Добрый деловой человек

11

Осенью на промплощадку Бешагач, там, где начиналось сооружение основы основ будущего комбината — обогатительных фабрик, обрушился сель — стремительная камнегрязевая лавина…

Конец осени выдался дождливый. Дожди были холодные, моросящие, круглосуточные. Строители шутили: ленинградская погодка. Потом резко потеплело, словно лето вернулось. Солнце, казалось, целый день не спускалось с небес. Даже ночами было душно.

И вдруг налетел циклон, предсказанный метеорологами, принес ливни. Водопады низвергались на землю, вода стояла стеной. Сутки, другие, третьи… Склоны Нос-горы и гололобых холмов напитывались водой, переполнялись ею и походили на гигантскую губку, которая вот-вот должна была поползти вниз. Между увалами, в низинках, рождались хлопотливые ручейки-живчики. Сливаясь, они текли в одном направлении речкой, пухли, набирали силу, журчали и уже погрохатывали камешками, которые волочили за собой.

А ливень все усиливался. И шум потока все усиливался. Казалось, сотня бетономешалок работала безостановочно. Ветер гудел, точно в аэродинамической трубе. И потемнело быстро, словно над землей повесили громадный серо-черный полог, хотя было еще часов около шести.

Ручейки превратились в полноводную реку. Они несли в мутном потоке довольно большие камни, смытые откуда-то бревна и доски, вырванные с корнем кусты и молодые деревца, бочки, какой-то сор. Прихотливо извиваясь и неизвестно по каким законам выбирая себе путь, река мчалась между увалами со скоростью мотогонщика. И никто не знал, куда она повернет в следующую секунду.

…По счастливой случайности и Базанов, и Богин оказались здесь же, на промышленной площадке, в вагончике, который на стройке называли «штабной» или «парилкой». Только что по телефону доложили: вода затопляет склады. Есть непосредственная опасность и для котлована, строящегося под фундамент обогатительной фабрики, для насосной, для подстанции и вагончиков, в которых живут строители Бешагача. Спрашивали: какие будут указания.

Богин молчал. Впервые он казался растерянным: не знал, что такое сель, сталкивался с ним впервые. И, конечно, не хотел признаваться в этом. И даже не смотрел на Базанова, ожидая, что тот заговорит первым, черт бы его побрал, упрямца!

— Командуй, Степан, — сказал Базанов.

— Думаешь, сель этот надолго?

— Пока идет дождь, сель будет крепчать.

— Тебе приходилось встречаться с этим?

— Приходилось.

— Что надо делать, Глеб?

Впервые Богин назвал Базанова по имени, впервые попросил совета и помощи. Глеб оценил усилия, которые пришлось в этот момент предпринять начальнику строительства, чтобы перебороть самого себя, и сказал:

— Нужна отводящая дамба, Степан. Требуется как можно скорее отвести поток.

Богин снял трубку, вызвал местного диспетчера. От его минутной растерянности и следа не осталось. Голос звучал начальственно, уверенно.

— Все бульдозеры ко мне, — приказал он. — Самосвалы и бортовые машины грузить чем попало — гравий, камень, железобетон! И к котловану! Мобилизуйте людей на дамбу! Вызывайте Прокопенко: пусть шлет подкрепление людьми и машинами. — И, кинув трубку, тем же приказным тоном добавил: — Пошли, Базанов!

Они выскочили из вагончика. На миг темнота ослепила их, вой ветра, шум дождя и грохот вновь рожденной реки оглушили. Бежали, обгоняя их, люди. Впереди, как светлячки, мелькали, передвигаясь с места на место, слабые в сетке дождя огоньки. «Фары, — догадался Базанов. — Хорошо, что кто-то уже собирает машины».

— Глеб! Глеб! — кричал Богин. — А куда дамбу тянуть? Дамбу! Представляешь?

— Сориентируемся! — крикнул Базанов и задохнулся от ветра. Он двинулся на свет огней, подставляя ветру спину и плечо.

— Вода, вода! — бежал на них мужчина, размахивая руками. — Начальство где? Богин где?

— Стой! — цепко схватил его за руку Богин. — Чего орешь?!

— Вода на карьер пошла! Два вагончика смыло!

— Беги в «штабную», прикажи от меня, чтоб все прожектора на карьере врубили. Ты кто?

— Из Первого СМУ я, Шемякин!

— Шуруй, Шемякин!

— Есть! — что было силы заорал тот и исчез в дождливой темноте…

И тотчас вокруг карьера бело-голубым холодным огнем вспыхнули на мачтах прожекторы. Хорошо, энергопоезда трудились и силовая линия выстояла, не порвалась. Глеб подумал о том, что вряд ли Шемякин успел добежать до телефона и передать богинский приказ: видно, и прожекторы распорядилась включить та же опытная и предусмотрительная голова, которая стягивала на борьбу с селем технику. И в это время Базанов увидел страшную и незабываемую картину. Она запечатлелась вся, целиком, словно в одном кадре.

Семиметровая волна тянула за собой извивающийся огромный хвост, легко и, казалось, совсем не быстро катилась вперед. Наверху черной волны картинно вихрился белый гребешок, который старался обогнать вал и все клонился, клонился, но так и не падал. Летели брызги. В широком и стремительном потоке, крутясь, проносились какие-то странные предметы, довольно крупные валуны, доски и бревна, драгоценные строительные материалы, в которых так нуждалась стройка. Легко, будто детскую игрушку, поток тащил жилой вагончик, кантуя его с боку на бок и с торца на торец. Мелькнула на мгновение из воды голова верблюда. Силы покидали его. И, прощаясь с жизнью, верблюд трубил, орал и плакал, как человек, который не хотел умирать.

Картинный вал вмиг слизнул насыпь и кусок бетонной дороги, накрыл сборное из щитов здание рабочей столовой — оно хрустнуло, как спичечный коробок под асфальтовым катком, — опрокинул брошенный водителем автомобильный кран и, словно набрав силу и став еще выше, повернул под углом и рванулся в сторону жилых вагончиков и карьера. На кого нападет и кого ударит в первую очередь эта сумасшедшая река?

— Вагончики! — на бегу крикнул Базанов.

— К черту! — заорал Богин. — Котлован!

И тогда Глеб увидел, как, повинуясь все той же неведомой организующей силе, цепочка фар совершила сложный маневр — бульдозеры перестроились и, встав почти вплотную друг к другу, уступом двинулись наперерез потоку. Пропустив голову семиметрового вала, стадо разъяренных железных кабанов, опустив ножи и гоня впереди себя холмики песка, ударило в поток сбоку и на какое-то мгновение пересекло его. Лишь на долю минуты вода остановилась, будто растерявшись от неожиданности. Но в это мгновение бульдозеры успели отступить и, изготовившись для нового удара и еще более сблизившись и сплотившись, несгибаемой железной фалангой снова поползли в воду.

Богин, оскользаясь, кинулся к бульдозерам. Базанов — за ним.

В кабине первого, самого левого, мелькнуло в луче прожектора лицо Лысого.

— Опять урка! — крикнул не то осуждающе, не то с восхищением Богин. — Здорово рычагами ворочает!

— Только рычагами? Мозгами! — крикнул Базанов.

И тут снова поток ударил по машинам. Вокруг каждого бульдозера закружились пенные водовороты. Вода перехлестывала через траки и моторы, пробивалась в кабины.

Слева подходила колонна самосвалов, груженных гравием, бутовым камнем, железобетонными плитами. Бульдозеры вновь отступили. Самосвалы разом задрали и опорожнили кузова. Бульдозеры подхватили их содержимое и, толкая перед собой, опять пошли уступом на штурм потока, стараясь столкнуть его в сторону.

Река слизнула с ножей и камень, и плиты моментально. И новый груз, выброшенный в воду машинами.

И еще тонны гравия и камня. И еще. И еще…

Но уже росла дамба, увеличивалась, расширялась, уплотнялась. Поток не слабел, но заметно отворачивал и, прочерчивая новое русло, мчался в степь значительно правее котлована обогатительной фабрики.

Богин уже освоился и окончательно сориентировался. Он руководил прибывающими автоколоннами, бульдозерами, людьми. И, как всегда, приказы отдавал четкие, умные, своевременные. И никто уже не был ему нужен. Появившийся при нем «для связи» Шемякин казался совершенно неутомимым и предельно исполнительным. Его вполне хватало начальнику стройки.

— Я к поселку! — крикнул ему Базанов.

Богин не ответил.

Утопая по щиколотку в густой и вязкой жиже, разнесенной окрест потоком, Глеб отправился к поселку, подсвечивая себе фонариком, проваливаясь в грязь по колена и с трудом вытаскивая ноги.

На крышах вагончиков, спасаясь от разбушевавшейся стихии, стояли и сидели перепуганные женщины и дети. Даже собаку и козу увидел наверху Глеб. И ни одного мужчины. Все мужчины работали, спасали стройку. Уже в первые минуты бедствия, не ожидая команды сверху, они организовались, взялись за лопаты, сели за рычаги бульдозеров, за баранки самосвалов.

Как мог, Базанов успокоил и ободрил женщин. Сказал, что главная беда прошла, посоветовал спуститься, поберечь детей от дождя и ветра. Пошутил даже по поводу козы, которая, как видно, сама вскочила с испугу на крышу, ибо силами даже трех женщин невозможно было, пожалуй, водрузить ее на такую высоту. Настороженность и напряжение спали.

Дождь лупил всю ночь. И всю ночь шла борьба за котлован и росла отводящая сель дамба…

Базанов распорядился зажечь несколько больших костров, чтобы люди могли обсушиться и обогреться. Прибыло подкрепление из Солнечного. Орсовцы привезли колбасу, хлеб, чай в термосах, водку, сгущенное молоко, селедку в больших банках и шоколад детям. Приехал доктор.

Бригадир строителей Яковлев, член парткома, прибывший из Солнечного, вытащил Лысого из кабины бульдозера — промокшего, со сведенными судорогой руками, скрюченного от холода. Его поднесли к костру, раздели и, не спуская на землю, стали согревать, держа за руки, за ноги почти над огнем. Кто-то принес ему сухое белье, другой — рубаху и телогрейку, третий — фланелевые лыжные штаны. Яковлев подал стакан водки. Лысой выпил ее, как воду. Яковлев налил бульдозеристу еще стакан. Лысого колотило: никак не мог согреться.

— Трите водкой, покрепче трите, — приказал доктор. — Потом на машину и к нам, в Солнечный, в санчасть.

— Скажите, дня два-три пусть подержат, — добавил Базанов.

— Водкой тереть-то, — с сомнением сказал щуплый парень. — Пятерым промокшим хватило бы.

— Такое добро хорошему человеку пожалел, — сокрушенно покачал головой Яковлев, похожий сейчас на мокрого, нахохлившегося воробья.

— Если б не он, ты с женой, считай, третьи пузыри уже пускал бы! — добавил кто-то из толпы строителей, сгрудившейся вокруг костра.

— Да что ты, Трофимыч! Что вы, братцы! — Парень закрутил головой, ища сочувствия. — К слову я сказал. Дерьмо водка! Разве жалко? Я его сам натру, мигом! Рука у меня твердая, — и он прытко стал разматывать шерстяной шарф, надетый под гимнастерку.

Лысой старался улыбнуться, но лишь скалился.

— Верно сказали вы, товарищ врач и товарищ Базанов, — рассудительно отметил Яковлев. — Застынет кровь в нем, во всем организме. Да и в легких. Загустеет, ему и не продохнуть — год отваляется, никак не меньше. Так что на машину и прочь — всенепременно.

Тут, как-то подобравшись и на миг сдержав колотье, Лысой сказал медленно и четко, по слогам выговаривая слова:

— Не на-до… Ма-ля-рия… прис-туп… сей-час… не бо-ись, — и потерял сознание.

— Вы с машиной, доктор? — спросил Глеб.

— Никак нет, — по-военному ответил тот. — Использовал попутную.

— Так. Кладите его тогда в «газик», в богинский, — распорядился Глеб. — Пусть Низам гонит в Солнечный…

С восходом солнца ситуация прояснилась. Дождь ослабел и затих. Селевой поток, стиснутый несколькими отводящими дамбами, мелел, утихал и сужался, отступал, оставляя после себя пласты спрессованной, цвета асфальта, наносной грязи. Стали видны потери. Строители принялись подсчитывать убытки. И хотя котлован под фундамент обогатительной фабрики почти не пострадал, убытки были велики и многое нужно было начинать сначала.

Богина это, конечно, бесило. Его бесило вообще все, что было неуправляемым, что не подчинялось его приказам, — этот проклятый сель, например… Богин не привык перекладывать свою вину на других и ругал прежде всего себя: не знал, не ждал, растерялся на какой-то миг. Упустил время. Можно было, вероятно, быстрее и с меньшими потерями отбиться от этого камнегрязевого потока…

Недовольство собой не проходило, даже усилилось, хотя вездесущий Шемякин доложил ему, что всего около десятка пострадавших — переломы, ссадины и тому подобное. Богин ходил по промплощадке, залезал в грязь — длинный, как журавль, по-журавлиному высоко поднимая тонкие ноги. И орал гневно, уже не сдерживаясь, на всех, кто попадался под руку. А потом захотел было съездить в Солнечный, проверить заодно, как там, и совсем осатанел, узнав, что по приказу Базанова его «газик» погнали в санчасть с каким-то бульдозеристом, у которого начался приступ малярии.

Утром они встретились в «штабной», и Богин, входя, бросил нервно Базанову:

— Все филантропией занимаешься, парторг?

— О чем ты? — удивился Глеб.

— О моей машине.

— А-а… Не хотел, чтобы второй человек у нас погиб.

— Как второй?

— Утонул один, дизелист. А Лысого надо было срочно госпитализировать, хоть врача спроси.

— Хм, утонул, — нахмурился Богин, никак не реагируя на фамилию Лысого. — А мне докладывали — всего десяток пострадавших.

— Я проверял — восемнадцать.

— Черт его дери, сель этот!

— Осенний сель — редкость. Они чаще весной. И мне сель — как камень на голову.

— Что уж, ничего не скажешь!..

Богин был недоволен разговором и собой. И всем происшедшим ночью — развалом, убытками, тем, что погиб человек. Неожиданно недовольство персонифицировалось: Базанов, старый азиат. На миг мелькнула даже мысль: «Почему не упредил, не сориентировал? Может, хотел испытать? Выставить перед подчиненными в смешном виде? И этот дизелист погибший… Если разбирательство — не обеспечил, недоглядел начальник строительства». Богин сразу же отбросил эту мысль, но недовольство Базановым осталось, запало в душу, залегло где-то в самых ее тайниках, в самых дальних закоулках. Он, конечно, и виду не показал и по поводу «газика» разговаривать больше не стал, но смутное недовольство Базановым осталось…