Чудо любви. Истории о Ним Кароли Бабе

О привязанности

Махараджи не давал никаких формальных учений. Однако каждое проявление его сущности — каждое слово, каждый взгляд, жест, движение — несли в себе учение для тех из нас, кто был открыт ему; это происходило вне пределов нашего интеллекта и воспринималось непосредственно нашими сердцами.

Во время общения Махараджи с преданными затрагивались самые различные темы — истина, деньги и бедность, гнев, наркотики, секс, семья и брак, паломничество, ритуалы, святые и садхана, служение и отдавание себя во власть Божественного, и, конечно, любовь. В безграничности Махараджи мы находили то, что давало ответы на все эти вопросы, — информацию, которая направляла нас на нашем пути обратно домой, к Богу (хотя и не всегда мы были при этом свободны от замешательства).

Поскольку Махараджи в своей манере зеркального отражения давал окружающим сиюминутные ответы, основанные на их индивидуальных кармических особенностях, тот, кто пытался получить тот или иной аспект учения в общих чертах, используя его конкретные высказывания по данному вопросу, а также различные истории, неизменно попадал в замешательство. В один момент он говорил одно, а в следующий — совсем противоположное.

Каждый человек находился на своём этапе пути и, таким образом, нуждался в индивидуальных наставлениях. И в этой реке противоречий, истекавшей из него, в этих учениях, которые не являлись учениями, сокрыты более глубокие указания, чем примитивные «делай это» и «делай то». Было постоянное напоминание о существовании духа — и о том, что видимое в этом мире не является тем, чем оно кажется.

Видеть, слышать, даже знать о таком существе, которое «в мире, но не от мира», — это уже больше, чем учение; это милость.

Махараджи сидел в комнате с несколькими преданными и беседовал, но одному человеку разговор казался бессмысленным. Он сказал: «Бабаджи, вы должны давать людям уроки и наставления». Махараджи ничего не ответил. «Хоть иногда, — продолжал этот человек, — давайте нам наставления и учите нас чему-нибудь». И снова Махараджи ничего ему не ответил. Тогда человек повторил своё заявление в третий раз.

С явным раздражением Махараджи закричал: «Что такое наставления? Что это? Что за уроки? Это всё глупость! Уроки!» Развернувшись к стоявшим рядом с ним преданным (один был ювелиром, другой — лавочником, третий — служащим, а четвёртый — учителем), Махараджи спросил каждого из них, как они проведут следующий день. Все они дали похожие ответы, сказав, что, как обычно, они пойдут на работу и проведут день, как всегда. Махараджи сказал: «Здесь столько людей, и завтра они будут делать то, что им положено, они заранее спланировали свой день. Какой толк давать конкретное учение? Вы будете делать то, что захотите. Зачем же тогда учения? Бесполезно давать что-либо насильно. Что бы я ни сказал, вы всё равно будете делать то, что вы захотите делать. И всё же вы хотите, чтобы я диктовал вам что-нибудь. Эти учения не имеют смысла. Учить людей бессмысленно. Обучением людей занимается Всевышний — они все приходят уже хорошо обученными. Есть один Верховный Учитель, и он учит каждого. Учения бессмысленны. Тот, кто становится в позу учителя, делает это только для удовлетворения своего собственного эго».

*

В 1970 или 1971 году К. пожаловался: «Махараджи, я нахожусь рядом с вами уже столько времени, а ещё ничему не научился».

Махараджи ответил: «Хорошо, я тебе всё скажу». Но сам всегда с тех пор избегал говорить ему что-либо.

*

Однажды к Махараджи пришла Ма и сказала: «Махараджи, вы всегда говорите о мирских вещах — сколько детей, какое образование, какая работа, сколько денег. Почему вы не даёте нам учение о Брахме (Бесформенном)?»

Махараджи ответил: «Хорошо, я буду учить тебя». Ма пошла по своим делам в Каинчи, а когда пришло время отправления последнего автобуса в Наинитал, она сделала пранам и собралась уезжать. Махараджи спросил её: «Так ты уезжаешь?»

Она ответила: «Да, мне нужно к своей семье, приготовить им еду и всё такое».

Махараджи сказал: «Послушай, не уезжай. Я буду давать тебе учение о Брахме. Садись здесь». Но она настаивала на том, что ей нужно ехать домой к семье. Он опять сказал: «Нет, нет. Я буду учить тебя. Садись. Не уезжай сегодня».

— Как можно? Я должна ехать.

— Но вначале ты хотела Брахму, а сейчас ты спрашиваешь, как можно?

Когда она уехала, он сказал мне: «Взгляни на неё. Вначале она говорила о Брахме, а сейчас она думает о доме. Человек не может делать два дела сразу. Брахма — это не вещь, не игрушка, с которой вы можете играть. Вы должны пожертвовать всем».

*

Махараджи всегда позволял людям делать то, что они хотят, и очень редко говорил кому-нибудь, чтобы он не курил или не пил. Он никогда не читал нотаций, но делал так, что обстоятельства складывались таким образом, что у человека возникало желание бросить свою привычку.

*

Когда Махараджи спрашивали о процессе отказа от желаний, он говорил: «Это происходит, когда для этого наступает время».

*

Из сочувствия к одному преданному, у которого было пристрастие к курению, Махараджи останавливал во время поездки машину под предлогом того, что ему нужно попить или сходить в туалет, и, таким образом, давал этому человеку возможность покурить.

*

У М. была привычка жевать бетель (листья, используемые для улучшения пищеварения), но он употреблял бетель только лучшего качества. Однажды, когда я отправлялся в Наинитал, М. дал мне две рупии, чтобы я купил ему бетель, и Махараджи узнал об этом. На следующее утро одна женщина принесла Махараджи бетель в качестве прасада (что бывало не часто). «Что это? — спросил он. — О, бетель! М., вот тебе твой бетель!» И так в течение всего периода пребывания М. в Каинчи ежедневно кто-нибудь приносил свежий бетель в качестве прасада. Махараджи никогда его не заказывал, он появлялся как бы сам по себе.

В день своего отъезда М. зашёл в комнату Махараджи и увидел, что он машет цветком, и М. подумал, что Махараджи собирается передать цветок его жене. М. пригласил Махараджи к себе в гости, и Махараджи сказал, что посетит его в ноябре вместе со всеми западными преданными. «Где они будут жить? — спросил Махараджи. — Как ты будешь их кормить?» М. ответил: «Они будут готовить себе сами». Со слезами на глазах Махараджи отослал М., не дав ему ни цветка, ни ставшего уже привычным бетеля. Через несколько секунд ещё один человек пришёл к нему со свежим бетелем. Махараджи позвал М. обратно и дал ему бетель на дорогу, а также конфеты, фрукты и цветок для жены.

*

Махараджи так откомментировал пристрастие одного преданного к выпивке: «То, что делают друзья, — хорошо».

*

Однажды во Вриндаване Дада был так занят прислуживанием Другим, что ему никак не удавалось улучить момент, чтобы покурить. Махараджи повернулся к нему и сказал: «Иди, воспользуйся своими двумя минутами», — и сделал жест, как будто курит.

*

О людях, имеющих плохие привычки — такие как курение, пристрастие к алкоголю или даже к поеданию рыбы, яиц или мяса — Махараджи говорил: «Они имеют свои привычки. Они получают от них удовольствие. Зачем я буду останавливать их?»

«Непривязанность к объектам чувств — это освобождение; любовь к объектам чувств ~ это рабство. Воистину, таково знание. А теперь поступайте как вам угодно». Эта цитата из древнего индуистского текста Аштавакра Гита (XV:3) в сжатом виде передаёт суть учения Махараджи о привязанности. Своим образом жизни он демонстрировал, что удовольствием для него было не иметь к чему бы то ни было привязанностей и, таким образом, быть свободным для общения с Богом. В свои ранние годы он странствовал, обернувшись куском материи и имея лишь разбитый глиняный горшок, который служил ему одновременно и котелком для воды, и тарелкой. В более поздние годы он по-прежнему носил только простое дхоти, иногда заворачиваясь в одеяло. Время от времени, в морозные ночи, в горах он надевал нижнюю рубашку или свитер и носки. Комнаты, в которых Махараджи останавливался, служили поразительным напоминанием о непривязанности. В них находился лишь тукет и кувшин для воды. Больше ничего.

Махараджи напоминал нам о том, что мы не должны привязываться к вещам, к людям, к своей работе и даже к праведности. Некоторых он призывал ко всё более глубокому отречению, в то время как другим советовал быть терпеливыми и мягкими на пути обретения свободы.

Махараджи цитировал: «Айе тхей Хари бхаджан коо, оотхан лаге капас». (Я явился, чтобы постичь Бога и воспевать Ему хвалу, но как только я вышел из чрева, я начал собирать коробочки хлопка (они, достигнув зрелости, приобретают очень привлекательный вид, но при прикосновении распадаются).)

Махараджи как-то сказал Даде, являющемуся главой семьи преданных: «Ты стал полностью моим. Что для тебя семья? Ты же факир. Тебе нужны лишь две чапатти в день, и я дам их тебе. Что такое привязанность для святых и махатм?» Вся семья была очень расстроена, узнав о словах Махараджи, но Махараджи сказал, что если Дада понял истину его слов, то ему нет нужды оставлять семью.

Однажды Махараджи сказал преданному: «Почему ты так привязан к этой кошке Я постоянно говорю вам, что нужно отказаться от всех привязанностей, а ты по-прежнему привязан к кошке!»

Иногда я бывал занят работой в саду. Однажды Махараджи сказал мне: «Так вот, этот сад принадлежит мне. Ты работаешь в качестве управляющего. Это моя собственность. Управляющей не имеет привязанностей. Как только его увольняют с работы, он тут же уходит. Поэтому живи как управляющий».

*

Махараджи рассказал мне следующую историю: «Гуру Рам Дас был духовным наставником царя и жил в маленькой земляной хижине рядом с дворцом. Однажды царь, поклонившись учителю, вручил ему документ, в котором значилось, что он завещает всё своё царство своему гуру. Гуру взял свиток, прочёл его и, приняв документ, сказал царю: «А теперь управляйте царством вместо меня!» (Р. Д.)

*

Махараджи спросил одного старого преданного, обладателя больших карманных часов, почему он так привязан к ним. Преданный бросил часы о камень, разбив их.

*

Один садху как-то предложил мне участок земли, который находился в его владении, чтобы я мог устроить там ашрам для западных преданных. Я спросил Махараджи, что он об этом думает. Махараджи сказал: «Он хочет отдать тебе свою привязанность. Этот дар не является чистым. Если бы он был действительно чистым, он бы просто отдал тебе землю, вместо того чтобы говорить об этом». (Р. Д.)

*

Он постоянно увещевал меня: «Рам Дас, откажись от привязанностей» . Я же часто пытался возложить всю ответственность на него, отвечая: «Это всё зависит от вашей милости». Но он напоминал мне, что я должен совершать усилия, постоянно повторяя: «Откажись от привязанностей. У тебя не должно быть никаких ашрамов. Абсолютно никаких привязанностей». Р Д

*

Однажды, когда Махараджи в сотый раз стал говорить мне о том, чтобы я отказался от привязанностей, я сказал ему, что то же самое советовал мне другой учитель. «А у него есть желания?» -спросил Махараджи.

— Да, думаю, что ещё есть, — ответил я.

— Тогда как он может освободить от желаний тебя? (Р. Д.)

*

Кали Баба рассказал Махараджи о посуде, изготавливаемой из различных металлов, в которой можно хранить воду и которая якобы даёт здоровье. Махараджи вскоре сделали такой сосуд. Махараджи весь день пользовался им, пил из него воду, а вечером попросил Кали Бабу запереть сосуд на ночь, сказав, что завтра вновь будет его использовать.

А затем вдруг неожиданно воскликнул: «Что? Я привязался? Отдай эту посудину кому-нибудь другому».

*

«Вовлекался ли он в мирские дела? — говорил один преданный. — Я не думаю, что у него были привязанности к чему-либо или кому-либо. Он был просто зеркалом, отражавшим наши привязанности».

Махараджи был полностью свободен от привязанностей. Когда он покидал храм Ханумана, то ни разу больше не упоминал о нём; как только уходил из храма в Каинчи, то больше не оглядывался назад. «Если я ушёл, я ушёл», — часто говорил он.

В Австралии я купил для Махараджи мохеровое одеяло, и мне очень не терпелось подарить его. Когда настал день вручения, мы, группа преданных, вошли в небольшую комнату, которую мы в шутку называли его «кабинетом», и преклонили перед ним колени. С некоторой гордостью я положил одеяло на тукет рядом с ним, и мы все начали ждать, какая за этим последует лила. Нам хотелось увидеть, как он завернётся в него, а, может быть, он отдаст нам своё старое одеяло или... Была тысяча таких «может быть». Но ни одна из наших догадок не подтвердилась. Вначале он проигнорировал одеяло, затем, протянув руку, взял его тремя пальцами, будто это была какая-то мертвечина. Затем он положил одеяло перед собой, а потом отдал его одной женщине из нашей группы, которая впервые попала на встречу с ним. Повернувшись ко мне, он поинтересовался: «Я правильно сделал?» Мы все были ошеломлены.

Мне потребовалось мгновение, чтобы сориентироваться в новой ситуации и оценить его поступок. И я сказал: «Лучше не придумаешь».

(Р. Д.)

*

Махараджи ни в чём не нуждался и не любил получать подарки, рассказывал один преданный.

*

Два давних преданных Махараджи, узнав, что они могут его найти в одном из храмов на берегу Ганги, тут же отправились туда и действительно встретили его там. Он же начал вести себя так, будто никогда раньше не видел их. Через несколько минут он внезапно поднялся и воскликнул: «Пошли! Пошли!» Втроём они выбежали из храма и, остановив тонгу (повозку), продолжили свой путь в ней.

Преданные поинтересовались у Махараджи, почему они так поспешно покинули храм. «Разве вы не знаете? — сказал он. — Меня собралась навестить одна богатая дама. Она хочет подарить мне английское одеяло, а я не хочу его брать». И как раз в этот момент мимо них проехал лимузин, следуя в сторону храма. Махараджи засмеялся и сказал: «Посмотрите! Вон она поехала!»

*

В качестве особого подарка к празднику один преданный после длительной и напряжённой работы изготовил очень красивые гирлянды из шёлка и атласа в форме цветов и листьев. Когда он принёс их Махараджи и попытался надеть ему, Махараджи наотрез отказался, сказав: «Убери их. Они были сделаны для того, чтобы ими восхищался мир».

*

Один преданный заметил, что главным было не то, что вы давали Махараджи, а то, с каким чувством вы делали подарок. Он мог долго восторгаться такой простой вещью, как лист, если вы преподносили его от сердца.

*

Как-то поздно вечером Махараджи дал мне большое кашмирское яблоко. Я по какой-то причине пропустил ужин и был очень голоден. Шагая по тропе, я думал о яблоках. Они сочные и чистые, а всё, что чисто, в Индии имеет особую ценность. Я также подумал о том, что в яблоках нет камушков (вы можете оценить этот факт, съев какое-нибудь блюдо из риса, в котором они попадаются). То, что может родиться нечто, без всяких камушков, придаёт яблоку чудесное качество, даже некую черту дружелюбия.

Когда я наконец дошёл до дома, моё желание проявилось в полной мере, став чем-то действительно ощутимым. Мы обычно думаем, что желание лежит в области более тонкой материи, чем стол. Но в тот момент меня буквально поразила мысль, что желание — это самая реальная вещь в моей вселенной. Внезапно я понял смысл подношений святому прасада, или дара. В Гите сказано, что если вы преподносите всего лишь цветок, но делаете это от сердца, исполненного преданности, то это чистейший дар, который вы можете сделать. В тот момент я ощутил, что хочу преподнести в качестве прасада своё желание.

Я сохранил яблоко от Махараджи, а на следующий день, придя в храм раньше большинства других преданных, положил его на тукет. Прежде чем Махараджи вышел из своей комнаты, в храм прибыло много людей, и скоро яблоко оказалось погребенным под горой фруктов, цветов, сладостей и тому подобных вещей, но я не терял его из вида. Примерно через полчаса вышел Махараджи, он извлёк моё яблоко из груды подношений и бросил его мне.

*

Однажды на меня напала ужасная хандра, и я сказал Махараджи, что не хочу оставаться в этом мире, что я хочу лишь одного — стать санньясином (отрёкшимся от мира). «Ты не можешь стать санньясином прямо сейчас. Посмотри на этих людей, — сказал Махараджи, указывая на сидящих вокруг западных преданных. — Они насладились материальной жизнью до предела, а ты — ещё нет. Если ты станешь санньясином сейчас, тебе будет очень тяжело. Вначале ты должен испробовать вкус всех вещей, а затем ты сможешь отказаться от них».

Я говорил Махараджи о том, что очень трудно выйти за пределы майи (иллюзии мира). Мой отец всю свою жизнь был благочестивым бхактой, и всё равно он переживал по поводу здоровья и благополучия своих детей. И я сказал Махараджи: «Майю очень трудно преодолеть».

Махараджи сказал мне четыре вещи: «Майя? Кья хай? Ка-хан хай? Нахин хай!» (Майя? Что это такое? Где это? Ничего такого!)

И это всё. Вот такой особый день был у меня.

Махараджи сидел на своём стуле и смотрел на горы, он говорил: «Посмотрите на деревья, что на той горе. Кто их поливает? Кто о них заботится? Они являются доказательством того, что Бог существует для людей. Люди могут смотреть на них и познавать Бога».

Махараджи был свободен от каких бы то ни было комплексов. Он мог сидеть в грязи, обливаясь потом.

— Я сижу на Матери-Земле, и я создан из земли, — говорил он. — Все земли принадлежат Богу.

Одна преданная спросила: «Как я могу быть свободна от привязанности, если у меня есть ребёнок?» Махараджи ответил: «Просто имей веру в Бога и помни о Боге, и это произойдёт постепенно, ты будешь жить свободной от привязанности подобно цветку лотоса».

Однажды Махараджи позвал к себе в комнату молодую преданную, приехавшую с Запада, и местного садху. Девушка была одета в красивое сари, на ней были украшения, на мужчине же было традиционное одеяние садху. Махараджи указал на девушку и сказал: «Она — садху».

Садху возразил: «Как она может быть садху? Посмотрите, как она одета». Махараджи отчитал его и сказал: «Её не интересуют все эти вещи. Ей всё равно, что она носит — шёлк или тряпье. Она может носить даже бриллианты. Она не привязана к этим вещам. Она свободна от жадности, похоти, гнева и привязанности. Всю свою жизнь она будет странствовать. В этой вселенной у неё нет своего дома».

О правдивости

Пытаясь понять учения Махараджи о правдивости, приходится решать, что было более верным отражением этих учений — его поступки или слова. Он постоянно призывал преданных во что бы то ни стало всегда говорить правду.

К Махараджи пришёл человек, и Махараджи попросил его дать денег на кирпичи для ашрама. Мужчина сказал, что у него ничего нет и ушёл. Через некоторое время он примчался к Махараджи, жалуясь, что в его лавке начался пожар и что теперь он разорится.

— Я думал, ты сказал, что у тебя ничего нет!

— О, я соврал...

— Ты лжешь и сейчас. Твоя лавка не горит.

Лавочник ушёл, и вернувшись в свой магазин, обнаружил, что там всего лишь дымится мешок с чили.

*

Когда прибыл первый экземпляр книги «Будь здесь и сейчас», я подарил его Махараджи. Он попросил одного из преданных отнести книгу в его комнату, и больше я о ней ничего не слышал. Спустя пять месяцев Махараджи позвал меня к себе. Он сидел на своём тукете и держал в руках мою книгу. Первым его комментарием было: «Ты печатаешь ложь».

— Я не знаю этого, Махараджи. Всё, о чём написано в книге, я считал правдой.

— Нет, там есть ложь, — сказал он обвинительным тоном.

— Это ужасно, — сказал я. Я был в замешательстве, так как не знал, говорит он серьёзно или шутит, поэтому спросил: «Какая ложь, Махараджи?

— Ты здесь говоришь, что Хари Дас строил храмы?

— Ну, я думал, что это так и было.

Тогда Махараджи знаком подозвал к себе сидевшего неподалёку индийца и спросил его:

— Какое ты имел отношение к храмам?

— Я строил их, Махараджи. — Махараджи посмотрел на меня так, будто эти слова подтверждали тот факт, что я соврал.

Затем он сказал: «Ещё ты написал, что Хари Дас отправился в джунгли в возрасте восьми лет». И он подозвал другого мужчину, который заявил, что Хари Дас в течение нескольких лет работал служащим в департаменте лесного хозяйства.

Я мог только промямлить: «А мне говорили, что, когда ему было восемь лет, он ушёл в джунгли».

Снова и снова Махараджи ставил меня перед фактом, что описанные мною вещи не соответствовали истине.

Наконец он сказал: «Ты веришь всему, что говорят тебе люди. Ты простачок. Большинство западных людей проверили бы эти факты. Что ты будешь делать с этой неправдой?»

Я лихорадочно размышлял. Что можно с этим сделать? Первое издание в тридцать тысяч экземпляров находилось уже в магазинах, и его нельзя было никак вернуть, но Стив Дюрки написал мне, что они собираются выпустить ещё тридцать тысяч экземпляров. И я сказал Махараджи: «Я могу устранить все неверные данные в следующем издании».

— Прекрасно. Так и сделай. Тебе же будет хуже, если ты будешь связан с ложью. — И после этого он занялся другими вопросами. Я отметил все неточности в книге и подготовил письмо Стиву в «Лама Фаундейшн» в Нью-Мексико, где книга издавалась. Нужно было убрать только два полных абзаца. Хотя эти изменения были малозначительны, я считал «Будь здесь и сейчас» книгой Махараджи, и, если он желал, чтобы в неё были внесены изменения, они должны были быть внесены.

Недели через две от Стива пришёл ответ, в котором говорилось, что никакие изменения в следующее издание внести нельзя. Когда он получил моё письмо в Ламе, расположенной в горах к северу от Таоса, он только что вернулся от издателя в Альбукерке. Во время визита он договорился о повторном издании, и издатель в качестве услуги пообещал ускорить работу и начать её на следующий же день. Печатные станки должны были начать печатать, обрезать и собирать книгу. На обратной дороге в Ламу Стив потратил два дня на другие дела, и, хотя он не говорил с издателем со времени своего отъезда (поскольку в Ламе нет телефонов), он был уверен, что работа уже сделана. Однако он заверил меня, что изменения будут внесены в следующее издание, которое, вероятно, выйдет через три или четыре месяца.

С письмом в джоле (наплечной сумке) ранним утром я отправился на автобусе в Каинчи. Как только я вошёл в храм, Махараджи закричал: «Что сказано в письме?» Мне всегда казалось смешным, когда он вёл себя таким образом — ведь если он знал, что Пришло письмо, то он наверняка знал и о его содержании. Он просто хотел, чтобы я сам рассказал ему. Когда я закончил пересказ, он произнёс: «Делай это прямо сейчас». Я терпеливо повторил объяснения о том, что невозможно внести изменение в эти тридцать тысяч экземпляров. Но он всё равно настаивал на своём: «Делай это прямо сейчас». Я объяснил, что в этом случае надо будет выбросить все тридцать тысяч напечатанных книг, что означает потерю по меньшей мере десяти тысяч долларов. Ответ Махараджи был таков: «Деньги и истина не имеют ничего общего. Делай это сейчас. Когда ты печатал книгу первый раз, ты думал, что это правда, но теперь, когда ты знаешь, что это не так, ты не можешь печатать ложь. Это принесёт тебе страдания».

Ну что же, если Махараджи хотел, чтобы книга была изменена прямо сейчас, то так тому и быть. Это будет означать потерю издательством всех прибылей, и они не придут от этого в большой восторг; но, в конце концов, деньги были всё равно получены от Махараджи. Хотя ещё не было и девяти часов утра, он отослал меня из храма, ещё раз повторив: «Делай это сейчас».

Я добрался на попутке обратно в Наинитал и отправил Стиву телеграмму с новыми указаниями. Примерно через неделю от него пришёл ответ. Он сообщал, что произошли в высшей степени странные вещи. Когда он пришёл на почту, вместе с моей телеграммой пришло и письмо от издателя. Похоже, что сразу же после отъезда Стива он, как и обещал, приступил к печатанию книги, но вскоре обнаружил, что не хватает одной печатной формы — с фотографией Махараджи на всю страницу. Тогда он попытался найти оригинал в архиве, чтобы сделать новую печатную форму, но, к своему огромному удивлению, обнаружил, что и оригинал также исчез. Не зная, что ему делать, издатель остановил работу до получения указаний. Так что, писал Стив в заключении, понадобился всего лишь один телефонный звонок, для того чтобы заменить два параграфа, а не десять тысяч долларов, как я опасался. Я помчался обратно к Махараджи с этой новостью, но и в тот день, и на следующий он так и не дал мне возможности поговорить с ним. Р Д

*

Когда невестка Дады пришла к Махараджи, он подозвал меня к своему тукету и, указав на неё, спросил, «помню» ли я эту женщину. В действительности я не помнил её, но было как-то невежливо в этом признаваться, и я улыбнулся ей, будто мы были знакомы. Махараджи также улыбнулся — как будто он принял это — и сказал: «Да, она невестка Дады».

Затем я решил поумничать, подумав, что поскольку она является невесткой Дады, я мог встречать её в Аллахабаде, где живёт Дада, и я сказал: «О, да, мы виделись в Аллахабаде». На что она ответила: «Нет, мы никогда не встречались в Аллахабаде. Мы встречались здесь, в Каинчи, прошлой весной». Я был пойман с поличным. Махараджи повернулся ко мне и поднял один палец вверх, что в данном случае красноречиво означало: «Попался! Имею в виду!» (Р. Д.)

*

В Аллахабаде Махараджи поймал меня на том, что мы на Западе называем «маленькой белой ложью». Мы сидели вокруг него. В нашей группе был важный чиновник, занимавший пост в государственном Верховном Суде. Впервые за все годы пребывания рядом с Махараджи я услышал, как он рассказывает этому чиновнику, какую важную персону я представляю из себя в Соединённых Штатах, что я профессор и пишу книги. Всё это казалось таким неуместным в моём присутствии, и, кроме того, мне было странно слышать, как он превозносит мои добродетели, связанные с ценностями западного общества. Когда он замолчал, чиновник из Верховного Суда сказал мне: «Для меня большая честь познакомиться с вами. Может быть, вы желали бы посетить Верховный Суд!»

В силу того, что я вырос в семье юристов, а также того, что я приехал в Индию с целью погружения в духовное, перспектива такого визита совсем не прельщала меня. Но он всё-таки был важным человеком, и я не мог так просто взять и сказать, что я об этом думаю. И я ответил не вполне определённо: «Это было бы очень хорошо».

Тогда чиновник спросил: «Вам будет удобно завтра в 10 утра?»

Я почувствовал себя в ловушке и смог найти из неё лишь один выход. Я сказал: «Нужно спросить моего гуру. Ему решать».

Чиновник спросил мнение Махараджи, и он ответил: «Если Рам Дас говорит, что это было бы очень хорошо, он должен пойти». А затем он посмотрел на меня таким взглядом, который мог означать только одно: «Опять ты попался».

Рассказ о событиях следующего дня показывает, что даже простые люди типа меня чему-то учатся. Я отправился с этим джентльменом в суд, и там мы зашли в палату пересмотра законов, где собрались все юристы. Это было время драматических событий в отношениях между Америкой и Китаем, и, когда юристы увидели рядом с важным чиновником американца, они окружили меня и начали задавать вопросы о политике Никсона в отношении Китая, которая вызывала в Индии глубокую обеспокоенность. Я дал настолько квалифицированный ответ, насколько мне позволяла моя начитанность по данному вопросу.

В тот же вечер, когда я опять был на даршане у Махараджи, меня отвёл в сторону другой джентльмен важного вида, оказавшийся ведущим адвокатом в городе, и спросил, не хочу ли я выступить в Ротационном клубе и Ассоциации адвокатов. Я с ужасом почувствовал, что, если я не буду осторожен, мне придётся объездить всю Индию, и, вспомнив, в какую ловушку я попал вчера, я сказал: «Я бы предпочёл не выступать, но, конечно, я сделаю всё, что скажет Махараджи».

Адвокат предложил своё дело на рассмотрение Махараджи, и Махараджи, похоже, был в восторге от этих приглашений. Он постоянно говорил о них всем, кто готов был слушать, как будто такие приглашения были чем-то действительно важным, неким большим успехом. Я начал чувствовать, что Махараджи меня предал. Затем он повернулся ко мне и спросил: «О чём ты собираешься говорить?»

Я начал быстро размышлять и ухватился за единственную ассоциацию, которая пришла мне в голову:

— Я буду говорить о Законе и дхарме.

— Ага! — сказал Махараджи. — А ты будешь говорить о Христе?

— Конечно.

— А о Ханумане?

— Обязательно.

— А обо мне?

— Несомненно.

Здесь уже адвокат слегка побледнел и вмешался в разговор: «Махараджи, мы думали, он может рассказать нам о политике Никсона в отношении Китая».

Махараджи выглядел изумлённым. «О, нет! Рам Дас не может сделать этого. Он может говорить только о Боге».

Тогда юрист начал ретироваться со словами: «Понимаете, это будет не совсем уместно. Может быть, я могу собрать несколько адвокатов у себя дома, чтобы побеседовать о Боге». Нет нужды говорить, что этого он так и не сделал. А я получил свой урок. Махараджи всегда поддерживал меня, когда я говорил правду, как бы трудно это ни было». (Р. Д.)

Однако, несмотря на все эти учения, сам Махараджи часто говорил неправду. Поэтому, когда он делал какое-нибудь предсказание, никто не знал, сбудется ли оно в действительности. И хотя те, кто недолюбливал его (а таких было немало из-за того, что он был таким откровенным и прямым), постоянно указывали на эти противоречия, для преданных же они не имели значения. Наверное, урок для нас заключался в осознании того, что свободное существо имеет свои собственные правила; но, пока ты не достиг свободы, тебе лучше всего говорить правду.

Обычно Махараджи соглашался с любой просьбой со стороны преданных. Люди часто приглашали его в гости, чтобы он благословил их дом и отведал приготовленный обед. Он почти всегда принимал эти приглашения, но на самом деле редко ходил в гости.

*

Когда один преданный спросил его о том, почему он даёт обещания и нарушает их, Махараджи ответил: «Я просто большой лжец!»

*

Один преданный спросил Махараджи, почему он говорит людям приятные вещи и предсказывает светлое будущее, когда он знает, что случится как раз противоположное. Махараджи ответил: «Ты что, хочешь, чтобы я говорил людям, что их близкие умрут? Как я могу это сделать? Ну хорошо, если ты мне это советуешь, то с сегодняшнего дня я буду отвечать на все вопросы откровенно». Через некоторое время пришла женщина, чтобы получить его благословение для болеющего мужа. Махараджи начал кричать на неё: «Ма, зачем ты явилась сюда? Твой муж дома, в кровати, он умирает и сейчас находится в коме. Его нельзя спасти. Тебе нужно идти!» Ошеломлённая и обиженная, женщина ушла. Так же резок Махараджи был с несколькими другими людьми. А затем он спросил того преданного: «Как ты можешь хотеть, чтобы я был откровенен с людьми? Как я могу обижать их?»

*

Махараджи мог сказать кому-нибудь неправду, чтобы пощадить его, но затем каким-либо иным путём он доносил до него правду. Когда К. спросил его о своей больной матери, Махараджи сказал: «Кто будет кормить тебя, если её не станет? Она будет жить долго». Но затем он вызвал специалиста из Агры, чтобы обследовать её. Специалист сказал: «Эта женщина не проживёт больше двадцати восьми дней».

Сам врач очень удивился этим словам, так как он никогда так точно не обозначал время, он говорил «месяц или два». Утром двадцать девятого дня женщина умерла. К. понял, что Махараджи вызвал специалиста, для того чтобы через него дать ему намек. Мудрецы часто делают ясные намеки, но мы не всегда можем понять их.

*

Махараджи мог сказать что-либо, но затем, если он сам себе противоречил и ему указывали на это, он заявлял: «Я этого не говорил».

*

Я написал письмо Махараджи, прося его благословения перед сдачей экзамена. «Сдам ли я его?» — спрашивал я. Но ответа не было. Экзамен я не сдал. Огорчённый своей первой неудачей, я поспешил в Каинчи. Махараджи встретил меня улыбкой. Я сказал ему, что отправил много писем, но не получил ни одного ответа.

Он объяснил мне: «Ты хотел знать правду. Я не могу лгать, а факты были неутешительны».

— Буду ли я снова сдавать экзамен? — спросил я.

Он ответил: «Да, и на этот раз никто тебя не остановит».

И я сдал экзамен.

*

Однажды на даршан пришли два человека. Пока они, стоя перед Махараджи, рассказывали ему всевозможные хвалебные вещи о себе, он всё больше терял терпение. Когда они закончили свой рассказ, Махараджи резким тоном отправил их восвояси. Затем он повернулся к нам и сказал: «Они стоят и рассказывают мне сказки! Они пытались одурачить меня! Они, что, не знают, что это я дурачу весь мир?»

О деньгах

«Канчан (золото)», — говорил Махараджи и грозил пальцем. Это и сексуальное желание — два основные препятствия на пути к постижению Бога. Снова и снова Махараджи предупреждал нас об этих фатальных влечениях, этих привязанностях, но мало кто из нас мог услышать его. Он называл западных преданных царями. Большинство из нас выросло в экономически благоприятной обстановке, так что мы знали, что финансовая надёжность сама по себе не даёт освобождения от страданий. Осознание этого было большим шагом вперёд. Многие индийские преданные знали лишь финансовые трудности и лишения, и им часто было нелегко слышать, что мирская обеспеченность — это не то же самое, что и свобода. Однако были и такие преданные, которые, даже ни разу не вкусив материального благополучия, казалось, не проявляли никакого интереса к этому. Будто они действительно родились лишь для того, чтобы постичь Бога.

Махараджи по-разному относился к денежным делам, в зависимости от человека. С теми, для кого привязанность к золоту не являлась главным препятствием, он никогда не говорил на эту тему. С другими он обсуждал тему денег постоянно, пробуждая в преданном паранойю и жадность, выкорчевывая липкую карму именно этой привязанности. Чаще всего Махараджи советовал людям оставлять себе столько денег, сколько необходимо для поддержания тела, семьи и общества, а остальное раздавать бедным. Он постоянно напоминал нам, что если мы будем поступать таким образом и будем полагаться на Бога, то ни в чём не будем испытывать нужды.

Иногда он давал нам одну или две рупии, и тогда нам казалось, что он даёт нам гарантию будущей финансовой обеспеченности-Некоторые преданные бережно хранили эти рупии и больше никогда не знали финансовой нужды. Другие тут же отдавали полученные рупии первому встречному нищему, и они также не знали нужды. Такой дар известен как «благословение Лакшми (богини богатства)». Понятно, что такое благословение даровал нам Махараджи.

В 1969 году я написал К. К. письмо, в котором спрашивал, могу ли я послать денег Махараджи. Ответ Махараджи, пришедший ко мне в письме от К. К., сообщал: «Нам не нужны никакие деньги. Индия — это золотая птица. Мы научились «давать», а не «брать». Мы не можем достичь Бога до тех пор, пока у нас остаётся привязанность: к золоту (богатству) (на хинди «канчан») и к женщинам (на хинди «камини»). Нельзя вложить два меча в одни ножны; чем большим мы жертвуем (тьяга), тем больше мы обретаем...».

Маленькая сгорбленная старушка пришла к Махараджи на даршан. Думаю, она была из какой-то местной деревни. Проковыляв к порогу, она коснулась головой стоп Махараджи и села на пол. Затем с большим трудом она развязала узел на одном из концов своего сари и, вынув оттуда несколько смятых рупий, положила их на тукет рядом с Махараджи. Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь давал ему деньги, и мне было не по себе от того, что эта женщина была явно бедна, как хрестоматийная церковная мышь. Махараджи отодвинул деньги обратно и жестом велел ей забрать их. Без каких-либо изменений в выражении лица она потянулась за деньгами, а затем начала снова прятать их в сари. Я не мог понять всего смысла происходящего, так как был мало знаком с индийской культурой.

Затем, похоже, Махараджи передумал и потребовал деньги обратно. И Ма снова развязала угол сари своими узловатыми поражёнными артритом пальцами и вручила ему деньги. Там было две купюры под одной рупии и одна купюра в две рупии (четыре рупии соответствуют примерно сорока американским центам). Махараджи взял у неё деньги и тут же отдал их мне. Я не знал, что мне делать. Я был «богатым человеком с Запада» (в Индии даже бедные приезжие с Запада считаются богатыми в силу относительности экономических ценностей), с личной машиной (редкая роскошь в Индии) и с дорожными чеками. Я никак не мог принять эти деньги. Но, когда я попытался вручить деньги обратно женщине, Махараджи запретил мне делать это. Мне было велено оставить их у себя.

В тот вечер я положил эти четыре рупии на свой столик для пуджи и долгое время размышлял над этой ситуацией, но так ни к чему и не пришёл. Позже один преданный-индус сказал мне, что я должен беречь эти деньги и если я буду так делать, то никогда не буду нуждаться.

В то время ко мне в гостиницу часто приходила одна пожилая сикхская пара. Они держали крошечную лавку по продаже сухофруктов и по всей видимости были очень бедны. Однако во время каждого своего визита они приносили мне подношение в виде высушенных фруктов, становились на колени у моих ног и очень подробно рассказывали мне о своих лишениях. Я понятия не имею, почему они взяли себе в голову, что я могу помочь им — духовно или материально, — но они продолжали приходить. И однажды они сказали мне, что из-за болезни они должны покинуть это место и перебраться в долину, где их финансовые трудности, скорее всего, ещё больше усугубятся. Мне захотелось дать им что-то на дорогу, но я не мог быстро сообразить, что это может быть. И тогда я вспомнил о тех четырёх рупиях. Я взял одну рупию и объяснил им, как она ко мне попала, и что, если они будут беречь её, у них всё будет в порядке. Они уехали из Наинитала, и я больше о них не слышал. Я до сих пор храню оставшиеся три рупии. И пока денег у меня всегда было больше, чем достаточно. (Р. Д.)

*

Д. С. сказал, что он всегда сохранял деньги, которые давал ему Махараджи, и в какое-то время сумма составляла уже свыше двухсот рупий. Но однажды эти деньги оказались украденными из его дома.

После этого, каждый раз, когда Махараджи давал ему деньги, он велел ему быть осторожным и не потерять их. Д. С. взял конверт из потайного места, где он их хранил и показал мне. Внутри была небольшая пачка рупий — десятки, пятёрки, купюры по две и одной рупии — и все они были во многих местах скреплены между собой стэплером.

*

Махараджи вытащил две рупии из-под своего одеяла и всунул их мне в руку. При этом он что-то сказал, но я не расслышал его слов. Эти деньги не залежались у меня — одну рупию я пожертвовал в тибетском храме в Манали, другую — отдал нищему.

*

Я не знаю, где он их брал, но он часто давал мне деньги. Однажды, когда он собирался дать мне большую сумму, я спросил, зачем он это делает, ведь я зарабатываю достаточно, а он садху. Если он даст мне лишнее, я могу использовать их на кино или выпивку. «Вы бы хотели этого?» — спросил я его.

— Нет, — сказал он и денег мне не дал.

*

Однажды он дал мне пять рупий и моей сестре тридцать и сказал, чтобы мы всегда держали их при себе. Сестра берегла эти деньги, а я свои отдал и сказал ему, что не буду хранить такие вещи.

*

Однажды, незадолго до своего исчезновения, он дал мне купюру в сто рупий. Я сказал ему, что она мне не нужна, но он велел мне хранить её у себя, а когда я снова отказался, он сказал: «Хорошо, тогда я буду хранить её». Я не знаю, как это произошло, но когда я ушёл, то обнаружил эту купюру у себя в кармане.

*

Во время первого даршана Свами Н., Махараджи дал ему десять купюр по одной рупии и сказал, чтобы он хранил их как прасад. Свами держал деньги в своим кошельке, и с того самого дня у него не было недостатка в деньгах. В его кошельке их было больше, чем достаточно.

*

Он дал мне две рупии. Это был первый раз, когда он дал мне что-то кроме ладду и прасада. Я отчётливо помню эти две рупии, я был очень удивлён и взволнован, так как не знал, что с ними делать. «Что мне теперь делать? — думал я. — Зачем мне эти деньги».

*

Однажды ко мне домой пришёл один человек, чтобы получить даршан гостившего у меня садху. Он заметил фотографию Махараджи, которую я хранил, и сказал: «Я знаю его. Я знаю его», — и начал рассказывать историю о том, как он получал даршан у Махараджи.

Тогда он был молодым юношей, обиженным на весь мир. Однажды он отправился в старый храм Шивы и неподалёку от храма обнаружил спящего Махараджи. (Он дал точное описание Махараджи — как он лежал на земле, одетый в одно лишь дхоти и укрытый одеялом.) Махараджи проснулся и, сев, тотчас же велел парню принести немного молока. Юноша рассердился на Бабу за такое обращение, а Махараджи вытащил из-под одеяла тридцать рупий и велел ему купить на эти деньги молока. Юноша убежал и вскоре вернулся с полулитром молока. Сдачу он оставил себе, но Махараджи и не спросил о ней. Так что он так и ушёл с деньгами, в которых его семья очень нуждалась. Махараджи знал, что спрашивать юношу о том, нужны ли ему деньги или давать их ему в качестве подарка бесполезно — юноша был слишком горд, чтобы принять их, и Махараджи хитростью заставил его взять эти деньги.

*

Однажды, когда мы все жили в долине Каинчи, Баларам спросил Махараджи, можно ли попросить у кого-нибудь денег на постройку дома. Махараджи разрешил нам обратиться к Харинаму. Я написал письмо, и прежде, чем отправить его, мы показали письмо Махараджи. Баларам сложил, запечатал и отправил письмо, а когда мы получили ответ от Харинама, в нём говорилось, что деньги он нам пришлёт и что он благодарит нас за вложенную в письмо купюру в две рупии, но, спрашивал он, зачем мы её прислали? Никакой купюры мы в письмо не вкладывали, и, насколько я знаю, Махараджи о ней никогда не упоминал. Это был один из маленьких денежных трюков, которые он так любил разыгрывать.

Недавно я столкнулся с проблемой — какие материалы использовать для строительства зала медитаций в храме Махараджи, расположенном недалеко от Дели. Однажды по дороге туда я встретил двух мужчин, которые представились архитекторами. Я заинтересовался и спросил, какую работу они выполняют. Они ответили, что в настоящее время они заняты проектированием пятизвёздочного отеля в Патне. Тогда я решил, что они, должно быть, хорошие мастера своего дела и попросил их на десять минут зайти в храм, чтобы дать какой-нибудь совет по моему вопросу. Когда они увидели храм и изображения Махараджи, один из них воскликнул: «Значит, вот где находится ашрам! Я его знаю. Он основа всей моей жизни!» Я попросил его объяснить, что он имеет в виду.

Он рассказал, что, когда он был маленьким мальчиком, родители повели его к Махараджи. Махараджи повернулся к нему и спросил: «Какие у тебя проблемы? Что ты хочешь?», и мальчик ответил: «Денег».

Тогда Махараджи вынул из-под своего одеяла купюру в десять рупий. Все посмеялись над этой сценой и через некоторое время ушли домой. Близкие мальчика предложили сходить на полученные в качестве прасада деньги в кино, но он отказался расставаться с ними и хранил их до последнего дня. Деньги приходили к нему всегда, когда он в них нуждался. Если к вечеру ему нужны были десять тысяч рупий, днём они уже были у него в руках — и всё это благодаря вере, пришедшей после одного или Двух даршанов.

Этот архитектор предложил спроектировать зал для медитаций бесплатно — в знак благодарности Махараджи.

*

Однажды, когда В. должен был возвращаться домой, он обнаружил, что у него мало денег. Тогда он договорился о том, что возьмёт в долг двести рупий и отправился в Каинчи, чтобы перед отъездом засвидетельствовать своё почтение Махараджи. Махараджи благословил В. и отправил домой, но затем позвал его обратно и сказал: «Ты изменил свою программу. Ты не едешь в Лакнау. У тебя кончились деньги. Тебе не хватает двухсот рупий». Махараджи вызвал к себе пуджари, у которого хранились ключи от ящика с деньгами, но тот был на базаре вместе с ключами. Тогда Махараджи велел В. пойти помолиться Хануману, после чего немедленно позвал его обратно. Затем он полез к себе под одеяло и вынул оттуда двести рупий. В. спросил, где он достал эти деньги, и Махараджи сказал, что, когда В. отправился к Хануману, в комнату зашёл человек и дал их ему.

*

Когда я был совсем юным, своих денег у меня не было, но Махараджи постоянно настаивал на том, что у меня их много. Мой отец и я занимались продажей овощей, и каждый раз, когда я приносил овощи, их стоимость не оплачивалась полностью. То, что мне давал Махараджи, я принимал, но отцу об этом не говорил, так как он был бы недоволен. Я не знал, как поддерживался торговый баланс. Однажды я даже сказал: «Махараджи, это очень маленькая сумма денег за ту еду, что я принёс».

Он ответил: «Всё нормально. Бери деньги». В другой раз он сказал: «У тебя будет дом», а позже: «Раздай всё это». Сейчас у меня есть дом и два магазина. Я богатый человек — и всё это благодаря Махараджи.

*

К. К. приготовил для Махараджи паттал (тарелку из листьев) с нарезанными фруктами. Беседуя с ним, он протягивал ему плоды, и Махараджи понемногу ел их. Затем Махараджи позвал меня. «Приведите этого Питера сюда», — сказал он. (Это было ещё до того, как он дал мне новое имя.) Он спросил меня: «Что бы ты дал мне?»

Я ответил: «Баба, я отдал бы вам всё, что у меня есть». Смысл всего сказанного был как-то связан с его беседой с индийцами, и он подозвал меня, для того чтобы подчеркнуть свою идею.

Повернувшись к индийцам, он сказал что-то вроде: «Вы видите это? Вы слышали?» Затем он собрал яблоки с паттала, который держал К. К., и, вложив их в мои руки, заявил: «С этими яблоками я хочу дать тебе много долларов». Слово «доллары» он произнёс на английском. (Позже индусы сказали мне: «Ты знаешь, что он тебе сказал? Ты знаешь, какое благословение ты получил?!»)

Я ответил: «Махараджи, какое богатство? Всё, что я хочу, -это духовное богатство».

Но он сказал: «Нахин! Бохут доллар (нет, много долларов)! Джао».

Вы можете видеть, какую роль сыграло это благословение в том, что я стал врачом, ведь все думают, что врачи получают кучу денег. Если я действительно стану таким богатым, как сказал Махараджи, я бы хотел заняться таким бизнесом, в котором участвовали бы члены сатсанга (преданные).

В Каинчи жил один лавочник, дочь которого должна была скоро выйти замуж, но у него не было достаточно денег для свадьбы. Махараджи велел ему не беспокоиться, сказав, что через три дня он получит большую сумму. Через три дня в их районе сошёл оползень, и дорога оказалась перекрытой, так что всем автомобилям и грузовикам пришлось остановиться. Все те продукты, которые лавочник собрал, готовясь к свадьбе, были раскуплены этими людьми, и он, таким образом, заработал много денег.

*

Махараджи часто останавливался в Канпуре на несколько дней. Там жил один из самых богатых людей Индии, все родственники которого были преданными Махараджи. Махараджи никогда не посещал их дом, шикарный особняк, но во время одного из его визитов в Канпур они настояли на том, чтобы он зашёл к ним. Он явился с целой толпой людей. Семья богача совершила пуджу, а затем устроила шикарный пир со множеством деликатесов. Хозяева пытались давать Махараджи наставления относительно того, в каком порядке необходимо есть выставленные на столе блюда. Однако Махараджи сложил всё — фрукты, овощи, сладости, приправы — в одну тарелку, перемешал это и начал есть. Закончив трапезу, Махараджи позвал водителя этого богача, к которому он очень хорошо относился (тот возил его в Амаркантак, дорога туда занимает несколько дней), и сказал ему: «Давай поедем к тебе».

Водитель, живший в ветхой хижине в очень бедном районе Канпура, не мог поверить в это, но Махараджи настаивал. Приехав на место, Махараджи сказал: «Я голоден. Принеси мне поесть». Семья водителя была очень бедной, и в доме у них ничего не оказалось; все уже пообедали, а на приготовление свежих роти необходимо было какое-то время. Однако Махараджи сказал: «Нет, в том кувшине хранится гур (сырой коричневый сахар). Принесите его мне!» Они взяли кувшин и действительно обнаружили в нём гур, который Махараджи с удовольствием съел.

*

Однажды я пожаловался Махараджи, что он посещает только богатых. Тогда он взял меня с собой пожить несколько дней у сапожника в бедной маленькой комнатушке. Хотя мы были очень стеснены, Махараджи был счастлив.

Казалось, что лучше всего он чувствовал себя среди бедных людей. Когда он находился рядом с ними, его лицо приобретало мягкое, счастливое выражение.

*

Одному преданному, который жаловался на бедность, Махараджи сказал: «У тебя такая судьба — не иметь денег, что же я могу сделать?»

*

Один богатый человек пришёл на даршан и попросил Махараджи дать ему благословение на получение ещё большего богатства, чем он имел. Человек хотел получить благословение, чтобы стать таким же богатым, как Тата (один из богатейших людей в Индии). Вот что Махараджи ответил ему: «Послушай, у тебя и так уже денег куры не клюют. Я не собираюсь давать тебе благословение на обогащение».

Махараджи начал рассказывать историю о Бирле (другом очень богатом индийце). Бирла когда-то тоже отправился к своему гуру с просьбой сделать его самым богатым человеком в Индии. Гуру велел Бирле ждать и отдать себя служению. И Бирла начал служить ему — чистить туалет, стирать дхоти и т.д. Проходили годы, а гуру всё не давал ему благословение на обретение несметных богатств. На протяжении десяти лет Бирла преданно служил своему гуру, ни разу больше не напомнив о своём желании.

И вот однажды гуру позвал Бирлу к себе и сказал: «Ну, хорошо же. Вот, возьми». Гуру достал лоту, помочился в неё и добавил: «Возьми эту лоту с мочой. Накрой её и садись на поезд до Калькутты. Сойди в Калькутте, а когда сойдёшь с поезда, выпей мочу. Это моё благословение».

И Бирла сделал всё, как ему сказал гуру. Приехав в Калькутту, он выпил мочу, которая к этому времени чудесным образом превратилась в нектар, так что я думаю, ему не пришлось давиться. Одно событие привело к другому, и он-таки стал самым богатым человеком в Индии.

Услышав эту историю, богач воскликнул: «Махараджи, Махараджи! Дай мне выпить твою мочу!»

— Нет, нет, нет, нет. Я не дам тебе мочи!

— Пожалуйста, дайте мне что угодно. Дайте мне мочи!

Но Махараджи сказал: «О, нет. Я не дам тебе благословение на богатство. Я благословлю только твоих внуков. Тебя я не буду благословлять. Ты уже и так имеешь достаточно».

— Хорошо, хорошо. Сделайте хоть это. Сделайте что-нибудь.

И так продолжалось до тех пор, пока Махараджи, наконец, не смягчился и не сказал: «Я не дам тебе мочи — но я дам тебе кусочек роти». Махараджи спросил нас: «Есть у кого-нибудь роти? У кого- нибудь есть роти?» В это время у меня был небольшой кусочек роти; я откусил от роти немного и держал остаток в руке. И я отдал свою наполовину съеденную лепёшку Махараджи, он благословил её и передал богачу.

Тот воскликнул: «О, это чудо». Он был в восторге.

Затем Махараджи занялся другими вопросами, и, пока он говорил, один преданный повернулся к богачу и сказал ему, что полученный им хлеб нечистый (джутх), потому что я отъел от него. Всё это происходило за спиной Махараджи. Тогда богач отдал роти мне обратно — роти, в котором было благословение на миллионы! И я его съел!

*

Махараджи всегда говорил мне, чтобы я тратил свои деньги: «Трать их. Не береги. Пусть деньги текут потоком. Давай их нуждающимся. Трать их».

*

Когда я впервые встретил Махараджи, я был совсем без денег и, кроме того, через неделю истекал срок моего обратного авиабилета на Запад. Однако, веря в то, что «привязанность к деньгам является недостатком веры в Бога», я остался. Прошло почти два года, и всё это время я получал всё необходимое, хотя денег у меня никогда и не водилось. А потом я узнал, что получил наследство в тысячу долларов. Я немедленно в глубине сердца предложил их Махараджи и распорядился, чтобы деньги переслали в Индию. Уезжая в Дели, чтобы получить их, я спросил Махараджи, что я могу ему привезти. Он попросил двадцать метел и несколько банок сухого молока, а, когда я уже выходил из дверей, он, позвав меня обратно, попросил привезти ему ещё одеяло. Первое, что я купил на полученные деньги, было одеяло.

Когда я вернулся в Каинчи, Махараджи каждый день просил у меня какую-нибудь сумму денег, так же как и другие западные преданные. И я давал. Это были не мои деньги, и, когда почти ничего не осталось, кроме дорожного чека на двадцать долларов, Махараджи сказал, чтобы я не обналичивал его. Примерно через неделю он отправил меня в Непал и попросил меня остаться там на четыре месяца.

Конечно, денег на поездку у меня не было, и потому Махараджи попросил нескольких человек дать мне небольшую сумму (всего около пятисот рупий) и я отправился. Путешествуя по Непалу с приятелем, я потерял все свои деньги. Но мы не унывали, поскольку знали, что это всё были проделки Махараджи. Когда мы вернулись в гостиницу, к нам подошёл мальчик с сияющей улыбкой на лице и спросил, всё ли у нас в порядке — точно так же, как это делает Махараджи. У нас обоих было такое ощущение, что это он и есть. В комнате мы обнаружили потерянные деньги. На них мы вернулись в Катманду, где узнали, что Махараджи оставил своё тело.

Однажды летом в Каусани один западный преданный сказал мне, что хочет дать Махараджи некоторую сумму денег. Этот преданный заработал и получил в наследство довольно крупную сумму и очень щедро, но без лишнего шума, помогал другим членам сатсанга, попавшим в затруднительное денежное положение. Преданный спросил меня, как я думаю, сколько ему дать Махараджи.

— Почему бы тебе не отдать все деньги Махараджи? — предложил я. — Ты говоришь, что больше всего хочешь, чтобы твои деньги были использованы разумно. Махараджи — твой гуру, и ты должен принять тот факт, что он разумнее тебя. Это очевидно, что именно он должен решать, что делать с деньгами. Если Махараджи посчитает, что ты сам должен распоряжаться ими, он отдаст их обратно.

Но у преданного были другие соображения на этот счёт, и он отдал Махараджи около двух тысяч долларов. После этого каждый раз во время наших ежедневных посещений Махараджи спрашивал меня, что ему делать с этими деньгами, — может быть, их нужно вернуть обратно хозяину?

Хотя я не понимал всех тонкостей происходящей игры, я советовал Махараджи вернуть деньги преданному — думаю, скорее всего потому, что у меня было такое ощущение, что этот подарок был отражением недостатка веры. И тогда деньги были возвращены. Но чем это всё закончилось, я не знаю... Р Д

*

А я знаю. На следующий год тот преданный собрался покинуть Индию и попытался ещё раз предложить деньги Махараджи. В Дели он обменял оставшиеся доллары на рупии и отдал их мне, поскольку я оставался в Индии. Я согласился ещё раз попытаться передать деньги Махараджи и в случае, если он их не примет, вернуть их хозяину в Америке. С большой пачкой рупий я вернулся в Каинчи и обсудил вопрос передачи денег наедине с Дадой. Через несколько дней, когда сатсанг собирался отбыть в Наинитал, Дада сказал, чтобы я остался в Каинчи на ночь. Это вызвало всеобщий интерес, так как могло показаться, что меня собираются наделить какой-то особой таинственной милостью. Я был заинтригован не меньше, чем все остальные, так как к этому времени я практически забыл о находящейся при мне пачке рупий. После вечернего даршана и ужина все разошлись по комнатам на ночь. Прорезая ночную тьму светом фонарика, ко мне зашёл Дада и отвёл меня в тёмный храм. И там, когда я медленно просовывал свёрнутые рупии в щелку ящика для сбора пожертвований, мне показалось, что я слышу мягкое дыхание спящего Хануманджи.

*

— Служите бедным, — сказал Махараджи.

— А кто беден, Махараджи?

— Перед Христом все бедны.

*

Праздновали мелу. У Махараджи был свой тент, где всем приходящим постоянно раздавался прасад. Люди готовили пищу с восьми часов утра до двух или трёх часов дня.

На празднование приехал самый богатый миллионер Индии. Махараджи, увидев его, немедленно закричал: «Уходи! Я не хочу видеть твоё лицо! Убирайся! Уходи отсюда!»

Миллионер сказал: «Махараджи, я привёз два мешка муки для вашей бхандары. Примите, пожалуйста».

Махараджи снова закричал: «Нет! Уходи! Не показывай мне своё лицо! Не приходи сюда!»

Однако миллионер по-прежнему не желал уходить. Тогда Махараджи встал и ушёл сам. Но человек всё равно настойчиво следовал за ним и просил: «О, Махараджи, дайте мне какие-нибудь учения. Что мне делать?»

Махараджи парировал: «Какие тебе дать учения? Ты будешь им следовать? Если я дам тебе учения, ты будешь им следовать?»

Человек молчал.

Тогда Махараджи произнёс: «Отдай всё богатство, которым ты обладаешь, бедным. Это моё учение. Ты будешь следовать ему?»

Снова и снова Махараджи повторял, что не нужно привязываться к деньгам, поскольку это вызывает много проблем. Он любил рассказывать историю об одном человеке, зарабатывающем много денег, сын которого был такой жадный, что однажды пришёл к отцу с пистолетом, требуя какую-то сумму. И отец сказал ему: «Забирай всё».

Я множество раз видел в Америке, сколько проблем создают деньги в семьях и какая жадность и неприязнь может возникнуть в отношениях между богатым отцом и его детьми, — и всё из-за богатства. Хотя у меня не было таких чувств к моему богатому отцу, я всё же не забывал о том, что когда-то, после его смерти, я унаследую много денег. Однажды Махараджи позвал меня к себе и спросил: «У твоего отца много денег?»

— Да, Махараджи.

— Он оставит их все тебе?

— Он оставит мне часть. — Я подумал, какую гордость должен испытывать мой отец, думая о том, какую финансовую надёжность он создал для своих детей. Им не придётся столкнуться с теми финансовыми трудностями, с которыми столкнулся он в молодые годы, когда безвременно ушёл из жизни его отец.

— Ты не должен брать свою часть наследства.

Я никогда не думал об этом. Осознание того, что я лично никакой пользы от этих денег не получу, оказало на меня благотворное воздействие. И с того времени мои отношения с отцом стали намного более близкими. Р Д

Махараджи велел брату г-на Д. отдать все свои деньги. Тот воскликнул: «Нет, Махараджи, а как же моя семья?»

Махараджи ответил: «У тебя будет намного больше. Отдай их все мне. Отдай их мне».

Иногда Махараджи передавал брату г-на Д. в Халдвани просьбу купить ему билеты на поезд, но тот где-нибудь прятался, чтобы не делать этого. Наконец, Махараджи сказал: «Я обращаю свою милость на Д. А ты жадный. Теперь ты будешь страдать». В то время Д. был беден, а все его братья — богаты. Но сейчас Д. живёт в достатке, а тот брат разорился и ничего не имеет.

В ранние годы жизни Махараджи странствовал с одним садху.

Прошло время, и этот садху начал проявлять привязанность к деньгам.

Он доверил одному из своих преданных их хранение. Махараджи пришёл к этому преданному и уговорил его потратить половину этих денег на приобретение приданного для дочери. Когда садху узнал об этом, он рассердился на Махараджи. И тогда Махараджи сказал: «Ты губишь себя. Избавься от всего этого». Садху осознал, что действительно попал в сети привязанности и, разведя огромный костер, сжег всё, что имел. Махараджи говорил о нём впоследствии: «Он был хороший санньясин».

*

Однажды я остался наедине с Махараджи и переводчиком. Махараджи начал предостерегать меня в отношении денег: «Иметь деньги — это нормально для грихастхи (домовладельца), но для йога нет ничего хуже. Деньги — твой враг. Ты не должен их касаться».

Я спросил его, можно ли мне иметь достаточную сумму для повседневных нужд. Он сказал: «Оставляй только такую сумму, которая необходима для твоих нужд, а остальное раздавай». Такое наставление давало мне полную свободу, ибо кто может определить «нужды»?

Вскоре Махараджи вновь вернулся к разговору об обладании деньгами.

— Деньги — это твой враг. Ты не должен касаться их.

— Но, Махараджи, разве нельзя иметь достаточную сумму для повседневных нужд?

Однако на этот раз он ответил: «Нет, деньги должны обходить святого, а не проходить через него».

Вернувшись в гостиницу, я начал размышлять над тем, что эти новые указания требуют какого-то действия. И я решил в течение ближайшего времени не касаться денег в буквальном смысле. Не имея денег в кармане, каждый раз, засовывая туда руку, я получал возможность осознанно относиться к их использованию. Но, с другой стороны, я не хотел становиться финансово зависимым от других. Большинство индийцев, так же как и приезжих с Запада, не могли себе этого позволить. В качестве первого эксперимента я отдал все свои деньги одному из западных преданных, и он стал моим «денежным мешком». Он платил за проезд в автобусе и тому подобное. И хотя я понимал, что не в этом был смысл указания Махараджи, по крайней мере, это соответствовало букве закона: «Не касайся денег». Конечно, я знал, что Махараджи имел в виду нечто большее. И сейчас, по прошествии семи лет, я всё ещё учу этот урок. Р Д

В одной семье состоялась помолвка сына. Семья принесла Махараджи сладости. Махараджи обрадовался: «Я как раз о вас вспоминал. Хорошо, что вы пришли. Значит, ваш сын теперь помолвлен и вы получили деньги от будущей родни. Дяди и тети все получают по сотне — а как насчёт меня? Как насчёт сотни?»

Впервые я услышал имя Махараджи лет десять назад в Канпуре. Мне сказали, что он является махатмой очень высокого ранга и что он знает всё. А мой друг рассказал мне о своём даршане у Махараджи следующее: «Я видел его. Он держит в руке какую-то силу или какого-то духа. Поэтому он всё и знает. Это не духовная сила, это какой-то дух или что- то в этом роде».

Как-то к Махараджи пришло несколько бизнесменов за наставлениями. Он посоветовал им купить определённые товары для продажи. На этой сделке за один день каждый из них заработал от двадцати пяти до тридцати тысяч рупий. Бизнесмены и подумали, что, если они и далее останутся рядом с Махараджи, он будет и впредь сообщать им о перспективах рынка. Они вновь отправились к нему. Увидев их, Махараджи спросил: «Вы заработали что-нибудь?» Каждый назвал заработанную сумму, а после этого бизнесмены попросили Махараджи дать им дальнейшие наставления.

Махараджи подумал и сказал одному преданному: «Что будет, если все придут просить денег? Эти бизнесмены — нехорошие люди. У меня будут из-за них неприятности». Затем он обратился к одному из пришедших: «Хорошо. У тебя есть тридцать тысяч рупий. Принеси мне завтра три тысячи». Второму он велел принести полторы тысячи, а третьему — тысячу двести рупий. Они согласились, но так больше и не появились, думая, что Махараджи жаден до денег. Однако Махараджи деньги не интересовали, просто он хотел избавиться от них. Четвёртого бизнесмена, моего родственника, Махараджи попросил принести девятьсот рупий. На следующий день этот человек пришёл к Махараджи. И Махараджи спросил его: «Ты принёс деньги?»

— Нет, Махараджи, не принёс, — ответил он.

— Почему?

— Махараджи, я пришёл получать, а не давать.

— О, ты пришёл получать, а не давать. Хорошо. Деньги мне не нужны. А остальные пусть больше не приходят. Мой родственник стал его преданным.

*

Однажды к Махараджи приехала королева Непала. Её муж был очень глубоко предан Махараджи. Она подарила Махараджи много разных вещей, но он сказал: «Нет, раздайте это людям». Позже он схватил меня и сказал: «У неё очень много денег. Возьмём себе немного?»

Я ответил: «Да». Мы оба засмеялись. Такой был у него юмор. В действительности, люди часто жаловались на Махараджи, что он никогда не прикасается к деньгам.

Махараджи также говорил преданным: «Деньги, которые вы зарабатываете, должны быть честными. Вы, что, хотите навлечь на меня дурную славу?»

*

Один садху, как-то посетивший храм, начал порицать Махараджи за то, что он содержит храмы и привязан к вещам. Садху сел на тукет рядом с Махараджи. Он был в гневе. Махараджи слушал его, велев всем присутствующим соблюдать тишину. После своей гневной речи этот садху принёс шалиграм, специальный камень, используемый для проведения пуджи в честь Шивы. Махараджи спросил его: Ты подаришь мне этот камень?»

— Но, Махараджи, он мне нужен для пуджи.

Тогда, обыгрывая высказанное садху обвинение в том, что он материалист, Махараджи спросил: «Ты мне его продашь?»

— О, нет, — ответил садху. Но Махараджи в конце концов уговорил садху продать камень за сорок рупий. Обмен состоялся.

Однако на покупке шалиграма дело не закончилось. Махараджи неожиданно сказал садху: «Дай мне свои деньги».

Садху достал сорок рупий и неохотно протянул их Махараджи. Но Махараджи имел в виду другое и сказал: «Нет, дай мне и остальные». Садху извлёк несколько сот рупий и отдал их Махараджи, не переставая жаловаться, что это всё, что у него есть, и, что если он это отдаст, то как ему жить? Махараджи взял банкноты и бросил их в горевшую перед ним жаровню. Огонь тут же поглотил их. Садху очень расстроился и начал упрекать Махараджи в том, что теперь он умрёт с голоду и так далее.

И тогда Махараджи промолвил: «А я не знал, что ты так привязан к деньгам», — и с этими словами взял чимптер (щипцы) и стал выгребать из огня новые, даже не обгоревшие рупии, пока не вернул всё до единой садху. История закончилась тем, что садху больше никогда не садился на тукет Махараджи, занимая место только у его стоп.

О наркотиках

В Индии с древних времён употребляют чарас. Для его курения используют чиллум (трубка для гашиша) и смешивают с табаком. Его используют многие из странствующих садху. Для почитателей Шивы курение является частью религиозного ритуала. Для других, склонных к поклонению и преданности, курение — средство усиления эмоционального накала практик бхакти.

В ранние годы, когда Махараджи тоже был странствующим садху, он, несомненно, не раз сидел в джунглях у костра с другими садху и, может быть, даже сам использовал чарас, а, может быть, и нет. В более поздние годы, хотя сам он не употреблял чарас, он, бывало, поддерживал тех, кто его курил. Часто он помогал какому-нибудь садху достать чарас или мышьяк (ещё одно вещество, используемое садху в очень малых дозах). Однако он неодобрительно относился к его использованию домовладельцами (семейными людьми). Часто он направлял на них поток обвинений или, по меньшей мере, подшучивал и постоянно «доставал» их по этому поводу. Он говорил, что курение заставляет их забывать о своих обязанностях.

Обычно Махараджи не одобрял употребления западными преданными таких наркотиков, как гашиш и опиум, с целью достижения изменённых состояний сознания («Пища является лучшим наркотиком», «любовь — лучшее лекарство»). Однако в отношении некоторых людей с Запада, искренне ведущих аскетическую жизнь странствующих садху и привыкших курить чарас для целей духовной практики, он не порицал его использования.

В то время как чарас являлся в Индии местным продуктом, ЛСД таковым не был. Большое число людей с Запада испытали пробуждение духа именно через употребление ЛСД, потому Махараджи и ЛСД должны были когда-нибудь встретиться. И эта встреча привела к новой лиле, длившейся свыше шести лет.

Махараджи знал, что я курю — он знает всё. Но он никогда не говорил мне, чтобы я бросил эту привычку, что это плохо. Вообще он ничего не говорил на этот счёт.

*

Иногда я сидел с другими садху в моей комнате, рядом с храмом, и курил чиллум. Если Махараджи проходил мимо, он никогда не заходил в комнату, когда мы курили. Иногда он проходил мимо дверей и громким ворчливым голосом говорил тому, кто его сопровождал: «Пусть эти сукины дети (букв, «зятья») занимаются своим делом!» — и шёл дальше.

*

Иногда Махараджи даже доставал чарас для меня. Он просил у какого- либо человека, приходящего к нему на даршан, дать тот чарас, который у него был, мне. Таким образом, Махараджи исполнял желания многих людей. Был ли это чарас, деньги, сладости — всё, что они хотели, — Махараджи давал им всё это.

*

Часто, когда в Каинчи на даршан приходил какой-нибудь чиллум- Баба, Махараджи посылал его в заднюю часть ашрама покурить вместе со мной.

*

Я видел, как Махараджи своими собственными руками давал гашиш людям.

В свои более ранние годы жизни Махараджи часто посещал одного садху, сидевшего у своего дхуни (костра) на околице Алигарха. Этот садху постоянно курил чарас и ганджу (марихуану), а также принимал все другие интоксиканты, какие только мог найти. Однажды садху показал Махараджи новый наркотик, который, по его словам, давал наиболее интенсивное и блаженное состояние опьянения. Он дал немного Махараджи, предупредив, что принимать нужно буквально чуть-чуть, однако Махараджи проглотил всё за один раз. Через несколько мгновений он упал без сознания. Садху знал средство от передозировки — четыре литра молока, — и когда молоко было доставлено с базара, он влил его в горло Махараджи. Махараджи пришёл в себя и сел. Увидев сидящего напротив него садху, он нанес ему в порыве ярости сильный удар. «Ты пытался убить меня! Он отравил меня! Злодей!» — кричал Махараджи, убегая прочь.

*

Садху по имени Н. Баба, живший обычно в окрестностях Багешвара, прямо на леднике, считал Махараджи своим гуру и иногда посещал его. Махараджи предлагал ему место на своей кровати, но садху всегда садился на пол. Этот садху принимал мышьяк, чтобы не мерзнуть. Пять или шесть лет назад, когда Баба пришёл навестить Махараджи, тот спросил: «Н., что ты ешь?», и садху ответил, что ест мышьяк. Махараджи предложил: «Давай посмотрим». Садху вынул из своей сумки количество, достаточное, для того чтобы убить двух человек. Махараджи схватил мышьяк и сразу весь проглотил. Все были потрясены, но Махараджи только попросил стакан молока. Никаких признаков отравления у него не было.

Однажды Махараджи шёл в одиночестве вдоль Ганги. Там он встретил нескольких садху, сидевших в своих маленьких кути. Они начали расспрашивать его, кто он такой, где живёт, что и где ест. Махараджи рассказал, что он всё время странствует, что у него нет своего дома и он останавливается, где может, что он ест то, что может найти. Садху предложили ему немного посидеть с ними. «Вы накормите меня?» — спросил Махараджи. Садху ответили, что, конечно, накормят, тогда он Сел рядом с ними. Пришёл ещё один садху и начал готовить чиллум на всех. Его передавали по кругу, и когда очередь дошла до Махараджи, он разгневался и начал обзывать всех бездельниками и мошенниками, обвиняя в том, что они пытаются погубить его и губят самих себя. Затем он резко встал и удалился.

Вскоре после этого в кути пришёл ещё один садху. Он удивился, что никто не мог узнать Махараджи. Что это за садху, которые не смогли даже распознать сиддха махатму (высочайшего святого), посетившего их?! Они только пробормотали: «Как мы могли его узнать, он так себя вёл...»

*

У некоторых западных преданных был своеобразный вид кармы, связанный с наркотиками. Они занимались контрабандой гашиша. Когда Махараджи узнал об этом, он впутал их в сложную контрабандную операцию, которая на долгое время освободила его от их присутствия.

Вырученные от этого мероприятия деньги должны были пойти на благотворительные цели. Отдаванис Богу плодов того, что контрабандисты делали для собственной выгоды, было очень сильным уроком для участников операции, и они оценили его.

Однако то, что они были лишены возможности собираться вместе с остальными вокруг Махараджи, вызвало в них глубокое разочарование.

Тот факт, что их гуру одобрял и даже поощрял такие действия, наводило их на глубокие размышления относительно их собственных представлений о добре и зле. Его причастность к операции придавала им определённую браваду, ибо они считали, что его защита поможет им выйти сухими из воды. Однако, когда до них дошло, что Махараджи не обязательно вмешивается в карму и что тюрьма может быть их личной кармой, их радость улетучилась. К тому времени, когда операция была закончена, они были сыты по горло такой незаконной деятельностью.

*

Когда я впервые приехал в Индию в 1967 году, я привёз с собой ЛСД в надежде, что смогу найти кого-нибудь, кто разбирался бы в этих веществах лучше, чем мы на Западе. Через несколько дней после моего знакомства с Махараджи мне в голову пришла мысль, что он является идеальной кандидатурой для моих исследований. На следующий день он вызвал меня к себе и сразу же спросил:

— Ты хочешь у меня что-то спросить?

Конечно, то, что я стоял перед ним, было для меня таким мощным переживанием, что я напрочь забыл свой вопрос, который хотел задать ему накануне. Выглядел я очень глупо. «Нет, Махараджи, у меня нет вопросов», — ответил я.

Казалось, это вызвало у него раздражение, и он спросил: «Где это лекарство?»

Я был в замешательстве, но Бхагаван Дас сказал: «Может быть, он имеет в виду ЛСД». Я спросил Махараджи, так ли это, и он кивнул головой. Пузырек с ЛСД был в машине, и он отправил меня за ним.

Вернувшись, я высыпал все таблетки себе на ладонь. Кроме ЛСД, там были ещё и другие лекарства от тех или иных недомоганий — поноса, лихорадки, снотворная таблетка и так далее. Он спросил меня о каждой из них.

Затем он поинтересовался, дают ли они силы. Я тогда не понял его и подумал, что под «силами» он, наверное, имеет в виду силу физическую. Я ответил: «Нет». Позже я, конечно, сообразил, что слово «сиддхи», которое он использовал, означает психические силы. И тогда он протянул руку за ЛСД. Я положил одну таблетку ему на ладонь. Каждая из этих таблеток содержала около трёхсот микрограммов чистейшего ЛСД — очень приличную дозу для взрослого человека. Он жестом попросил ещё, и я положил ему на ладонь вторую таблетку, всего шестьсот микрограмм. Он попросил ещё, и я добавил третью таблетку, так что доза теперь составляла девятьсот микрограмм, и это, конечно, была доза не для новичков. Затем Махараджи отправил все таблетки себе в рот. Моей реакцией был шок в сочетании с предвкушающим интересом учёного- социолога, жаждущего увидеть, что из этого выйдет.

Махараджи позволил мне остаться рядом с ним на час — но ничего не случилось. Абсолютно ничего. Он лишь посмеялся надо мной.

Всё это произошло очень быстро и неожиданно. Когда в 1968 году я вернулся в Соединённые Штаты, я рассказал об этом «кислотном подвиге» многим людям. И всё же у меня осталось гложущее сомнение относительно того, что, возможно, он просто одурачил меня и в действительности выбросил таблетки через плечо или спрятал в руке, так как я не видел их у него во рту.

Через три года, когда я вновь приехал в Индию, он однажды спросил меня: «Ты давал мне лекарство, когда был здесь в прошлый раз?»

— Да.

— Я принял его? — спросил он. (Ага, вот мои сомненья и нашли своё выражение!)

— Думаю, да.

— И что произошло?

— Ничего.

— О! Джао! — и он отправил меня восвояси.

На следующее утро я был вызван на веранду перед его комнатой, где он по утрам сидел на тукете. Он спросил: «У тебя есть ещё лекарство?»

У меня с собой как раз было немного ЛСД «на всякий случай», и, по всей видимости, это был как раз тот случай. «Да» — ответил я.

Неси, — сказал он, и я принёс. В пузырьке было пять таблеток по триста микрограмм каждая. Одна из таблеток была поломана. Я высыпал их себе на ладонь и протянул ему. Он взял четыре таблетки и затем одну за другой очень явственно отправил себе в рот и проглотил — я получил ответ ещё на один свой тайный вопрос.

Проглотив последнюю таблетку, он спросил: «Я могу выпить воды?»

— Да.

— Горячую или холодную?

— Не имеет значения.

Он начал кричать, чтобы ему принесли воды, и выпил одну чашку.

Затем он спросил: «Когда оно начнёт действовать?»

— От двадцати минут до часа.

Он велел позвать одного старичка, своего давнего преданного, у которого были часы. Махараджи взял эти часы и периодически подтягивая их к себе, смотрел, сколько прошло времени. Затем он спросил: «Я сойду от этого с ума?»

Мне всё это казалось таким странным, что я мог только подыгрывать этому представлению, и я сказал: «Может быть».

Он ещё немного подождал, а затем натянул одеяло себе на лицо. Когда он выглянул обратно, его глаза закатились, рот отвис и в целом он выглядел полным идиотом. Я ужаснулся. Что происходит? Как я мог ошибиться в его способностях? В конце концов, он был старым человеком (хотя насколько он был стар, я понятия не имел), а я позволил ему принять тысячу двести микрограммов. Может быть, в прошлый раз он действительно выбросил их, а затем, прочитав мои мысли, попытался доказать мне, что он может это сделать, не зная того, насколько в действительности сильно это «лекарство». Я ощутил глубокое чувство вины и беспокойства. Но когда я вновь взглянул на него, у него был абсолютно нормальный вид и он смотрел на часы.

По прошествии часа стало ясно, что ничего не произошло. Его реакция была розыгрышем. А затем он спросил: «У тебя есть что-нибудь посильнее?» У меня не было. «Эти лекарства использовались в долине Кулу давным-давно. Но йоги утеряли это знание. Их использовали, сочетая с соблюдением поста. Теперь никто об этом не знает. Чтобы они не оказали негативного воздействия, ум должен быть прочно сконцентрирован на Боге. Другие боялись их принимать. Многие святые не принимали их». И на этом тема была закрыта. (Р.Д.)

*

Когда я спросил его, продолжать ли мне принимать ЛСД, он сказал: «Его не следует принимать в жарком климате. Если ты находишься в прохладном и спокойном месте, в одиночестве, и если твой ум направлен на Бога, тогда ты можешь принять это йогическое лекарство». (Р. Д.)

Как-то один западный преданный попросил меня быть его переводчиком. Он хотел спросить Махараджи, как он может помочь своему оставшемуся в Америке другу, который находился в состоянии сильного замешательства из-за многочисленных приёмов ЛСД. Махараджи сказал, чтобы я посоветовал другу всё время думать о Боге.

*

Я принёс с собой фотографию юноши, который умер в Америке при странных обстоятельствах. В 1968 году он приехал ко мне в Нью- Гемпшир, став одним из моих первых учеников йоги. Он приходил каждую неделю и моментально впитывал всё то, что я передавал ему из тех знаний, которые я приобрёл в Индии. В конце концов я решил отправить его к Хари Дасу для дальнейшего обучения. Но он предпочёл поселиться в одной из пещер Аризоны и там продолжить свою садхану. Я научил его всему, чему мог, но в течение зимы 1968/69 годов он регулярно писал мне письма и напоминал о себе. Затем какое-то время никаких известий от него не было, и позже я узнал, что он умер. Его мать показала мне последние записи, которые он сделал в своём дневнике, и они были крайне необычными. У меня возникло подозрение, что самая последняя запись была сделана, когда он находился под воздействием ЛСД. Рассказывали, что, когда его нашли мёртвым в пещере, из носа у него текла кровь, на стенах также были следы крови. Наверное, он выполнял пранаяму (йогическую дыхательную практику), и у него лопнул кровеносный сосуд. Запись в дневнике сообщала следующее:

«Рамана Махарши и мой гуру направляют моё махас-амадхи... никаких волнений... я пребываю в состоянии бесконечного блаженства... и буду направлять вас изнутри... напишите Рам Дасу и сообщите ему хорошую новость, что мне больше не нужно выполнять садхану... я уже там... Любовь, любовь... Я знаю, что происходит, гуру со мной, внутри... знайте, что я оставил тело, полностью отождествившись с Иисусом... «.

Я пообещал матери этого юноши, что во время своего следующего визита к Махараджи спрошу его о её сыне. Дождавшись подходящего момента, я вытащил его школьную выпускную фотографию и отдал её Махараджи. Он пристально посмотрел на неё и сказал: «Он больше не находится в своём теле».

— Да, это так, Махараджи.

— Он умер от того, что принял лекарство.

— Я так и думал. — (Для меня это означало, что он не вошёл в истинное самадхи, а, скорее всего, выполнял пранаяму, находясь под воздействием ЛСД.)

Махараджи, по всей видимости, понял мои сомнения и сказал: «Нет, всё в порядке. Он не будет больше рождаться. Он завершил свою работу. Сейчас он пребывает в единстве с Христом. Он очень любил тебя. Он плакал о тебе».

Махараджи некоторое время помолчал, а затем добавил: «Ты должен сказать его матери, чтобы она не переживала. Он пребывает в единстве с Христом. Он наблюдает за ней. Он завершил свою работу». (Махараджи в точности процитировал слова из дневника и дал мне понять, что при определённых обстоятельствах ЛСД может стать средством возвращения к Богу.) Затем он закрыл глаза и замолчал. Это было мгновение, наполненное великой силой. (Р. Д.)

*

Однажды утром мы, группа людей, принявших «кислоту», решили пораньше проникнуть в ашрам и занять места в переднем ряду. И мы прошли над ручьем и вдоль стены, прямо через картофельные грядки.

Мы совершили своё утреннее омовение под крики «Ситарам (приветствие, в котором используются имена Ситы, супруги Рамы, и самого Рамы)!», надели свежую чистую одежду и заняли первые места перед тукетом. Мы сосредоточились, начали выполнять свои медитации (или занимались тем, чем обычно занимаются преданные, ожидая появления Махараджи). Мы все были под наркотическим воздействием и сидели в один ряд. Моё место было у края тукета. Внезапно дверь очень резко отворилась — бам! — и перед нами предстал Махараджи в новехоньком психоделическом одеяле, подаренном ему одним из преданных. Никто не успел вскочить на ноги. Он появился неожиданно, сверкая, как звезда. Все пытались встать, а он лишь прокладывал себе путь, пиная нас ногами. Затем он сел на лавку, не обращая на присутствующих никакого внимания.

Он просто сидел, изредка поглядывая на кого-либо, а затем продолжая смотреть в небо. После этого он прошёлся по ряду, бросая взгляд на каждого из сидящих, иногда не более чем на мгновение. Это длилось около десяти минут. Он вышел раньше обычного. Остальные обитатели ашрама поняли, что он уже появился, и бегом прибежали на место проведения даршана. Однако он тут же вернулся в свою комнату.

*

Для меня было неописуемым переживание, когда мы были с ним, находясь под воздействием ЛСД. Ты видишь его сидящего перед тобой, смотрящего и говорящего, и ощущаешь, что на его месте вообще никого нет. Никто играл в игру, будто он некто! То утро (описанное выше другим преданным) было невероятно блаженным, и весь день был таким же.

*

Во время того «кислотного путешествия» (см. выше) Д. подарил Махараджи своё новое одеяло — сине-жёлто-красно-зелёное. У меня есть фотография этого красочного одеяла. Много людей тогда пребывали в состоянии наркотического дурмана, они сидели вокруг тукета, ожидая, когда он выйдет из своей комнаты. Выйдя, он почти вспрыгнул на тукет, столько энергии у него было. Вот он! Появился! Он ткнул в грудь какую- то женщину в первом ряду и сказал: «Тебе нравится ЛСД?» Это было первое, что он сказал. Затем он начал смеяться, и вскоре смеялись уже все присутствующие. Потом он стал серьёзным, и все начали плакать. Было такое впечатление, будто он нажимает на какие-то кнопки в нас. Когда все заплакали, он сказал: «Что это за плач? Терпеть не могу, когда плачут! Прекратите!»

Однажды произошёл случай, который глубоко оскорбил нравственные чувства преданных-индусов. Он был связан с ЛСД. Молодой западный преданный принял ЛСД и явился в храм. Вся его одежда состояла из шали, которую он обернул вокруг тела. Увидев Махараджи, который шёл, держа за руки двух преданных, этот молодой человек подошёл к нему сзади и попытался обнять его. Когда он поднял руки, его шаль накрыла головы преданных и одновременно обнажила его собственную наготу. Этот инцидент, который мог показаться наблюдателю возмутительным, самому виновнику таковым не казался. Это явствовало из диалога между ним и присутствовавшим при этом другим преданным.

С: Знаешь, я видел, в каком состоянии ты был в тот день, пытаясь схватить Махараджи сзади...

Р: Да, я хотел поцеловать его. Я хотел обнять и поцеловать его.

С: А Махараджи смеялся. Когда ты протянул руки, чтобы схватить его сзади, своим красным одеялом ты накрыл лицо Дады и того, кто шёл рядом с ними. Под одеялом ты был обнажённым. Махараджи хихикал и подмигивал, качая головой. Когда он отправился в свою комнату, ты пошёл и совершил пранам перед подметальщиком...

Р: Он был самым маленьким парнем в ашраме, и он стоял там, на моём пути. А я был вообще никем, у меня даже не было тела. А этот парень был Богом! Он стоял там со своей грязной метлой, у него ничего не было — и мне пришлось выполнить перед ним пранам. Этот подметальщик был ростом всего в двенадцать дюймов, вы бы его и не заметили. Он всё время был там, но на самом деле он был невидим.

С: Когда это всё происходило, Махараджи был у себя в комнате один, за запертой дверью, но он очень сильно смеялся. Я как раз тогда стоял у окна. Махараджи спрашивал нас всех: «Что произошло? Почему он так себя ведёт? Что он сделал?» Я ответил: «Махараджи, я не знаю», а Махараджи сказал: «Он съел слишком много джелеби». Затем он завёл речь об ЛСД, спрашивая каждого из нас, стоящих возле окна: «Ты принимаешь его? Ты принимаешь его?» Нашёлся один приехавший с Запада, который гордо ответил: «Да, принимаю».

Затем прошёл слух, что на тебе совсем ничего нет. На некоторое время воцарилась тишина. Все смотрели на Махараджи, который, оперевшись об окно, пристально всматривался в одного преданного-индуса, а затем произнёс: «Голый!» Шокированный преданный, прикрыв руками свою промежность и сгорбившись, воскликнул: «Махараджи!»

Ты сидел во дворе и вместе со всеми пел. Дада выглянул из дверей и воскликнул: «Вот он! Это он!» Махараджи посмотрел и сказал: «Не знаю. Я так не думаю. Я думаю, что это не он». И так продолжалось некоторое время. Дада говорил: «Я знаю, это — он. Я уверен, что это он». Махараджи не узнавал тебя. Наконец, примерно через двадцать минут он сказал: «Ну ладно, может быть, это и он». Затем он подозвал тебя к себе и велел уйти.

Р: Да. Мне перевели его слова так: «Махараджи говорит, что ты плохой и должен уйти прямо сейчас». Я сказал: «О'Кей, Махараджи», но я не понимаю, как это вообще могло его расстроить. Я видел его в тот день таким любящим, просто безгранично. Когда меня выносили — идти я не мог, ног у меня не было — я пребывал в полном блаженстве. У меня было ощущение, что меня несут ангелы. Вокруг меня было столько любви, что я не чувствовал никакого смущения.

С: Впервые после того «кислотного путешествия» ты появился в ашраме через месяц. На тебе было дхоти, жилет. Ты вошёл и присоединился к распевающему сатсангу, сидевшему возле окна.

Р: Я не знаю, как он меня назвал, в то время я очень плохо понимал хинди. Этим словом он всегда называл Даду. Что-то вроде «бадмаш», но другое. Он сказал: «Дурак! Джао!» И тут меня будто громом поразило. Мне стало так обидно. Как будто меня отвергло самое любимое существо; мне было действительно больно. Шатаясь, я вышел из ашрама, обуреваемый мыслями: «Он не может так поступить со мной. Я приду ещё миллион раз». Но произошедший инцидент породил во мне желание измениться. Я начал ощущать вину за то, что я сотворил в возрасте двух лет. Я был настолько преисполнен раскаяния из-за того, что я такой бадмаш, что я ощутил некого рода решимость вернуть его любовь.

Когда я наконец вернулся, после посещения Ламы Говинды, я пришёл вместе с Анатой. (Это было незадолго до смерти Махараджи.) Все сидели вокруг Махараджи, он давал даршан. Я очень боялся, что он меня прогонит, но сохранял очень спокойный вид. Он взглянул на меня и спросил: «Ты пришёл с ней?» Я ответил: «Да». Он добавил: «Ты был у Ламы Говинды».

— Правильно.

Затем он сказал: «Как долго», и, закатив глаза, посмотрел в сторону, затем — внезапно — повернулся и, взглянув на меня, произнёс: «Джао!» И тогда какой-то парень за мной вскочил и убежал! Я понял, что его крик был направлен выше моей головы. Затем он посмотрел на меня и засмеялся! Я был прощен. После этого он ещё несколько раз смотрел на меня и просто смеялся. Это было такое блаженство!

*

После этого случая Махараджи начал говорить: «ЛСД заставляет раздеваться догола и пускаться в пляс». Он собрал всех нас в задней части ашрама в Каинчи. Мы сидели большим кругом; присутствовало около тридцати пяти западных преданных. Махараджи подходил к каждому человеку и, назвав его по имени, задавал вопрос: «У тебя когда- нибудь был ЛСД?» И все отвечали: «Да, Махараджи». Все до единого.

(Из всей группы был только один человек, который ни разу не принимал ЛСД — француз, который какое-то время жил в Израиле.) Махараджи немного поразмышлял над этим — он просто сидел и медитировал.

В тот же день в ашрам пришли четыре молодых человека. Как только они появились, Махараджи позвал: «Доктор!» Я вошёл в его «кабинет», и он сказал: «Пришли четыре молодых человека. Иди к воротам и прогони их из ашрама, они приняли ЛСД». Я отправился к воротам и сказал: «Привет. А вы, ребята, случайно не приняли ЛСД?»

Все четверо ответили: «Нет, мы никогда не принимали ЛСД»-

Тогда я сказал: «Простите, мне нужно пойти спросить». Я оставил их у ворот и пошёл к Махараджи. «Махараджи, они никогда не принимали ЛСД».

Он сказал: «Вышвырни их из ашрама. Они приняли ЛСД».

Я вернулся и вновь задал им тот же вопрос. Я сказал: «Махараджи говорит, что вы не можете войти. Вы должны покинуть ашрам. Вы приняли ЛСД». Они начали очень яростно спорить, утверждая, что никогда в жизни не принимали ЛСД. Я вновь пошёл к Махараджи и начал просить за них: «Махараджи, мы все принимали много ЛСД, и я сам часто его принимал. Мы все употребляли много ЛСД».

Он сказал: «Эти четыре парня приняли ЛСД. Пойди и вышвырни их из ашрама. Это приказ!» Тогда я пошёл и вышвырнул их. Больше они никогда не приходили. А я так ничего и не понял из этого случая!

*

У К. К. однажды возникло желание попробовать ЛСД, но он посчитал необходимым вначале спросить разрешения у Махараджи. Когда он задал ему этот вопрос, Махараджи сказал: «Что? У тебя что-то не в порядке с умом?»

О медитации

Махараджи часто говорил о ценности медитации как духовной практики — и он сам, казалось, почти всё время пребывал в медитативном состоянии. Однако он делал так, что большинству из нас было трудно медитировать в его присутствии. Но когда нам это удавалось, результаты были поистине поразительные.

Иногда Махараджи говорил: «Что я знаю? Англия так далеко». Но иногда он говорил об Англии так, будто лично побывал там. М. попросил его дать ему часть силы, благодаря которой Махараджи мог видеть Англию, и даже дальше. Махараджи засмеялся и сказал: «Нет. Постепенно с помощью практики ты сможешь получить её. Это не является невозможным; необходима регулярная садхана и стойкость по отношению к трудностям, встречающимся на твоём пути».

М. начал выполнять пуджу и медитацию согласно наставлениям Махараджи. Махараджи дал ему мантру и сказал, что он может начинать как угодно, по желанию; это не имеет значения. Некоторое время спустя, когда М. и Махараджи ехали в запряжённой лошадью повозке, М. спросил о блуждающем во время медитации уме: «Он не стоит на одном месте, возникает много разных мыслей. Что мне делать?» Как раз в этот момент дорогу неожиданно начал перебегать маленький ребёнок, и извозчик резко натянул поводья, чтобы остановить лошадь. Махараджи сказал: «Вот так», указывая на извозчика, крепко держащего поводья. «Как только ум начнёт блуждать то туда, то сюда, ты всегда должен пытаться удержать его на одном месте. Ты должен концентрировать его посредством постоянной практики, и тогда он автоматически будет сосредоточиваться на том, на чём ты хочешь медитировать. В конце концов, после нескольких лет практики, ум становится спокойным».

*

Однажды Махараджи позвал меня в свой «кабинет» в Каинчи и велел мне сесть рядом с ним на кровать. В тс дни я думал, что медитация это «нечто особенное», и вот — я сижу рядом с гуру. Я подумал, что настало время медитировать, «настроиться» на духовное. Без использования слов и каких-либо реакций Махараджи разрушал все мои ложные представления о медитации. Все концепции отпадали одна за другой, пока наконец ничего не осталось, а я просто сидел рядом с ним, не испытывая ничего трансцендентального. Была только пустота. И в тот момент, когда я достиг этого, он произнёс своё «Джао!» — и выпроводил меня.

*

Всё время, пока он говорил с вами, он пребывал в состоянии медитации. И вы это чувствовали.

*

Когда Махараджи сидел вместе с нами, мы видели, что он находится в состоянии глубокого самадхи. Кивок головой — и он уносился далеко­далеко; ещё кивок — и он возвращался обратно. Мы всё время чувствовали, что он может быть где угодно. Это то, что мы сами видели; несмотря на то, что он скрывал это, мы просто не могли этого не замечать.

*

Однажды мы сидели в задней части ашрама, все остальные были отправлены по разным делам. Небо над нашими головами было очень красивое — красно-багрового цвета. Махараджи явно пребывал в самадхи. Это было не состояние безмолвия, но это несомненно было некого рода самадхи. Отклонившись назад, он спросил: «В Америке такое же небо?» И я понял, что когда вернусь в Америку, то обнаружу какую-то связь с этим моментом. Сегодня я как раз думал об этом.

*

Однажды вечером К. К. пригласил меня поехать вместе с ним и его двоюродным братом М. Л. в Каинчи. Они должны были отвезти несколько ламп и другие вещи, купленные по указанию Махараджи, для приближающегося ритуального празднества. Я был в восторге от такой возможности, поскольку мне никогда не позволялось находиться в храме в Каинчи в вечернее время, после закрытия ворот, когда там находился Махараджи.

Это было время, когда сумерки начали сгущаться, всё было мягким и безмолвным. Когда мы прибыли в храм, Махараджи сидел в одиночестве на своём тукете. М. Л. и я присели рядом, пока К. К. пошёл складывать все привезённые нами вещи. На этот раз не было никаких разговоров и подшучиваний. И это было то, о чём я действительно мечтал, — возможность помедитировать в присутствии Махараджи, поскольку постоянная атмосфера слов и яблок, обычно окружавшая его, удерживала сознание сконцентрированным на физическом плане. И хотя моё стремление встретиться с ним на других планах было всегда сильным и постоянным, когда передо мной разворачивались все эти события, мне не хватало дисциплины не обращать на всё происходящее внимание и направить ум внутрь, сконцентрироваться на аджне (третьем глазе) так, чтобы вывести сознание на другие планы.

Сейчас нас окружала тишина, и это была прекрасная возможность. Я сел в позу лотоса и сосредоточил своё внимание на аджне. Почти сразу же я вошёл в состояние глубокой медитации и почувствовал, как физический план уплывает куда-то прочь. И тут я смутно осознал, что Махараджи внезапно лёг на бок и захрапел. Я слегка удивился, поскольку по положению его тела было видно, что на самом деле он не спит.

Однако у меня не оказалось времени поразмышлять над этим, так как неожиданно моё тело начали сотрясать резкие и мощные толчки энергии, от который у меня буквально застучали зубы. Интенсивность толчков, казалось, возрастала, и концентрация была потеряна, так как всё внимание переключилось на трясущееся тело. Внезапно Махараджи сел, повернулся к М. Л. и сказал: «Спроси у Рам Даса, сколько денег зарабатывает Стивен».

Его слова доносились до меня откуда-то издалека, затем я услышал и ответ М. Л. Тот сказал, что не хочет меня беспокоить, так как я медитирую. Однако Махараджи настаивал, и М. Л. легонько потряс меня за колено. Я чувствовал сильное внутреннее сопротивление необходимости «спуститься», и я попытался спуститься только в той степени, чтобы ответить: «Тридцать тысяч в год», надеясь, что потом мне позволят вернуться обратно «наверх». Но как только я оказался внизу, переживание прекратилось. Однако оно ясно продемонстрировало мне, что моя дисциплина ума ещё недостаточна для работы с теми громадными энергиями, которые Махараджи мог запускать во мне посредством одного только храпа.

Вскоре нам было сказано «Джао». Дойдя до угла храма, я оглянулся. Махараджи сидел в темноте, завернутый в своё одеяло, неподвижно, как статуя. В тот момент в нём было что-то неземное. Это был не гот Махараджи, которого мы знали по моментам теплоты и близости; это был далёкий Шива, сидящий на вершине горы Кайлаш в вечной медитации. Это был тот аспект Махараджи, который, подобно Гималаям, казался безграничным и безличностным. Он затронул во мне нечто глубинное и невинное. Эта сила тянула меня к себе. Это была любовь вне пределов любви. (Р. Д.)

Когда я был маленьким ребёнком, он часто накрывал мне голову своим одеялом. И я ощущал некого рода вибрацию — я начинал дрожать от макушки до пят. Вы можете назвать это ощущением, но «ощущение» — это слабое слово для описания того, что я чувствовал. Я не могу выразить это наслаждение.

*

Одна Ма говорила о том, что хотела бы побывать в Читракуте. Махараджи сказал: «Ты хочешь отправиться в Читракут», — и схватил её за запястье. Следующее, что она осознала, это то, что она находится в Читракуте. Вернувшись обратно в храм, она ещё восемь часов не могла прийти в себя.

*

Когда во время мелы Махараджи впервые ввел Гурудатта Шарма в самадхи, за ним пришлось внимательно наблюдать, поскольку он пребывал в таком экстазе, что мы опасались, как бы он не упал в костер.

*

Купая его, я положил свою руку ему на голову, и всё моё тело оказалось заряженным электричеством.

*

По пути в Джагешвар мы остановились в Алморе, и Махараджи попросил меня помедитировать. Перед тем как потерять осознавание, я пережил ощущение полёта и подумал о горе Кайлаш. Через некоторое время я вернулся в своё обычное состояние, и мы отправились дальше. Позже моя жена и другие люди рассказывали, что как раз в это время видели меня и Махараджи в Дели. Они недоумевали, почему мы так быстро исчезли.

*

Как-то во время посещения ашрама Махараджи попросил одного из своих преданных помедитировать. Преданный сел на землю и тут же вошёл в состояние самадхи. Махараджи попросил ашрамитов заглянуть ему в глаза и потрясти его, что вернуть обратно. Они попробовали сделать это, но безуспешно, он был словно каменный. Через десять или пятнадцать минут Махараджи повернулся к преданному и громко закричал: «Поднимайся! Вставай!» Тот сразу же открыл глаза и встал. Махараджи даже не прикоснулся к нему. Позже Махараджи спросил свами, живших в ашраме: «Вы сидите в медитации? Вы можете сидеть вот так?»

*

Его методы обучения концентрации и медитации были уникальны. Иногда он начинал трясти вас как раз в тот момент, когда вы только начинали испытывать удовольствие. Однажды я спросил его, зачем он прервал моё самадхи, и он ответил, что ум имеет свои ограничения, что я нахожусь в физическом теле и что эти вещи достигаются медленно, постепенно — иначе я могу стать сумасшедшим. Он понимал возможности вашего тела.

*

Махараджи никогда не позволял мне медитировать на него, когда я находился в его присутствии. Даже сейчас, если я пытаюсь сконцентрироваться на нём, происходит какая-нибудь напасть, которая прерывает мою медитацию. Однако нехватки блаженства я не испытываю.

*

Махараджи всегда срывал наши попытки войти в медитацию. Много раз, когда мы сидели и кто-нибудь начинал медитировать, Махараджи насылал двух своих «разрушителей медитации». Первым был его водитель, а вторым — маленьких мальчик, друг этого водителя. Он посылал их, чтобы они трясли людей и выводили их из медитации. Однажды мы сидели рядом с ним, и он сказал: «Ладно, медитируйте», однако примерно через минуту начал рассказывать анекдоты, заставив, таким образом, всех прекратить медитацию. В другой раз Махараджи позвал нас в свой «кабинет» и велел петь. Мы начали петь, но ни у кого не было особого желания это делать, и вскоре мы замолчали. Тогда он закричал из другой комнаты: «Продолжайте петь». Мы вновь затянули песню, и вновь не допели её до конца. И он снова закричал: «Продолжайте петь». И наконец, часа через три дело пошло на лад, и пение было действительно великолепным. Закончив, мы все естественным образом впали в медитативное состояние, но тут же услышали из другой комнаты: «Идите обедать», и нас отвели на обед. Нам никогда не удавалось ухватиться за это медитативное пространство.

*

Я очень высоко ценил медитацию, поэтому, когда я узнал, что один учитель медитации собирается провести дождливый летний сезон в Каусани, небольшой отдалённой деревушке в Гималаях, я вместе с тремя другими западными ищущими начал разрабатывать тщательный план проведения лета в спокойной, но интенсивной практике. Когда я рассказал о своих намерениях Махараджи, всё, что он произнёс, было: «Если ты гак хочешь», а затем добавил: «Отправляйся! Я позову тебя».

Домик в Каусани был идеальным местом, и мы поселились в нём с большой радостью — казалось, наша мечта о летней медитации сбудется. Мы вырыли туалет, по очереди носили воду и готовили пищу, в блаженстве взирали на Гималаи и ждали прибытия нашего учителя — Анагорики Муниндры.

В начале второй недели нашего пребывания мы услышали, что в деревню прибыло ещё несколько европейцев, которые остановились в небольшой гостинице, расположенной внизу. Мы пришли к единодушному мнению, что их не следует приглашать в наш дом, так как мы должны беречь своё пространство для той работы, которую мы начнём с приездом Муниндры. Но европейцы продолжали прибывать в Каусани, и им вовсе не хотелось оставаться внизу. Нет никаких сомнений, что это Махараджи велел им приехать сюда. Он говорил им: «Поезжайте в Каусани и присоединяйтесь к Рам Дасу. Это курс для новичков. Не для Рам Даса».

Я был в ярости. Махараджи знал, что мы хотели побыть в одиночестве, и всё же он намеренно посылал к нам людей, количество которых уже выросло до двадцати. Однако, несмотря ни на что, мы решили придерживаться своего первоначального плана.

Но мы недооценивали масштабов лилы Махараджи, ибо в конце второй недели нашего пребывания от Муниндры пришло письмо: «В связи с некоторыми административными делами, которые мне необходимо решить здесь, в Бодх Гайе, я не смогу приехать в Каусани этим летом». Вот и все наши мечты. Выбросив свои фантазии о спокойном лете, проведённом в медитации, мы присоединились к другим западным ищущим, приехавшим в деревню, и переселились в ашрам на другой стороне долины, где продуктивно и интенсивно провели лето.

Мы вернулись в Каинчи ближе к осени, по зову Махараджи. Когда мы предстали перед ним на даршане, он засмеялся и сказал: «Рам Дас — учитель, Рам Дас — учитель. Буддийский учитель так и не приехал. Рам Дас — учитель, Рам Дас — учитель». Он хихикал и тянул меня за бороду. У меня нет никаких сомнений — летние события были не случайным крушением наших планов. Кое-кто приложил к этому руку. (Р. Д.)

*

Махараджи наставлял меня быть самим собой и не говорить слишком много. Он также сказал, чтобы я концентрировался на аджне и думал о нём. И вот однажды летом, когда мы были в Каусани (примерно в пятидесяти милях от того места, где жил тогда Махараджи), я остался один в своей комнате и решил провести ритрит. Я постился в течение пяти дней. Со мной было много фотографий Махараджи.

Перед началом этого ритрита я прочёл историю из Махабхараты о братьях Пандавах, из которых Арджуна был самым искусным. Братья, как гласит эпос, завидовали мастерству Арджуны и спросили своего гуру, почему он настолько превосходит их в своих умениях. Гуру сказал: «В этом нет ничего особенного. Просто он хочет этого больше, чем вы». Чтобы продемонстрировать им свою идею, гуру дал им задание подстрелить из лука птицу прямо в глаз. Арджуна легко справился с этой задачей. После этого гуру спросил каждого из братьев, что он видел. Один описал дерево, на котором сидела птица, второй описал птицу и расцветку её оперенья. Арджуна же сказал: «Я видел глаз птицы».

Я хотел видеть Махараджи так же, как Арджуна видел глаз той птицы. Я должен был сделать Махараджи объектом своей медитации, так как концентрация на нём автоматически приводила к сосредоточению взгляда, ума и сердца. Через день или два фотографии Махараджи, казалось, потеряли свою ценность, и я их отложил, однако я по-прежнему чувствовал его присутствие в моей комнате. На четвёртый день я ощутил его так близко, будто он стоял прямо за моей спиной.

Пост сделал меня эмоционально очень чувствительным, поэтому, когда я почувствовал, что его больше нет ни за моей спиной, ни в комнате, я очень расстроился. Затем я осознал, что Махараджи отсутствовал лишь как обособленная сущность; ибо всё произошедшее за эти дни медитации было проявлением того факта, что он приближался ко мне всё ближе и ближе, пока не проник внутрь меня. Я чувствовал, что я один, не одинок, а именно один. Я ощущал силу, ясность и полноту, а также безмолвие — даже в присутствии звуков. У меня было чувство, будто я остался единственным человеком на земле. Когда я наконец вышел из комнаты и оказался в компании других людей, это чувство постепенно оставило меня, но теперь я знаю, что на пути слияния с Махараджи лежит моя свобода. (Р. Д.)

О служении

Когда Махараджи спросили, почему его окружает так много «бадмашей», он сказал: «Только больной человек идёт к врачу». И подобно старому и надёжному семейному доктору, Махараджи был готов прийти на помощь своим преданным днём и ночью. Он даже наносил визиты на дом. Так что его собственное поведение было идеальным примером той садханы, которую он поощрял в своих преданных, — бескорыстное служение с любовью. Домовладельцам, которые составляли большую часть его преданных, Махараджи обычно не предписывал суровые аскетические методы, длительную медитативную практику или проведение сложных ритуалов. Он указывал нам путь карма йоги, путь сближения с Богом через жизнь, исполненную преданного служения. Таким образом, Махараджи отражал учения великих книг — Рамаяны, Бхагавад Гиты и Библии. Однако он подчёркивал, что одна лишь упорная работа — это не главное. Необходима работа, выполняемая с мыслями о Боге; то есть работа, совершаемая с любовью, в присутствии Божественной милости.

Один человек так много работал в ашраме, что он почти никогда не получал даршан Махараджи. Но однажды, поздно вечером, случилось так, что все преданные, один за другим, разошлись, и Махараджи остался один на своём тукете. И тогда тот человек подошёл к нему и сел рядом. Махараджи выглядел удивлённым — ведь, казалось, что у этого преданного никогда не было времени на даршан, и он спросил: «Что бы ты хотел?»

Тот ответил: «Атма-гьян (знание о своём истинном «Я»)».

Махараджи сказал: «Служение всем — это и есть атма-гьян».

*

Махараджи иногда цитировал Гиту, то место, которое касалось очищения сердца, и говорил: «Вы можете достичь сосредоточенности посредством работы; Гита утверждает, а вы затем постигаете это».

— Давал ли вам Махараджи особые учения? Мягко улыбнувшись, Брахмачари Баба ответил на это так: «Он учил меня служению».

После этого мы некоторое время пребывали в молчании.

*

Махараджи спросил X. С, как, по его мнению, человек достигает успеха в мире. X. С. ответил: «Прилежной и искренней работой». Махараджи сказал, что при этом необходима также милость Бога. Без Божественной милости никакая упорная работа успеха не принесёт.

*

Однажды я спросил Махараджи, как это возможно, — всё время думать о Боге? И он рассказал мне историю о Нараде (небесном мудреце) и мяснике:

Вишну (один из аспектов Бога) всегда хвалил мясника, и Нарада недоумевал по этому поводу, ведь мясник всегда был занят своими делами, а он, Нарада, двадцать четыре часа в сутки восхвалял Вишну. И тогда Вишну дал Нараде задание — отнести чашу, наполненную до краев маслом, на вершину горы, не пролив при этом ни капли. Когда задача была выполнена, Вишну спросил, сколько раз Нарада вспомнил о Нём. Нарада сказал, что не мог этого сделать, так как ему пришлось полностью сосредоточиться на чаше и подъёме в гору. Тогда Вишну отправил его к мяснику и тот поведал, что, когда работает, всегда думает о Боге.

Закончив рассказ, Махараджи сказал: «Какую бы работу вам и пришлось делать, выполняйте её, но тренируйте свой ум так, чтобы в подсознании вы всегда помнили о Боге».

Махараджи часто говорил мне, чтобы я пребывал в одиночестве, поменьше контактировал с людьми, но вместе с тем, чтобы я служил людям и кормил их. Однажды я оставался в своей комнате, так как Махараджи сказал, что я должен есть в одиночестве и отказаться от компании других людей. В тот вечер одна западная пара затеяла драку. Позже, неодобрительно глядя на меня, Махараджи спросил их: «А где же был Рам Дас? Почему его не было, чтобы помочь вам?» (Р. Д.)

*

Я спросил Махараджи о своей садхане, и он сказал: «Служить людям — единственный путь к твоему освобождению. Тебе не нужно выполнять дхьяну (медитацию) или пуджу. Служи всем живым существам».

— Махараджи, как я могу познать Бога?

— Служи людям.

*

— Махараджи, как я могу стать просветлённым?

— Корми людей.

*

— Махараджи, как я могу поднять кундалини?

— Служи людям и корми их.

*

Махараджи открыл нам истинную радость служения как путь к единству с Богом. Интересно наблюдать, как окружающие люди критически воспринимают нас, ведь они не понимают, почему мы работаем так упорно и с такой радостью.

Махараджи дарует вам привилегию делать его работу.

*

Один преданный сказал: «Это большая честь — иметь возможность служить Махараджи».

О гневе и любви (Магистр оскорблений)

Махараджи по-разному реагировал на тех из нас, кто был подвержен действию гнева. Но все его реакции рано или поздно выносили этот гнев на поверхность и помогали нам начать избавление от него. Иногда преданный становился объектом беспрестанного шквала оскорблений со стороны Махараджи. Эти оскорбления, с лежащей в их основе любовью, были великолепной панацеей даже от самого скрытого и глубоко укоренившегося гнева. В других случаях казалось, что ситуации вокруг Махараджи сами складываются так, что выталкивают весь наш гнев на поверхность, это было подобно гною, прорвавшему сильно загноившийся фурункул. А Махараджи оказывался рядом как раз в нужный момент, с соответствующим словом или взглядом, чтобы выпустить этот гнев, — а также с чашкой молока, чтобы успокоить душу после произведённой хирургической операции.

В течение двух лет Махараджи поручал Даде выполнять много разных дел по поддержанию порядка в храме, то, чего он так тщательно избегал у себя дома. И всё это время Махараджи с утра до вечера оскорблял его как в лицо, так и за спиной. В процессе такой практики Дада научился хорошо контролировать гнев.

Спустя два года Махараджи спросил жену Дады, проявляет ли он свой гнев, и она ответила, что это случается очень редко.

*

Махараджи сказал Даде, что если бы был на месте его жены, то уже давным-давно прогнал Даду из дома.

Махараджи повернулся к Даде и сказал: «Ты дурак». Дада согласился. Тогда Махараджи сказал: «Ты не дурак». И Дада снова согласился.

*

То, что Дада стал философски относиться к оскорблениям Махараджи в свой адрес, явствует из состоявшегося между ними разговора. Неподалёку всё время слышались звуки выстрелов, и Махараджи спросил: «Что это?»

Дада ответил: «Они просто стреляют вхолостую, Баба».

— Что ты имеешь в виду под «вхолостую»?

— Это то же, что делаете вы.

— О, — сказал Махараджи с восторгом, — я тоже часто стреляю вхолостую.

*

— Дада — магистр искусств, — сказал Махараджи. Дада ответил: «А вы — магистр оскорблений».

*

Однажды, когда Махараджи своим поведением довёл до слёз одну Ма, он сказал: «Только когда вы достаточно сильны, чтобы выслушивать мои обвинения, только тогда вы можете противостоять миру».

Однажды, когда нас, западных преданных, отправили на территорию, располагавшуюся за храмом, как это обычно бывало в течение дня, я решил (по сентиментальным соображениям) подняться в мою старую комнату. Там я жил в 1967 году. Одно из окон этой комнаты выходило на ту часть храмовой территории, которую сзади никак нельзя было увидеть. Когда я выглядывал из окна, моё внимание привлекло нечто, что заставило меня остолбенеть, но в то же время отступить назад, чтобы меня не заметили снаружи.

Внизу, у окна комнаты Махараджи, сидел и горько плакал преданный, который работал в храме и часто был нашим переводчиком. Он явно разговаривал с Махараджи. Затем он поднялся и ушёл, весь в слезах. Когда он исчез из вида, в дверях показался Махараджи. Он вышел во двор и встал там с видом разъярённого льва или слона, и, хотя я не слышал его, скорее всего, он громко кричал, в ярости поворачиваясь во все стороны. Казалось, что все люди перед храмом дрожали от страха. Мне это всё не показалось «дхармическим» — в конце концов, Махараджи конкретно мне говорил, что святой никогда не гневается.

Меня охватило чувство, будто меня предали, ибо я собственными глазами видел Махараджи, явно пребывающего в ярости. Значит, и он не святой. Что же он за гуру? Он говорит одно, а делает другое. Я сам страшно рассердился и впервые с 1967 года ощутил в сердце холод по отношению к Махараджи. Мне в голову пришла мысль, что, наверное, мне придётся оставить его и продолжать свой путь в одиночестве. Испытывая глубокое разочарование, я спустился по лестнице и молча сел рядом с другими преданными. Позже я узнал, что сразу же после сцены, свидетелем которой я был, Махараджи вернулся в свою комнату, позвал Даду и спросил его: «Рам Дас видел, как я сердился?» Тот ответил: «Думаю, что нет». Но Махараджи настаивал на том, что я видел его гнев и послал Даду ко мне.

Найдя меня сидящим в мрачном расположении духа, Дада сказал: «Махараджи хочет знать — видел ли ты, как он сердился».

— Да — ответил я.

— Он велел передать тебе, что если у тебя есть какие-то вопросы, ответы на них ты получишь позже. — И он ушёл.

Спустя несколько минут появился тот плачущий преданный, с сумкой в руке. Он сообщил нам, что его прогоняют за то, что он якобы, как мы позже узнали, допустил порчу сорока фунтов картофеля в кладовой. Со слезами на глазах он попрощался с нами и ушёл. В общем-то, этот человек не был большим специалистом своего дела, и хотя он был очень милым, но отличался большой надоедливостью. И я бы не расстроился, увидев, что он уходит, так как он постоянно заискивал перед европейцами. Однако при данных обстоятельствах я внезапно почувствовал, что должен поддержать несчастного. Я встал и проводил его на территорию, располагавшуюся перед храмом. Появление там без разрешения уже было актом неповиновения. И когда этот убитый горем человек уже собирался выйти из ворот, я намеренно подошёл к нему, обнял, дал ему немного денег и свой адрес в Дели, на тот случай, если ему что-нибудь понадобится. Когда он ушёл, я с вызовом прошествовал обратно в храм, на территорию, располагавшуюся за ним, что напоминало сцену из кинофильма «В разгар полудня». Все поняли, что я встал в оппозицию Махараджи.

Я прождал весь день, но никаких разъяснений не последовало. Как правило, нас вызывали на территорию перед храмом только за несколько минут до отправления последнего автобуса. Как раз в то время у одной из пар были какие-то семейные трудности, и Махараджи вёл с ними беседу. Он сказал, что они должны видеть друг в друге Бога и отбросить свой гнев. Я ухмыльнулся в глубине души, вспоминая сцену, которую недавно наблюдал. Затем он сказал, перефразируя слова Кабира: «Делай с другим человеком всё, что делаешь, но никогда не выбрасывай его из своего сердца». Говоря это, он многозначительно смотрел прямо на меня. Эти слова горели в моём сердце огнём. Они подходили и к ситуации семейной пары, и к поведению Махараджи по отношению к преданному, и к моей собственной реакции на ту сцену. И я снова позволил себе оказаться вовлечённым в эту мелодраму и забыть, что всё это является иллюзией, — и о стоящей за всем этим любовью. Махараджи никогда больше ничего не говорил о том инциденте. Это делает то, что он тогда сказал, ещё более весомым. (Р. Д.)

*

Иногда поведение Махараджи напоминает мне историю, рассказанную Рамакришной о святом, который попросил змею никого не кусать и всех любить. Змея согласилась, но после этого люди стали бросать в змею камни и всё, что попадало под руки. Когда святой обнаружил змею всю израненную и побитую, он сказал ей: «Я ведь не говорил тебе, чтобы ты не шипела».

*

Я очень сердилась на Махараджи, так как мне надоело постоянно слышать от него, какая я хорошая. Я так устала от его слов: «Бохут ачча». Однажды, когда он в течение десяти минут расхваливал меня перед одним человеком, я просто встала и ушла. И пока я шла, я продолжала слышать, как он выкрикивал подобно мантре это «бохут ачча».

Вернувшись, я села возле хавана. Позже пришёл и Махараджи. Он подозвал меня к себе. Я всё ещё сердилась, размышляя: «Почему он не может оставить меня в покое? Я хочу посидеть здесь в одиночестве!» Но я всё равно подошла. Он сказал: «О, нет. Она сердится. Ей нужно выпить молока». И он велел принести молока, а мне пришлось его выпить.

*

Каждый раз, когда я очень сердился, Махараджи просил кого-нибудь принести мне тёплого молока, сладостей или кожуру кардамона, чтобы я пожевал. Он говорил, что всё это смягчает гнев.

*

Однажды, когда я находился в храме Махараджи, меня охватил сильный гнев, большая часть которого была направлена против других западных преданных. Хотя, возможно, для этого гнева и были какие-то веские причины, через две недели он достиг такой степени, которая поразила даже меня. Именно тогда я и отправился в храм. Я прибыл туда с опозданием. Все западные преданные уже расположились, как обычно, в один ряд на крыльце. Сидя там, они могли наблюдать за Махараджи и принимать прасад (в данном случае второй завтрак). Когда я сел рядом с ними, один из преданных принёс оставленную для меня тарелку из листьев с едой. И в этот момент мой гнев прорвался наружу, и я, схватив тарелку, отшвырнул её прочь. Махараджи наблюдал всё это с другого конца двора.

Почти немедленно мне было велено предстать перед ним. Я пересёк двор и встал перед ним на колени.

— Тебя что-то беспокоит? — спросил он.

— Да, — ответил я, оглядываясь на преданных. — Я не могу выносить адхарму (все те действия, которые отдаляют людей от Бога). Я не могу это выносить в них (указывая на западных преданных), и я не могу выносить это в себе. И вообще, я никого не могу выносить, кроме вас. — Глядя на него, я чувствовал, что он единственная безопасная гавань в этой тьме моей души, и я начал плакать. Нет, не просто плакать, а завывать.

Махараджи энергично похлопал меня по голове и послал за молоком. Когда я смог видеть сквозь пелену своих слёз, я увидел, что он тоже плачет.

Он напоил меня молоком и спросил, люблю ли я его. Я заверил его, что люблю. Затем, когда я в достаточной степени успокоился, он близко наклонился ко мне и сказал: «Я говорил тебе, чтобы ты любил всех».

— Да, Махараджи, но вы также велели мне говорить правду. А правда заключается в том, что я не люблю всех. — Тогда Махараджи ещё больше приблизился ко мне, так что наши носы почти соприкоснулись, и сказал: «Люби всех и говори правду».

То, как он это произнёс, не оставляло никаких сомнений относительно того, как это должно быть. На какое-то мгновение перед моим взором предстал образ гроба — наверное, символ моей смерти, — но его форма отличалась от формы моего тела. Похоже, это был символ нашего разговора, в котором я возражал, утверждая, что тот, кем я себя считаю, не может любить всех и говорить правду, а Махараджи говорил: «Когда ты перестанешь быть тем, кем ты себя считаешь, вот кем ты будешь. Когда ты умрёшь, ты возродишься для того, чтобы любить всех и говорить правду».

Махараджи добавил: «Иногда самый сильный гнев является отражением самой сильной любви».

Взглянув на сидящих на другом конце двора преданных, по отношению к которым я питал праведный гнев, я внезапно увидел, что гнев был только на одном уровне моего существа, тогда как непосредственно под этим уровнем, на чуть более глубоком уровне, находилась невероятная любовь. Это были два плана отношений, с которых человек может сказать: «Я люблю тебя», по и «Я тебя не люблю». И если указания Махараджи должны быть выполнены — а они должны быть выполнены вне всякого сомнения, ибо он является моим гуру, что бы пи случилось, — от гнева необходимо отказаться, чтобы открыть дорогу любви.

Затем Махараджи предложил мне своего рода сделку: «Чтобы увидеть Бога, ты должен отполировать зеркало, очистив его от гнева. Если ты каждый день будешь понемногу избавляться от гнева, я буду помогать тебе». Это была более чем справедливая сделка. Я с радостью принял его условия. И он был верен своим обязательствам до самого конца. (Р. Д.)

Как-то я очень рассердился на одного преданного в ашраме и отправился за помощью прямо к Махараджи. Он сидел на камне у дороги. Я встал перед ним на колени и склонил голову к его стопам. Он положил руку мне на голову. Так продолжалось в течение всего даршана. Когда мне нужно было уже уходить, он помог мне подняться на ноги. Мои колени были в синяках и вмятинах от гравия. Но я этого даже не чувствовал. А гнев улетучился.

Как-то к Махараджи пришёл один молодой человек. Махараджи спросил его, как он поживает. Парень ответил: «О, Махараджи, я преодолел свой гнев». Махараджи сказал: «О, прекрасно!» — и стал расхваливать его.

Как раз в это время пришёл и другой молодой человек, который в течение многих лет просил Махараджи посетить его дом, но Махараджи так ни разу и не был у него, так как у отца этого парня не было веры в святых и садху. Но на сей раз Махараджи повернулся к нему и спросил: «Ты всё ещё хочешь, чтобы я пришёл к тебе домой?» Парень ответил: «Да, но позвольте мне согласовать это с моим отцом». Махараджи сказал: «Иди, а затем мы все пойдём к тебе». Такое посещение, конечно, означало, что почётное место в доме будет отдано Махараджи, а отцу придётся сидеть в другом месте.

И вот, в дом молодого человека явилась вся компания. Махараджи занял место на тукете, принадлежавшем отцу юноши. После этого он наклонился и, заглянув в глаза хозяину дома, сказал: «Ты великий святой». Махараджи использовал на хинди очень личную форму, которая употребляется только по отношению к очень близким людям или людям более низкой касты. Так что использование этой формы по отношению к пожилому мужчине выглядело как оскорбление. Отец расстроился, но держал себя в руках. Через некоторое время Махараджи снова наклонился к нему и сказал: «Ты великий святой». На этот раз к лицу хозяина прилила кровь, внутри он уже «закипал», хотя продолжал сдерживать себя. Прошло несколько минут, и Махараджи, наклонившись, вновь повторил ту же фразу. И тогда отца прорвало. Он вскочил и начал орать на Махараджи: «Ты не святой, ты просто приходишь и ешь чужую пищу, занимаешь чужие кровати, ты обманщик».

В этот момент молодой человек, который, как он заявил, преодолел свой гнев, вскочил на ноги, схватил разгневанного хозяина дома за воротник и, начав трясти его, закричал: «Замолчи, ты не знаешь, с кем ты разговариваешь. Он великий святой; если ты не замолчишь, я убью тебя».

В этот момент Махараджи встал со своего места, осмотрелся с изумлённым видом и сказал: «Что такое, что такое? Они не хотят, чтобы я здесь находился? Нам лучше уйти — они не хотят, чтобы я был тут». Уходя, он повернулся к молодому человеку и сказал: «Очень трудно преодолеть гнев. Даже некоторые из величайших святых не могут преодолеть гнев».

Парень возразил: «Но, Махараджи, он оскорблял вас».

— Да, он оскорблял меня. А почему рассердился ты?

Язык сердца

Махараджи любил, когда вслух читали главу из Рамаяны, которая называлась «Сундераканд». В ней повествуется о том, как Сита (жена и преданная) получает послание от Рамы (мужа и Бога), с которым она была разлучена. Рама описывает свои страдания от разлуки с такой чистой преданной: «Агонию в некоторой степени можно смягчить, если говорить о ней; но кому я могу о ней поведать? Нет никого, кто бы меня понял. Лишь моя душа знает о той нити любви, которая связывает тебя, моя дорогая, и меня; и моя душа навеки пребывает с тобой. Знай, что это сущность моей любви». Когда читали этот эпизод, по щекам Махараджи катились слёзы, и он часто погружался в состояние блаженства.

Именно такое качество любви связывало нас с Махараджи. В основе всех этих яблок, доброты, подшучивания, приходов и уходов, оскорблений лежала любовь. Время от времени он говорил о любви, но всегда — являлся любовью.

Один преданный сказал: «Он знает язык наших сердец».

*

Махараджи часто цитировал Кабира: «Как легко окрасить свою ткань, но как тяжело окрасить своё сердце».

*

Однажды, вечером, в Каинчи я вместе с одним преданным сидел рядом с Махараджи. Другой преданный в это время монотонным голосом читал Махараджи газету. Я подумал: «Махараджи, как можно выносить этого зануду? Почему ты вообще его терпишь?» И вдруг я начал ощущать, как в глубине моей души возникает невероятная любовь. Она становилась всё сильнее и сильнее, пока я не почувствовал, что моё сердце вот-вот разорвётся. Затем Махараджи положил свою руку мне на голову, и ощущение исчезло. Когда я попытался воссоздать его, мне это не удалось сделать. Я взглянул на Махараджи. Он улыбался мне, излучая сострадание. Мне захотелось плакать.

Я очень хотел, чтобы Махараджи пришёл ко мне домой, но всё время откладывал приглашение. Я рассказал о своём, желании Даде, надеясь, что он поможет мне. Я познакомился с Махараджи всего несколько недель назад.

Однажды, когда я стоял возле окна комнаты Махараджи, он позвал меня и сказал, чтобы я вошёл. В комнате был только он и Дада. Войдя, я почувствовал, что попал в другое состояние сознания. Большая часть моего осознания была направлена на большое отверстие в области сердечной чакры, оно было похоже на зияющую, пустую темноту. Я почти ничего не видел и не слышал, а моя нижняя челюсть, я уверен, находилась тогда в отвисшем состоянии, глаза не мигали.

Они разговаривали. Махараджи смотрел на меня, а затем обращался к Даде. Тот переводил его слова мне. Махараджи говорил, что не может посетить мой дом, так как жители деревни, в которой я живу, очень злые и не любят его. Затем он отправил меня из комнаты.

Позже, когда я вернулся в более привычное для меня состояние сознания, я почувствовал, что Махараджи имел в виду другое, что он не может посетить моё сердце, так как оно наполнено мирскими желаниями и в нём нет места для любви к нему. Я также ощутил, что посредством этого даршана он так очистил моё сердце, что мог влиться в него широким мощным потоком.

Такого покоя и любви я не получал ни от кого в мире, ни от матери, ни от отца, ни от жены, ни от кого. Потрясающе!

Когда одного преданного попросили рассказать какие-нибудь истории о Махараджи, он сказал: «Я был с ним совсем недолго (двадцать восемь лет), потому я не знаю никаких историй. Что я могу рассказать? Всё, что я знаю, — это то, что он дал моей семье особую любовь, которая, в силу того, что находится вне слов и формы, не может быть выражена».

*

― Почему ты любишь меня? — спросил Махараджи одну женщину.

― Я не знаю, Махараджи.

Но он продолжал повторять свой вопрос снова и снова, и наконец сказал: «Ты любишь меня, потому что я люблю тебя».

*

Один преданный спросил: «Может ли наша любовь друг к другу помешать нашей любви к вам?»

Махараджи ответил: «Если любовь чиста, она не может помешать ничему».

*

Одна западная преданная отправилась на даршан Деориа Бабы, известного и уважаемого святого из северной Индии. Вернувшись обратно, она сказала Махараджи, что этот святой назвал его воплощением любви.

― Ой, ну и злодей! Что он знает? А кто, по его мнению, он такой? — раскричался Махараджи в ответ на комплимент.

*

Один преданный сказал: «Махараджи был воплощением любви. Никакой религии, одна лишь любовь».

Один преданный спросил: «Что нам делать, если мы ощущаем тьму или отдельность?»

— Если вы любите Бога в достаточной степени, отдельности не будет, — ответил Махараджи. — Если вы любите всех, никаких демонов быть не может.

― Что если боишься Бога больше, чем любишь Его? -спросил один преданный.

― Богобоязненность — это просто другой вид любви, — ответил Махараджи.