Дети с улицы Мапу

Испорченный праздник

— У меня сегодня день рождения. Мне исполнилось одиннадцать, сообщила Ривкеле детям. — Приглашаю всех к себе.

— Будут вкусные вещи? — спрашивает Этеле.

— Будет вкусный торт — шоколадный, я сама испеку.

— Ты умеешь печь? — удивляется Шуля.

— Сегодня научусь. Мама сказала, когда мне будет одиннадцать лет, она научит меня печь и варить. Девочка должна все уметь. Так говорит мама.

— А моя мама говорит, — возражает ей Шуля, — что это совсем не так важно. Готовить можно научиться потом, когда… ну, когда женятся. А сейчас нужно учиться.

— Неверно, — качает Шмулик головой, — девушка должна уметь готовить прежде, чем она выйдет замуж.

— Совсем не нужно, — стоит на своем Шуля, — моя мама не умеет готовить, а она замужем.

— А кто готовит для тебя и твоего папы? — спрашивает Этеле.

— Уршула.

— А когда не будет У вас Уршулы?

— Почему не будет? Будет…

— Вы говорите, как малые дети, — вмешивается в разговор Сролик, презрительно глядя на них. — Девушка должна уметь готовить, печь и шить. Но она не обязана все делать. Она даже может быть врачом, как наша врачиха в школе.

— Парень тоже должен уметь шить, — вставляет задумчиво Шуля.

— Зачем? Для него шьет жена, — возражает Давид.

— А если он некрасивый и у него нет жены?

— Тогда… тогда…, — ищет ответа Давид. — У каждого парня — своя жена. У некрасивого — некрасивая жена.

— Я пошла печь, — вспоминает Ривкеле и бегом поднимается по лестнице.

— А пирожные будут? — кричит ей вслед Этеле.

— Будут.

— И конфеты?

— И конфеты. А подарки приготовили?

— Некрасиво просить подарки, — поучает ее Шуля.

Ривкеле останавливается, пораженная, в дверях квартиры. Комнаты полны пакетов, мешков и чемоданов. Родители возятся, развязывают, завязывают, вытаскивают из одного пакета и суют в другой.

— Закрой дверь и не вертись тут, — кричит мать.

— Мама, я пришла печь пирог.

— Какой пирог? Что ты мне морочишь голову?

— Мамочка, сегодня ведь мой день рождения.

— Да. Отстань от меня. Нет у меня сейчас времени.

— Мамочка, ты обещала мне, что сегодня я сама испеку пирог.

— Никакого пирога печь не будешь, слышишь? Ты что, не понимаешь? В одиннадцать лет девочка уже должна понимать положение, — сердится отец.

— Я… я… хочу что-нибудь сделать, — отвечает Ривкеле и плачет.

— Что ты кричишь на девочку, Меир? Она ж не виновата, что началась эта проклятая война.

— А что я сказал? Ничего такого, — оправдывается отец.

Мать дает Ривкеле полную пригоршню конфет, медовых пряников и выпроваживает ее.

— Мамочка, я не хочу конфет, — дрожащим голосом шепчет Ривкеле, — я хочу день рождения.

— Иди, дочка, иди… День рождения отпразднуем, когда тихо будет, после войны, если живы будем. Мы очень заняты. Нужно спасти часть товара, чтобы не все забрали.

Ривкеле еще не понимает, что происходит. Она видит, что родители торопливо наполняют мешки, подтаскивают их к открытой дверце погреба, и отец спускает их вниз. Отец утирает пот, мать тяжело дышит.

— Мамочка, зачем вы спускаете мешки в погреб? Я помогу тебе, предлагает Ривкеле, всем сердцем жалея уставшую мать.

— Нет, дочка, ты только будешь мешать нам. Возьми сладости и иди во двор.

— Мама, я отпраздную день рождения в саду. День рождения… Так, просто… раздам ребятам угощение, ладно?

— Ладно, ладно. Иди, дочка, иди.

— Вот тебе, — протягивает ей отец синий кулек с орехами, — устрой себе день рождения, в саду.

— Чтоб нам довелось отпраздновать твой день рождения, доченька, на будущий год в мире и спокойствии, — вздыхает мать и закрывает за ней дверь.

Подпрыгивая, взбежала Шуля по лестнице и нажала кнопку звонка: два длинных. «Пусть папа подумает, что пришел пациент», — улыбается Шуля и представляет себе, как удивятся родители, увидев в дверях вместо пациента ее.

Но что там случилось? Не открывают. Она звонит опять, на этот раз быстро, нетерпеливо. Шуля слышит шаги отца, он открывает дверь в возвращается в кабинет.

— Почему папа открыл дверь, а не Уршула? — недоумевает Шуламит и идет в столовую. Ни там, ни в спальне, ни на кухне нет ни души. Где мама? Ее сердитый голос доносится из кабинета.

— Так что же нам, по-твоему, делать?

— Я предлагаю поскорее собрать все что можно в два маленьких чемодана и уходить.

— И стать бродягами? Оставить дом, все и превратиться в беженцев?!

— Да, оставить все. Власти уже удрали.

— Макс, что с нами будет? — слышит Шуля плач матери.

— Русские скоро вернутся… Пока что нужно отсюда убраться. Это ненадолго…

Дверь открывается, выходит мать с опухшими от слез глазами. У отца мрачное лицо.

— Мама! — говорит Шуля, и ее голос срывается.

— Что, доченька?

— Я хочу, чтобы ты купила подарок, — говорит Шуля.

Мать удивленно смотрит на нее.

— Ну, подарок, для Ривкеле, у нее сегодня день рождения.

Шуля слышит невеселый смех отца.

— Иди сюда, дочка, я тебе кое-что объясню. Отец усаживает ее рядом с собой на диван. Он говорит, и голос у него не тот, что был вчера и позавчера.

— Знаешь ли ты, дочка, что такое война? Это самое страшное, что есть на свете. Люди превращаются в диких зверей и готовы разорвать друг друга. А эта война страшнее всех прежних. В этой войне убивают главным образом евреев. Поняла? А теперь, дочка, помоги маме собрать твои вещи.

Шуля удивленно раскрывает глаза — она еще никак не поймет, что происходит.

— Зачем, папа?

— Потому что мы уезжаем. Нужно спасаться.

— Сейчас уезжаем? Прямо сразу?

— Немедленно. Нельзя терять ни минуты.

— И я не пойду на день рождения? Не куплю подарок Ривкеле?

— Можешь ей подарить всю эту квартиру, — нетерпеливо отвечает отец и выходит из комнаты, закрыв за собой дверь.

Шуля застывает на месте, уставившись в закрытую дверь.

— Шуля, иди сюда! — слышит она голос матери.

Шуля бежит в спальню. Там полный разгром: гардероб раскрыт, ящики выдвинуты. Чулки, майки, рубашки и прочие вещи разбросаны на полу, на стульях, на кроватях.

Мать берет какую-нибудь вещь, наугад укладывает ее в чемодан и тут же снова вытаскивает ее. Слезы не переставая текут из ее глаз. В комнату входит отец.

— Все это ты хочешь взять с собой! Это невозможно…

— Но без этого нельзя. Я оставляю здесь мое пианино, твои инструменты, мебель, ковры. Возьмем, по крайней мере ценности и одежду.

— Нельзя, поездов уже нет.

— Как это? — сердится мать.

— Последний поезд уже ушел.

— Боже мой! Что делать? Что делают соседи? Что делает Левин?

Мать оставляет чемоданы, в растерянности бродит из угла в угол.

— Что делать? Что делать?

— Пойдем пешком, — как бы невзначай бросает отец.

Мать не может удержаться, не владеет собой и разражается слезами.

— Макс, я не пойду, иди сам. Ты мужчина, ты должен уйти. Я останусь. Женщинам ничего не сделают, я уверена.

— Пойдем все или все останемся, — отвечает отец и еще больше мрачнеет.

— Оставить все и бежать в одной сорочке, а потом просить милостыню?! Нет, нет… Будь что будет. Я остаюсь…

— Как хочешь, — говорит отец, поворачивается и уходит в свой кабинет.

Шуля смотрит на плачущую мать и не может понять, почему она отказывается уйти из Ковно. Ведь папа — врач… В любом месте будут больные, нуждающиеся в его помощи. А может, стоит остаться? Немцам тоже нужны врачи. У них тоже есть больные. Даже если все заберут, они же будут платить папе, когда обратятся к нему за помощью. Тут Шуля вспоминает, что Левиных уже нет в их квартире. Сролик и Янкеле тоже уехали. Но куда? Жалко. Сролик был самый старший в их компании. С кем ей теперь играть?

— Бум, бум. Бу-у… — громыхают пушки.

— Опять стреляют. Без конца…

Шуля подходит к окну и смотрит. На юге поднимается серое облако, клубится, расползается по небу. «Наверно, пожар, — думает Шуля, — пойду посмотрю».

— Шуля, куда?! Не ходи! — кричит мать ей вслед. Но Шуля не слышит. Несколько прыжков по лестнице, и она внизу. Со двора ничего не видно, заслоняют дома. Шуля бежит к воротам. Улица опустела. Только в воротах напротив стоит кучка людей. Мгновение она колеблется, а потом бежит на улицу.

— Эй, девочка, скорее домой! Не слышишь, что ли, как стреляют?! — кричит ей кто-то.

Улица как будто вымерла. Лишь один мужчина мерно шагает взад и вперед. Он окликает каждого, кто пытается высунуть нос за ворота. Шуля его знает. Он работает на почте. Каждое утро, отправляясь в школу, Шуля встречала его спешащим на работу.

Она возвращается во двор. Домой идти не хочется. Но и по двору бродить одной неприятно. Из подъезда выходит жена дворника и с ней их домработница Уршула.

— Откуда она тут взялась? — удивляется Шуля. — Почему не пришла сегодня на работу?

Шуля направляется к Уршуле, чтобы только спросить ее, почему она не пришла к ним. Но в глазах Уршулы она читает что-то странное, — что-то злое. Шуля застывает на месте, и слова замирают у нее на устах.

Из садика доносится плач.

— Ривкеле, чего ты плачешь? — обнимает ее Шуля.

— Я хотела устроить день рождения. Принесла конфет, пряников, орехов, и никто не пришел.

Узенькие плечи Ривкеле содрогаются от рыданий.

— Не плачь, Ривкеле. Сейчас устроим тебе день рождения. Позовем ребят и будем играть в саду, — утешает подругу Шуля.

— Нет, нет. Не устроим…

— Почему?

— Не… нету… — всхлипывает Ривкеле. — Нету ребят. Нет Сролика, нет Янкеле…

— Позовем Этеле, Ханеле и Шмулика.

— Нету, никого нету… — рыдает Ривкеле.

— Не плачь, Ривкеле, я сейчас… Шуля торопливо взбегает по лестнице в останавливается перед дверью квартиры Коганов. Стучит — ответа нет. Минута колебания, и Шуля, толкнув обеими руками дверь, влетает внутрь. Тишина. Ни слуху, ни духу. Шуля забегает в спальню, она же детская. Комната пуста. Постели не убраны. Груда подушек и перин. Белье разбросано по полу, на стульях. Красные носки лежат на тумбочке. «Этины», — узнает Шуля. Из рабочей комнаты портного доносятся шаги. «Видно, вернулись», — радуется Шуля. Здесь, как и в спальне, тоже разбросаны куски материи, недошитые платья, тарелки с остатками еды.

— Что ты здесь делаешь?

Раздается голос, и Шуля вздрагивает. Перед ней стоит Бируте, дочь дворника, что училась у Когана шить.

— А ты что здесь делаешь? — сердито отвечает ей Шуля.

— Не твое дело. Жиды удрали. Теперь я тут хозяйка.

Шуля смотрит на нее и с трудом узнает. Дочь дворника одета в синее платье госпожи Коган. Платье ей не по размеру — широко и длинно.

— Ничего, подгоню, — хвастает Бируте, как бы подслушав мысль Шули, все платья Коганши подгоню себе.

— Но ведь они не твои.

— Теперь все мое, — смеется Бируте. — И у вас все заберем.

— Не дадим. Не дадим! — чуть не плачет Шуля.

— Вы жиды… Всем жидам капут! — и Бируте проводит рукой по горлу. Чтобы доказать Шуле, что она и впрямь тут хозяйка, Бируте распахивает настежь дверцы шкафа, вытаскивает оттуда платья, рубашки и прочую одежду в сваливает все на стол, стулья, на пол. Под конец Хватает что-то красное и швыряет Шуле под ноги.

— Не смей, это Ханеле! — вырывается у Шули.

— Ха-ха-ха, нет никакой Ханеле, — хохочет Бируте и швыряет в Шулю детскую одежду. На полу валяется Рина, любимая кукла Ханеле.

Голова куклы расколота надвое, пятном крови краснеет ее платье на разбросанном белье. Шуля с трудом трогается с места. Ривкеле в саду уже нет. На столе и скамейке остались кулечки с конфетами и медовыми пряниками, которые она принесла на день рождения.