобную штуку Талызин видел лишь однажды в журнале «Военный сборник», где рассказывалось о дьявольском изобретении британского оружейника американского происхождения Хайрема Стивенса Максима, которое способно было выпускать шестьсот пуль в минуту…

Тем временем Холмс бросился к графской карете, распахнул дверь, едва не сорвав ее с петель, выдернул из-под сиденья небольшой чемоданчик — и едва успел упасть на землю.

Это было похоже на непрерывную канонаду, какая бывает во время огневого контакта минимум двух рот. Но нет, это стрелял один человек из странной трубы, и лента, свисающая с нее, билась в воздухе, словно кобра, пойманная в шелковую петлю.

Пули выдирали из графской кареты длинные щепки, буквально перемалывая ее в труху, но Холмс уже успел откатиться за толстое дерево. В его правой руке лежал пистолет странного вида с металлическим овальным придатком позади ствольной коробки. В левой англичанин держал простое устройство из двух зеркал, закрепленное на выдвижном держателе.

Выставив руку с пистолетом и держатель из-за дерева, Шерлок принялся стрелять, глядя при этом в одно из зеркал. Немедленно ливень пуль переместился в сторону нового стрелка, но лишь выбил из дерева тучу щепок. Холмс же палил, не взводя курка и не перезаряжая своего оружия. Когда же кончились патроны, он бросил зеркальную конструкцию, одним движением сменил магазин странного пистолета, и вновь принялся стрелять — до тех пор, пока одна из пуль не вошла в глаз секунданта.

Тот вздрогнул, выронил свою трубу, попытался за нею нагнуться — и застыл так, в неестественном полупоклоне. Лишь что-то мерно гудело и щелкало внутри него, как в неисправных настенных часах.

Прошло немного времени — может, три минуты, а, может, и все пять — когда трое оставшихся участников дуэли собрались вместе.

— Что это было, господа? — растерянно спросил граф Талызин.

— Дуэль, — усмехнулся Холмс. — Старое против нового. Шпага против механоида, получеловека-полумашины. К сожалению, шпага проиграла вчистую. Зато пистолеты системы «Веблей-Грин» и «Борхарт С93» выиграли у пулемета Максима. Хотя, думаю, если б это оружие было не в руках froggy[104], возможно, все бы мы сейчас были мертвы.

— Полумашина? Невероятно…

— Невероятно, — эхом слов Талызина отозвался Ватсон, уже копавшийся во внутренностях д’Альбре. Ланцетом, который всегда был при нем, доктор разрезал одежду и кожу трупа, и сейчас уже руки помощника Холмса были испачканы в равной степени кровью и машинным маслом.

— Это просто фантастика! — воскликнул Ватсон. — Тут внутри вместо второго легкого — портативная динамо-машина. Как я понимаю, она заряжала лейденские банки, которые обеспечивали механоиду отличный прицел через искусственное оптическое стекло, расположенное в глазнице. А вот это усовершенствованный механический вычислитель Чарльза Беббиджа, похоже, как-то соединенный с мозгом! Желудок… О боже, у него два желудка! Второй, судя по запаху, — спиртовой бак, соединенный с каким-то двигателем. Вероятно, именно он обеспечивал тот самый скоростной рывок, который мы видели…

— Но как вы догадались?! — воскликнул граф. — Мы месяцами жили рядом с этими… хммм… полулюдьми, и ничего не заметили!

— Вероятно, потому и не заметили, что не знали, какие именно детали нужно подмечать, — ответил Холмс, укладывая в чемоданчик свой странный с виду пистолет. — Меня же в вашем рассказе сразу насторожило, что трое иностранцев являются фактически непобедимыми воинами, убивая одного за другим прекрасно обученных русских офицеров. По этому поводу я на всякий случай по своим каналам навел справки, где можно приобрести новейший пистолет герра Хуго Борхарта, о смертоубийственной скорострельности которого я был наслышан — и выяснил, что в настоящее время продается он лишь в Мюнхене, Цюрихе и Петербурге. Исходя из чего, чтобы не делать солидный крюк во время нашего путешествия, я решил приобрести его в России.

— Контрабандное оружие, — заметил Талызин.

— Возможно, — пожал плечами Холмс. — Но от этого оно не стало хуже.

— Наплевать, — сгорая от нетерпения проговорил граф. — Продолжайте, прошу вас!

— Без проблем, — кивнул сыщик. — Так вот, вчера на приеме вы обмолвились о том, что поручику Луи д’Альбре выгрызла глаз дагомейская амазонка, так называемая «мино». Дело в том, что я периодически просматриваю французскую прессу, дабы быть в курсе, чем дышат соседи-лягушатники. И я прекрасно помню довольно красочный рисунок, выполненный непосредственным участником боевых действий, на котором изображено, как мино выгрызает кусок мяса из шеи французского офицера, вонзив при этом свои ногти ему в лицо[105]. При этом в статье под картинкой сообщалось, что тот офицер умер. Шею д’Альбре прикрывал высокий воротник, но повязка была на том же глазу, что у офицера с картинки. Конечно, это ничего не доказывало, француз мог просто украсть чужую историю, чтобы заручиться успехом у дам. Тогда я стал присматриваться внимательнее и заметил, что поручик пил не шампанское, как все, а тайком подливал себе в бокал жидкость того же цвета из фляги, которую прятал под полой мундира. Потом меня заинтересовала его трубка. В какой-то момент она потухла, но поручик, не заметив этого, продолжал выдыхать клубы дыма. Когда же я принюхался, все стало на свои места. Д’Альбре выпускал изо рта выхлопные газы, а трубка служила лишь для отвода глаз. Кстати, странно, что никто ранее не обратил внимание на излишне укрепленную повозку поручика и не задался вопросом, зачем она ему? Ответ-то предельно прост: столь грузные тела, отягощенные механизмами, мог выдержать только заказной экипаж с коваными осями и двойными рессорами.

— Безумие какое-то, — пробормотал граф. — Но позвольте! Кому все это нужно?

— Думаю, этот вопрос ваши сыщики смогут задать третьему бретёру, — отозвался Холмс. — Теперь у ваших жандармов есть все основания для ареста этого механизированного шпиона-убийцы.

— Но вы сами-то как думаете, кто мог заслать эти машины в Петербург?

Холмс пожал плечами:

— Трудно сказать. Например, несколько лет назад японцы экономили каждую иену, чтобы построить своему императору новый деревянный дворец взамен сгоревшего старого. А сейчас, по моим сведениям, они активно строят броненосцы, миноносцы и дальнобойную артиллерию.

— Зачем? И откуда у них появились такие деньги?

— Это уже вопрос к военным аналитикам, а не к скромному сыщику, — пожал плечами Холмс. — Однако очевидно, что тот, кто дал им деньги и чертежи новейших боевых машин, вполне мог потратиться и на нескольких совершенных разведчиков для засылки их с миссией в столицу предполагаемого противника.

— Я немедленно доложу все это наверх, — горячо произнес Талызин, пожимая руку англичанину. — Благодарю вас от всей души! И последнее. Судя по останкам этих машин, для меня уже очевидно — это война. Может, не завтра, может, лет через пять-десять, но она неизбежна. Многим Россия словно кость в горле, слишком многим. Но как вы думаете, велики ли у нас шансы выстоять в этой войне? Судя по этим механизмам, наши противники обладают очень высоким потенциалом.

— Так-то оно так, — усмехнулся Холмс. — Только вот, насколько я знаю, ни у кого из них нет таких преимуществ, как русские дороги, русская зима и русская решимость без раздумий рискнуть собственной жизнью ради того, чтобы убить своего врага. Думаю, совокупность этих трех факторов дает вашей стране неоспоримое преимущество, и даже если весь мир разом решит пойти на вас войной, боюсь, ничего у него не выйдет…