Чудо любви. Истории о Ним Кароли Бабе - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Рам Дас (Даршан) #5

Даршан

Встреча духа

Не каждый, кто встречался с Махараджи, «открывался» или «пробуждался» при первом же посещении. Многие приходили, наслаждались приятным, общением и уходили без явных впечатлений. У них не налаживался с ним «контакт», то есть они либо были не готовы к тому, чтобы получить такое глубокое воздействие, либо путь данного гуру не совпадал с их собственным.

Баларам (вновь прибывшему на веранде во Вриндаване):

— Вы уже получили даршан Махараджи?

— Я не знаю. Тот толстяк, который сидит вон там — это он?

Были и те, кто не пережив радикального потрясения, всё же отзывались на воздействие невидимой тонкой нити, которая притягивала их обратно к Махараджи вновь и вновь.

Меня поражало, когда я наблюдал, как «крутые» с виду люди таяли после пребывания рядом с Махараджи.

Для многих из нас — кто получил глубокое открытие с самого начала или был притянут на тонком уровне — самым сильным желанием в жизни было находиться рядом с Махараджи. Мы стали «преданными», ибо, когда мы были с ним, мы ощущали, что находимся «дома», в сердце Бога. Неудивительно, что его присутствие вызывало такую привязанность, что мы оставляли дом и делали всё возможное, чтобы быть с этим «духовным дудочником», учившим нас, как Кришна, танцевать и предаваться играм в полях Господа. Но предполагать, что из-за одного только желания быть с Махараджи вы могли быть рядом с ним — значит не принимать во внимание природу поведения этого человека. Он перемещался с места на место непредсказуемым образом. И где бы он ни останавливался, даже на несколько дней, люди шли к нему непрерывным потоком с утра до вечера. Некоторые приходили из близлежащих деревень босиком с раздетыми детьми, другие прибывали на самолётах и такси.

Я стоял во дворе скромного жилища в небольшой горной деревушке, куда Махараджи прибыл по обыкновению нежданно-негаданно. Мне сказали, чтобы я не входил, так что у меня была возможность понаблюдать за прибывающими людьми. Казалось, что люди являются из неоткуда, со всех сторон. Они прибегали, некоторые женщины вытирали испачканные мукой руки о свои передники, другие несли полуодетых детей. Мужчины оставляли свои лавочки без присмотра. Некоторые срывали цветы с деревьев, чтобы предложить в качестве подношения...

Но все они приходили с какой-то надеждой, радостью, благоговением, которые нельзя было спутать ни с чем. (Р. Д.)

Конечно, многие хотели от «творящего чудеса Бабы» мирских вещей, но, помимо этого, они хотели ещё раз вкусить нектар пребывания рядом с ним.

Многие из нас чувствовали себя неловко от того, что все постоянно чего-то ждут от Махараджи. Иногда мы видели себя и других преданных и ищущих многочисленной стаей стервятников, собравшихся вокруг куска сырого мяса, или мухами, ползающими по куску сахара. И тогда мы пытались как-то огородить его от этого, и часто сдерживали себя, чтобы не вносить свой вклад в это зрелище.

Но иногда мы осознавали, в какой полной мере Махарадж контролирует ситуацию. Когда мы чувствовали, что люди, как он выражался»отъедают ему голову», мы просто уходили в заднюю комнату и закрывали дверь, или отсылали кого-нибудь домой, или же брали машину и, не оборачиваясь, уезжали.

Однажды, проездив много месяцев в надежде увидеть Махараджи, мы наконец нашли его в доме одного из его преданных в Дели. Нам было позволено на несколько минут зайти к нему в комнату, а затем нас отослали пить чай с остальными. Примерно через пятнадцать минут Махараджи вышел из внутренней комнаты и прошёл совсем рядом с нами, на расстоянии не более двух футов от наших лиц, не повернув головы и не проявив никаких других признаков того, что он нас знает. Он направился к машине, с водителем, сел в неё и отбыл в неизвестном направлении. Такой человек был явно вне пределов нашего контроля!

И так Махараджи постоянно находился в движении, причём делал он это абсолютно непредсказуемым образом. В ашраме он также не сидел на месте; к нему то можно было свободно подойти, то он скрывался в какой-нибудь комнате, накрепко заперев дверь на засов.

Если бы ашрам был единственным местом его передвижения, преданные могли бы обосноваться рядом с храмом и ежедневно посещать его, ожидая, когда он появится. Но его передвижение не ограничивалось границей какой-то одной территории. Он странствовал от деревни к деревне, был то в горах, то в долинах, то в одном конце Индии, то в другом, то в храмах, то в частных домах, то в расположенных в джунглях ашрамах. Он мог безо всякого предупреждения удалиться в неизвестном направлении посреди ночи.

Или он мог сесть на поезд, направляясь якобы в какой-то город, а затем сойти с него совсем на другой станции, иногда даже не дожидаясь остановки поезда, так что преданные, которые следовали за ним, никак не могли догнать его.

Страстное желание преданных находиться рядом с Махараджи в сочетании с его непредсказуемым и непонятным поведением порождали самую драматическую игру в прятки, которую один преданный-остряк назвал «великой гонкой милости».

Быть преданным Махараджи было подобно участию в постоянной бесконечной охоте за сокровищем, ограниченной лишь экономическими возможностями или долгом перед семьёй. Горшком с золотом было, конечно, получение его даршана. И это было действительно золото! Один индийский преданный выразил это в нескольких словах так: «Даже сексуальный акт с моей женой не может сравниться с даршаном Махараджи».

Преданные-индусы имели сложную систему передачи информации, что позволяло им, по меньшей мере, в тридцати процентах случаев выслеживать Махараджи и знать о его местонахождении за день до его прибытия в какой-либо город или деревню. Нам, западным преданным, не так везло на этот счёт, и нам приходилось использовать свою смекалку, свою хитрость и свою интуицию — а также своё нахальство — для того, чтобы оказаться у его стоп. Наш процент успеха был, наверное, не таким впечатляющим, как у индийцев, но наш стиль поведения и наши драматические появления и уходы, несомненно, производили глубокое впечатление.

Я получал даршан Махараджи, но тут внезапно появился Тукарам. Я спросил его, как он попал внутрь, и он ответил: «О, я перепрыгнул через стену». Я подумал: «О, Боже! Я здесь долго не задержусь». Затем явилась Кришна Прия. Чаукидар увидел, как она перелезает через стену и, поскольку он не хотел брать на себя вину за то, что впустил этих людей, он пошёл доложить об этом Махараджи. Старик сказал: «Баба, эти люди перелезли через стену. Мне очень жаль, я делал всё, что мог, чтобы не впускать их». Первой реакцией Махараджи на сообщение чаукидара был гнев: «Вышвырни их вон! Вышвырни их всех вон!» Вышвырнули и меня. Мы, западные преданные, разделили эту вину — когда на следующий день мы явились на даршан, то обнаружили, что за ночь стена была увеличена в высоту вдвое.

Много уровней - много изменений.

Когда вы в конце концов прибывали в нужное место и в нужное время и вам говорили: «Да, он здесь», и вы оказывались сидящими перед ним — каковы были ваши ощущения? Даже речь и руки богов и богинь, язык музыки и поэзии не могли бы в полной мере описать это. Как же могу это сделать я? Как в притче со слепцами и слоном, каждый преданный встречал не такого Махараджи, как другие.

Когда Махараджи выходил, вы никогда не знали, что можно ожидать на этот раз. Он мог делать одно и то же в течение всей недели, пока вы не начинали думать: «Так, сегодня он выйдет в 8 часов». Затем он мог не появляться в течение всего дня или мог перейти в другую комнату, закрыться и просидеть в ней дня два. Вы должны были учиться ожидать неожиданное.

Однажды он вышел к нам и всё, что он сказал за день, было: «Тхул- Тхул, Нан-Нан». Он повторял эти слова как мантру. Так проходил день за днём, и, наконец, кто-то спросил: «Махараджи, что вы говорите?» Оказалось, что это были слова на старом диалекте Бехари и они означали: «Слишком большой, слишком большой, слишком маленький, слишком маленький». Когда его спросили, зачем он это повторяет, он ответил: О, вы всё живёте в Тхул-Тхул, Нан-Нан; вы живёте в мире суждений. Он всегда слишком велик или слишком мал».

Сидя перед Махараджи, вы никогда не можете знать, с кем из присутствующих он работает в процессе даршана. Он может разговаривать с одним человеком, а другой в это время каким-то особым образом получает глубочайшее воздействие. Вы сами не можете знать, что же такое вы получаете от него.

Одна из особенностей пребывания с Махараджи, которая поразила меня и множество других людей, — это многоплановость переживаний. Мы могли просто сидеть с ним, и вроде бы ничего не происходило. Мы пили чай, иногда он кидал нам какие-нибудь фрукты или кто-нибудь входил, произнося пару слов. Всё было очень спокойно, ничего из ряда вон выходящего, но мы внимательно следили за всем, что он делает, получая неописуемое наслаждение от наклона его головы или движения его рук. И одновременно с переживанием невероятно лёгкой радости мы также испытывали ощущение, будто находимся в самом центре бушующего пламени.

Люди молча, сосредоточившись сидят вокруг Махараджи. Взгляд Махараджи направлен в сторону, противоположную от сидящего перед ним человека, когда он, ухватывая какую-то мысль и всем телом поворачиваясь к посетителю, с выражением недовольства и любви на лице, поднимает один палец или потрясает кулаком. Если кто-то медитирует, он может ущипнуть его за нос или дёрнуть за бороду. Он поворачивается к человеку и говорит, что он очень хороший. В адрес другого он может начать злословить, рассказывая всевозможные нехорошие истории. Повернувшись к третьему, он говорит: «Уходи, злодей!»

И эти слова, и яблоки, и чай, и молчание, и смех — всё это омывалось в непрерывной реке любви, истекавшей от Махараджи. Преданные, которые «знали», радовались его оскорблениям, так же, как и его похвале, ибо всё это было чистым проявлением любви и пищей для духа.

Мы получили представление об этом от одного из самых верных и давних преданных Махараджи по имени Дада, который служил Махараджи с устремлённостью, потрясавшей нас до глубины души. Когда Махараджи хвалил его, Дада отвечал: «Ха, Баба», что означало: «Да, Баба», а когда Махараджи осыпал его оскорблениями, иногда браня его с утра до вечера, он отвечал в точности тем же тоном: «Ха, Баба!» По всей видимости, слава и позор были равны для него, по крайней мере, в тех случаях, когда их источником был Махараджи. Махараджи не мог больше вызвать в Даде гнев или чувство вины, за столько лет они были сожжены. Для Дады это всё было высшей милостью.

Иногда Махараджи разговаривал с кем-то одним из присутствующих, а все остальные просто слушали, в полной мере довольствуясь тем, что они находятся рядом.

Было особое удовольствие в том, чтобы наблюдать, как прибывали новички, полные скептицизма, с различными вопросами, и затем видеть, как их сердца мягко раскрываются подобно распускающимся цветам, окружённым нежной заботой искусного садовника. Так мы сидели группами вокруг Махараджи, а он поворачивался то в одну, то в другую сторону, обращаясь то к человеку, сидящему рядом с ним, то к преданному, только входящему к храм; и он так легко менял настроение группы от лёгкого смеха к глубокой напряжённости и затем обратно. В такие моменты было ощущение того, что Махараджи — кукловод, а мы все — марионетки.

Находиться в обществе Махараджи всегда было чем-то особенным. Он всегда был по-детски естественен. Он не ставил никаких условий и не ожидал какого-то определённого поведения от своих преданных.

Внешние факторы очень редко оказывали на него воздействие. Он мог беседовать с полдюжиной людей перед камерой на расстоянии фута от его лица. Он был далёк от каких бы то ни было формальностей. Он не совершал ни ритуалов, ни пудж. Он не соблюдал никаких ортодоксальных обычаев, таких как, например, ритуальное омовение. И тем не менее его присутствие было более чем вдохновляющим, оно оказывало просветляющее воздействие. Медитируя в его присутствии или недалеко от него, даже если он при этом громко разговаривал и смеялся, человек быстро достигал области ясного света, области, которую трудно достичь без его милости и его силы.

Непрерывные даршаны

Махараджи часто советовал индийским преданным сидеть в тишине; просто сидеть, слушать и впитывать. Но рядом с ним трудно было это выполнять, вокруг него постоянно разворачивалась драма, непреодолимо приковывающая к себе внимание: кто-то приходил и уходил; что-то говорили; какую-то пищу раздавали; кому-то удалось сесть ближе к нему; он кого-то приласкал и на кого-то накричал, сами его телодвижения на кровати. Один индус сказал, что тем из нас, кто не говорит на хинди, повезло, поскольку это не даёт нам слишком вовлекаться в происходящее. Когда наступал небольшой период тишины или когда вам удавалось отвлечь своё внимание от всей этой мелодрамы, вы могли просто купаться в неподверженном никаким временным рамкам блаженстве его присутствия.

В то мгновение, когда вы встречаете его, если вы готовы, он проникает в вас — подобно семени, — чтобы затем взойти. И время — это ничто.

Находясь рядом с ним, вы забываете обо всём. Нет ничего, кроме Махараджи, кроме тотального, свободного от каких бы то ни было усилий поклонения. И это истинная пуджа.

Иногда мы засиживались в Каинчи допоздна, разговаривая с Махараджи, и полностью теряли ощущение времени, до тех пор пока не слышали, как кто-то совершает своё утреннее омовение, и тогда понимали, что вся ночь уже позади.

Это был один из тех даршанов, когда вам кажется, что кто-то подложил в чай ЛСД.

Мы купались в лучах его света.

В действительности вы можете по-настоящему быть с Махараджи тогда, когда вы находитесь вдали от его формы. На расстоянии вы можете сосредоточиваться на нём без помех.

Глубокие даршаны

Для других самым впечатляющим было ощущение глубокой близости, исходившее от того, что вы чувствовали присутствие другого существа в пределах того же пространства, какое занимали вы сами, шепот возлюбленного, знающего всё самое сокровенное в вашем сердце.

Махараджи никогда не читал ни проповедей, ни лекций; он говорил внутри вашего сердца. С ним вы автоматически знали всё. Это происходило через сердце, а не через прочтение книг.

Мы, десять или двадцать преданных, сидели на заднем дворе ашрама в Каинчи, беседуя с Махараджи. Один из нас говорил: «Но, Махараджи, а как же насчёт того-то и того-то?», задавая какой-либо вопрос о Боге или о жизни. Махараджи начинал говорить, и вскоре все уже были в слезах. Иногда он говорил о Христе и начинал плакать сам.

Я никогда особо интенсивно не общался с ним на уровне слов. Но внутри я ощущал такую любовь, что постоянно старался находиться рядом с ним — если я уходил, то совсем недалеко — и я всегда возвращался обратно. И так было с очень многими людьми.

Махараджи проникал в сердце каждого человека путём, который подходил именно для этого человека. У каждого связанные с ним переживания были своими, отличными от переживаний других. Это то, что нужно прочувствовать сердцем.

Он был настолько мягок, что вы совсем не боялись его. Но иногда вам казалось, что внутри него прячется лев.

Три или четыре молодые западные женщины присутствовали на праздновании дня рождения Кришны. Пока все распевали киртан в храме перед Лакшми-Нараяной, они подошли к окну Махараджи, которое было закрыто ставнями изнутри, и начали тихо петь песню о маленьком Кришне (воплощение Вишну), Дэва-кинанде Гопале. Через некоторое время Махараджи открыл ставни и сердитым голосом велел им убираться, после чего захлопнул ставни снова. Эта сцена повторялась несколько раз, поскольку женщины продолжали тихо петь. Наконец, Махараджи вновь открыл ставни, но на этот раз у него из глаз лились слёзы, и в течение некоторого времени он слушал их пение в состоянии бхавы (высокого духовного переживания).

Помните, как Кастанеда говорит об остановке мира? Иногда Махараджи делал с вами что-то такое, что вы ощущали, будто он только что остановил мир. Иногда вы слушали, иногда — нет, а затем внезапно Махараджи что-то проделывал, и вы «зависали». Одно время я собирал всевозможные материалы о лошадях и наклеивал их в альбом. Об этом никто, кроме меня, не знал. И однажды, когда мой ум был где-то далеко, Махараджи повернулся ко мне и спросил о лошадях. Мой ум тут же остановился.

Каждый раз, когда мой ум был занят своими блужданиями, Махараджи удавалось поймать меня. Он никогда не пропускал такие моменты. Как только моя концентрация слегка ослабевала, он ловил меня и тянул обратно.

Махараджи сидел на кровати, затем нагнулся и поцеловал Кабира в голову. Этот поцелуй тронул всех присутствующих — люди ощутили внутри настоящее тепло.

Каждый раз, когда Махараджи заключал кого-нибудь в свои объятия, у всех, кто был в комнате, вырывалось: «Ахххх...»

Даршаны любви

Та любовь, та нежность и та доброта, которые исходили от Махараджи, — всего этого вы не можете получить от человека.

Как можно описать те переживания, которые возникали от пребывания рядом с Махараджи? Это подобно попыткам описать сладость фрукта или благоухание розы.

Вы никогда не встречали никого, кто был бы таким же милым, таким же добрым, таким же нежным. Как можно было не любить его?

У вас возникало желание отдать ему своё дыхание, если бы это было возможно.

Один преданный спросил меня, ловил ли я когда-нибудь на себе взгляд Махараджи, который заставлял бы меня забывать обо всём, помня только о его любви. Этот преданный сказал, что это большое чудо и редкость, если он смотрит на вас таким образом, и удержать его взгляд в этом состоянии — большая удача.

Он мог проникнуть в ваше сердце одним лишь взглядом или движением. Самая незначительная вещь давала вам ощущение того, что вас пронзают насквозь.

На следующий день я собирался уезжать в Непал. Был вечер, и мы сидели на заднем дворике ашрама. Махараджи не упоминал о моём завтрашнем отъезде, вызванном уведомлением о том, что я должен покинуть Индию, но в конце даршана он задержал на мне свой взгляд. Это был взгляд гуру, взгляд абсолютного, вселенского, тотального сострадания; в нём была любовь, которую невозможно описать никакими словами. Это был короткий взгляд, но моя сущность стала частью его сущности. И это наполнило меня такой — каким бы словом описать это ощущение? — печалью или тоской, или... Я чувствовал в этом взгляде безграничное сострадание, и хотя он был не очень долгим, его сила до сих пор достигает меня, особенно в очень трудные времена.

Мне было всего около шестнадцати лет, когда я впервые встретил Махараджи. Это было время бхандары (празднества), где присутствовало много людей. Когда я оказался рядом с ним, я наполнился такой бхавой, таким восторгом божественной любви. Махараджи дал мне указание прислуживать преданным на бхандаре. Нужно было накормить многих людей, и мы работали в течение долгих часов, но то чувство меня так и не покинуло.

Когда одного человека спросили о его переживаниях, связанных с Махараджи, он ответил: «Об этом невозможно сказать словами. Это нужно пережить. Любовь, нежность, сострадание, великое благо знать его...»

Беседы во время даршанов

Когда он говорил, речь его была совершенно свободна от каких-либо ограничений, часто в ней не было ни складу ни ладу. Если он бранил кого-нибудь, то кричал без перерыва. Но он слышал всё. Какое опьяняющее чувство! Он вёл себя как ненормальный, совершая всякие глупости, крича и бранясь.

Что же заставляло вас оставаться рядом с ним? Вы не осознавали ни времени, ни пространства. Вы никогда не задавались вопросом, где вы находитесь и почему вы там находитесь. Дни и месяцы пролетали в его обществе, и они казались одним мгновением. Иногда я не осознавал, что не ел и не спал несколько дней подряд, и он заставлял меня делать вещи, которые я никогда не делал бы при обычных обстоятельствах. Если я хотел уйти от него, он заставлял меня остаться; если же я хотел остаться ещё на одну ночь, он заставлял меня уйти.

В некоторых случаях он говорил нечто только один раз. Если вы не ухватили сказанное, оно терялось навсегда.

Перед мурти Ханумана во Вриндаване сидела одна западная женщина. Она так страстно желала увидеть Махараджи, но в те дни он не позволял приезжающим с Запада посещать даршаны. И вот она сидела, наклонив голову и напевая какой-то киртан. Вдруг послышался возбуждённый ропот, и, подняв глаза, она увидела, что прямо перед ней, мило улыбаясь, стоит Махараджи. И затем к её восторгу, он вскинул голову и сказал по-английски: «Слишком много!»

Несколько приезжих с Запада составили «хит-парад» английских фраз Махараджи. Вот некоторые из них: кокос; направо, быстро, марш!, направо, налево, вперёд!; сесть; автобус прибыл; иногда; проклятый дурак; главнокомандующий; спасибо; встать; вода.

Когда вы находились в обществе Махараджи, вы говорили о том, о чём хотел говорить он. Если вы поднимали свою тему, Махараджи либо игнорировал её, либо просто менял.

Никакие разговоры вокруг Махараджи не велись, только с ним.

Махараджи часто говорил о не относящихся к делу вещах так, будто они на самом деле имели большую важность.

Махараджи мог разговаривать с одним человеком и при этом наносить удары другому, но только тому, кто понимал что к чему.

Махараджи проявлял большой интерес ко всему, как обычный человек. В нём не было никакой претенциозности, однако никто не мог обмануть его.

Беседа с теми, кто прибывал с Запада, обычно включала в себя ряд моментов. Для многих из них Махараджи разрабатывал особые процедуры — определённый человек вызывался вперёд, изо дня в день, и затем происходил один и тот же диалог. Одной молодой женщине он ежедневно задавал один и тот же вопрос: «Каковы индийские женщины? Почему они хороши?»

И она каждый день давала один и тот же ответ: «Потому что они преданны своим мужьям».

Другого преданного он спрашивал снова и снова: «Ты женишься?», на что тот всегда отвечал: «Махараджи, как я могу жениться? От меня никакой пользы».

Ещё одному: «Как тебя зовут?»

— «Чайтанья Махараджи Прабху» (имя великого индийского святого). Махараджи затем повторял это имя и одобрительно вскидывал голову.

Он делал из нас дрессированных человеческих существ. Один преданный так сказал об этом: «У Махараджи был свой собственный зоопарк, а мы были его обитателями».

Была ещё церемония света, называемая арати и служащая выражением почтения гуру. Перед ним совершали круговые движения пламенем, и это действие сопровождали песнопением, восхваляющим его многочисленные качества. Под руководством К. К. Саха (одного из давних индийских преданных) мы выучили целую песню на санскрите и научились выполнять эту церемонию, чтобы преподнести Махараджи «сюрприз». Когда мы наконец выполнили арати, Махараджи, казалось, был в таком восторге, что заставил нас повторять его снова и снова, хотя сам во время церемонии постоянно беседовал то с одним, то с другим из собравшихся вокруг него посетителей. И с того времени каждый раз, когда прибывала новая группа индийских преданных выразить ему своё почтение, нас вызывали, чтобы мы выполнили арати и таким образом продемонстрировали, насколько духовны представители Запада. Благодаря всем этим многочисленным повторениям мы многому научились. В самом начале у нас было желание угодить Махараджи и произвести на него впечатление. Позже эта молитва стала лишь ещё одним проявлением духовного материализма. Но благодаря этим постоянным повторениям мы увидели, как ритуал может обрести собственную жизнь и породить духовную силу, независимую от каких-либо особых причин, ради которых он выполняется.

Строгость и веселье даршанов

Одному из преданных Махараджи было восемьдесят лет, но он был подвижен и проворен, подобно горному козлу. Однажды он явился на даршан Махараджи и встретил там своего дальнего родственника, молодого человека. Тот поклонился старику, но не поднялся со своего места. Тогда Махараджи повернулся к вновь прибывшему и сказал: «Если бы у тебя были деньги, он бы поднялся и коснулся твоих стоп».

Однажды Махараджи увидел, что одна из преданных надела на даршан новое дорогое сари. И он сказал ей: «Знаешь, Ма, я гостил в одной богатой семье, но они носили такую простую одежду, что нельзя было отличить богатых от бедных. Простая и чистая одежда».

Однажды вечером Махараджи сидел на корточках посреди грязной улицы, и как раз в это время мимо проходило несколько «важных» персон — поэты, судьи, чиновники. Они встали вокруг Махараджи, и он спросил их: «Почему вы не садитесь?» С некоторой нерешительностью они присели рядом с ним. Тогда Махараджи сразу же поднялся и сказал: «О'кей, пошли».

Я купил несколько яблок в Матхурс, чтобы преподнести Махараджи в качестве прасада (подношение, обычно в виде пищи, которое, будучи принятым Махараджи, становится освящённым). Они были дорогие, и я тщательно выбирал каждое из них. Когда я преподнёс их Махараджи, он сказал: «Отложи их. Я съем их позже». Моё самолюбие не позволило мне сделать, как он сказал, и, очистив первое яблоко от кожуры, я обнаружил, что оно гнилое, то же было и со вторым, и с третьим, и с четвёртым. Махараджи посмотрел на меня и сказал: «Я же сказал тебе отложить их». Позже я обнаружил, что пятое яблоко было отличным.

Я работал в Агре, и каждый раз, когда Махараджи приезжал во Вриндаван, я покупал для него прасад на десять-пятнадцать рупий. Я видел, что другие приносят намного больше этого, и однажды в воскресенье у меня совсем испортилось настроение от того, что я могу принести так мало. В понедельник утром я ожидал возможности коснуться его стоп, прежде чем отправиться на работу и думал про себя: «С моими ограниченными ресурсами мои десять рупий стоят десяти тысяч кого-то другого». И как раз в это время Махараджи вышел из своей комнаты, говоря: «Странные люди приходят ко мне, они предлагают десять рупий, а говорят, что предложили десять тысяч».

У него было одно выражение лица, которое он никак не позволял мне ухватить фотоаппаратом. Вот он сидит как обычно, а затем внезапно выпрямляется и смотрит прямо на вас, глаза широко раскрыты, взгляд пронзителен. В течение многих месяцев я пытался поймать это выражение на плёнку. За то время, которое мне требовалось для перевода плёнки на следующий кадр, он возвращался в обычное состояние, хихикая и смеясь. Он смотрел на меня и довольно улыбался, видя мою досаду. (Если бы у меня в фотоаппарате был мотор!)

Однажды он подошёл ко мне и, взяв мою бамбуковую трость, начал пританцовывать в стиле Чаплина. Он выбрасывал её вперёд и назад, будто раньше никогда не видел палки, и так, будто он сам был большой обезьяной. Он начал играть тростью, вертя ею во все стороны, а затем просто отшвырнул её и пошёл по дороге! Так закончился этот даршан! И я был его единственным свидетелем.

Однажды почти все угли в жаровне перед Махараджи сгорели и на неё положили кучу дров, которые, конечно, не горели, но давали много дыма. Тогда Махараджи сказал, чтобы сверху налили керосина, но дрова по- прежнему не горели. В воздух вздымались огромные клубы дыма.

Махараджи наклонился вперёд, пристально посмотрел, и внезапно из жаровни вырвались языки пламени высотой с дом. Махараджи отпрыгнул назад, радуясь и хлопая в ладоши, как переполненный радостью ребёнок. Он был в таком восторге.

Однажды я прибыл в ашрам слишком рано и просто сидел на крыльце. Пришёл какой-то человек с ружьем в руках. Конечно же, Махараджи сказал ему: «Неси эту штуку сюда. Дай мне посмотреть». Человек открыл ствол и проверил патронник, чтобы убедиться, что ружье не заряжено. Хотя это был дробовик, он хотел убедиться, что оружие не выстрелит. Махараджи взял его, открыл, затем защёлкнул обратно и приложил к плечу, как это делают при стрельбе. Он немного поиграл ружьем, открывая и закрывая его, затем отдал его обратно хозяину и отослал его прочь. После того как тот человек ушёл, он спросил: «Зачем он носит ружье?»

Я ответил: «Я не знаю» (мой стандартный ответ).

И тогда Махараджи сказал: «Он носит его, потому что он боится».

Чистота даршанов

Зимой 1971 года около Махараджи собралось очень много людей, и он стал отсылать их в разные места. Мне было велено отправляться в Пури. Также Махараджи сказал мне, что на обратном пути я могу навестить Гоенку (известный учитель випассаны, буддийской медитации). Я чувствовал, что мне действительно необходимо поучиться медитации, и отправился в Бодх-Гайю, где пробыл сорок дней. Всё это время мой ум пребывал в состоянии необычайной ясности, чего я раньше никогда не испытывал.

Когда я вернулся в дом Дады, Махараджи был там. Я не знаю, то ли я ощущал свою любовь к нему как-то по-новому, то ли моё сердце было закрыто. Может быть, и то и другое. Но я просто видел, как человек совершает различные действия, и не ощущал той связи любви, которая соединяла нас раньше. Я чувствовал ясность и открытость, но той эмоциональности и той теплоты уже не было. Я пробыл там два или три дня, ожидая, что мои прежние чувства вернутся. И я видел, как все другие открывались, а я это упускал. Я молился Махараджи, но ничего не изменилось.

И тогда я решил отправиться в Сангам (святое место слияния трёх священных рек). Находясь там, я молился, чтобы после омовения моё сердце открылось вновь. И во время совершения этого омовения я почувствовал, как моё сердце широко открылось. Я вышел из воды, и куда бы я ни посмотрел, всё видел в сиянии света. Я сел в рикшу, чтобы добраться до дома Дады — и тут подумал, что у меня нет с собой никакого прасада. А на пути от Сангама до дома Дады не было ни одного базара. Мы проехали мимо валлы (торговца), продававшего календари с религиозными картинками. Я просмотрел все картинки, но они показались мне неудачными. И как раз, когда я собирался уходить, я бросил взгляд вниз и увидел, что прямо у моих ног, на земле, в пыли лежит картинка с изображением Рамы, обнимающего Ханумана, выполнена она была очень изящно. Я купил её и отправился к Даде. Было уже поздно, и я не надеялся, что успею встретиться с Махараджи и вручить ему прасад. Но как раз, когда я входил в двери, я увидел его прямо перед собой. Я был в состоянии такой открытости после медитационного курса и происшедшего в Сангаме, что отдал ему прасад, полностью забыв о своём эго. Это было самое чистое действие из всех, которые я когда-либо совершал по отношению к Махараджи. Что-то происходило, но я не «совершал» этого. Я положил картинку на тукет и сел. Махараджи взял её и стал рассматривать. Из его глаз полились слёзы, заплакал и я. Затем он встал и со скоростью бури вылетел из комнаты, отдав картинку Даде. Через несколько недель она уже висела в храме во Вриндаване, рядом с мурти.

Смысл всей этой истории в том, что благодаря тому бескорыстию, с каким я передал ему картинку, его приятие было полным. Раньше я также приносил прасад, и мне хотелось, чтобы он принял его определённым образом — но он почти не смотрел на него. Я часами полировал яблоки, произнося над ними мантры — я очень старался достичь чистоты. Но на этот раз я не стремился к чистоте, чистота просто была.

Касаясь его стоп

«Я снимаю пыль с лотосовых стоп гуру, чтобы очистить зеркало своего ума» — так начинается одно из священных песнопений, обращённых к Хануману. Прикосновение, растирание стоп гуру всегда имело глубокое значение в индуистской традиции. Ибо из стоп гуру исходит духовный эликсир, нектар, эссенция священной реки Ганги — тонкая прана, или энергия, которая способствует излечению и пробуждению. Касаться стоп такого существа — означает не только получение его милости, это акт покорности, отдавания себя Богу, ибо именно это олицетворяет собой гуру на земле. Но для нас, находящихся рядом с Махараджи, все эти теории, связанные с духовной ценностью прикосновения к стопам гуру, не имели почти никакого значения. Для нас это было сильнейшее устремление сердца. Одна женщина, приехавшая в Индию со своим мужем из Соединённых Штатов по причине своей обеспокоенности благополучием сына, который был глубоко предан Махараджи, осталась рядом с ним на какое-то время, и вот, что она рассказала о своём пребывании в ашраме:

Когда подошло время нашего возвращения в Штаты, я начала думать о последнем даршане, который я должна была получить. Я поняла, что действительно испытываю желание коснуться стоп Махараджи. Я не знаю, почему мне этого хотелось, но такое желание у меня было. Я подумала, что если я выполню то, что задумала, то это расстроит моего мужа, но всё равно решила следовать своему намерению. И во время своего последнего даршана я коснулась стоп Махараджи. К моему удивлению, мой муж сделал то же самое!

Я очень отчётливо помню, как после моей первой встречи с Махараджи вся моя самонадеянность и надменность исчезли перед лицом почти всепоглощающего желания буквально быть у его ног. Во время второго или третьего посещения Махараджи мне представилась такая возможность. Я наблюдал за человеком, сидящим рядом со мной. По выражению его лица можно быть предположить, что он просто переполнен экстатическим восторгом, и, наблюдая за ним краешком глаза, я ощущал зависть. Мы сидели бок о бок со скрещенными ногами, перед большим тяжёлым деревянным столом. Мужчине было около шестидесяти лет, и он был директором местной школы. На нём был тяжёлый шерстяной костюм, носки (туфли остались у дверей храма), галстук, кашне, и в соответствии со стилем жителей этой горной местности и погодой конца ноября — шерстяная шляпа. Перед нами, на столе, скрестив ноги, плотно завернувшись в яркий плед, сидел Махараджи, была видна лишь его голова сверху и снизу — голая стопа. Именно эта стопа и была источником как экстаза, так и зависти, ибо этот человек массировал её с огромной нежностью и любовью, а я горел желанием быть на его месте. Что за наваждение — видеть себя сидящим в крошечном индуистском храме на другом конце света и испытывать зависть от того, что я не могу растирать стопу какого-то старика!

Пока я размышлял о таком странном повороте событий, Махараджи беседовал то с одним, то с другим из двух десятков людей, собравшихся в небольшой комнате в задней части ашрама. Он говорил на хинди, на языке, которого я не понимал, но было видно, что он задаёт вопрос одному, бранит другого, шутит с третьим и даёт указания четвёртому. Как раз во время всех этих разговоров я увидел, как он совсем чуть-чуть пошевелился, и его другая нога высунулась из-под одеяла прямо передо мной.

Я тогда думал, что только людям, которые довольно длительное время посещают его, позволяется массировать его стопы — а я был новичком, — но всё же решился сделать попытку. Мои руки медленно вознеслись вверх, коснулись стопы и начали массировать её. Но вместо ощущения блаженства мой ум испытывал приступы сомнения и замешательства относительно того, использовать мне для растирания стопы свои пальцы или ладони. И так же внезапно, как она появилась, так же неожиданно стопа нырнула под одеяло. Теперь мой ум был заполнен обвинениями в собственный адрес по поводу того, что я ещё не достиг чистоты.

Время шло, и Махараджи заставлял меня всё больше и больше забывать о себе, ведя меня в пространство, лишённое каких бы то ни было знакомых границ. Я переживал сильное замешательство, граничащее с истерией, и именно в этот момент стопа вновь появилась передо мной. И я снова потянулся к ней. Но на сей раз мой ум был слишком переполнен эмоциями, чтобы анализировать саму процедуру. И я просто уцепился за эту стопу, как утопающий цепляется за спасателя.

(Р. Д.)

Особенно мне запомнился один случай, произошедший в Каинчи. Я сидел перед кроватью Махараджи, растирая его стоны так долго, как никогда раньше. При этом меня одолевали сомнения — достаточно ли я чист для этого? Затем я вышел за пределы мыслей, всё больше и больше погружаясь в любовь, пока совсем не осталось никакого беспокойства по поводу растирания стоп Махараджи или даже моей любви к нему. Я просто «плавал» в его стопах.

Сита всегда сидела слева от меня, и, будучи жадным и противным Львом по своей сути, я всегда проталкивался вперёд и хватал стопу Махараджи. Сита всегда хотела ту же самую стопу, поэтому у нас происходили состязания по отталкиванию друг друга. Она говорила: «Убирайся отсюда. Тебе здесь не место», и пыталась плечом оттеснить меня. Иногда Махараджи давал свою стопу мне, а иногда — ей.

Я очень редко касался его стоп, так как я считал, что он слишком чист.

Что же так захватывало и пленяло нас в этих даршанах? Разнообразие уровней и множество перемен, или моменты переживания безвременности, или, может быть, чувство глубокой близости и любви? Или, может, его разговоры, гнев и юмор, или же чистота? И конечно, касание его стоп. Или все вместе... или вообще ничего из этого?Может быть, это была субъективная связь, вне пределов наших дуалистических переживаний? Махараджи, кто вы? Являетесь ли вы чем-то иным, нежели нашим собственным «я»?

Ответа нет. На самом деле и вопроса нет. Есть лишь даршан, являющейся высшей милостью.