Прошло три недели, и рана Шмулика начала заживать. Пока он был вынужден оставаться дома вместе с Ханеле. Иногда они проводили целые дни, зажатые между двух стен. Ханеле часто плакала от голода и жажды. Тогда Шмулик выползал из убежища, волоча больную ногу, и приносил ей воды или корку хлеба, которую мать отделяла от своей порции.
Однажды вечером мать вернулась очень усталой, с покрасневшими глазами.
— Опять что-то будет, — сказала она сдавленным голосом.
Вечером Шмулик встал, обмотал ногу и оделся.
— Ты куда?
— Выйду посмотрю.
— Нечего смотреть! Ночью к забору придет Стася Гирене. Помнишь, когда-то она у нас работала. Когда родилась Ханеле. Они купили участок на берегу Вилии. Постараюсь уговорить ее, чтобы взяла отсюда Ханеле.
— Я пойду с тобой.
Было около полуночи. Шмулик заснул не то сидя, не то прислонившись к стене. Скрип двери разбудил его. Вскочив, он побежал за матерью. Догнал ее уже в конце улочки. Шли молча, прижимаясь к стенам домов.
Ходить так поздно по улицам гетто запрещалось. К счастью, небо было покрыто тучами, и все гетто погружено в темноту. Никто их не заметил, и они добрались до назначенного места у забора.
По ту сторону забора виднелась фигура человека.
— Коган? — послышался шепот.
— Да, Стася.
— Кто это рядом с вами?
— Разве не узнаешь? Сын мой, Шмулик.
— В такие времена нужно быть очень осторожным.
По обе стороны забора замолчали. Затем литовка протянула руку.
— Принесла вам хлеба.
— Большое спасибо, Стася.
Опять молчание. Наконец мать собралась с духом:
— Стася, хочешь спасти человеческую душу? Ты ведь католичка. Ваш Бог, Иисус, велел жалеть даже врагов.
— А что я могу сделать? Немец хозяин в стране.
— Ты можешь, можешь спасти, если захочешь. Возьми к себе мою Ханеле.
Стася отпрянула, будто ужаленная змеей.
— Езус Мария! Что ты говоришь? Еврейский ребенок! Я еще хочу жить.
— Стася, все мы хотим жить. У вас теперь свое хозяйство, разбогатели за время войны. Бог вам помог. Помоги и ты мне. Вы уезжаете далеко. Никто там не знает ни тебя, ни твою семью.
Скажешь, что Ханеле твоя дочь, племянница, сирота, как хочешь…
— Нет, нет. Езус Мария! Боюсь, станет известно. Немец все знает, от него не скроешь.
— Стася, слушай, не даром возьмешь мою дочку. У меня еще остались золотые часы с цепочкой. И шубу меховую отдам тебе. И если останемся в живых, хорошо отблагодарим. Не вечно ведь будет война.
Видно было, что Стася размышляет, взвешивает.
— Нужно с мужем посоветоваться. Завтра дам ответ. Не так это просто. Кто-нибудь может донести.
— Скажешь, что она твоя дочь…
— Завтра, завтра.
Стася исчезла в темноте.
Через две недели Стася появилась возле забора: она согласна взять Ханеле.
На гетто обрушилась неделя ужаса. На стенах наклеены желтые, режущие глаз объявления: жители нижеперечисленных улиц обязаны собраться в таком-то часу на площади возле ворот; они будут переведены в другое место.
За нарушение приказа — смерть для самого нарушителя и всей его семьи.
…В другое место… Смысл этих слов абсолютно ясен. Всю неделю сидела госпожа Коган с детьми в своем тайнике.
Однажды ночью уже думали, что пришел конец. Через стенку слышали топот кованых сапог по полу, удары палок и кулаков в стены, грохот передвигаемой мебели, литовскую ругань.
Сквозь дырочку в наружной стене тайника, которую проткнул гвоздем Шмулик, когда сидел там раненый, дети видели, как местные полицаи вместе с двумя немцами вытаскивают из соседних домов людей.
Каждый раз, когда мать пыталась объяснить Ханеле, что она должна уйти к Стасе, девочка начинала плакать. Но этой страшной ночью, когда они, наконец, смогли выйти из убежища, она не стала отказываться. Мать надела на нее последнюю оставшуюся шерстяную одежду, закутала в теплый платок, завязала в узелок немного белья, и все втроем отправились в назначенное место. Шмулик должен был стоять на страже и в случае опасности подать знак. За забором их ждал Ионас Гирис, муж Стаси. Одетый в полушубок из овчины, с теплой шапкой, надвинутой на глаза, он был похож на разбойника.
В последний момент Ханеле вцепилась своими маленькими пальчиками в одежду матери и не хотела отпустить. У литовца лопнуло терпение. Он с силой оторвал дрожащие ручонки Ханеле от платка матери и исчез вместе с ней во мгле.