Чудо любви. Истории о Ним Кароли Бабе

Под одеялом Махараджи

Отношения между гуру и преданным в каждом из случаев отличаются огромным разнообразием. В священных книгах сказано, что преданный может рассматривать гуру как отца, мать, ребёнка, друга, хозяина, возлюбленного или Бога. И были преданные, которые относились к Махараджи в соответствии с каждой из этих ролей. Но суть тех чувств, на которых основывалось отношение индийских преданных к нему, наверное, лучше всего отражено в слове Баба, чем в понятии гуру. «Баба» может означать «дедушка» или «старец». Это слово является выражением почтения как к человеку, старшему по возрасту, так и к человеку высокого духовного уровня. Садху, или странствующих аскетов, в Индии часто называют «Баба», это же обращение может использоваться и по отношению к пожилому подметальщику улиц. Мягкость и интимность этого слова лучше отражают особенности той игры, которая происходила между Махараджи и его преданными.

Некоторые из них относились к нему главным образом как к дедушке, старшему в семье:

Ту отеческую любовь и ту заботу, которые он проявлял, невозможно получить от кого-либо ещё.

Для других их «Баба» был дорогим другом:

Когда вы кого-нибудь любите, вы играете с этим человеком во что угодно. Что я и делал. Я никогда не думал по-другому.

*

Мы часто вместе путешествовали и просто беседовали о том — о сём.

Для многих он был мудрым советчиком: Я просто приходил, задавал свои вопросы и уходил.

Для некоторых он был ещё одним садху высокого духовного Уровня.

Он был обыкновенный Баба. Он часто приходил к нам, и мы давали ему сладости или стакан воды. Он сидел на голой кровати. И нас распирало от гордости, что «мы накормили сегодня Бабу».

*

Моя семья всегда поддерживала контакты со святыми, подобными Махараджи.

Но для многих он был ангелом-хранителем, принадлежавшим к другому миру:

Находясь рядом с ним, я всегда ощущал защиту, от чего бы то ни было, от всего.

*

Махараджи берёт нас с одного места и помещает в другое.

*

Всякий раз, когда мы переживаем тяготы жизни, мы вспоминаем его. И он всегда помогает нам, либо непосредственно, либо наделяя силой других для помощи нам.

А для некоторых он был Богом:

Каждый, кто получает его даршан, спасён.

*

Махараджи — это хаван (жертвенный огонь), берущий себе и сжигающий мою карму.

*

Он вне пределов всего, что вы можете сказать о нём.

Понимаете, он — Бог. Вот кто он.

Все эти категории слишком условны. На самом деле для большинства преданных он представал то одним, то другим или же всем сразу. Просто-напросто он был их «Баба».

Меня не интересовали его чудеса. Я знал только то, что он мой Баба.

*

Одна женщина никогда не относилась к Махараджи как к великому святому, обладающему особыми силами. Он говорил, что не наделён ими, и она ему верила. Она считала его очень духовным, хорошим и добрым человеком, дарившим ей любовь, нежность и покой ума. Её же муж относился к Махараджи как к самому Богу. В присутствии Махараджи они оба забывали о своих проблемах.

*

Я никогда не боялся его. Никогда. Не из-за страха перед ним я ощущал напряжение и старался быть начеку в его присутствии — а из-за страха за него. Например, если у вас есть сад с прекрасными цветами и вы ухаживаете за ним, вы боитесь не цветов, а лошадей или коров, которые могут вытоптать или съесть цветы, или же садовника, который может забыть их полить. Понимаете, я боялся, что чья-нибудь черствость может причинить ему неудобство или боль; это подобно тому, как переживает ваша мать, когда вы приходите домой, а её нет. Она беспокоится по поводу того, кто вас накормит и позаботится о вас. Именно такие чувства я испытывал.

Западные преданные по-разному относились к Махараджи и к пребыванию рядом с ним. Хотя многие из нас испытывали глубокую близость к нему, тем не менее, слово «гуру», имеющее более формальный оттенок и означающее помощь в достижении духовного освобождения казалось нам более подходящим, чем «Баба». Поскольку в той культуре, в которой мы выросли, гуру не относятся к широко распространённым явлениям, мы были в большой степени склонны к мифологизированию гуру. У нас не было особого желания обретать дедушку или ещё одного друга. Нам нужен был Бог или, по крайней мере, божественный посредник. И именно так большинство из нас относилось к Махараджи. В приведённых ниже воспоминаниях явно прослеживаются некоторые различия между нами.

(Один западный преданный беседует с другим.) У меня не было необходимости слишком долго находиться рядом с ним. Это было хорошо для других, для тех, кому нужно было быть с ним постоянно. Я думаю, что наше с тобой путешествие было прекрасным, так как ты был чудесным дополнением меня. Ты должен был быть рядом с Махараджи, ты должен был сидеть у его ног, ты должен был подмечать мельчайшие детали, слышать каждую историю. И мне это очень нравилось, это было действительно прекрасно — но это было не для меня, мне нужно было не это. Мне нужна была суть, семя, ощущение.

*

Я помню, как однажды мы все по обыкновению хорошо поели, а затем вздремнули. Но у нас было ощущение того, что суфии называют барака (благословение или духовная сила). Проснувшись, мы почувствовали себя потерявшими ориентацию, но это было такое приятное ощущение. Для меня в этом чувстве, которое я получал, когда приходил, принимал прасад и расслаблялся, заключалась большая и настоящая работа.

Именно таким образом я ощущал реальную бараку, или благословение.

Я всё время плакал от того, что Махараджи не берёт меня к себе, в свои объятия, в храм, и не отправляет меня в полёт на небеса. После самой первой встречи с ним я загорелся огромным, почти безумным желанием оказаться у него под одеялом.

*

И я всегда пытался что-то сделать, найти какой-то способ заставить его взять меня к себе. Но я очень скоро понял, что нет ничего, что заставило бы его сделать это.

*

Я никогда не считал, что слова в действительности имеют большое значение. Истинный гуру находится внутри. И Махараджи был олицетворением того, что мне нужно было увидеть, чтобы постичь истину.

Из-за сильной потребности в нём и ощущения того, что рядом с ним я нахожусь в присутствии своей внутренней божественной Матери, у меня всегда было чувство, что Махараджи — это моя Мать; он был для меня как Ма. Связь Махараджи с Богом являлась тотально внутренней.

Это было просто прекрасно быть тем, кто ты есть, — быть собой. Игра не имела пределов, открытость сердца была безгранична.

В приводимом ниже описании поведения двух преданных Махараджи ясно прорисовывается ещё один аспект различий.

Когда А. находился в храме, можно было легко предсказать, что если кому-нибудь из западных преданных будет позволено быть рядом с Махараджи, то это будет именно он. Не было пределов изобретательности, которую он проявлял, для того чтобы оставаться в присутствии Махараджи каждую возможную секунду. Если Махараджи велел людям уходить, А. покидал комнату последним, а затем сразу же заходил с другой стороны, будто он прибыл в первый раз или начинал прятаться, чтобы не оказаться в числе уходящих. Всё это действо разворачивалось в изысканную игру, в которой Махараджи был очень активным участником.

А. был мастером в своей игре. У него как будто было особое чутьё, подсказывающее ему, где Махараджи будет находиться в тот или иной момент, и он умудрялся оказываться в том же месте, ожидая его появления. Другие преданные пытались соревноваться с ним в этой игре, но никому не удавалось сколько-нибудь приблизиться к такому слишком целенаправленному (или в зависимости от того, каково было ваше мнение на этот счёт, эгоистичному) поведению. Другим мешало ощущение вины или сострадание по отношению к остальным — чувства, которые, если о них упоминали, вызывали у А. лишь непонимающий взгляд.

С преданным Б. было всё по-другому. Если Махараджи посылал нас помогать на кухне, он оставался там и чистил картофель ещё долго после того, как другие бросали работу, направляясь обратно к Махараджи. Он оставался до тех пор, пока не была очищена последняя картофелина, а затем искал, что бы ещё сделать. Хотя в Соединённых Штатах он получил юридическое образование, его служение в храме и смирение были настолько выдающимися, что скоро ему было поручено заведовать кухней и кладовыми. Он оставался в храме в течение пяти лет, совершая самое чистое служение, пока не был отправлен правительством домой. Никакая работа не была для него слишком грязной, и в нём не было никаких признаков гордости за своё смирение, не пытался он и привлечь внимание к своей работе. Он действительно как будто вплотную приблизился к Богу через своё служение. Он очень редко подходил к Махараджи, а если и подходил, то обычно только для того, чтобы коснуться его стоп, а затем возвращался к своим обязанностям.

Такие преданные, как А., вызывали у остальных негодование, так как они своим поведением просто монополизировали Махараджи, в то время как преданные, подобные Б., вызывали уважение, а иногда и чувство вины. И всё же мы интуитивно знали, что каждый из них был по-своему чистым преданным, и Махараджи, конечно, любил их обоих.

Как различно было отношение преданных к Махараджи и пребыванию рядом с ним, так отличны были и его реакции, соответствующие воспринимающим способностям каждого преданного. В бесконечно меняющейся природе поведения Махараджи каждый человек находил именно то, что ему было нужно. Поскольку Махараджи был свободен от жёстких рамок, он был подобен зеркалу, в котором отражался Баба или гуру, какого они проецировали своим сознанием. Часто одним своим действием он утолял внутренние потребности дюжины преданных сразу.

Кто может сказать что-либо определённое об этих святых? Они подобны небу. Ум Махараджи был абсолютно чист. Казалось, что у него не было никаких мыслей, что ему приходило в голову только то, что повелевал Бхагаван (Бог). Мысль приходила подобно облаку и затем — раз! — о, какое действие она порождала! И опять, подобно облаку, уходила. Его ум был всегда чист.

*

Он разговаривал с преданным в соответствии со степенью глубины этого человека, согласно тому, каким путём преданности человек следовал.

*

Если вы были хитры и нечестны, Махараджи игнорировал вас, но если в вас была простота и открытость, он помогал вам.

Если Махараджи нравился человек, он выражал это от самого сердца. Когда он не хотел видеть человека, он закрывал собственное лицо одеялом.

*

Махараджи не раскрывался всем подряд. Он мог заглянуть в душу и увидеть, что это хороший человек; он мог видеть всё, что творится у него внутри. Некоторым людям он просто давал прасад и отсылал обратно.

*

Независимо от того, находился человек рядом с Махараджи двадцать пять лет или он был новичком, он проявлял ко всем одинаковое внимание. У него не было любимчиков, никто не был особенным.

*

Однажды у ворот ашрама остановилась колонна военных грузовиков, из них выгрузились сотни солдат и выстроились в ряд. Махараджи в это время разговаривал с сидящим рядом с ним крестьянином. Один за одним солдаты и офицеры выходили вперёд, кланялись и касались стоп Махараджи, затем смотрели на него ещё какое-то мгновение и, повернувшись, отходили. Казалось, для большинства из них это было самым большим желанием. Но выходили и те, кто казался непохожим на других — может, в них было немного больше света или, может быть, они больше страдали. Я много раз наблюдал, как такой человек совершал пранам. Махараджи хлопал его по голове или давал ему цветок, или перебивал его, чтобы сказать ему что-либо, например: «С твоей матерью будет всё хорошо» или «Тебе не нужно воевать с начальством», или «Ты любишь Бога очень сильно». Мы могли видеть лишь крошечную часть того, что видел Махараджи.

Солдаты хотели получить изображения Ханумана (охраняющее божество индийской армии) у Махараджи, которые они могли бы взять с собой в качестве защиты. Махараджи сказал: «В армии служат хорошие, простые и духовные люди». Было не так, что Махараджи «решал» делать то или это; скорее, природа самого ищущего, подобно отражению в зеркале, влекла ту или иную реакцию. (Р. Д.)

*

Впервые я увидел Махараджи во время проведения мелы, и мне было велено явиться в Читракут. Первое, что поразило меня, — это то, что он был как зеркало. В Читракуте было очень много людей, и они все обсуждали происходящее. Меня же это никогда не интересовало, но я сказал, что он подобен зеркалу. Когда затем это передали Махараджи, он был очень рад слышать, что я так думаю.

*

Я обсуждал с Махараджи всевозможные темы, включая такие, как наука и полёт человека на луну. Он был как зеркало; он не имел никакого отношения ко всему этому, но проявлял интерес, и когда вы в следующий раз обсуждали с ним ту же тему, он помнил, о чём вы прежде говорили. Он часто замечал: «Я помню всё».

Казалось, что Махараджи не принимает «решений» относительно того, как реагировать на того или иного преданного, и другим он советовал...

Тем не менее, когда кто-нибудь проявлял настойчивость, он мог «объяснить» своё поведение:

*

Однажды я высказывал Махараджи своё недовольство тем, что он раздаёт фотографии тем людям с мирскими склонностями, кого он не интересует. Он сказал: «Ты меня не понимаешь. Если я говорю человеку, что он великий бхакта (преданный), я закладываю в него семя. Если в человеке семя уже заложено и произрастает, зачем же сажать ещё одно?»

Я возразил: «Вы говорите этим пьяницам, лжецам и ворам, что они истинные бхакты. Они же просто вернутся домой и будут продолжать вести себя по-прежнему».

Махараджи сказал: «Некоторые из них запомнят то, что я сказал о них, и захотят развивать в себе это качество. Если десять человек из ста получат подобное вдохновение, это прекрасно».

*

Однажды преданный спросил Махараджи:

Махараджи, зачем вы говорите людям делать что-то, а потом — ругаете их за это?

Если я велю им спрыгнуть со скалы, они сделают это? Я говорю им только то, что у них на уме.

Все эти эпизоды кажутся частью того процесса, посредством которого Махараджи делал преданных частью процесса пробуждения друг друга.

Когда индуисты обижались за что-нибудь на западных преданных, Махараджи говорил: «Они очень искренни и очень чисты, поэтому я люблю их. Все западные преданные проверяют меня. Индийцы же проявляют абсолютную веру».

*

Однажды Махараджи сказал западным преданным: «Для уроженцев Запада само пребывание в Индии является формой самоотречения. Они отказались от очень многого, чтобы быть здесь. Если уж они верят, то верят в полной мере, всем сердцем и душой, как дети».

Его реакция была различна по отношению к разным людям, со временем она менялась и по отношению к одному и тому же человеку. Каждый раз вы чувствовали, что предстаёте перед ним впервые. И если постоянно завязывался один и тот же разговор, а это бывало часто, причина состояла в том, что преданный каждый раз увязал в одном и том же месте. Но как только преданный отбрасывал тот аспект мышления и поведения, в котором он увязал, он обнаруживал перед собой совершенно нового Махараджи.

Одним из его излюбленных стилей поведения с преданными, особенно индийскими, были оскорбления. И он был настоящим мастером в этом деле. Большинство западных преданных не понимали хинди в достаточной мере, чтобы оценить используемые Махараджи крепкие словечки, и большинство переводчиков по личной инициативе смягчали его речь. Индийцы же привыкли к такой манере разговора и воспринимали её как форму проявления нежности.

Махараджи всегда задевал людей за живое так, как ему нравилось.

*

Если он обзывал вас, например, говоря, что вы злодей или развратный тип, вы знали, что он любит вас.

*

Он часто бранил людей, называл их смутьянами, говоря, что они танцуют голыми, слишком много пьют, что они хулиганы или шераби (пьяницы).

*

Один мой родственник постоянно доставлял мне неприятности, но я ничего ему не говорил. Я отправился к Махараджи, и он сразу же понял мою проблему, заметив, что один человек причиняет мне беспокойство. Он сказал: «Это хорошо, если кто-то делает тебе плохо, это хорошо и в духовном плане. Человек развивается, если кто-то делает ему плохо. Не переживай. Настанет день, когда этот человек придёт к тебе и склонит голову перед тобой».

И однажды это произошло. Он пришёл ко мне и сказал: «Я совершил много ошибок; я причинял тебе ненужное беспокойство...»

Кроме оскорблений Махараджи очень часто любил подразнить преданных и посмеяться над ними.

«Дада сегодня получил своего Бога! Чай и сигареты! — сказал Махараджи Даде, который в ответ лишь рассмеялся.

*

Дада вытирал рот Махараджи уголком своего собственного дхоти. Кто-то раскритиковал его за это, сказав, что он не должен этого делать.

Прошло некоторое время, и одна женщина принесла молоко. Махараджи его выпил, и у него вокруг рта осталось несколько капель. Махараджи вопросительно повернулся к Даде и сказал: «Почему ты так оставляешь это?», и, схватив дхоти Дады, собственноручно вытер им свой рот на глазах у всех присутствующих.

*

Одна женщина всегда со смехом вспоминала о своей близкой дружбе с Махараджи. Она рассказывала, как он любил дразнить, «дурачить» людей и что это было частью его игры с западными преданными. Бывало перед большой группой индийцев он задавал им какие-нибудь вопросы, и они должны были ответить на них. А Махараджи поворачивался к этой женщине и, подмигнув, говорил: «Видишь, как наивны эти люди, они ничего не знают». Западные преданные принимали всё сказанное им за глубокую таинственную истину, в то время как он весело смеялся над их простодушной невинностью.

*

Одна семья пришла к Махараджи на даршан. В Наинитале они купили для него коробку конфет, и по дороге в Каинчи им захотелось попробовать одну-две. В конце концов они так и сделали, а оставшиеся конфеты, прежде чем отдать их Махараджи, разложили так, чтобы не было видно, что одной не хватает. Махараджи тут же отпрянул назад и отказался даже прикасаться к коробке: «Заберите их обратно, заберите их обратно! Они загрязнены! Пусть собаки съедят это! Нет, собаки даже не прикоснутся к ним — они грязные. Выбросите их!»

*

Один кондитер, исполненный глубочайшего почтения к Махараджи, часто приходил к нему, принося много сладостей для всех посетителей. Махараджи хвалил его и награждал. И через некоторое время этот человек буквально раздулся от гордости и чувства собственной важности. Однажды, после некоторого периода отсутствия он вновь появился в ашраме и принёс прасад — маленькую коробочку сладостей, по размеру вдвое меньше тех, которые обычно приносят Махараджи люди — и это от кондитера! Махараджи искоса взглянул на него, вытряхнул из коробочки все сладости и, отдав её сидящему рядом с ним преданному, сказал: «Не давайте ему большую коробку пури. Вот, положите сюда несколько штук».

«Хочешь выпить эту воду?» — спросил меня Махараджи. Вода была не очень чистая и, кроме того, была взята из мусульманского источника. Он знал, что я брамин и не стану пить её, и он никогда не заставлял меня идти против своей природы. Часто он говорил людям: «Предложите это С», зная, что я не возьму это. Тогда он добавлял: «Нет, не давайте ему это, он не возьмёт».

*

Я совершал духовное паломничество в Бомбей и остановился в доме у одной семьи. Глава семьи должен был каждый вечер принимать особый напиток для поддержания сердца на основе алкоголя. Немного он предложил и мне, и в итоге я довольно сильно опьянел от него.

Позже, когда я вернулся к Махараджи, он стал рассказывать мне об одном садху, уехавшем в Америку, а затем спросил: «Чем его в Америке кормят?»

― Я не знаю, Махараджи, но я уверен, что ему дают очень чистую пищу.

― Они кормят его молоком, — сказал Махараджи.

― Это хорошо.

― А ты знаешь, что они добавляют в молоко?

― Нет.

Наклонившись, он сказал мне притворно заговорщическим тоном: «Алкоголь!»

― Нет.

― Да.

― О, нет! — воскликнул я так, будто он только что рассказал мне о самом ужасном проступке.

На что Махараджи ответил: «О, да», и многозначительно посмотрел на меня.

У меня подкосились ноги. Он просто припер меня к стене. (Р. Д.)

Одной из прелестей отношений между бранящимся, насмехающимся Махараджи и преданными было то, что многие из них не боялись отвечать ему тем же. И он, казалось, с особым удовольствием имел дело с теми, кто вступал с ним противоборство!

Я мог говорить с ним резко, поскольку, зная его с того времени, когда мне было шесть лет, я никогда не задумывался о том, что должен обращаться к нему почтительно; между нами не было ощущения «величия» или «старшинства». Однажды, например, он начал тянуть меня за нос, и я сказал ему: «Не делай этого! Если ты можешь удлинить его, то сделай это, а иначе не прикасайся к моему носу».

Махараджи ответил: «Хорошо, я не буду прикасаться к нему. Я могу благословить тебя через макушку головы».

Я сказал ему, что что бы он ни делал, он должен делать это должным образом. И тогда он похлопал меня по голове. Вот так я мог разговаривать с ним. И вот этого мне так недостаёт с тех пор, как он оставил своё тело.

*

Последний раз я видел Махараджи во Вриндаване. Мы добирались туда с самого раннего утра и прибыли вскоре после полудня, но Махараджи вышел из своей комнаты только в 3 часа дня. Не успев появиться, он тут же принялся на меня кричать, веля мне убираться, говоря, что он не желает видеть моё лицо. «Джао (Уходи)!»

Тогда я тоже начал кричать на него, спрашивая, что я такого сделал. Я потратил всё утро на дорогу и прождал весь день, чтобы увидеть его, а он меня так приветствует. «Нет! — сказал я, — я не уйду».

Он продолжал кричать и в конце концов позвал чаукидара, чтобы тот вышвырнул меня вон. Вошёл чаукидар, он сложил руки и обратился ко мне вежливо, но настойчиво. Я кричал Махараджи: «Посмотрим, как этот человек прикоснётся ко мне! Как он вышвырнет меня! Я не уйду».

Знаете, в итоге Махараджи подозвал меня к себе. Он похлопал меня по голове и произнёс несколько мантр, как это было во время нашей первой встречи. Теперь он так прекрасно улыбался. Он сказал мне, что его шакти (духовная энергия) будет всегда со мной и что теперь я должен идти. Я был уже переполнен и сказал ему, что ему нет необходимости заставлять меня уходить. Я ухожу сам, так как я уже получил его даршан.

*

Моя мать является великой преданной Махараджи, и она даже порицала его, когда считала нужным. Махараджи говорил о ней: «Смотрите, она может делать это. Только люди с чистым сердцем могут делать такие вещи». А иногда Махараджи ругал её за то, что она пришла: «О! Зачем ты пришла? Ты должна идти домой. Ты явилась без разрешения своего сына!»

*

Я никогда не знал, кто такой Махараджи. Однажды, когда я отказался уходить, Махараджи сказал: «Ты проел мне мозги. Пожалуйста, уходи отсюда». Он мог и обидеть меня: «Уходи. Я не буду с тобой разговаривать». И тогда я отвечал: «Я не уйду, пока моя работа не будет выполнена».

*

Я не хотел ехать с Махараджи в Мадрас. Он просил меня поехать, но мне нечего было надеть. Махараджи сказал, что он уезжает, и я ответил, что пройду с ним до станции и там попрощаюсь. И я вошёл в его вагон, так как собирался выполнить пранам. Но он не желал разговаривать со мной, он отвернулся от меня и даже не глядел в мою сторону. Я так и не вышел из вагона, и когда поезд тронулся, Махараджи рассмеялся: мне пришлось ехать с ним.

*

В те дни Махараджи никогда не оставался в одном месте слишком долго — как правило, не более двух-трёх дней, — поэтому я мог получить его даршан всего несколько раз. Затем я на двадцать лет уехал из Канпура в Калькутту, где был очень занят и не имел никаких контактов с Махараджи. Вернувшись в Канпур, я вспомнил о Махараджи, мне захотелось узнать, где он, и я досадовал на себя за то, что не разыскивал его. Я отказался от еды на два месяца. Моя жена спрашивала меня, почему я такой сердитый и почему перестал есть, но я так и не открыл ей причину. Я был страшно зол на самого себя.

Когда я оказался в Аллахабаде, один человек предложил мне получить даршан очень хорошего святого. Его имя он мне не сказал и отвёл в дом Дады. Махараджи увидел меня и спросил: «Почему ты не ел два месяца?»

Я возразил: «А почему вы не дали мне даршан? Может быть, я сумасшедший, но вы же святой — вы не должны быть сумасшедшим». Я говорил с ним довольно грубо, как ребёнок. Кто-то из преданных спросил меня: «Ты что, собираешься воевать с Махараджи?», на что я ответил: «Да, конечно. Почему бы не повоевать? Он мне как отец, а я — его сын. Почему бы нам не сразиться? Не вмешивайтесь».

Махараджи также сказал: «Пожалуйста, не вмешивайтесь. Он мой очень давний преданный».

Когда люди ушли, Махараджи повернулся ко мне и предложил: «Поезжай домой. Я приду к тебе завтра утром и принесу с собой свою пищу».

Я ответил: «Хорошо, только тогда, когда вы принесёте мне свою пищу, я стану снова есть. Если вы не придёте, я не буду есть».

Махараджи сказал: «Приходи завтра», но я возразил: «Нет, Махараджи. Я не доверяю вашим словам. Вы говорите, чтобы я завтра пришёл к вам, а вас здесь может не оказаться. Что тогда со мной будет?

Я не уйду. Сегодня я буду спать здесь на веранде или на траве».

Он сказал: «Нет. Тебе здесь негде спать».

Я ответил: «Это не имеет значения, Махараджи. Я буду спать за воротами, на дороге, на кирпичах вместо подушки. Тогда утром я смогу застать вас».

Махараджи сказал: «О, нет. Ты должен доверять мне. Я обязательно пойду с тобой. Уходи!»

Махараджи настаивал на своём, дав мне твёрдое обещание. Затем он велел одному из преданных отвезти меня домой на машине. Этот человек попросил меня подождать с полчаса. Когда я ожидал его, ко мне подошли несколько преданных, слышавших мой спор с Махараджи и сказали, что Махараджи часто выдаёт чек, который никогда не обналичивается. Он может прийти, а может и не прийти.

Я ответил им, что появлюсь завтра утром, и если Махараджи не пойдёт со мной, я поклянусь, что не буду пить даже воду, пока он не придёт ко мне.

Не успел я закончить эту фразу, как Махараджи вышел из дома и сказал: «Подожди, подожди. Я поеду с тобой прямо сейчас».

Мы сели в две машины и поехали ко мне домой. Мы прибыли около одиннадцати часов вечера. Свежей еды в доме не было, но Махараджи начал есть то, что осталось после обеда, взяв понемногу всего, что ему было предложено. Затем он сказал: «Я поел. Теперь ешь ты. Начинай сеть и заканчивай свой пост». Затем он уехал.

Вот такова история того, как я получил благословение от Махараджи. Со временем я стал чувствовать его сильнее.

Часто игра, происходившая между Махараджи и преданными, носила поистине детский характер.

Махараджи просил меня как избалованный ребёнок: «О, Ма, пожалуйста, спой мне бхаджан (песнопение, выражающее поклонение и преданность)». И цитировал слова песнопения: «Колодец без воды, корова без молока, храм без света — так и человек без бхаджана».

*

Был день Ракшабандханы, когда запястья братьев обвязывают защитными лентами. Я заранее купила ленты для своих братьев и для Махараджи. Те, что предназначались для моих братьев, я оставила дома, а ленту для Махараджи положила в свою сумочку. Я никогда раньше не праздновала этот день с Махараджи, и мне очень хотелось завязать ленту вокруг его запястья, но я стеснялась делать это на глазах у такого большого количества людей. Когда мы на какое-то мгновение остались с ним одни, он позволил мне обвязать ему запястье лентой. Как раз в этот момент в комнату кто-то зашёл, и Махараджи очень робко сказал ему: «Мать завязывает мне ракшабандхан».

*

Махараджи всё утро находился у себя в комнатке, давая даршан множеству людей. По прошествии многих часов Дада прошептал ему, как отец ребёнку: «Махараджи, вы просидели здесь всё утро и ни разу не сходили в туалет».

Махараджи тут же всю вину свалил на Даду: «Это всё из-за тебя. Ты мне не напомнил!»

*

Однажды Махараджи с большим трудом пытался поддеть дохлую муху на кусок бумаги. Наконец он протянул её Даде, чтобы тот её выбросил. Как только Дада протянул руку, муха улетела, а Махараджи сердито сказал: «Ну вот, я так старался, а ты её выпустил!»

*

― Баба, — ответил Дада, — она же была в твоей руке, а не в моей. Махараджи только рассмеялся.

В 1968 году в Каинчи Махараджи почти все дни проводил сидя на кровати Дады. Он говорил: «Дада бодрствует, так что и мне нельзя ложиться». В три часа ночи он подошёл к комнате Дады и постучал: «Ты всегда будишь меня, а сегодня я бужу тебя!»

― Но сейчас три часа ночи, — возразил Дада, — а я вас бужу в 5 утра. Махараджи лишь засмеялся и вошёл в комнату.

*

Однажды к Махараджи пришла Ма и сказала: «Пойдёмте, Махараджи, примите свою ванну».

― Уходи, — ответил он. — Я не хочу идти. Эй, К. К., поехали во Вриндаван!»

*

Махараджи лежал в постели, простуженный. Миссис Сони, никогда раньше не видевшая его в таком состоянии, начала растирать ему стопы и сказала: «О, Махараджи, у вас такие холодные ноги».

― Правда, Ма? — Он был как маленький ребёнок.

Это происходило во время новой луны, а увидеть её считается благоприятным знаком. И таким же голосом, каким обычно обращаются к ребёнку, миссис Сони сказала: «Махараджи, подойдите к двери и взгляните на новую луну. Вам станет лучше».

— Правда, Ма? * Она помогла ему приблизиться к двери, уговаривая его, как ребёнка.

― Ма, я её не вижу.

― Да вон же она.

― Где, Ма? Наконец:

― О, я вижу её.

Тогда она сказала: «Завтра вам будет лучше», и помогла вернуться в постель. На следующий день он поправился.

*

Одна преданная рассказывала, что она никогда не делала снимков Махараджи, хотя у неё и был фотоаппарат. Она часто одалживала его другим, но однажды фотоаппарат оказался в её собственных руках и был заряжен. Она была вдвоём с Махараджи и решила попробовать сфотографировать его.

― Он всё пытался дурачить меня. Знаете — примет то одну позу, то другую, повернёт голову то вправо, то влево, притворяясь, что медитирует. Было очень забавно.

И она показала несколько фотографий Махараджи, сделанных как раз в тот день. Сейчас они развешаны на стенах ашрама.

*

Только нам позволялось быть рядом с ним в любое время — когда он ел, принимал ванну или ходил в туалет. Он был просто чудо! Иногда он был как маленький ребёнок — такой игривый и весёлый. А иногда он казался таким беспомощным.

*

В Каинчи приезжал один человек, одетый в маскировочный костюм, какой обычно носят в джунглях, и рассказывал Махараджи о своих охотничьих подвигах. Махараджи называл его английским словом «охотник». Однажды этот человек начал очень красочно описывать, как он крадётся через джунгли в поисках тигра, раздвигая перед собой траву. Это был настоящий спектакль. Махараджи сидел, не шелохнувшись, казалось, что всё его внимание поглощено этим рассказом.

― И вдруг, — сказал охотник, — передо мной появился тигр!

В этот момент Махараджи аж подпрыгнул на своём ту кете, точно так же, как это сделал бы ребёнок! Он так радовался такой хорошей истории.

Однажды, когда приехали западные преданные, Махараджи закричал с присущим детям ликованием: «Наконец они приехали! Они приехали навестить меня!»

Отношения Махараджи с дакойтами, или грабителями — это длинная история. Если человек имел в душе чистую или духовную искру, Махараджи указывал на неё и пытался её раздуть — независимо от социального статуса данного человека. Вместе с тем он никогда не мирился с воровством и, когда узнавал о подобных фактах, принимал строгие меры. Он встречался с преступившими закон людьми в тюрьмах, которые часто посещал, но, кроме того, он сталкивался с ними и в придорожных кульвертах (водопропускных трубах). В ранние годы, когда он бродил по джунглям, огромные канавы под дорогами, предназначенные для стока муссонных дождей, служили ему пристанищем на ночь. И здесь он встречал людей, которые становились его преданными.

Махараджи спал во многих кульвертах так же, как и дакойты. Они приходили, убирали паутину и другой мусор. Рядом с Матхурой под мостом есть огромный кульверт, куда забираются грабители и поджидают свою жертву. Махараджи иногда останавливался там, и дакойты говорили ему: «Баба, мы сегодня достанем денег? Лучше скажи «да», или мы убьём тебя».

Махараджи говорит, что именно по этой причине он знаком со всеми правонарушителями.

*

Дакойты получали в Наинитале бесплатное образование. Дети приходили к Махараджи, и он говорил об их отцах: «Их сердца иногда бывают чисты». Один человек показал Махараджи фотографию дакойта с четками из рудракши (священные бусы Шивы). «Какая искренность», — прокомментировал снимок Махараджи. — Он совершал дурные поступки, но он был чист в выполнении своего долга».

*

Полицейский вёл арестованного по городу и очень грубо обращался с ним. Махараджи сказал ему: «Не делай этого».

Полицейский начал оскорблять Махараджи, но он ответил: «Тебе нужно быть добрее. Ты не знаешь, когда сам окажешься в таком же положении».

На следующий день этот полицейский был арестован за получение взяток, и его провели в цепях по тому же городу.

Во время проведения Рам Лилы (фестиваль, на котором ежедневно осуществляют постановку «Рамаяны») Махараджи посетил одну из тюрем. Заключённые, одетые в соответствующие костюмы, разыгрывали историю «Рамаяны». Надзиратель высокомерным тоном рассказывал Махараджи, кто за что и на какой срок попал в тюрьму, — даже во время самого спектакля. Как раз в этот момент пришёл отец надзирателя, человек преклонного возраста, и Махараджи заставил его выполнить арати в честь актёра, игравшего Раму, а также коснуться его стоп. Под влиянием увиденного исполнился смирением и сам надзиратель.

*

Махараджи повел одну женщину с её сестрой навестить тюрьму для малолетних преступников в Барейлли. Заключённые соорудили для Махараджи место, на котором он мог бы сидеть, но сами они должны были находиться от него на некотором расстоянии. Сложив ладони, они исполнили киртан. Махараджи дал какую-то сумму денег надзирателю для покупки сладостей всем заключённым, но велел ему не говорить, откуда он получил деньги. Уходя, Махараджи и женщины увидели несколько молодых парней, сидевших в камерах.

Одна из женщин спросила: «Махараджи, разве вы не можете что- нибудь для них сделать?»

Махараджи был в слезах. «Ты хочешь взять на себя такую ответственность?»

*

Однажды Махараджи был арестован за бродяжничество и посажен в тюрьму. К великому ужасу тюремного стражника три или четыре раза за ночь он открывал дверь камеры и выходил в туалет. Утром стражник доложил своему начальнику о том беспокойстве, которое принёс ему Махараджи. Начальник понял, кто такой Махараджи, принёс ему еду и отпустил. Он стал великим преданным Махараджи.

*

Махараджи часто использовал выражение «Центральная тюрьма» по отношению к своему телу и ашрамам. Он употреблял это выражение ещё до того, как Д. стал старшим офицером полиции в Центральной тюрьме. Махараджи иногда навещал одного своего англо-индийского преданного, который сидел в Центральной тюрьме Фатегара. Бывая в гостях у Д., Махараджи просил, чтобы ему подавали тюремную пищу, и они давали ему то, чем кормят заключённых. Он съедал эту пищу, а затем посещал заключённых. Некоторые из этих людей, принадлежавшие самым различным слоям общества и профессиям, даже считали себя его преданными.

*

Дада и Гурудатт Шарма поехали с Махараджи на джипе в храм в Бхумнадхаре. Подъезжая к храму, они увидели несколько мужчин, которые, по всей видимости, пытались проникнуть внутрь. Махараджи очень разволновался и сказал: «Они хотят похитить Хануманджи. Пойдёмте скорее!»

Дакойты бросились бежать по дороге. Махараджи выпрыгнул из джипа, сбросив одеяло наземь, и со всей скорости пустился вдогонку. Дада и Гурудатт Шарма пытались не отставать от него, но они лишь мешали друг другу бежать, и догнали Махараджи, только когда он уже возвращался обратно. «Я гнался за ними, Дада. Я их так напугал! Я так громко орал, что они намочили свои штаны. Я хорошо сделал, Дада. Правда, я хорошо сделал?»

*

Однажды Махараджи сидел с одним инспектором, обвинённом в получении взятки, и с уполномоченным Центрального акцизного управления. Махараджи спросил инспектора: «Ты берёшь взятки, не так ли?»

Тот задрожал и заплакал. Махараджи спросил уполномоченного: «Его уволят и посадят в тюрьму?»

Тот ответил: «Я не знаю».

Тогда Махараджи сказал: «Если его уволят, его дети и жена умрут».

Инспектор был оправдан. Махараджи заставлял людей публично признаваться в содеянном и тем самым очищать свою совесть, а затем он пытался вызвать к ним сострадание.

*

Была жаркая летняя ночь, и Махараджи с несколькими преданными сидел на лужайке возле дома Д. Он восседал на единственном стуле в окружении представителей высших слоёв общества. Я находился на некотором расстоянии, наблюдая. Затем пришли ещё два человека, один из которых был в традиционной форме адвоката, а другой — в дхоти.

Оба сделали пранам и сели рядом со мной, но Махараджи не обращал на них внимания, продолжая беседовать с окружавшими его людьми. Вновь прибывшие выражали сильное нетерпение, и адвокат собирался уже уходить. Я чувствовал, что их что-то очень сильно беспокоит, ведь если вы находитесь перед святым, зачем убегать? По настоянию адвоката, человек в белом встал и сказал, обращаясь к Махараджи, что у него есть просьба.

― Выкладывай, — сказал Махараджи.

Человек продолжил: «Мой друг (адвокат) попал в большую беду».

Тогда Махараджи обратился к адвокату: «Ты же не адвокат, верно?»

Тот ответил: «Да, я не адвокат».

Махараджи спросил: «Какая у тебя беда?»

Человек не смог ничего ответить, и его друг в белом сказал: «Он оказался замешанным в убийстве».

― Ты совершил убийство? — спросил Махараджи.

― Нет.

― Разве убийство не было организовано тобой?

― Да.

У Махараджи был такой вид, будто он просматривал какую-то картину перед глазами, затем он спросил: «Что он сделал тебе плохого? Разве он не был простым и честным человеком?»

― Да, но он был препятствием на моём пути. Махараджи сказал: «У него было трос или четверо детей. Это ужасное преступление. Ты жалеешь о совершённом?»

― Да.

― Ты никогда в жизни не сделаешь это снова?

― Нет.

― Теперь можешь идти, — сказал Махараджи. Человек в дхоти спросил: «Его оправдают?»

Махараджи ответил: «Да, его простят», а виновному сказал: «Подумай о жене того человека и его беззащитных детях. Кто теперь будет заботиться о них?» Человек в форме дрожал.

― Помогай детям, — продолжал Махараджи, — заботься о них, и ты поймёшь, что ты совершил. Судья, занимавшийся эти делом, уже подписал приговор о наказании, но поздно ночью он встал и изменил его на оправдательный.

*

Во время отсутствия Махараджи из ашрама во Вриндаване было украдено несколько мешков цемента. Вернувшись, Махараджи сразу же вызвал к себе садовника.

― Сколько мешков цемента ты украл?

― Нет, Махараджи, я не брал их.

― Скажи мне, — продолжал Махараджи, — сколько денег ты за них получил?

― Нисколько.

Махараджи встал и нанес садовнику такую сильную пощечину, что тот упал на землю. А Махараджи ушёл, оставив его лежать. Через пять минут Махараджи уже расспрашивал других преданных: «Как он там сейчас? Позовите его».

Садовник вновь предстал перед Махараджи.

― Ты украл их? Сколько рупий ты получил?

И тогда садовник признался, что совершил кражу и получил за цемент 250 рупий. Махараджи повернулся к человеку, заведовавшему деньгами ашрама, и сказал ему: «Дай ему ещё 250 рупий», а затем велел садовнику уходить.

Садовника уволили и прогнали из ашрама. Через некоторое время он вернулся и, коснувшись стоп Махараджи, попросил, чтобы ему вновь дали его работу.

Махараджи сказал: «Ты вернулся! На этот раз я отправлю тебя в Центральную тюрьму», и садовника отослали в храм Лакнау, настоятелем которого был Махотра, бывший тюремный чиновник.

*

Однажды к Махараджи пришли одновременно полицейский и дакойт.

Каждый из них массировал ему ногу. Махараджи спросил дакойта: «За твою поимку назначена награда, и каждый, кто приведёт тебя, получит её. Это правда?»

― Я не знаю, Махараджи, — ответил дакойт.

Тогда Махараджи повернулся к полицейскому: «Ты его узнаешь?»

― Нет, Махараджи. Такова была его игра.