Дети с улицы Мапу

К лесным тропам

Холодный дождь, смешанный со снегом, хлещет в окна. Сквозь щели задувает ветер и чуть не гасит керосиновую лампу, мерцающую на подоконнике. Отдельные капли дождя, которые просачивались сквозь ветхую крышу, превратились уже в тонкую струйку, непрерывно стекающую с потолка на кровать Ханеле и Этеле. Мать отодвинула кровать и подставила ведро. Громко звеня, вода потекла в посудину.

Тишина. Отец уже давно ушел на работу, а мать вздремнула у стола с чулком в руке. Шмулик лежит на своем ложе, прислушиваясь к завыванию ветра в трубе и глядя на стену гетто за окном.

Вдруг дверь распахивается, на пороге стоит человек в лохмотьях, с него стекает вода. На худом лице краснеет широкий шрам. У Шмулика вырывается крик:

— Рувим.

Сделав несколько шагов по комнате, Рувим без сил опустился на пол. Мать и Шмулик с трудом сняли с него мокрую грязную одежду и уложили в постель. Все его тело было покрыто синяками.

Целыми днями Рувим лежал не говоря ни слова. Спустя некоторое время рассказал, что ему удалось бежать из лагеря, куда немцы перевезли его и его товарищей по работе. Из девятнадцати человек в живых осталось только семь. Каждый вечер после дня каторжной работы на торфоразработках, где им приходилось стоять по пояс в воде, литовцы издевались над ними, заставляли их часами бегать и прыгать через натянутую веревку. Тех, кто не выдерживал, забивали дубинками до смерти.

Через несколько недель Рувим поднялся на ноги. Вскоре у них в доме появился посыльный из юденрата. Требуют Рувима на работу. Он должен опять выходить на аэродром.

— Скажи им, что я больше не собираюсь работать на них, — резко ответил Рувим.

— Ты работаешь не на них, а на немцев и литовцев.

— Один черт! — оборвал его Рувим и повернулся к нему спиной. Мать умоляюще посмотрела на него:

— Рувеле, отец ведь уже немолод, у него нет сил.

— И отец должен бросить.

— Пришлют полицаев, так поневоле пойдешь.

— Плевал я на их полицию!

Мать вздохнула и замолчала.

Спустя несколько часов Рувим исчез из дому. Вернулся он через неделю и опять исчез.

Шмулик чувствовал, что в брате произошла какая-то перемена. У него блестели глаза. Лицо было худое и бледное, но походка стала быстрой и уверенной. Иногда в комнате появлялись незнакомые парни, спрашивали Рувима, шептались с ним и уходили. Одного из них Шмулик узнал: это был школьный товарищ Рувима. После окончания школы их пути разошлись: Рувим пошел в университет, а его товарищ — в техническое училище. Как-то Шмулик встретил его на улице и спросил про Рувима, который в это время опять исчез. Тот вонзил в мальчика взгляд и сердито ответил:

— Не знаю, И мой тебе совет, молокосос, никогда не упоминай его имени. Понял?!

Шмулик заметил, какой печальной становилась его мать и каким сердитым отец каждый раз, когда появлялся Рувим. Отец слабел из дня в день и все чаще не мог подняться с постели.

Рувим отсутствовал десять дней. Когда вернулся, Шмулик спал. Разбудили мальчика громкие голоса.

На мгновение они стихли, затем разговор возобновился.

Шмулик закрыл глаза и навострил уши.

— Если бы хоть была уверенность, что ты встретишь этих партизан, я бы ничего не сказал, — услышал он голос отца.

— Что ты хочешь, папа? Чтоб тебе преподнесли безопасность на тарелочке?! — сердито возразил Рувим.

— Смерти своей ищешь.

— Как будто в гетто вам гарантирована жизнь.

— Тише, тише! Не кричите так. Ради Бога!

Стены ведь прямо бумажные, каждое слово слышно, — уговаривает мать. Рувеле, если ты себя не жалеешь, пожалей хоть сестер маленьких. Отец больше не может работать.

— Я не могу, мама. Вы все заблуждаетесь. Я уже раз ошибся, когда послушался ваших уговоров. Умолял ведь вас: немец идет, бежим в Советский Союз. Не послушались меня.

— Кто же мог знать? Кто?

— Так хотя бы теперь не держите меня.

Шмулик изо всех сил старался не упустить ни слова из того, что говорил старший брат. Рувим прав, в гетто оставаться нельзя. Но куда он хочет идти — в партизаны? Усталость одолела мальчика, и он задремал…

Однажды Шмулик почувствовал, что кто-то склонился над ним. Он открыл глаза и увидел рядом с постелью Рувима, одетого в коричневый полушубок. Кожаная шапка надвинута на лоб и уши.

— Прощай, Шмулик, береги сестренок, — прошептал Рувим и чмокнул его в щеку.

Шмулик не успел вымолвить ни слова, как за братом закрылась дверь.

Рувим больше не вернулся.