Добрый деловой человек

27

О приезде в Солнечный жены Богина Глеб узнал от шофера начальника стройки. Низам — человек отнюдь не восторженный и малословный (сам разговора никогда не начинал, а на вопросы отвечал всегда односложно) — тут, посланный Богиным за Глебом на ДСК, сказал вдруг неожиданно и без всякой подготовки:

— К начальнику жену привез сегодня. Самостоятельная. Сама себя строго держит.

— Красивая хоть жена у начальника? — поинтересовался Глеб.

— Красивая — некрасивая — так трудно сказать, товарищ парторг. Знаете, и ворона считает воронят беленькими, а волхича волчат — добренькими. Каждый сам по-своему считает, так в мире заведено.

— А что значит самостоятельная?

— Такое специальное слово имеем, — флегматично ответил Низам. — Посмотришь, прямо ай-ай-ай! — он усмехнулся и замолчал.

Глеб улыбнулся. Улыбнулся и забыл. И про этот разговор, и про жену начальника. День оказался загруженным до предела: техсовет, внеочередное диспетчерское совещание начальников сдаточных объектов, еженедельный вечерний доклад министерству. Показатели были хорошие, и реакция Тулина соответственная. Размягченный, благодушный Богин откинулся в кресле, сказал, довольный:

— Не зря и мы зарплату получаем! Неделя прошла планово, без рывков, скачков и эксцессов — под нашим чутким руководством. Теперь и отдохнуть можно, раз положено, а? Как считаешь?

Базанов насторожился: начальник за все время их совместной работы в Солнечном впервые заговорил об отдыхе.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Субботу и воскресенье всего лишь. — Богин, скрывая растерянность, с хрустом потянулся. И добавил, поймав недоумевающий взгляд парторга: — Поступило указание собрать руководство на квартиру начальника для знакомства с прибывшей женой. Знаешь, такие указания не обсуждаются.

— Большой прием? Когда же?

— Завтра в семь. И мне не в жилу. Я как раз к Ненаеву на насосную собирался. А тут приехала — и здрасте: «По субботам и воскресеньям люди отдыхают. Это решение партии и правительства, дорогой Степа». Попробуй не подчинись, — сказал он не то с обидой, не то с гордостью за свою решительную и сильную жену.

— Такая она у тебя, значит? — улыбнулся Глеб.

— Такая! — уже с явным вызовом ответил Богин. — И учти: мы с Инессой Филипповной пятнадцать лет рука об руку шагаем. Товарищ, проверенный и в плохие, и в хорошие времена.

Глеб вспомнил высказывание Низама и улыбнулся: наверное, действительно самостоятельная и вполне на уровне Богина, если он, предваряя знакомство, спешит представить ее таким образом.

— Приду, — сказал Глеб. — С радостью. Форма одежды летняя, караульная?

— Форма значения не имеет, — ответил Богин задумчиво. — А вот дам руководящих у нас маловато. Фесенко из планового управления да Морозова. Все!

— А ты из неруководящих. Если дам тебе не хватает.

— С ума сошел! — удивился Богин. — Приказано по протоколу.

— Ну, если по протоколу, придется нам на Шемякина сарафан надевать.

И оба засмеялись.

Трехкомнатная квартира-общежитие была отдана теперь в полное распоряжение семейству Богиных. И Глеб, который совсем недавно был здесь, поразился переменам, происшедшим в обстановке, но отнюдь не свидетельствующим о присутствии женщины. Скорее, здесь с размахом действовала рука Шемякина, получившего неограниченные полномочия для оборудования жилья начальника стройки, ставшего семейным человеком.

Все здесь было с перехлестом. «Двадцать два», как говорят азартные игроки, «перебор»: телевизоры в каждой комнате, два холодильника «ЗИЛ», на кухне и в прихожей, радиоприемник и радиола, несколько новейших вентиляторов с широкими резиновыми лопастями. Появились и новые «полированные поверхности», которых в прошлый свой приход Глеб не заметил. Вполне пристойная и хорошо обставленная квартира напоминала теперь салон современного мебельного магазина, куда только что завезли образцы продукции сразу нескольких зарубежных фирм.

Гостей встречал сам Богин. Непохожий на себя — подчеркнуто торжественный, взволнованный и какой-то зажатый. Таким Базанов не видал его и на коллегии министерства и даже в приемной министра.

Богин обнял Глеба за плечи, повел представлять хозяйке, хлопотавшей возле сверкающего стола. Глеб увидел Шемякина и знакомую молоденькую официантку из городской столовой. Настроение у него испортилось. И это, конечно, тут же было отмечено начальником стройки.

— Базанов Глеб Семенович, — чуть подтолкнул он Глеба к жене и добавил шутливо: — Мой идейный наставник и враг номер один.

— Инесса Филипповна, — без улыбки протянула руку высокая начинающая полнеть брюнетка с очень белым лицом и черными живыми глазами. Она сказала еще: — Очень приятно, — но сказала это, уже отвернувшись, переставляя на столе фужеры и рюмки, тут же забыв про Базанова.

Глеб оглянулся и встретился глазами с Морозовой. Наталья Петровна улыбнулась, но это был крик о помощи. Он подошел. Она с трудом поднялась с низкого кресла, взяла Глеба под руку и с деловым видом вывела в лоджию.

— Что случилось, Наталья Петровна? — спросил Глеб с опаской и в то же время с радостью, что они встретились и она сама подозвала его.

— Спасите, — сказала она серьезно. — Вы никогда не догадаетесь, почему так нужны мне сейчас. Вы пришли вовремя. А я, глупая, пришла раньше: все же начальство вызывает. Спасите меня от этой женщины.

— Как то есть? — не понял Глеб.

— Она заговаривает меня. Я ей как будто понравилась. Нет, нет! Она милая дама. Правда, несколько своеобразная. Вы это сами, впрочем, увидите. Умоляю только: не бросайте меня, садитесь рядом, даже если этого вам и не хочется.

— Напротив, — сказал Глеб, — мне очень хочется! Мы так давно не говорили.

— Мы просто давно не виделись, дорогой товарищ парторг.

— Ну вот видите. Значит, аллаху было угодно, чтоб приехала Инесса Филипповна и устроила прием, на котором мы…

— Лучше бы аллах прислал кого-нибудь попроще.

— Да чем не понравилась вам жена Богина?

— Да что вы, Глеб Семенович! С чего вы взяли? Я же сказала: милая дама. Главное, чтоб она Богину нравилась. Мы с вами тут что? Гости! Посидели, ушли. — Глаза ее смеялись. — Так обещаете? Все время со мной?

— Обещаю. Ну как вам у нас? Не скучаете по Питеру?

— Почему у вас? У нас! И скучаю, — сказала она с вызовом. — Не появись тут королева Кастильская…

— Кто?

— Инесса, королева обеих Кастилий! — Морозова не скрывала насмешки. — Мы бы с вами еще полгода не увиделись.

— А считаете, нужно чаще? — спросил и Глеб с вызовом.

— Идемте же, нас ищут, — сказала Наталья Петровна, вдруг смутившись, и пошла в комнату.

Гости уже рассаживались за раздвинутый стол, покрытый накрахмаленной скатертью. Все были давно знакомы и виделись ежедневно по многу раз, и каждый знал вроде бы свое место — Мостовой, Глонти, Прокопенко, Азизян и все другие — человек пятнадцать набралось. Но сегодня, в праздничной и домашней обстановке, от которой изрядно уже отвыкли, они чувствовали себя скованно, говорили тихо, старались ничего не задеть, не уронить.

Усиливал это настроение и сам Богин: он был сегодня такой же, как все остальные, — скованный, зажатый, какой-то осторожный в движениях. И это, естественно, передавалось всем, создавало атмосферу общей настороженности, которую не чувствовала, казалось, лишь жена хозяина. Инесса Филипповна оглядывала стол, как полководец перед битвой поле, и отдавала последние распоряжения официантке.

Глеб устроился на противоположном от Богиных торце стола, рядом с Морозовой (это она, несмотря на все противодействия хозяйки, утащила сюда Базанова, которому, конечно же, место было уготовано по правую руку от хозяев). За спиной Глеба была дверь в коридор. Он приоткрыл ее, чтобы впустить свежий ветерок, и тотчас услышал голос Шемякина, возбужденный, довольный, с хрипотцой:

— Все в ажуре, Инесса Филипповна! Нину оставляю в ваше распоряжение. И если увидите, минеральной не хватит или чего покрепче, она сгоняет — проинструктирована.

— Я учту, — прозвучал ровный голос хозяйки.

— Значит, я могу быть свободен, Инесса Филипповна?

— Да уж идите. Чего вам тут крутиться, сами справимся.

— Желаю хорошо повеселиться! — И четкие шаги по коридору. Так уходит командир роты, отрапортовавший генералу о взятии высоты.

«Матушка-командирша, — мелькнуло у Глеба. — Обслугу принимает как должное. Привыкла. И благодарности не удостаивает, а уж за стол с собой посадить — ни-ни. Такое, видно, в голову и прийти не может. Аристократия, черт бы ее побрал!»

Первый тост, на правах старого знакомого, провозгласил за здоровье хозяйки Прокопенко. Выпили. Закусили. За столом повисло тягостное молчание. Мостовой, словно оправдывая свое прозвище «кирпич», поднялся с объемистой рюмкой в руке, хотел было сказать речь, что наверняка приготовил заранее, но передумал в последний момент, видимо, и, пробурчав, что за такую хозяйку обязаны все и по второй выпить, выплеснул в рот грамм сто водки разом. Сглотнул, не поморщившись и не изменив обычного выражения хмурой сосредоточенности, никогда не сходившего с его грубо вытесанного лица, и сел.

Говорить было абсолютно не о чем. Кто-то завел разговор о стройке: план, подрядчики, субподрядчики, но хозяйка так сурово повела черным глазом в его сторону, что он скис сразу и замолчал на полуслове. Богин нервничал, хотя и казался абсолютно спокойным. Азизян, рискнув, рассказал старый, проверенный анекдот из своего «золотого фонда» — все рассмеялись, и этот смех будто снял внутреннее напряжение и расколдовал всех. Заговорили разом, задвигались живей руки, загремели веселей вилки и ножи.

Все вздохнули облегченно, и словно слетел с застолья некий налет дипломатического раута. И даже хозяйка, раскрасневшись, улыбалась уже веселей и радушней, хотя временами, если и обращался к ней кто, словно спохватывалась и принимала выражение несколько отрешенно-озабоченное, будто говоря: «Я и простой могу быть, если обстоятельства того требуют, если люди за моим столом собрались простые. Я, правда, хотела лучше и торжественней, как полагается у людей нашего круга, — и, видите, знаю, как это делается… Но если общество требует…»

Продемонстрировав таким образом, как ей казалось, все свои способности и абсолютное знание какого-то неведомого этикета, который представлялся Инессе Филипповне очень важным и обязательным для людей их круга — нечто вроде «СЕЗАМ, ОТВОРИСЬ», вроде пропуска в некий закрытый распределитель, жена Богина как-то опростилась сразу, точно невидную пуговку расстегнула, и моментально, самым чудесным образом превратилась в веселую и хлебосольную хозяйку стола. И уже в следующий момент принялась она с воодушевлением рассказывать, как приходилось ей «гулять» на Севере, например, куда она притащилась за своим, нареченным, где пили они иногда так, что в каждое застолье не меньше чем по литру на человека выходило.

— Какая странная женщина, — шепнула Морозова Глебу. — Ничего подобного никогда не встречала.

И Глеб кивнул, недоумевая и соглашаясь с нею.

А Инесса Филипповна, овладев общим вниманием и чувствуя себя молодой и интересной — какой и должны были видеть ее все эти люди, подчиненные ее мужа, — говорила не умолкая. И все было довольно пристойно, пока, она вспоминала разные казавшиеся ей смешными или любопытными, достойными всеобщего внимания случаи; из собственной жизни, но только принялась она рассказывать про самого Богина, про их встречу и знакомство, про его смешные черты характера и привычки, и тут уж — ах!..

Гости сидели опустив глаза, не зная, как реагировать на эту информацию. Степан Иванович, некоторое время стоически и грустно улыбавшийся (это был новый, никому не известный Богин), попытался вмешаться в рассказ жены и прервать его, но Инесса Филипповна, с пренебрежением посмотрев в его сторону, заметила, что она и сама знает, когда и что следует говорить, в подсказках не нуждается и отлично понимает, в какой аудитории о чем можно рассказывать (так и сказала — «в аудитории»).

Богин сделал еще одну попытку вмешаться и переключить внимание жены на стол и гостей, но Инесса Филипповна казалась уже неуправляемой. Глеб подумал, что Богин сейчас сорвется — лицо его потемнело, — повысит голос, закричит, может, даже стукнет кулаком по столу, ведь и это бывало, Глеб не раз был свидетелем такого и в кабинете, и в прорабских на строительных площадках. И каждый раз он упрекал Богина, а тот либо отшучивался, либо еще больше злился, говорил, что он таков от природы и не может себя переделывать. А вот, оказывается, и не таков вовсе, он терпелив, когда дело касается жены, которая, не задумываясь, выставляет его перед работающими с ним людьми и в смешном, и просто в глупом виде. И мирился с этим. Почему? Это было необъяснимо.

Глеб посмотрел по сторонам. Глонти хмурился и смущался, точно обижали его. Азизян нетерпеливо поерзывал, улыбался. Прокопенко равнодушно жевал. И только Мостовой с полным вниманием смотрел в рот Инессе Филипповне, словно то, что он слышал, оказывалось для него неожиданным и приятным откровением.

— А помнишь, Степа, время, когда ты в институте учился? — восклицала Богина. — Ни кола ни двора! Комнатешка — десять метров, кровати — страшно сказать! — и той нет: матрац на кирпичах установлен. Степе он до колен, под ноги учебники подкладывали. И ничего — жили! Вспомнить радостно, товарищи! И народу всегда у нас полно. Набьются, накурят — не продохнешь. Степа каждый час пепельницу моет — аккуратист.

— К чему это ты вспомнила, Инна? — осторожно останавливал ее муж. — Все так тогда жили. Кому это теперь интересно?

— А всем! — горячо отозвалась жена. — Всем! Должно, чтобы помнили. А то стали вы все начальниками — коттеджи, машины, секретарши молоденькие! — и позабыли. Не так я говорю разве?

— Ты бы, хозяйка, кофейку нам организовала, — отступил Богин.

— Хочешь — ты и организовывай! — ничуть не смущаясь, парировала Инесса Филипповна. — Я здесь еще в гостях, так что с меня и взятки гладки! — И она обиженно поджала губы.

— Ну хорошо, хорошо, — принялся успокаивать ее Богин. — Отдыхай, я распоряжусь, когда надо будет. — Он потерянно посмотрел на гостей, но опять справился с внутренним волнением и предложил как ни в чем не бывало: — Давайте тост, друзья. Пора! А то говорим много.

— Тебе бы пить только — можно подумать, пить умеешь! — и тут не удержалась от реплики Инесса Филипповна.

Богин опустил голову. На него было жалко смотреть. Глеб не верил своим глазам: Богин ли это? И Морозова сидела покрасневшая от возмущения; и Азизян, казалось, готов был вскочить и прийти на помощь начальнику, но Прокопенко, придерживая его за локоть, что-то шептал ему. Только он и Мостовой, не на первой стройке работавшие с Богиным, знали, видимо, жену начальника и поэтому ничему не удивлялись…

Инесса Филипповна, пригубив бокал с вином, продолжала между тем очередную историю из своей семейной жизни, которая имела целью показать, как трудно приходилось Степану Ивановичу до тех пор, пока на каждой стройке он не создавал пристойных условий, не вызывал ее к себе: ведь даже бессонница его одолевала, если Инниной головы не было рядом, на одной подушке.

— Инна! — рявкнул Богин и стукнул наконец-то по столу.

— Что ты меня все обрываешь, Степан? И слова буквально сказать не даешь! — несколько испугавшись, сказала Инесса Филипповна, выкроив неуверенную улыбку. — Это же нетактично, Степан.

— Прости, — сказал Богин примирительно.

И Глеб понял: Богин ее очень любит, эту странную и неумную женщину.

Инночка Рожкова считалась одной из самых веселых и симпатичных девушек на истфаке Челябинского пединститута. Она была как налитое спелое яблоко: плотно сбитая, крепкая, с хорошеньким лицом и стройными ножками. Могла протанцевать хоть всю ночь, неплохо играла в волейбол, была отличницей и профсоюзной активисткой: все годы учебы отвечала за культмассовый сектор институтского профкома.

На вечере со студентами-политехниками, который она и организовала, Инна Рожкова познакомилась со Степаном Богиным. Оба оказались детдомовцами. И он сразу покорил ее, мягкую и слабовольную, своей напористостью и целеустремленностью, отчетливым знанием того, что хочет и к чему стремится. Вскоре они поженились. Поначалу их жизнь была не из легких. Они и вправду начинали на пустом месте, но одинаково стоически относились к будничным бытовым заботам и к постоянной нехватке денег, еды, одежды. Приятелям, которых у них было великое множество, казалось, что все это нисколько не заботит чету Богиных. Друзья вечно собирались у них в комнате, где можно было позволить себе и выпить, и накуриться вдосталь, и, натанцевавшись, остаться ночевать на полу, под коммунистическим одеялом, прозванным так за громадные свои габариты и способным накрыть хоть десять человек.

Детей у них не было. Еще студенткой третьего курса Инна вынуждена была решиться на аборт. Договорившись через знакомую знакомых, шла она, крадучись, поздним вечером, неся две чистые простыни, на «тайную» квартиру, где пожилая врачиха, обильно и без всякого выражения пересыпая свою речь матом, сделала ей все, что полагается, — быстро и аккуратно. И поспешила выставить ее за порог, когда увидела, что Инна, полежав с полчаса, почувствовала себя уже нормально и могла, по ее словам, «шевелить лапками».

Спустя некоторое время Инна узнала, что она никогда уже не сможет родить ребенка. Степан, с благословения которого Инна решилась на этот шаг, чувствовал свою вину, очень переживал и казнил себя очень долго. С этой вины и стала все больше и больше крепнуть его любовь…

Инна преподавала историю в школе. Степан работал на заводе, в цеху.

Когда было принято решение о расширении и реконструкции завода, о строительстве новой автоматизированной технологической линии, начальником всех работ неожиданно оказался Богин — главный технолог ведущего цеха. Думали, не справится. Но он отлично справился с заданием и пустил поточную линию раньше срока. И к этому же времени сумел окончить заочно экономическое отделение Свердловского горного института, а затем и партшколу.

Дальше в его жизни начались стройки, новая кочевая жизнь. И быстрый рост, выдвижение. Положение, достаток, благоустроенные квартиры, где Инесса Филипповна закреплялась обычно до тех пор, пока муж на новом месте работы не подготавливал ей нечто равноценное. В этом постоянном движении, устройстве, обзаведении необходимыми, ставшими привычными вещами и предметами незаметно ушли в прошлое и профессия Инессы Филипповны, и почти все их друзья, и даже многие старые жизненные привычки, на смену которым незаметно, исподволь, пришли новые привычки и новые взгляды на жизнь. На каждой стройке, куда посылали Богина, были новые коллеги (многие так и не успевали стать друзьями), новые проблемы, новые условия. Богин, уверовав в себя, почувствовал свою исключительность. Он вполне обходился один. Во всем. И даже отсутствие определенное время жены, диктуемое признанной ими необходимостью, воспринималось уже как объективная реальность, а не как придуманная ими ненужная разлука.

Разительная метаморфоза постепенно произошла и с Инной. Степан Иванович уверенно продвигался по служебной лестнице, его считали очень перспективным работником, предсказывали повышения, вплоть до министерской должности. Люди, которые вот уже пятнадцать лет окружали Инессу Филипповну, были, за небольшим исключением, подчиненными ее мужа. Встречались среди них и подхалимы, и просто мелкие человечки, не хотевшие портить отношения с начальством. Тем более из-за вздорной бабенки, которая, как все видели, имеет почему-то непомерно большое влияние на мужа, на которого даже господь бог не имел никакого влияния. Так воспитывалось и в Инессе Филипповне ощущение своего всевластия, всемогущества, высшей правоты, необходимости и мудрости всего того, что она говорит, думает, делает. Безапелляционность — вот что было особенно характерно для богинской жены. И даже то, что она надевала на себя, и то, что считала красивым, нужным, удобным, — не должно было и не могло никем подвергаться сомнению. Человек, который по незнанию или по характеру своему рисковал вступить с ней в спор, больше не существовал для Инессы Филипповны. Она его вычеркивала из списка своих знакомых и со временем, по возможности, из знакомых мужа. Незлая по натуре, она с годами становилась упрямой и вредной, не успокаивалась до тех пор, пока Богин не начинал видеть в вызвавшем ее неудовольствие человеке то же, что видела она: глупца, завистника, карьериста или бездарь.

Это было странно, необъяснимо, но это случалось уже много, много раз. И сам Степан Иванович, в душе, без сомнения, сознавая слабость своей позиции, все-таки делал над собой усилие и вынужден был уговаривать себя, что жена его права, что она-то умеет хорошо разбираться в людях, любит правду и никогда не покривит душой, если придется выбирать между добром и злом.

При этом Богин или кто-либо из его доверенных лиц по приказу начальника всегда старался загрузить Инессу Филипповну хоть какой-то деятельностью, «заземлить» ее кипучую энергию, «замкнуть» жену начальника на яслях или детском садике (она очень любила маленьких детей), организации самодеятельного балетного кружка или хотя бы выставке картин местных художников, скажем. Инесса отдавалась целиком любому занятию, не брезгуя и самой черной физической работой, делая ее добросовестно и лихо и всячески подчеркивая это, — преображалась и в маляра, и в поломойку, и в нянечку, если требовалось, на час, на сутки, на неделю. Одного не мог сделать муж — вновь вернуть Инессу Филипповну в школу, заставить преподавать историю старшеклассникам. Тут Инесса Филипповна отрезала наглухо и, похоже, навсегда. Во-первых, изрядно уже позабыла свой предмет. Во-вторых, контакт с нынешними ребятами, не признававшими, как она утверждала, никаких авторитетов и задумывавшимися в первую очередь над проблемами сексуальными, казался ей невозможным. Была и третья причина, о которой она не говорила мужу и не признавалась себе: старшеклассники (люди почти уже взрослые и самостоятельные) не чувствовали в ней, как все прочие, наставницу, жену начальника строительства, которому на территории стройки подчинялись абсолютно все, а относились к ней как ко всем прочим педагогам, а может, и хуже — непочтительно, даже дерзко. Нет, о школе Инесса Филипповна не хотела и слышать…

Если вдуматься, жизнь у нее сложилась несколько странно. Не было своего дома. Она вслед за мужем кочевала со стройки на стройку. У нее не было детей. У нее не было и своего дела. Она существовала как бы в отраженном свете, который излучал Богин. Инесса стоически выносила нелегкий быт на колесах, долгое существование вдали от больших городов и десятки других неудобств, потому что верила в восходящую звезду мужа, знала, что так ему надо сейчас, и уже чувствовала и предвидела результаты своего долготерпения.

И за все это Степан Иванович любил жену и прощал ей все.

Инесса Филипповна чувствовала это. Была настолько уверена в его любви, что спокойно выдерживала их разлуки, не опасаясь его измен и ни разу не изменив мужу. Она не знала, что такое ревность, и никогда не разрешала себе опускаться до подобного чувства.

Мечтала ли о чем-нибудь эта женщина? Ведь считала она свою жизнь полной смысла, полезных и нужных дел, достаточно стабильной и хорошо обеспеченной. Да. И от этой, сегодняшней жизни она не хотела ничего. А в будущем?.. На будущее имела она одну, пожалуй, мечту. Инесса Филипповна хотела жить в Москве. В отдельной большой и просторной квартире на Кутузовском проспекте или на Фрунзенской набережной в высотном доме. Чтобы сам адрес у нее был как визитная карточка: все понятно, никаких дополнительных вопросов не требуется. Степан Иванович по характеру своему был человеком скрытным во всем, что касалось его служебных дел. Он никогда не делился с ней даже ближайшими своими планами и служебными делами. Говорил предположительно и о том, что в данный момент уже свершалось. Инесса Филипповна не воспринимала это как недоверие, не обижалась. Знала: рано или поздно муж будет в Москве. И она с ним рядом…

Такая жена досталась Богину — поистине ахиллесова пята непобедимого Степана Ивановича, как утверждали некоторые.

Пока мужчины разговаривали и курили, выйдя в лоджию и на балкон, женщины помогали хозяйке приготовить кофе-гляссе и накрыть сладкий стол. Инесса Филипповна воспринимала их помощь как должное, безапелляционно командовала, что куда ставить, что убирать со стола и что оставлять из выпивки и закуски, хотя торты и вазы с пирожными и фруктами выглядели несколько странно рядом с солеными огурцами, капустой и мясным ассорти. («Пусть, пусть остается! — строго заявила она Полине Фесенко из планового управления. — А то еще подумает кто, жаль мне водки, да и всего этого».)

Наталья Петровна злилась. В ней рос протест. Ей казалось — еще миг, и она взорвется, скажет этой самоуверенной и глупой гусыне все, что думает о ней. Она сдерживалась изо всех сил, ругала себя за приход сюда, уговаривала не слышать, что говорит, и не видеть, как ведет себя Инесса Филипповна, которая словно специально только тем и занималась весь вечер, что выставляла и себя, и мужа в дурацком виде… Все это представлялось Наталье Петровне и смешным и грустным — Богин, столь заботящийся о своем авторитете на стройке, и Богин сегодняшний, домашний, «в пижаме»…

И тут случилось непредвиденное.

Инесса, таинственно округлив черные глаза, неожиданно взяла Наталью Петровну нежно под руку и повела на кухню. Отослав Нину-официантку и плотно прикрыв дверь в коридор, она сказала, стараясь придать голосу максимальную доброжелательность и теплоту:

— На вашем месте, милочка, я носила бы исключительно голубое или розовое, сделала голубое и розовое своим цветом: каждая солидная женщина должна иметь свой цвет. При вашем лице и фигуре голубой или розовый строгий костюм или даже открытое платье, с низкой талией и без рукавов, — то, что надо.

Морозова промолчала, делая вид, что у нее отстегнулась серьга и она всецело поглощена ею.

— Я сделаю из вас женщину, — вдохновенно продолжала Богина, — женщину с большой буквы, милочка. Вы не пожалеете, если доверитесь мне. Тут, в условиях пустыни, это нелегко, но ведь это необходимо.

— Почему необходимо? — сдерживаясь, спокойно спросила Морозова.

— Как почему? Он ведь безумно влюблен в вас. А вы любите его.

— Кого? — обалдела Наталья Петровна.

— Ну, этого… парторга вашего, Сазанова, — как ни в чем не бывало ответила Богина. — Мне много не надо: я такое сразу замечаю. Нюх у меня, милочка, интуиция — она никогда не обманывает. Да и глаза есть!

— Кто бы мог подумать?! — у Натальи Петровны прорвалась издевательская интонация. — А я ничего не знаю, не чувствую. Что же мне делать?

— Я, правда, мало знаю товарища. Но по первым впечатлениям — он положительный человек. И холост. Так что не упускайте его, не советую. Жаль, я нынче ненадолго, наездом. И сразу после Нового года уеду.

— Какая досада!

— Но к весне я вернусь — совсем.

— Я пропаду тут без вас.

— Вы не шутите? — насторожилась хозяйка.

— Какие шутки? — лицо Натальи Петровны было как маска. — Он для меня словно гора: не подступишься!

— Инна! Где ты? — послышался из комнаты обеспокоенный голос Богина.

— Мы еще вернемся к нашему разговору, — торопливо проговорила Инесса Филипповна.

— Только умоляю, никому ни слова, — уже на ходу сказала Наталья Петровна. — И мужу особенно!

Богина обернулась к Морозовой и вдруг понимающе подмигнула ей, как сообщница.

Смех душил Наталью Петровну…