Дети с улицы Мапу

Доктор Климас

Несколько недель прошло спокойно.

В воздухе носится аромат созревающих фруктов. Не успели собрать вишню, как поспели яблоки и сливы. Оните не устает любоваться красотой сада и ест фрукты, сколько душе угодно. Все свободное время проводит она в саду. Заброшенный в этом году, сад все же дал богатый урожай. Ветви прямо ломятся от обилия плодов.

Оните любит сидеть одна в саду и слушать пение птиц. Она поджидает их, спрятавшись в кустах, и разыскивает их гнезда. Особенно ей нравится следить за дятлом. Он сидит, упираясь хвостом в ствол дерева, долбит клювом кору, и стук разносится по всему саду. Иногда в сад залетает кукушка.

Вдруг Оните слышит за деревьями людские голоса. По привычке быть всегда настороже, девочка останавливается и прислушивается. К своему изумлению, она видит среди деревьев свою мать в сопровождении Янковского. Оба так заняты разговором, что не замечают ее. Не задумываясь, девочка прячется в сторонке.

Что-то против ее воли заставляет ее подслушивать разговор.

— Да, Софья Михайловна, — слышит она голос Янковского, — вы избегаете меня, ускользаете каждый раз, когда я хочу поговорить с вами.

— Это не совсем так, господин Янковский, просто я занята и очень устала. Работы много.

Шуле кажется, что голос матери дрожит.

— Нет, вы меня избегаете. Вот и сейчас я вас позвал, а вы не остановились.

— Искала дочку, — отвечает Софья Михайловна.

— Чепуха, не пропадет ваша дочка. Мы с вами не дети, Софья Михайловна, понимаем, в чем дело.

Шуля видит, как Янковский берет мать за локоть.

— Софья Михайловна, зачем притворяться? Вам ведь тоже давно перевалило за восемнадцать, и седина блестит в волосах.

— Господин Янковский, я вас очень уважаю. В вашем доме я нашла кров и покой, но…

— Но?..

Софья Михайловна беспомощно оглядывается; взгляд у нее отчаянный, будто у пойманной птицы. Шуля выходит из своего укрытия. Лицо матери озаряет улыбка.

— Вот и моя дочка! — радостно восклицает она, — Где ты была все время?

Бросив на нее сердитый взгляд и что-то пробормотав, Янковский ушел.

Софья Михайловна работает по-прежнему. Собирает в огороде помидоры, срезает капусту, кормит кур, доит коров, выполняет все работы по дому и во дворе. Часами сбивает она масло: зажав деревянную посудину коленями, бьет сливки. Сливки сгущаются, жир отделяется от жидкости и сбивается в один кусок. Тогда Софья Михайловна вынимает его большой деревянной ложкой и сносит в погреб.

Похоже, что Янковский отстал от нее, он не пытается больше приблизиться к ней. Снова он хозяин, а она — простая работница, которую он кормит. Они друг другу не пара.

Иногда Софье Михайловне кажется, что тучи, омрачавшие ее жизнь, рассеиваются.

Шуля здорова и весела. Физический труд и жизнь на лоне природы пошли ей на пользу. Кашель пропал, как будто его и не было, щеки цветут свежим румянцем. «Хорошо здесь моей девочке, — думает госпожа Вайс, — хоть бы подольше так все оставалось».

Лето прошло, наступили осенние дни. В окна стучит дождь, ветер завывает под ветхой крышей, ревет море. Софья Михайловна и Оните возвращаются со двора в дом промокшие и дрожащие от холода. Обувь их порвана, одежда износилась. Оните простудилась и слегла.

Заглянув в комнату Софьи Михайловны, поня Елена нашла ее у постели дочери.

— Эх вы, городские… Дождик чуть промочил, и уже свалились в постель. Такая молодая, и болеет!

Потом посмотрела на встревоженное лицо матери, усмехнулась и добавила:

— Ничего, не волнуйся, Софья, заварю чаю с липовым цветом — сразу ей полегчает. А ты стань на колени да помолись святой деве. Молитва лучше всякого лекарства. Правда, у вас, русских, нет Бога в сердце.

Старуха напоила больную настойкой липового цвета, положила к ее ногам бутылку горячей воды, укрыла несколькими одеялами, которые принесла из своей комнаты, перекрестила и вышла. Однако легче Оните не стало. Ночью девочка бредила, тело ее пылало. Софью Михайловну охватил страх.

— Господи, — шептала она, — неужели Ты пошлешь мне это испытание и заберешь у меня мою девочку, последнюю мою надежду?

Шуля ворочается в постели и бормочет. С колотящимся сердцем мать прислушалась к ее словам, и ее пробрала дрожь.

— Не надо, — бормочет больная, — я не Шуля, я Оните. Не убивайте меня! Не стреляй в меня, Юозас! — вырывается крик у нее изо рта, и она пытается спрыгнуть с постели.

Госпожа Вайс, весь вечер и всю ночь не отходившая от кровати больной, падала от усталости и отчаяния. Что с ними будет, если бред девочки услышит кто-нибудь посторонний? Их тайна откроется, и тогда они погибли.

Что делать? — Господи, Боже мой! — ломает она в отчаянии руки. Мелькает мысль: молиться, просить милости Всевышнего. Но она смеется над собой: ведь она же неверующая… Никогда не была религиозной, тем более сейчас… Как это Бог, видя гибель целых народов, убийство женщин и детей, не разрушит небо и Землю?! Нет, нет никакого Бога… Нет на свете жалости и справедливости. Нет Бога, нет, — бьется она в отчаянии, — ничего нет, ничего!..

Так, в телесных и душевных муках проходит ночь.

Перед утром Оните успокоилась и как будто погрузилась в сон. Софья Михайловна тоже вздремнула, сидя на стуле у изголовья больной. Ее разбудил скрип двери. В комнату вошел Янковский, подошел к кровати, взглянул на больную девочку и сказал:

— Нужен срочно врач, Софья.

Женщина поднимает на него красные от бессонницы глаза:

— Господин Янковский, у меня нет ни гроша.

— Я заплачу. Сделаем все, чтобы поставить девочку на ноги.

— Чем я смогу отблагодарить вас за вашу доброту?

— Ничего, мы христиане, наш долг — помогать ближнему в беде. Я готов помочь любому, кроме еврея.

— Почему? — тихо спросила госпожа Вайс.

— Не люблю евреев. Все евреи большевики. Продали Литву. Не нужны нам колхозы. Я бы сам их не выдал, но чтобы спасти — пальцем не пошевельну, добавил он.

Госпожа Вайс почувствовала холодок в сердце.

— Кто позовет врача? — спросила она с трепещущим сердцем.

— Поеду в город и привезу.

Когда он ушел, Софья Михайловна тщетно пыталась успокоиться. Внутри у нее все кипело.

Что мы им сделали? Почему они нас так ненавидят? Какая у нас сила? Почему нас обвиняют в том, что мы будто бы направляем пути народов и стран? И этот Янковский — ведь он не невежда, а повторяет все эти глупости, как последний деревенский мужик.

Больная опять начала стонать и бредить. Софья Михайловна не спускает с нее глаз. Вдруг в душу закрадывается страх: что если девочка в бреду откроет их тайну врачу-литовцу? Это ведь будет не спасение, а гибель…

Лучше побежать сказать Янковскому, что дочке стало легче и не нужно врача. А если девочка, не дай Бог, умрет без врачебной помощи?..

Торопливо закутавшись в шаль, госпожа Вайс выбежала на двор искать хозяина. В дверях она столкнулась со старухой Еленой.

— Где господин Янковский, поня Елена?

Старуха бросила на нее подозрительный взгляд и недовольно проворчала:

— Какая вы нетерпеливая? Будто мир рушится. Что за переполох? Как будто кто-то умирает.

— Поня Елена, господин Янковский еще дома?

— Уехал, уехал. Полчаса назад уехал. Святая Мария, какие эти городские изнеженные!

Софья Михайловна вернулась в свою комнату. Постаралась прибрать в ней, умылась, причесалась. Врач не должен догадаться, кто она. Но пальцы выдают ее, она с трудом застегивает пуговицы блузки.

У входа остановилась коляска. Госпожа Вайс выглянула в окно, и у нее подогнулись колени: позади Янковского шагает пожилой врач доктор Климас. Она знала его еще в добрые старые времена, когда проводила в Паланге жаркий август. Не раз бывала она у него в доме вместе со своим мужем, и он гостил у них, когда они жили на улице Мапу. Что делать? Ведь доктор Климас сразу узнает ее! Уйти, убежать, чтобы он не застал ее в комнате. Пусть посмотрит больную без нее. Она выскользнет через кухню в заднюю дверь.

— Софья Михайловна, вот я привез врача, — слышит она позади себя голос Янковского.

Госпожа Вайс стоит в полной растерянности. От страха она не может сказать ни слова.

— Это мать больной, господин доктор, — продолжает Янковский. — Ничего, выздоровеет ваша дочка, Софья Михайловна, не бойтесь. Уж если доктор Климас милостиво согласился лечить девочку, то все будет в порядке.

И он покровительственно потрепал ее по плечу.

Старый доктор бросил на нее взгляд и сказал:

— Мне кажется, что мы знакомы. Но я не могу вспомнить, где мы встречались.

На лице госпожи Вайс появилась вымученная улыбка:

— Это, конечно, ошибка, господин доктор. Я здесь прежде не бывала. Меня зовут Софья Михайловна Дудиене.

Старый доктор пожал ей руку и ответил с улыбкой:

— Не иначе как я ошибся. Старые глаза всегда могут подвести. Давайте посмотрим больную.

Доктор Климас внимательно осмотрел девочку и нашел у нее воспаление легких. Он прописал лекарства, дал матери указания, как ухаживать за больной.

— Не бойтесь, девочка выздоровеет. Через несколько дней я хотел бы посмотреть ее еще раз. До свиданья, госпожа Дудиене.

Доктор повернулся к выходу. Госпожа Вайс вздохнула с облегчением.

Она проводила его в коридор, подала ему пальто, Янковский вышел за коляской, которую пока что поставил под навес.

Она и доктор остались одни. Вдруг старый врач повернулся к ней, взял ее за руку и сказал:

— Госпожа Вайс, если вам нужна будет помощь, я к вашим услугам.

Глаза ее наполнились слезами.

— Спасибо вам, доктор Климас, я не смела надеяться.

— Мужайтесь, дочь моя, мужайтесь!

Послышался скрип коляски.

— До свиданья, госпожа Дудиене, — громко произнес доктор Климас.

Госпожа Вайс проводила взглядом коляску, выезжавшую за ворота усадьбы, удалявшуюся фигуру благородного старого врача, и по ее лицу покатились слезы.

Как легко и хорошо было теперь плакать!