Дети с улицы Мапу

Анатолий

Однажды, когда Софья Михайловна пришла на работу, ее позвали в кабинет начальника отделения. Доктор Квятковский сидел за рабочим столом. Последнее время он часто задерживался в больнице: в отделении много смертных случаев.

— Сестра Софья, — сказал он негромко, — в четырнадцатой палате лежит новый больной. Обратите на него внимание. Днем за ним будет ухаживать сестра Тереза, а ночью — вы. Последите, чтобы к нему не заходили нежелательные лица. Больной иногда бредит. Я надеюсь, вы поняли меня. В эти дни нам приходится быть не только врачами и сестрами…

Пожав ей руку, он торопливо вышел из кабинета, прежде чем Софья Михайловна успела что-либо ответить.

Озадаченная, осталась она стоять на месте. В четырнадцатую палату клали умирающих. Палата в самом конце коридора, возле лестницы, и в ней только две кровати. Последнее время она была почти постоянно занята. Сестра Софья знала, что за больными в четырнадцатой палате не приходится долго ухаживать.

Сердце стучит, когда она входит в палату. Одна кровать пустая, на второй лежит мужчина. Глаза его закрыты, на впалых щеках — болезненный румянец. Смотрит карточку больного: Анатолий Хаким, караим, 21 год. Софье показалось, что он спит. Но вдруг больной весь задрожал, лицо искривилось от боли и изо рта вырвался стон. Дрожь прошла по спине Софьи Михайловны: ей послышалось, будто больной прошептал что-то по-еврейски.

Она замерла на месте, не отрывая глаз от больного. Ждет какого-нибудь знака, нового звука. Но больной не шевелится.

Наверное, уснул. Уже собралась уйти, как вдруг опять движение, опять тихий стон: «Маме, маме»…

У нее сжалось сердце: больной — еврей. Она должна следить, чтобы это не стало известно. Молнией мелькнула в мозгу мысль: если она будет ухаживать за ним и все раскроется, она погибла. Однако она тут же прогнала эту мысль и принялась за работу. Утром, после трудовой ночи, она не могла от страха заснуть: что будет, если Тереза разгадает, что он еврей? Можно ли положиться на нее до такой степени? А что если кто-нибудь из сотрудников литовцев войдет в палату и услышит бред больного?

Долго мучил ее страх, пока усталость не одолела ее.

Больной почти все время был без сознания. Температура у него была очень высокой. Иногда он вскакивал с кровати, порываясь бежать, кричал и плакал. Чаще всего бредил.

Так прошло шесть суток. Все это время Софья Михайловна старалась избегать остальных сестер: боялась их вопросов. Закончив смену, спешила укрыться в своей комнате. Только Шуле она иногда рассказывала о больном из четырнадцатой палаты. И от Терезы Шуля слышала о нем и заинтересовалась судьбой бедняги-караима.

На седьмой день вечером, когда Софья Михайловна вошла в кабинет, чтобы получить у Терезы указания на ночь, той на месте не оказалось. Софья решила заглянуть сначала в четырнадцатую палату. Больной лежал в кровати, чуть приподняв голову, и пил из рук Терезы.

— Кризис позади, — улыбнулась ей сестра и вышла в коридор. — Будет жить… Будем надеяться, что через неделю уже сможет встать с постели, глаза ее блестели радостью. Помолчав, добавила:

— Я никому не давала входить к нему, сама за ним ухаживала. Сестра Тереза пожала Софье руку и вышла легкой походкой, высокая, стройная, одетая в черное монашеское платье. Софья осталась стоять, глядя на дверь, за которой скрылась монахиня.

Теперь ей стало ясно, что ее тайна известна этой сестре. И как будто камень свалился с ее души. Стены больницы сделались ей близкими и дорогими, и даже ночная работа не удручала, а доставляла ей удовольствие. Легко бегала от кровати к кровати, помогая больным. Закончив обход, она вернулась в четырнадцатую палату.

Больной лежал с открытыми глазами. Щеки у него высохли, лицо как восковая маска. Черные глаза глубоко запали, но в них уже светится жизнь.

Целый час Софья Михайловна меняла ему постель и растирала спиртом немощное тело. Больной следил взглядом за каждым ее движением. Это было неприятно Софье.

— Надеюсь, вам стало немного лучше, — сказала она. — Скоро совсем поправитесь.

Больной не ответил, только губы его чуть дрогнули. Когда спустя час она снова вошла к нему, он крепко спал.

Прошло еще несколько дней. Больной уже мог сидеть в постели. Софья чувствовала, что он не спит по ночам. Но когда она входила, он поспешно закрывал глаза. «Он меня боится, нужно ему объяснить, что я друг», решила она. С Терезой она не говорила о нем. Как будто оговорившись, они не касались этой темы в своих беседах. Однажды, войдя ночью в палату, она застала больного сидящим в кровати. На сей раз он не закрыл глаза и не притворился спящим.

— Сестра, — обратился он к ней, — долго я был без сознания?

— С неделю.

— Так… Кто ходил за мной?

— Сестра Тереза и я.

Больной замолк. Видно было, что он что-то взвешивает в уме. Затем вдруг схватил ее за руку:

— Сестра, кто эта Тереза? Хороший человек?

В глазах больного Софья увидела страх. Она ощутила острую жалость к нему. Парнишка совсем молодой… Поспешила его успокоить.

Осторожно вынув свою руку из его слабых пальцев, она уложила его на подушку и сказала:

— Не бойтесь, господин Хаким, сестра Тереза — человек надежный.

Но больной не успокоился. Софья видит, как дрожат его пальцы поверх одеяла. Дыхание его сделалось отрывистым.

— Сестра, я кричал, говорил что-нибудь в жару? — с усилием выдавил он.

— Нет, ничего.

Ей показалось, что он с облегчением вздохнул. Снова схватил ее за руку и заглянул в глаза:

— Скажи правду, сестра, в твоих руках жизнь человека!..

«Сумасшедший, — подумала Софья, — таким поведением он сам себя губит».

— Слушай, парень, — сказала она твердо, снова укладывая его на подушку, — чего ты ко мне пристал? Ты уже выздоровел, скоро уйдешь и отправишься домой. Есть у тебя здесь родители, родные? Хочешь, я сообщу кому-нибудь, чтобы пришел тебя забрать?

— Нет у меня родителей.

— Может, кому из родных сообщить?

— Сестра, — сказал он дрожащим голосом, — я караим. Родители мои давно умерли, родных у меня нет. Рос я у дяди, да и он убит.

— Куда ж ты пойдешь?

— Сам не знаю.

«Зачем я мучаю его вопросами?» — упрекнула себя в душе Софья.

— Может, я могу тебе чем-нибудь помочь?

— Сестра, если хочешь помочь мне, попроси врача, чтобы оставил меня здесь, в больнице, пока… пока не встану на ноги.

Назавтра Софья нашла в четырнадцатой палате еще одного больного. Разговоры прекратились.

Шли дни. Анатолий начал вставать с постели. С трудом передвигал ноги. Приходилось ему держаться за край кровати. Как-то утром, после работы, Софья решила зайти в столовую перекусить. Там она нашла сестру Терезу, Викте и еще нескольких работников больницы.

— Не понимаю, чего доктор Квятковский так долго возится с больным из четырнадцатой палаты, — спросила одна. — Он уже выздоровел и может уйти.

— Потому что тот не литовец. Не могу понять, как наше правительство оставило во главе отделения врача-поляка, — откликнулась Викте своим визгливым голосом.

— А чем мешает вам врач-поляк? — мягко спросила Тереза. — Разве поляк не христианин?

— Верно, но на высоких постах должны теперь в Вильно находиться только литовцы. Вильно, к вашему сведению, столица Литвы. И вообще, кто этот Хаким? Хаким… Что это за фамилия? Может быть, и он поляк? — продолжала Викте, с враждебной насмешкой глядя Терезе в лицо.

— Нет, он караим, — спокойно ответила монахиня.

— Караим?.. Что это за караим? Никогда не слыхала о таком народе. Может, еврей? Недаром ведь за ним ходит русская, — задела Викте Софью.

— Больной Анатолий Хаким не еврей. Караимы — это потомки татар, которых Витольд привел из Крыма в Вильно и поселил в Троках, — продолжала объяснять Тереза. — Я слышала это от караимского хахама. У них своя вера… А вот ты хвастаешься, что ты христианка, католичка, и хочешь выбросить из больницы человека, который еще не стоит на ногах.

— Нет, тут что-то есть, — стояла на своем Викте, — не зря вы обе ходите за ним.

Софья почувствовала, что кровь отлила у нее от лица, и поспешила выйти.

— Сестра Софья, вас доктор Квятковский зовет.

Софья Михайловна вошла в кабинет начальника отделения.

Он встал и плотно закрыл за ней дверь.

— Садитесь, сестра, — указал ей на стул.

— Спасибо, доктор. Что-нибудь случилось?

— Пока ничего. Однако может случиться. Я хотел поговорить с вами по одному деликатному вопросу.

— Слушаю, доктор?

— Это по поводу больного Анатолия Хакима. Он не может больше оставаться в больнице. И идти ему некуда. Я надеюсь, вы меня понимаете.

— Да, доктор.

— Я хочу поселить его на несколько дней в вашей комнате. Надеюсь, он не очень помешает.

Софья молчала. Неожиданное предложение испугало ее.

— Я понимаю, сестра, что это причинит вам трудности. Но нужно спасать человека. Вашей дочери придется поухаживать за ним. Скажем, что Оните плохо себя чувствует и взяла больничный.

— Доктор, — начала было Софья и запнулась. «Что скажет Викте?» мелькнула в голове мысль. Однако она промолчала.

Вечером Анатолий перебрался из палаты в комнату Софьи. Сестра Тереза рассказала в столовой, что у Софьи временно забрали комнату, поскольку она нужна для больных. У Анатолия Хакима после тифа обнаружилось осложнение на сердце, и ему нужно находиться под наблюдением врача. Викте пробормотала что-то себе под нос, и на том дело кончилось.

Софье было нелегко. Не стало своего угла, где бы она могла отдохнуть. После тяжелой ночной работы она шла вздремнуть в чей-нибудь кабинет, а затем возвращалась в свою комнату. Оните ночью спала в кабинете сестры, а днем ухаживала за Анатолием.

Анатолий подружился с Оните. Рассказывал ей всякие истории, играл с нею в шашки. Софья с радостью видела, что его бледные щеки постепенно розовеют. Иногда они втроем обедали и вместе проводили послеобеденные часы.

Софья не спрашивала его ни о семье, ни о профессии, но он как-то сам рассказал Оните, что по специальности он слесарь-механик.

Однажды Софья решила остаться на ночь в своей комнате: слишком уж устала. Эту ночь она свободна от дежурства, а завтра у нее выходной.

Софья торопливо пересекла больничный двор. В небе — ни звездочки. Метет поземка, Снег в одно мгновенье покрыл ее голову и плечи.

Войдя в комнату, она увидела, что Хаким стоит одетый в теплый овчинный полушубок, с шапкой с руках. По виду — настоящий крестьянин из села.

— Мама, — вскочила навстречу Оните, — скажи ему… Анатолий хочет уйти. В такую ночь. Не давай ему, он ведь еще слабый.

— Что случилось? — спросила Софья. Поколебавшись, он подошел к ней, взял ее обе руки и сказал:

— Сестра, вы же знаете, кто я. Оните тоже. Мое имя Анатолий Рубинштейн. Дома меня звали просто Толиком.

— Но… куда же ты пойдешь ночью? В такой мороз?

— Сестрица, от всего сердца спасибо вам за все. Достаточно я попользовался вашей добротой, даже слишком подвергал опасности вас и вашу дочку.

— Ладно. Куда пойдешь?

— Туда, откуда пришел, — в лес.

— Зачем приходил сюда?

— Сестренку спасать. В гетто была у меня сестра, семнадцати лет всего.

— ?

— Опоздал, — сказал он сдавленным голосом. — Ушла с транспортом.

— Доктор Квятковский знает, что вы еврей?

— Да, он меня знает с детства. Я подцепил тиф. Когда почувствовал, что вот-вот потеряю сознание, успел зайти к нему. Не знаю, что там со мной случилось… Очнулся уже в больнице.

— Ты хочешь уйти сегодня ночью? Ведь на дворе метель.

— Да такие ночи как раз для нашего брата, — печально улыбнулся он. Анатолий обнял покрасневшую Оните и поцеловал ее в щеку.

— Если вам придется отсюда удирать, постарайтесь добраться до Рудницкой пущи. Партизаны всегда охотно примут медсестру.

Он еще раз пожал им руки и взялся за ручку двери…

Однако дверь с шумом распахнулась, и в комнату ворвалась Викте, а вслед за ней мужчина в серой форме литовских нацистов — шауляй.

Шуля вскрикнула от страха: перед ними стоял Ионас, сын дворника из их старого дома на улице Мапу.

Викте давно уже подозревала, что Софья еврейка. Подозрение это еще больше окрепло, когда Анатолий перебрался в Софьину комнату. Она решила последить за ними. Как-то раз она рассказала своему знакомому Ионасу, который в то время служил в Вильно в полицаях, что Оните хорошо знает Ковно, хотя по документам она из Шауляя. Викте не раз заводила разговор с Оните, расхваливала Ковно и приглашала девочку поехать посмотреть его. Забыв об осторожности, девочка ответила, что она знает Ковно.

— Разве ты из Ковно? — продолжала выпытывать Викте.

Оните запуталась в ответах.

— Я нюхом чую евреев, — рассмеялся Ионас.

Викте привела его на больничную кухню, когда Оните стояла у раковины и мыла посуду. Ионас разглядывал девочку незаметно для нее.

В первый момент он не узнал ее: за это время она выросла и похудела, круглое личико вытянулось. Он все смотрел на нее, и в нем зашевелилось какое-то смутное воспоминание.

— Но я знаю эту девчонку! Где же я ее видел?

Глаза у Викте загорелись:

— Ты должен увидеть мать… Решено было нагрянуть вечером к Софье в комнату.

Эта сцена длилась всего лишь долю секунды…

Неожиданно Анатолий ударил литовца кулаком между глаз. Ионас покачнулся, стукнулся головой о дверь, и упал. Этой секунды было Анатолию достаточно. Он выскочил во двор и исчез в темноте.

— Езус Мария! Спасите! — завизжала Викте.

— Держи его, жида! Держи! — заорал литовец. Быстро очухавшись от удара, он выскочил во двор вслед за Анатолием. Викте побежала за ним.

Софья и Оните стояли в оцепенении.

— Бежать отсюда… Бежать как можно скорее…

Софья торопливо набросила на дочку пальто, закуталась в толстую шаль, схватила узелок, который всегда держала наготове на всякий случай, и обе вышли из больничного двора через калитку на боковую улочку.

По-прежнему сыпал снег, на улице было пустынно. Но Софье и Оните казалось, что за ними гонятся. В их ушах еще звучали крики Ионаса и Викте.

— Беги, дочка, в монастырь, беги, — прошептала госпожа Вайс. — Спроси сестру Терезу. Она тебе поможет.

— А ты, мама, куда пойдешь?

— Не знаю, дочка, не знаю. Беги.

В конце улицы показалась человеческая фигура.

— Эй, стой!

Ночную тишину раскололи выстрелы.

Ноги сами несли Шулю по темным улицам. Пальто, в спешке наброшенное на плечи, давно соскользнуло и осталось позади. Снег засыпал платье. Но она продолжала бежать. Сколько времени это длилось, она не знала. В боку остро закололо, и она остановилась, тяжело дыша. Где она?

Огляделась. Она стояла в конце улицы, ведущей в гору. Впереди темнела роща, в ней маленькие домишки. Крыши укутаны снежным одеялом, окна закрыты ставнями.

Слезы покатились из глаз: одна, среди врагов, зимней ночью без теплой одежды и без гроша в кармане, без близкого человека. Куда пойти? К кому обратиться? Где мама? Кто знает, не поймали ли ее! Вспомнились слова матери:

«Беги, дочка, в монастырь, к сестре Терезе». Но где этот монастырь? Кажется, на другом конце города. Как туда добраться?

Шуля снова побежала, и ей стало теплее. Снегопад прекратился, небо прояснилось, высыпали звезды.

Все труднее становилось дышать, чаще и острее кололо в боку.

То и дело она останавливалась, чтобы перевести дух, и с трудом снова пускалась бежать.

«Что со мной? Заболела? — подумала она со страхом. — Если так, то я пропала».

Улица. С двух сторон высокие дома. В сером свете раннего утра они выглядят как чудовища.

— У всех есть дом… Люди спят в своих постелях. Одна я на улице. Мама, мамочка… — плакала она потихоньку, продолжая идти.

Вот и высокая стена с зелеными железными воротами. Шуля сделала еще несколько шагов и по колено провалилась в сугроб.

Вдруг она почувствовала, что стена покачнулась, железные ворота колыхнулись и всей тяжестью нависли над ней — вот-вот обрушатся на нее… Она хочет отбежать и не может сдвинуться с места.

— Мама, мамочка, — тихо шепчет она и опускается в снег у ворот.

А мать Шули в это время неподвижно лежала на улице позади больницы, и снег вокруг нее алел от крови…