Весна 1944 года пришла поздно. Город казался погруженным в спокойствие и жил своей повседневной жизнью. Но острый глаз мог заметить, что под покровом уверенности и прочности что-то бурлит.
Возле продовольственных магазинов вытянулись очереди. То тут, то там собирались группками люди, шептались о чем-то, но завидя военного, тут же расходились, прячась в подворотнях.
С улиц города уже исчезли люди с эмблемой черепа на шапках, совсем не стало видно молодежи. Время от времени жителей пугал гул летящего самолета, и глаза со страхом поднимались к небу.
Гордое спокойствие на лицах литовцев сменилось мрачной тревогой. И чем меньше становилось на улицах людей в литовской фирме — серой, с узкой, желтой каймой — тем чаще встречались немецкие мундиры: коричневые и светло-зеленые. Только походка немцев стала торопливее, будто они боялись опоздать на поезд. Часто с оглушительным шумом и ревом сирены проносились автомобили и исчезали за поворотом.
Известия с восточного фронта были для немцев неутешительны. Большинство больниц были очищены от штатских больных и отданы военным. Караванами шли машины и составы, полные раненых. Иногда их разгружали в городе, чаще отправляли дальше на запад. Ходили слухи, что леса полны дезертиров. По дорогам, проходящим близ леса, не проехать: там хозяйничают шайки вооруженных бандитов.
Известия проникали и в монастырь. Иногда кое-что срывалось и с уст сестры Терезы. Она в последнее время стала молчаливее, и лишь изредка находила свободное время для Шули.
Как-то раз сестра Тереза не вернулась с работы. Что с ней случилось? В монастыре об этом не говорили.
Сестра Фелиция угрюмо промолчала, когда Шуля спросила ее о Терезе.
Иногда, когда воспитанницы проходили по городу, тишину улицы вдруг разрывал треск выстрелов, и люди спешили скрыться во дворах и подворотнях. Одна Шуля не торопилась. Всякое такое происшествие возбуждало в ней тайные надежды. Она вспоминала тот зимний вечер, когда Анатолий бежал из их дома и когда она потеряла мать.
Однажды сестра Фелиция сказала Шуле, что, игуменье известно ее желание стать медсестрой, и с завтрашнего дня она будет ходить на работу в больницу. Вместе с Шулей послали и Бируте Магдалену. Сопровождала их одна из взрослых монашек.
Теперь они возвращались в монастырь поздно вечером. До смерти усталые после двенадцати часов непрерывной работы, они ужинали, торопливо молились, падали в кровать и моментально засыпали.
Групповые прогулки по городским улицам стали редкими, но Шуля по ним не скучала. Слишком уставала на работе.
Однажды в воскресенье, в час, когда толпы людей выходили из костела, Шуля, проходя по улице вместе с соученицами, заметила на тротуаре мальчика, одетого в рыжий деревенский полушубок. Он стоял в стороне, засунув руки в карманы. Шуля уже почти прошла мимо, как мальчик повернулся, и их взгляды встретились.
— Шмулик! — у Шули внутри все дрогнуло от радости и внезапного страха. Она с трудом подавила рвавшийся из груди радостный крик.
Шуля заметила, что мальчик побледнел и сделал шаг ей навстречу. Это длилось всего один миг. Тут же на лице его появилась маска безразличия, он отвернулся и стал смотреть по сторонам, как деревенский житель, впервые попавший на оживленную городскую улицу.
Шедшие сзади пары подтолкнули Шулю в спину. Оглянувшись, девочка увидела, что Шмулик идет вслед за ней.
Из открытых ворот выехала машина и загородила дорогу. Колонна девочек остановилась. Шуля заметила, что и мальчик тоже остановился.
— Нет! Это, несомненно, Шмулик, и он идет за мной.
Повернувшись, она увидела, что мальчик вытащил из кармана полоску бумаги, насыпал на нее махорки и свернул цыгарку — совсем как взрослый. Затаив дыхание, Шуля следила за каждым его движением.
Мальчик закурил цыгарку, подошел поближе к рядам девочек, и, торопливо глянув Шуле в лицо, как бы невзначай уронил на тротуар коробок спичек. Затем он быстрыми шагами прошел вперед и исчез в боковой улочке. Шуля вытащила ногу из туфля, который был ей чуть великоват, и остановилась, чтобы снова надеть его. Наклонившись, она подняла спичечный коробок и сунула его в карман платья. Спустя несколько минут она уже стояла в воротах монастыря. Какое-то внутреннее чувство заставило ее еще раз оглянутся назад. В воротах одного из домов стоял Шмулик и провожал взглядом девочек, входивших во двор монастыря.
С бьющимся от нетерпения сердцем Шуля побежала в туалет и открыла коробок. Внутри на донышке было написано карандашом:
«Жду тебя в 10 вечера. Приходи».
В десять вечера… В десять… Шуля знала, что у нее нет никакой возможности выйти в это время за ворота монастыря. Они запираются в девять. И если даже она сможет выйти, то как вернуться? Однако она должна встретиться со Шмуликом, должна поговорить с ним!
Мозг Шули лихорадочно работал. С трудом она заставила себя съесть обед, чтобы не привлекать внимания соседок по столу.
Она решила, что в восемь часов она выскользнет из монастыря, пойдет в больницу, в которой она работает — повод для этого всегда можно найти, и в десять будет стоять на месте встречи.
Но где оно, это место? Она медленно пойдет по улице. Наверняка, он где-нибудь будет ждать…
В половине десятого Шуля уже шагала по улице погруженного во мрак города. Впервые с тех пор, что она попала в монастырь, находится она так поздно на пустой улице.
Навстречу медленно шагал полицейский. Бросил на нее мимолетный взгляд и прошел дальше. Вот уже и монастырь высится перед нею.
Ее охватил страх: неужели ей только показалось? Может, Шмулик вообще не придет? А может, попался?
— Шуля! — услышала она вдруг голос позади. — Не оглядывайся, не смотри на меня. Иди к развалинам.
Это был голос Шмулика. Она бы узнала его из сотни других голосов. Вся дрожа от волнения, свернула Шуля в боковую улочку. Там был целый ряд разрушенных во время бомбежки домов.
Приблизившись ко второму дому, Шуля заметила, как в развалины нырнула человеческая фигура. Она отпрянула, охваченная страхом: а вдруг кто-то следит за ней?
— Сюда, Шуля, сюда, — услышала она голос Шмулика. Секунду оба без слов стояли друг против друга, а потом, зарыдав, крепко обнялись. Шмулик гладил волосы девочки. Он не мог сказать ни слова.
Охваченная радостью встречи, Шуля не заметила мужчины, молча смотревшего на них.
— Да это же моя сестра милосердия Оните! — услышала вдруг Шуля радостный возглас из тьмы развалин.
Не успела она оглянуться, как очутилась в крепких объятиях Анатолия Хакима.