Добрый деловой человек

10

Пустыня встретила Базанова жарой. Стройка — десятком проблем…

В парткоме, несмотря на поздний час, еще горел свет. Глеб пошел туда. Надежда Витальевна, технический секретарь, голубовато-серой тенью видневшаяся сквозь застоявшиеся облака табачного дыма, подшивала протоколы. Поразительно, как мог пожилой человек существовать в такой атмосфере, не замечая ни времени и никого вокруг себя.

Глеб раскрыл оба окна, и вечерний порыв ветра погнал сизое облако дыма вдоль стены. Надежда Витальевна посмотрела на Базанова несколько недоуменно, но, не удивившись его появлению, сказала, вновь взявшись за дырокол:

— Никогда они не присылают вовремя протоколов партийных собраний. По три раза напоминать приходится.

— Кто «они»? О ком вы говорите, Надежда Витальевна?

— О транспортном управлении, разумеется. Хоть вы бы на них подействовали, Глеб Семенович. Тут дело не в педантизме, но зачем откладывать на завтра то, что ты обязан сделать сегодня?

Надежда Витальевна Красная оказалась находкой для Базанова. Участница Отечественной войны, коммунистка, бывший политработник, она жила одиноко, получала республиканскую пенсию и старела от безделья, буквально вырывая разовые партийные поручения. У Глеба был нюх на таких людей. Они познакомились случайно в приемной секретаря обкома Лазиза Сафарова, разговорились, и вскоре шустрая «бабушка» — остроносенькая, темноглазая, с открытым добрым лицом и седыми коротко остриженными волосами, в сатиновой косоворотке и мягких хромовых сапожках, похожая на комсомолку в юнгштурмовке и действительно обладающая завидным здоровьем, — приехала в Солнечный. Ни трудный климат, ни вопросы быта в шестьдесят два года ее совершенно не волновали. Надежда Витальевна обладала удивительной для своих лет памятью, обожала порядок в делах, имела точный глаз на любого человека, светлый ум и опыт, которому можно было позавидовать. Глеб во всем доверял ей. И Красная очень привязалась к нему. На людях, правда, она была всегда подчеркнуто официальна, но наедине, считая Глеба в душе своим учеником, духовно близким человеком, позволяла себе и спорить, и давать советы, и вспоминать прошлое, ибо в прошлом у нее содержались, пожалуй, ответы на все житейские вопросы…

— Хотите чаю? — спросила она. — Только заваривала.

— Спасибо. Обедал и чаевничал.

— А как чувствуете себя? После всех полетов-перелетов? Да и атмосферное давление падает.

— Метеорологи опять врут.

— Мне метеорологи не нужны, я сама барометром работаю лет десять уже, Глеб Семенович. Вы устали, вижу. Идите отдыхайте.

— Только посмотрю, что у меня на завтра. — Глеб сел за стол, придвинул календарь, перекинул страницу, сказал: — Время бежит, и ничего мы с вами не успеваем, Надежда Витальевна.

Глеб открыл стол, достал ежегодник, полистал его. «Проведено собраний… Организовано партийных групп… Партпоручения имеют… Учреждено семинаров… В том числе секретарей первичных партийных организаций… Создано школ политического просвещения… Налажена учеба коммунистов… Выпускается стенгазет… Охвачено социалистическим соревнованием… Поддержаны трудовые почины коммунистов… Выдвинуто на руководящие должности…»

Тут влетел Азизян, обнял Глеба. Ашот был маленький, подвижной, как ртутная капля, и такой черный — черноволосый, чернобровый, чернолицый, — что казался иссиня-черным. Он по-прежнему работал в диспетчерской и был заместителем Афанасия Прокопенко, главного.

Азизян доложил, что за время отсутствия Базанова был лишь один плановый партком и одно открытое партийное собрание — обсуждали решения Пленума ЦК, говорили о делах стройки.

— Как говорили?

— Самокритично говорили.

— А еще новости? — спросил Глеб.

Азизян пожал полными покатыми плечами:

— Все вроде бы в норме.

— И прекрасно. Мне Богин тебя хвалил.

— Минуй нас барский гнев и барская любовь, — весело сказал Азизян.

Он обнял за плечи Базанова, повел в угол комнаты, где стоял круглый столик, и на нем два больших сифона с газированной водой, свежие газеты и журналы, принялся расспрашивать про Ленинград и Москву. Похвалил: быстро провел парторг командировку и своего добился — ему по прямому проводу добрые знакомцы из министерства все уже донесли в подробностях. Улыбнулся: посмотрим, что теперь ленинградцы напроектируют, уж наверняка хуже не станет, а то и впрямь гениальный город получится…

— Отправляйтесь-ка вы домой, Глеб Семенович, — решительно вступила в их разговор Надежда Витальевна. — Человек приехал, такой путь проделал, а вы, Ашот Нерсесович, сразу с делами, с расспросами. Они и завтра никуда не денутся.

— Да-да, прости, Глеб, — сразу же согласился Азизян. — Совсем забыл, что ты только приехал, увлекся, понимаешь: Богин меня хвалит, понимаешь! Иди отдыхай, конечно.

— Так идем вместе, проводишь, — предложил Базанов.

— Он вас и по дороге заговорит, берегитесь, — подала реплику Надежда Витальевна. — Идите один.

— А мне как раз поработать надо. Тут протоколы, сводки — совсем забыл! — воскликнул Азизян и, в подтверждение своих слов, упал на стул, начал торопливо писать что-то, часто встряхивая вечную ручку.

— Вы хоть окна открывайте, черти! — Базанов распахнул закрывшуюся раму, и в комнате посвежело, опять качнулось, поплыло к двери табачное облако. — До завтра! Буду сразу после планерки. — И вышел…

Вот и вернулся он на стройку. И сразу же включился в ее дела, в ее ритм, ее проблемы. А завтра утром начнется работа, его партийная работа. В чем она конкретно, эта его работа? Его дело? Какую реальную пользу приносит он, партийный организатор, огромному строительству?

После того как Базанов, окончив университет, стал геологом, два с лишним десятка лет он ежедневно, ежемесячно, ежегодно измерял свою жизнь и результаты труда вполне конкретными и осязаемыми понятиями, имеющими вполне четкий общественный смысл и значение: «пройдено шурфов», «пробурено скважин», «обследовано километров». Проходило какое-то время, и взамен этих понятий появлялись более нужные и более конкретные и осязаемые — вода, пирит, золото. А чем измерить его теперешнюю партийную работу? Многого ли он добился? Ведь, не щадя себя, он был занят с утра и до позднего вечера, каждый день и каждый месяц. А она будто и не видна, его партийная работа. В чем она воплотилась, в ком? И что сделал он — парторг стройки?..

Придя в двухкомнатный балок, который он делил с главным инженером строительства Глонти, Глеб сел было за стол, но тут же, поняв, что устал изрядно, перебрался на тахту и прилег…

Размышления Глеба были прерваны приходом Феликса Ивановича Глонти. Несмотря на свое грузинское происхождение, главный инженер был коренным москвичом уже в третьем поколении — его дед-путеец женился на русской, на москвичке, и это стало чуть ли не семейной традицией. Внешне Глонти был типичным грузином — смуглолицый, горбоносый, густобровый, со щеточкой черных прямых усов, но по-русски говорил чисто, без всякого акцента. Он был очень разносторонним инженером, широким специалистом. Про смекалку Глонти рассказывали легенды. Типичный технарь, совершенно не интересующийся ничем иным, — никакие иные проблемы, даже житейские, для него просто не существовали. Со стройки на стройку он путешествовал с теткой, родной сестрой матери, умершей десять лет назад. В Солнечном шутили: не будь рядом с ним Анны Павловны, Глонти умер бы от голода и уж точно — проносился бы до дыр. Конечно, преувеличивали, но, как в каждом преувеличении, была и в этом доля истины.

Феликс Иванович заглянул на минуту — приветствовать Базанова, поздравить с возвращением. А засиделся за полночь: рассказывая о строительстве, Глонти увлекся своими и чужими инженерными задумками, восхищался Лысым и Яковлевым, бригадиром строителей, у которого светлый ум, рождающий чуть ли не еженедельно весьма смелые и оригинальные идеи. И только после того как Анна Ивановна вторично застучала по фанерной стене, Глонти спохватился, ахнул и, извинившись, ушел…