Добрый деловой человек

30

Воскресным утром Глеб вышел потолкаться на улицах — он очень любил бесцельное хождение, когда азиатский город превращается в один большой базар, — и встретил Морозову.

Это надо же — встретиться в такой толчее! Словно договорились и назначили свидание. Они одновременно заметили друг друга и одновременно свернули в боковые проулки. А спустя полчаса опять встретились случайно, и тут уже кинулись навстречу, сквозь толпу, и, устыдившись своего порыва, одновременно спрятали радостные улыбки, пожали друг другу руки и задали один и тот же вопрос: «Вот встреча! Какими судьбами?» Не удержавшись, они рассмеялись. И уже не задавая никаких вопросов, пошли вместе паутиной городских улиц, пропахших в этот солнечный день сложными запахами шашлыка и плова, жареной рыбы, лепешек, самсы, которыми торговали тут же, повсюду, на открытом воздухе.

Они медленно двигались среди гомонящих, продающих и покупающих что-то людей, торгующих и просто переговаривающихся на русском, узбекском, арабском, корейском, татарском, таджикском языках. Глеб вел Наталью Петровну за руку. Временами, чтобы пробиться через особо плотную пробку или преодолеть бурный людской водоворот, он шел первым, а она за ним. Они молчали — говорить было невозможно в этом адском шуме, создаваемом не только голосами горожан, но и стуком молотков чеканщиков и сапожников, ржанием лошадей, надрывными криками ишаков, гудками автомашин, столкнувшимися лбами на крохотном перекрестке, и добрым десятком других самых разных звуков. В один из моментов Наталья Петровна случайно оказалась впереди него, а Глеб взял ее за плечи, чтобы направить в нужную сторону. Теплые и полные плечи ее вздрогнули. Она медленно обернулась, и Глеб увидел вдруг ее нежные и умоляющие глаза. Он хотел поспешно убрать руки, но она задержала их своими руками и на миг коснулась щекой…

Они углубились в крытую галерею рынка. Тут, прямо на земле, горами лежали зеленая сладкая редька, лук белый и сиреневый, а на прилавках в рядах — прошлогодние багрово-красные гранаты, черный сморщенный виноград, громадные, точно восковые, груши, первая кроваво-желтая клубника. Тут торговали специями для плова, семечками, орехами, неведомыми семенами, цветами, сластями. Дальше шли мясные и молочные ряды. Женщины в разноцветных бархатных безрукавках, в платьях из яркого хан-атласа, таких же штанах и остроносых калошах-каушах, закрыв платком нижнюю часть лица, крадучись, продавали тюбетейки и мягкие ичиги, осторожно, из-за пазухи показывали искусно сделанные под старину сережки, браслетки, кольца.

— Когда-то здесь был караван-сарай, — сказал Глеб. — Видите, несколько комнат сохранилось.

В узких, похожих на кельи комнатах древнего «отеля» трудились мастеровые. Изготовляли детские кроватки-бешики, заветные сундуки — от малого до большого, затейливо украшали их разноцветными полосками жести. В одну из комнат втиснулся даже магазин «Промтовары». На безоконной стене его лозунг: «Труд — отец, бережливость — мать богатства». За чайханой метровыми буквами призыв: «Уничтожайте мух». Под ним большая, наверное миллионного увеличения, муха и текст. Наталья Петровна принялась читать с нарочитым азартным увлечением:

— «Предположим, перезимовавшая муха отложила 15 апреля 120 яиц. 1 мая из них разовьется 120 мух. 2-го из этих 120-ти 60 окажутся самками». Потрясающая конкретность, — улыбнулась она. — И почему именно первого мая?.. Так: «28 мая из отложенных 60-ти яиц разовьется 720 мух. 15 июня разовьется 432 000, а к 10 сентября…» — какое-то астрономическое число! — 559 872 и семь нулей. Ужас! Интересно, что будет к Новому году?

— Пример конкретной и доказательной агитации, которая может запугать весь город, а каждого третьего сделать неврастеником.

— А что, у вас в городе нет мух? — услышав слова Базанова, желчно обратился к нему старик, продававший рядом с плакатом лотерейные билеты и заодно ядовито-синих и зеленых леденцовых петушков на палочках.

Глеб и Наташа посмотрели друг на друга и рассмеялись. Беспричинно-радостное настроение овладело ими. Они вышли из-под крытых галерей рынка и оказались во внутреннем дворе бывшего медресе, ныне функционирующей духовной семинарии. Крытый крупной плиткой двор был блестящ, стерильно чист, точно отполированный веками череп, и пуст, двери семинарских келий, опоясывающих двор крытой галереей, закрыты, нигде ни души. И на волейбольной площадке в углу двора пусто, и у застекленных стендов с газетами. Справа и слева над медресе возвышались уходившие в небо гигантские пальцы минаретов, выложенных орнаментированными поясами из синей и зеленой глазурованной плитки. Впереди — лобастый купол старой мечети. Старое и новое, древность и современность поразительно сосуществовали тут, в городе.

У выхода Глеба и Наталью Петровну окружила стайка мальчишек. Гомоня, они протягивали кляссеры с марками, монеты, значки. Кричали: «Дейч? Энглиш? Французиш?» — приняли их за туристов.

— А из какой вы страны, дяденька? — спросил наконец по-русски самый старший. Заводила, наверное.

— Из Атлантиды мы, мальчики, из Атлантиды, — ответила за Глеба Морозова.

— Мы к ним, как к взрослым, по делу, а они шутят, — горько сказал мальчуган, и вся стайка, мигом вспорхнув, исчезла.

Базанов и Морозова вышли на площадь перед крепостью — бывшей ханской резиденцией. Здесь казалось не так многолюдно. Ветер нес сор, обрывки бумаг и газет, белую луковичную шелуху и шелуху семечек, поднимал пыль. Здесь останавливались машины, приехавшие в город, привязывали лошадей, продавали пиво и было особенно много шашлычных жаровен. Бродили бесхозные ишаки и собаки. Среди тоненьких акаций сидели на вещах пассажиры, ожидающие рейсовых автобусов. За сквером стеной возвышались новые многоэтажные дома — там рождался новый город.

Возле пестрого шатра стояла гигантская афиша: «Крылатые люди. Гонки по вертикальной стене. Галина и Александр Маттео».

— Волшебство какое-то, — сказала Морозова. — Вы меня в сказку окунули.

— Это Азия, — сказал Базанов.

— А я думала, знаю ее.

— Она всюду разная, у нее тысячи лиц.

— Я проголодалась, Глеб Семенович.

— Мы пойдем в лучший ресторан.

— И все будет как в Ленинграде?

— Лучше!

Они были радостны, оттого что добрый джин помог им встретиться. Но в ресторане на берегу большого пруда, выложенного изумрудными плитами, рядом с бывшим основательно разрушенным дворцом — ханским гаремом — это их настроение почему-то стало тускнеть. Потому, наверное, что долго искали свободный столик, так и не нашли, не дождались, пока освободится, и подсели к двум парням — не то арабам, не то пакистанцам. И сразу же, конечно, завели деловой разговор.

Глеб считал, что ленинградский проект двухэтажного магазина неудачен: слишком много стекла, плоха солнцезащита, работать там все равно что в доменной печи, нестойки красители. Морозова сообщила, что проект пошел уже в «переплавку», а на те магазины, что уже «запущены», решено сделать солнцерешетки — она достала блокнот и принялась их рисовать. Руководство института одобрило работу архитектурного надзора в Солнечном. Наталья Петровна сказала это не без радости. Очень понравились и их автобусные остановки, и сушилки для белья, они рекомендованы и для других южных городов.

— Знаете девиз Кирилла Владимировича? — улыбнулась она. — Вчера задумали — сегодня сделали. В нем весь Попов, правда? И ведь что получается, Глеб Семенович: чем больше мы влезаем в город, тем труднее становится. Во всяком случае, не легче. Поиск — дело хлопотное, трудное, строить по старым типовым проектам — вот что всем мило, несмотря на лозунги и призывы. Типовой дом, типовой сарай — ими никто не восхищается, но их можно возводить безбоязненно, без всякого торможения и нервотрепки. А тут чуть что — дебаты, согласования, утряски, и каждый раз сто тысяч «как» и «почему». Нам по-прежнему мало доверяют, а ведь и мы хотим, чтоб строился город не только быстрее, дешевле, но и красивее.

— Новое борется со старым. Диалектика, — отговорился Базанов. — Расскажите, какие дела привели вас сюда?

Оказалось, просто очень хотела осмотреть старый город. Села на самолет и прилетела в свободное время.

…И снова кружение улиц, лавчонки, шумная толпа. Древние памятники — бывшие дворцы и бывшие мазары. Пыль веков. Тишина. И его ладони касаются ее теплых округлых плеч. Все чаще, все уверенней. И Наталья Петровна уже не оборачивается, не смотрит умоляюще и беззащитно.

— А знаете, я Антошку привожу, — говорит она.

И Глеб улыбается: он знает, что стоит за этими словами. Значит, передумала, продлила свою командировку и остается в Солнечном.

— Я помогу вам, — говорит он. — Квартира и прочее.

— Все уже сделано, невнимательный вы человек! — смеется она. — Неделю назад. Хорошо бы я выглядела, если б ждала вашей помощи.

— Но как же — мальчик и ваша работа, разъезды?

— Он у меня мужик самостоятельный. Как и я — второй в семье мужик. У нас мужская семья. И маму я до весны сговорила побыть тут.

— Вы молодец. Я очень рад, очень.

— Вы получили однажды мое письмо?

— Получил. Хотел ответить, не знал куда.

— А что вы хотели написать?

— Чтоб вы возвращались скорей.

— Хорошо, что не вы напомнили мне о письме.

— Почему? Вы о нем жалеете?

— Господи! Ни о чем я не жалею! — воскликнула Наталья Петровна и в тот момент, когда руки Глеба, оберегая, и направляя, снова легли на ее плечи, на миг прижалась к нему…

К пяти часам центр старого города начинает пустеть и затихает. Закрываются лавки, мастерские. Лоточники собирают товары. Исчезают продавщицы тюбетеек, ичиг и «драгоценностей». На узкой мостовой остаются кучи всякого хлама, бумаги, оберток от конфет и мороженого, шелухи от орехов, семечек, пустых коробок. Появляется поливомоечная машина. Гоня впереди себя облако пыли и тугую струю воды, она лавирует в узкой улочке, смывает весь сор и грязь… Старый город похож теперь на огромную театральную декорацию, оставленную актерами после спектакля. Наталья Петровна говорит об этом Базанову. Темнеет. Он сосредоточенно думает о чем-то…

Они сидят на краю городского парка, возле мавзолея удивительной красоты. За мавзолеем начинаются пески и силятся приподняться маленькие барханы. Пустыня уже дышит зноем. А над их скамейкой шумит теплый ветер в листве могучих карагачей и талов. Многоэтажные дома с окнами, сверкающими вечерними огнями, кажутся отсюда хрустальными глыбами.

Морозова говорит:

— Представьте, в Азии мне захотелось снова рисовать. Когда-то я очень любила акварель, Глеб Семенович. Меня хвалили, советовали идти в Академию. Но, знаете, посредственным художником быть еще хуже, чем посредственным архитектором. И я из принципа пошла в ЛИСИ, закинула на антресоли этюдники и подрамники. «У человека в руках должно быть ремесло», — говорил мой отец. А привезли вы меня в Азию, захотела снова писать. Ночью встаю — рисую. Где бы ни была, что бы ни видела — все хочу изобразить. Поэтому и сюда примчалась. Заболела Азией. И не только я. Бакулевы кинулись кумганы старинные собирать. Времени, к сожалению, нет. И канцелярия много сил отнимает. — Она помолчала и добавила: — А за Азию вам спасибо. Хорошо мне здесь, очень. Будто лет на десять помолодела…

Они шли широкой безлюдной аллеей парка. Ветви деревьев шатровым сводом переплетались у них над головами. Под ногами, как снег, скрипел крупный песок. Свет от фонарей образовывал на земле причудливые, качающиеся круги. Наталья Петровна, продолжая говорить, вдруг взяла Глеба под руку:

— Вы появляетесь в моей жизни, словно волшебник. Тогда, в Ленинграде, и сейчас. Вы заманиваете меня в сказку, показываете массу чудес, фантастические богатства и… исчезаете. А я чувствую себя брошенной и обманутой девчонкой. Завели и оставили. Потом я встречаю вас — другого. Буднично-прозаического, отягощенного делами и заботами. Этот человек произносит речи, кого-то хвалит, кого-то ругает, похоже, он совсем забыл доверившуюся ему маленькую девчонку, которая ждет от него новых походов в сказку. Я не хочу расставаться с добрым волшебником. Я хочу видеть его чаще. Мы же рядом работаем и видимся чуть не ежедневно.

— Волшебник — старый человек, — сказал Глеб. — Но одно желание у него очень сильно. И если бы вы разрешили…

— Что? — нетерпеливо и, как показалось ему, чуть раздосадованно перебила она. — Что разрешили?

— Прийти к вам домой. Мне очень хочется познакомиться с Антошкой, с вашей мамой, когда они приедут.

— Глеб, — сказала она останавливаясь, поворачивая и приближая к нему лицо, будто желая рассмотреть его в упор.

У него слегка закружилась голова. И тут же откуда-то с черного бархатного неба понесся высокий вибрирующий звук — похоже, с желто-голубой горошины — звезды, пульсирующей над их головами. Глеб почувствовал, что, как радар, принимает эти таинственные сигналы. Они усиливались, учащались, проходя через его грудь. Его сердце забилось торопливо и глухо. И тут Глеб понял, осознал, что все это у него было. Уже было — тогда, в пустынном Кара-Таше с Асей, двадцать лет назад — и никогда не повторялось, а теперь почему-то повторяется, хотя могила Аси на Памире, а здесь рядом с ним другая женщина, совсем другая. Он еще успел удивиться, почему это ни разу за прошедшие годы не возникал такой высокий вибрирующий звук, от которого кружилась голова, ведь обнимал же он иногда женщин; и уже поднял руки и положил их на плечи Натальи Петровны, но в следующий момент понял, что не сможет ни обнять, ни поцеловать ее именно потому, что был и этот вибрирующий звук, и сладкое ощущение, и головокружение — все было теперь так, как тогда. А то не могло, не имело права повторяться. Новое не должно было повторять ТО.

— Я понимаю, — сказала она глухо, с отчаянием в голосе. — Ты не хочешь, — и прижалась лбом к его груди, а потом ткнулась головой в его грудь несколько раз. — Так мне и надо. Так мне и надо: все было слишком хорошо сегодня. Прости… Прости… Прости.

— Нет, вы не понимаете, — успокаивая ее, он коснулся ее волос, ощутил ладонью их нежную шелковистость, сказал: — Все слишком сложно для меня.

— Память о прошлом не должна мешать людям.

Она посмотрела ему в глаза, и Глеб поразился, каким образом передались ей его мысли. Поразился и обрадовался, словно ее слова прощали его перед Асей, освобождали от каких-то вечных заклятий и не произносившихся никогда обязательств.

— Пусть остается с нами память, — повторила она. — Все равно тут мы бессильны и всегда проигрываем потому, что хуже тех, кто ушел из жизни и кого мы не можем забыть. Ничего не сделаешь. Но разве я виновата, что встретила тебя так поздно? И разве ты виноват, что старше меня? Не надо сейчас больше ни о чем, — она освободилась из его рук и пошла по аллее.

Глеб догнал ее и обнял. И так недвижимо и молча они постояли некоторое время. Глебу казалось, они тихо качаются на волне или кружатся на медленной карусели. И опять он поймал себя на мысли, что ему хорошо, но что точно так уже было, было с Асей. Ощущение было стойким, не проходило, не оставляло его. «Мистика какая-то, — мелькнула мысль. — Обнимать одну женщину, а думать о другой».

— Но ты-то, ты-то? Не можешь забыть ее?

— Я одинок. Я понимаю, что очень одинок. Раньше не понимал, а теперь понимаю.

— Это, наверное, хорошо, что мы одиноки.

— Но я старый.

— Ты лучше всех.

— У меня угрюмый, мрачный характер.

— Пусть!

— И психология холостяка.

— Пусть!

— Влюблюсь, что будешь делать? Я требовательный. Или все, или ничего.

— Пусть тебе будет все. И дай я тебя поцелую…

Все быстрее и быстрее раскручивалась карусель. Все выше вздымались невидимые волны. Большая красная звезда чертила линию над горизонтом. Нарастал непонятный шум. Мчалась вниз по склону снежная лавина, захватывая, вбирая в себя все, что встречалось ей на пути. И Глеб не то крутился, не то летел, не то падал. И вдруг все остановилось, стало тихо.

— О… Глеб, — сказала Наташа.

Гостиничный номер был длинным и узким, как пенал. Окно выходило во двор, заставленный железными кроватями, — на них в дни «пик» спали командированные. Из окна доносился резкий запах каких-то цветов.

От голубого полудиска луны в комнате казалось почти светло, хотя глубокие черные тени скрадывали очертания одних предметов и придавали фантастические очертания другим.

— …Не говори ничего, — попросила она.

— Не буду, — ответил он.

— Буду я говорить.

— Говори.

— Только ты не улыбайся.

— Хорошо.

— Я дура.

— Ты?

— Молчи! Я верила, что сказка, в которую ты меня окунул, не могла закончиться так просто. Совещанием по железобетону, скажем. Или тем, что мы пожали бы друг другу руки и разошлись в разные стороны. Я люблю тебя, Глеб. И все мечтала: встречу. Сажусь на самолет, а рядом — ты. Иду по Ленинграду — ты. Открываю дверь комнаты, а там — ты. И чтоб мы были одни. Понимаешь?.. Молчи! И вот я тебя встретила в этом странном городе. Одно это было счастьем. Но потом был день и был вечер, и счастье, огромное, как ком, упало на меня. Думала, не выстою, не выдержу: нельзя же людям столько счастья сразу. Оказалось, живу, уцелела. Я так благодарна тебе. Молчи!.. Мне трудно все это сказать тебе. Так несовременно говорить об этом. Но я скажу, а ты слушай. Я — как влюбленная девчонка — готова на все. Прятаться, бегать тайком к тебе по ночам, назначать свидания хоть на островах Фиджи и прилетать туда без опоздания.

— Ну почему нам надо прятаться? Разве мы обманываем кого-нибудь, делаем что-то постыдное, Наташа?

— Нет, нет! — горячо и убежденно сказала она. — Нет, не на стройке! Это осложнит отношения, твою работу.

— О чем ты говоришь?! Я тебя люблю. Ты нужна мне.

— Хочешь, чтоб все видели? Впрочем, мне-то все равно, пожалуйста.

— Чтоб что́ все видели?

— Что мы вместе, что я твоя любовница.

— Почему не жена?

— Не надо так, Глеб. Мне этого не надо, самое честное слово, поверь.

— Но мне это надо, Наташа.

— Не будем торопиться, родной. Я суеверная. Ты станешь жалеть потом — завтра, послезавтра и каждый день. Зачем? А я хочу, чтоб у нас все было светло, радостно — как сегодня.

— Ты меня не знаешь.

— И ты меня мало знаешь. Я боюсь. Самое страшное — потерять тебя. Я теперь не смогу без тебя никогда.

— И я не смогу. Но почему ты лишаешь меня права голоса и права на поступки? Полчаса слышу: я, я, я.

— А хотел бы?..

— Мы, мы, мы.

— Не надо больше об этом, прошу тебя.

Помолчали. Луна уползла в сторону, и гостиничный номер погрузился в темноту.

— Сколько сейчас? — спросила она и поспешно добавила: — Только не зажигай свет!

— Четверть двенадцатого. А почему ты спросила?

— Уже больше часа как я должна быть в воздухе.

— Завтра утром поедем вместе, — сказал он. — И завтра же я скажу всем, что ты моя жена.

— Нет, нет. Подожди хоть месяц! — крикнула она.

— И весь месяц мы не будем вместе? Или станем прятаться по темным углам?

— Откуда я знаю! Разве я выдержу? Как ты можешь?

— Ну вот, видишь… И еще свадьбу грохнем по узбекскому образцу — человек на пятьсот, чтоб навеки Солнечному запомнилась.

— Но завтра ты никому не скажешь, не скажешь — обещай! Я должна как-то подготовить себя, маму, Антошку.

— Антошку? — очень серьезно сказал Глеб. — Антошку — это ты, наверное, права.