Бируте Магдалена

Прошла суровая зима. Снежные бураны бушевали вовсю; долгие месяцы земля была покрыта снегом. Кровь, впитавшаяся в землю, не заставила его покраснеть. Он оставался белым и блестел под бледными лучами зимнего солнца, пока не серел под ногами прохожих.

В апреле растаявший грязный снег наполнил придорожные канавы. Временами мутная вода переливалась через края канавы и заливала тротуар и мостовую. Прохожие недовольно кривились, поднимали ноги повыше и бормотали:

— Евреев, вроде, уже нет, а порядки еврейские остались…

Тереза обещала Шуле взять ее вечером на прогулку. После уроков Шуля вошла в круглый зал перед кабинетом матери-игуменьи. Она хотела пройти в длинный коридор, по обе стороны которого были двери в кельи монахинь, однако в удивлении остановилась: в коридоре возле окна стояла группа девочек. Все были одеты в длинные темные платья, похожие на те, которые носили воспитанницы монастыря, и черные береты на головах. Девочки выглядели испуганными и растерянными. На скамье, заваленной узелками, сидели две незнакомые монашки. Из-за двери кабинета матери Беаты доносились голоса. Шуля подумала было вернуться назад, но любопытство одолело ее. Она прошла по коридору и остановилась перед дверью в келью сестры Терезы. Постучала — ответа нет. Что случилось с сестрой Терезой? Неужели забыла? Впервые Шуля не застала ее в комнате в назначенное время. Она уже собралась вернуться к себе, как в конце коридора увидела высокую тонкую фигуру монашки, торопливо идущей навстречу.

Не сказав ни слова девочке, Тереза открыла дверь и жестом пригласила ее войти.

— Сядь, Оните, — сказала она коротко, указывая на табурет, а сама стала у окна. Несколько минут прошли в молчании. Шуля смотрела на чуть согнувшуюся спину монашки, заслонившей от нее все окно, и ждала. Наконец Тереза повернула к ней лицо. Оно было краснее обычного, веки нервно подрагивали. Шуля почувствовала, что ею тоже овладевает беспокойство.

— Ты видела этих девочек? — заговорила вдруг монахиня, шагая взад и вперед по маленькой комнатке. — Их выгнали сегодня утром из монастыря сестер Урсулинок. Уж и святых мест не уважают антихристы эти, — процедила она сквозь зубы, — а еще католики, язычники проклятые!

Шуля молчала, она не поняла: кто эти язычники? Немцы?

— Ох, Господи Боже, не давай свинье рога, а то весь мир забодает, вздохнула монахиня, опустившись на стул. — Всего несколько лет назад они получили Вильно[3] и уже думают, что они господа над нашими душами, — продолжала она ворчать, поджав губы.


Шуле казалось, что Тереза совсем не смотрит на нее и разговаривает сама с собой. Только теперь ей стало ясно, что речь идет о литовцах. Сестра Тереза была полькой. Шуля давно заметила, что она недолюбливает литовцев. Даже верность христианским заповедям не могла уменьшить эту неприязнь, и временами она прорывалась даже в ее словах. Тереза не могла примириться с поражением Польши и не простила литовцам того, что они стали хозяевами ее родного города.

Несколько успокоившись, она рассказала Щуле, что литовские власти закрыли монастырь Урсулинок, заподозрив, что он поддерживает связи с польским подпольем. Нескольких монахинь арестовали, остальных изгнали. Группу воспитанниц перевели сюда.

— Антихристы! — не могла успокоиться сестра Тереза. Потом она опустилась на колени перед распятием и погрузилась в молитву.

Вечером, войдя в спальню, Шуля увидела, что там стало теснее: добавились две кровати. На соседней кровати из-под одеяла торчала рыжеволосая голова. Новая соседка Шули спала, уткнувшись лицом в подушку.

Шуля проснулась от неприятного ощущения: кто-то смотрел на нее. Открыла глаза, и ее взгляд встретился со взглядом пары уставившихся на нее темно-карих глаз. Шуля вздрогнула, в ней пробудилось смутное воспоминание. «Я знаю эту девочку!»

Новая девочка задрожала, отвернулась и натянула одеяло на голову.

«Кто она, где я ее видела?» — билось в голове Шули. Вдруг выплыло откуда-то из глубин подсознания: «Ведь это же Ривкеле! Ривкеле Виленская с улицы Мапу!»

Ее захлестнула волна радости: Ривкеле Виленская жива и находится рядом с ней. Шуля огляделась по сторонам: все спят. Спальню освещает бледный свет луны и маленькая лампадка, перед иконой Девы Марии. Без колебаний Шуля встала с постели и подошла к кровати соседки. Осторожно стащила одеяло с головы девочки. Как изменилось лицо подруги, как вытянулись и впали щеки, которые когда-то были такими круглыми… И эти синие круги под глазами…

— Ривкеле, — прошептала она, — Ривкеле, это ты?

Но девочка вся сжалась, будто ее ужалила змея. В глазах ее застыл ужас.

— Ривкеле, не бойся, это я, Шуля. — Шуля попыталась взять ее за руку и обнять.

Девочка задрожала всем телом, ее лицо исказилось, губы пробормотали:

— Никакая я не Ривкале… И не знаю такой, я Бируте Магдалена. Чего ты пристала ко мне, жидовка?

Она оттолкнула Шулю и откатилась на край кровати:

— Я добрая католичка и скоро стану монашенкой. Вот видишь?! — крикнула она сдавленным от слез голосом, вытащила из-под рубашки большой и толстый медный крест, висевший у нее на груди, и стала пылко целовать его.

— Но, но. Ведь я тебя знаю. Мы же с улицы Мапу, — со слезами в голосе повторяла Шуля шепотом.

— Нет, нет… Ты меня не знаешь. Никогда я не жила на улице Мапу. Никогда у меня не было никаких дел с жидами, — чуть не выкрикнула девочка, и Шуля испугалась, как бы не проснулись остальные.

— Если не отстанешь от меня, я закричу и расскажу всем, что в монастырь пробралась жидовка, — сдавленным голосом прошипела девочка прямо в лицо Шуле, — Я ненавижу жидов, на них проклятие Иисуса!

Шуля отпрянула: «Неужели я ошиблась? Если так, то зачем я ей раскрыла, кто я?»

Долгие часы Шуля ворочалась в постели и не могла заснуть. Утром, когда она проснулась, соседки уже не было в спальне. Шуля увидела ее снова в капелле после молитвы. Там состоялась короткая церемония знакомства: игуменья вызывала каждую девочку, та опускалась перед ней на колени и целовала ее руку.

— Бируте Мария Магдалена, — вызвала мать-игуменья, — сестры передали мне, что ты уже выбрала себе путь, решила присоединиться к святой семье невест Иисуса. Благословенна будь среди нас!

Игуменья наклонилась и поцеловала девочку в лоб.

Когда все выходили из капеллы, Шуля заметила, что девочки нет. Задержавшись в дверях, Шуля заглянула внутрь: Бируте лежала на полу пустой церкви, распластавшись перед распятием.

И на обеде Шулина новая соседка отсутствовала. На недоуменный вопрос Шули сестра Фелиция ответила, что девочка очень набожна и по случаю перевода сюда, на новое место, дала обет поститься. Она молится, чтобы Святая Дева осветила ей путь на новом месте.

Только к ужину девочка пришла в сопровождении дежурной монашенки. На бледном лице особенно выделялись выбившиеся из-под чепчика рыжие волосы и темно-карие глаза девочки.

— Это Бируте Мария Магдалена, — представила ее сестра Фелиция, — хотя она молода, но прилежна, серьезна и усердна в служении Богу, как взрослая монахиня. Она пример для вас.

«Нет, не ошиблась я, это Ривкеле, а никакая не Бируте Магдалена», — не колебалась больше Шуля: это Ривкеле Виленская с улицы Мапу, она только выросла и возмужала.

Шуля решила последить за ней и улучить подходящий момент, чтобы поговорить… Бируте села за стол рядом с ней и поздоровалась легким наклоном головы, как будто сейчас впервые встретились.

Недели текли за неделями, складываясь в месяцы, и в однообразной жизни монастыря не происходило ничего особенного. Новых учениц распределили по классам. Каждое утро они тоже отправлялись на работу, а после обеда шли на уроки брата Бонифация. Бируте Магдалена не отличалась на уроках, как Шуля. Когда приходилось на память читать отрывки из Священного писания, она часто спотыкалась. Зато она отличалась на «теоретических беседах», и учитель всегда хвалил ее ответы.

Молилась она больше взрослых монахинь. Часто можно было ее видеть стоящей на коленях или распростертой ниц перед распятием, она давала все новые обеты и постилась все чаще. Шулю она как будто не замечала: ни разу к ней не обратилась, — обходила ее стороной.

Шуля тоже перестала искать случая поговорить с ней наедине. Ее ответы по закону Божью и замечания, которые она делала в разговорах с девочками, были Шуле противны. Особенно больно было, что девочка подчеркивала свою ненависть к евреям и оправдывала немцев.

Однажды Шуля не выдержала и сказала ей: «Ты такая набожная, а ведь Иисус сказал: «Прощай до семидесяти семи раз», — почему же ты оправдываешь убийство евреев?»

Бируте ответила, повернувшись к ней спиной:

— Не семьдесят семь раз евреи согрешили, но гораздо больше. Две тысячи лет прошло с тех пор, как они распяли Господа нашего Иисуса, и все еще не раскаялись. Нет им прощения.

Загрузка...