Добрый деловой человек

5

Богин словно доказывал всем, что пустыня его не испугала. Сменив шофера, он месяц мотался по пескам, не слезая с «газика» в любую погоду. Говорили, что его видели сразу в нескольких местах. Он был энергичным и неутомимым. Все высокие и тощие начальники неутомимы, но этот оказался просто джином, выпущенным из бутылки…

На Бешагаче экскаваторы царапали котлован под обогатительную фабрику. Будущий город потихоньку обрастал вагончиками, которые выстроились уже в длинную улицу, ей и название дали — Пионерская. Управление строительства росло и укрупнялось. Появлялись все новые и новые отделы, строительно-монтажные управления, прорабы и инженеры, возникла четкая диспетчерская служба. Но главное внимание и большую часть времени Богин уделял железнодорожному разъезду. Он считал — тут главное звено. И был прав, конечно. Десятки, а вскоре и сотни вагонов с грузами приходили на стройку: лес, кирпич, металл, механизмы. Не хватало путей, складских помещений, площадок для разгрузки. Богин кинул сюда лучшие силы и именно здесь создал первый строительный участок. Он повторял без устали и готов был даже, кажется, кулаками вбивать в голову каждого: принимать грузы «под откос» — преступление, хотите иметь бесперебойное снабжение всем необходимым — стройте хорошие склады. Прежде всего склады, склады, склады! И подъезды к ним, и дороги, дороги, которые удлиняют жизнь автомашинам. Богин потянул железнодорожную ветку от разъезда до Бешагача, к промплощадке. А параллельно ей ложилась бетонная автострада. Ложилась прочно — мимо будущего города и тоже к Бешагачу. Туда же должна была прийти ЛЭП. И вода. Для города, стройки и будущего комбината. Для комбината потребуется очень много воды.

Но воды пока что не было. Стройка сидела на голодном пайке. Пробуренные в разных местах артезианские скважины выдавали жесткую воду, совершенно непригодную для питья, содержащую три нормы солей. И как на грех, весна оказалась не дождливая.

Но стройка «пошла», как говорится. Стройка «начала дышать»…

Ежедневно в девять ноль-ноль Богин по селектору вызывал к микрофонам начальников объектов и участков, принимал их сообщения о плане работ на день, давал указания. В двенадцать ноль-ноль заседал оперативный штаб стройки.

Первым выступал главный диспетчер Афанасий Прокопенко — резкий в движениях и жестикуляции, похудевший и ставший еще более похожим на Богина. Прокопенко докладывал об основных событиях за сутки, о приказах сверху и особо важных рапортах начальников смен и участков. Иногда начальники смен и участков сами отчитывались и оправдывались перед штабом в упущениях, срывах. Богин подводил итоги. И тут он был беспощаден. Не всегда, может быть, и справедлив, но всегда всеми его поступками руководили интересы стройки.

Степан Богин был крут. Он с ходу, тут же на совещании, мог повысить или понизить в должности человека. Или даже снять его, уволить. Правда, он советовался с Базановым — заранее или позднее, — терпеливо доказывал необходимость своих действий, оправдывая каждый такой приказ, убеждал и добивался согласия со своими действиями. Отсюда, вероятно, и родилось общее мнение, что приказы Богина не подлежат обсуждению и что он не меняет их никогда.

Базанов понимал: начальник строительства проверял на нем, как на оселке, свои решения. Советовался будто, а на деле и его испытывал, всякий раз подчеркивая: видишь, мол, как я тебя ценю, как с тобой считаюсь, парторг, ни с кем не советуюсь, только с тобой. Зачем это ему нужно было? Боялся конфликта? Нет. Начальник стройки ничего не боялся. Он чувствовал себя крепко, «на взлете», и все понимали это, он давал всем это почувствовать. Его повседневная «работа» с кадрами должна была привести к созданию крепкого, спаянного «аппарата Богина», где все, объединенные общим делом, готовые разделить и общий успех, и общий провал, прямо-таки боготворили бы своего «шефа», своего «хозяина» и готовы были за него и в огонь, и в воду, и в медные трубы. Немалую помощь в этом оказывал Богину начальник отдела кадров управления строительства Мостовой, который представлялся Базанову человеком в некотором роде любопытным, хотя внешне и безликим. Он был упрям и молчалив, как несгораемый шкаф. Пять — десять фраз за полный рабочий день произносил, не больше. Кто-то назвал Мостового «кирпич», и это прозвище прочно прилепилось к нему. В подборе кадров Федор Мостовой руководствовался простым принципом: он хорошо знал, какие работники нужны Богину и что тот требовал от подчиненных в первую очередь (наряду с деловыми качествами, конечно): подчинения, подчинения и еще раз подчинения…

Алексей Алексеевич Милешкин, архитектор, представитель республиканского института «Горстройпроект», не нравился Базанову.

Правда, при первых встречах Глеб не смог составить определенного впечатления об архитекторе: во время общих разговоров Милешкин со скучающим видом помалкивал, но, когда очередь высказываться доходила до него, оживлялся и выступал, надо сказать, с блеском. Он бойко оперировал цифрами, называл проблемы, которые неизбежно возникнут у проектировщиков и строителей, и способы их преодоления, с пафосом защищал целесообразность проектов двух- и трехэтажных домов, простых для изготовления домостроительным комбинатом. И на макете, представленном Милешкиным, первый микрорайон действительно смотрелся довольно пристойно — Базанов, не погрешив против истины, должен был согласиться с Богиным. Но за последнее время мнение Глеба об архитекторе окончательно определилось. Алексей Алексеевич был достаточно опытным архитектором, но глубоко безразличным к своей работе человеком. Безразличным до цинизма. И не скрывал этого. Милешкин был худой, низкорослый и большеголовый. Голова его с остатками волос над ушами и на затылке напоминала скафандр. Сходство усиливали огромный, куполом вздымающийся над переносьем лоб и большие очки с толстенными линзами, скрывающими глаза. Милешкин напоминал муравья — какими их рисуют художники в мультипликационных фильмах.

Выслушав недавно рассуждение Базанова о том, каким ему видится будущий город, Милешкин усмехнулся и, не скрывая иронии, сказал:

— Когда у меня есть деньги, я иду в ювелирный магазин и приобретаю для любимой женщины бриллиантовое колье. Когда нет — я покупаю ей цветочки за рубль, дорогой товарищ Базанов. Мы с вами призваны соорудить еще один стандартный рабочий поселок, если, конечно, отбросить обертку из красивых слов и быть честными. Рабочий поселок, каких уже много построили и построим еще, бог даст. На создание гениальных строений у нас нет ни средств, ни времени. В Москве экспериментируют, создают сооружения, про которые с полным правом можно сказать: для торта слишком высоко, для дома слишком сладко. А ваш голубой город, — что ж? — не вы первый, не вы последний… О нем мечтал еще Корбюзье — самый великий и самый нелюбимый архитектор века. Да, совершенно верно, проект комплекса Лиги Наций в Женеве, жилой дом в Марселе, Чандигарх в Пенджабе — знание этого, простите, пожалуйста, делает честь вам, ибо в настоящее время даже мальчики и девочки, оканчивающие соответствующие институты, не знают конкретно, что же спроектировал гениальный француз. Вернемся, однако, к нашим баракам, простите за банальный каламбур. Тут дело не во мне. Милешкин — рядовой зодчий — тут ни при чем. Чтобы построить прекрасное здание, мало иметь талантливого архитектора, надо еще иметь талантливого строителя. Но и этого мало. Нужен еще и талантливый заказчик. Вы знаете, кто сказал это? Нет, не я. Это сказал Мартирос Сарьян. Мы же с вами реалисты, товарищ Базанов. Архитектор нынче не очень-то и нужен. Нужен контролер за типовым строительством, осуществляемым индустриальными методами. И лично я вполне согласен с уготованной мне подобной ролью.

— Но макет вашего первого микрорайона? Это что же, фикция, карамелька в дорогой обертке? — спросил Глеб.

— Почему же? Я и мои коллеги старались. Нам за это деньги ежемесячно платят. Да, дорогой товарищ Базанов, как бы хороши и пристойны ни были наши макеты и наши генпланы, как только они попадают в огненную печь нашей стройиндустрии — все летит в голубое небо через высокую трубу.

— Дело архитекторов следить за тем, чтобы их проекты…

Милешкин перебил Базанова:

— Все может милиция. Пожарники тоже могут все. Госавтоинспекция — много. Даже котлонадзор имеет право запрещать. И только архитектурный надзор практически не обладает никакими правами, никто с ним не считается и даже всерьез не принимает.

— Я обещаю вам полную поддержку.

— Ах, товарищ Базанов, товарищ Базанов! Спасибо на добром слове, конечно, но у вас будет столько других дел и других проблем! И когда у вашего кабинета выстроится очередь работяг с женами и грудными детьми, которым сегодня переночевать будет негде, вы, поверьте, с радостью отдадите им ключи от любого барака, не дожидаясь, пока закончится возведение прекрасного палаццо.

— Кое в чем вы правы, к сожалению, — сказал Базанов. — Но раз уж вы так любите ссылаться на авторитеты, позвольте и мне процитировать высказывание известного архитектора Фрэнка Ллойда Райта, построившего около полутысячи зданий. Так что он не только говорил, но и строил. «Мы, архитекторы, делаем дома, а дома делают людей», — сказал Райт. И разве в его словах не заключен глубокий смысл вашей работы, товарищ Милешкин? Архитектура призвана творить нравственные человеческие нормы. Город призван воздействовать на жителей — нравственно, воспитывать в них культуру, чувство товарищества. Так я понимаю.

— Правильно понимаете, товарищ Базанов. Но ведь это лишь теория, правильные идеи. Идеи! А на практике?

— Значит, вы говорите одно, а делаете другое?

— А вы?

— Я говорю, что думаю, и делаю то, что говорю.

— Простите, я в это не очень верю.

— Дело ваше. Впрочем, у вас, надеюсь, еще будет возможность убедиться в этом.

— Вы о городе?

— И о городе.

— Не все, как вы увидите, зависит от нас… Но я готов признавать свои ошибки. Правда, не так уж и часто мы с вами будем видеться, товарищ Базанов, к моему, поверьте, искреннему сожалению, — вы интересный собеседник и с вами было весьма приятно скрестить, фигурально так сказать, свою шпагу.

— Знаете, я никогда не предполагал, что мне придется убеждать специалиста в том, в чем, казалось бы, он должен был убеждать меня. Не понимаю в таком случае, почему вы оказались здесь?

И тут вдруг Милешкин почему-то испугался. Испугался как-то сразу. И не мог скрыть этого, даже и не попытался. Тихо пришепетывая и вертя головой, он принялся объяснять, что их беседа носила сугубо личный характер, характер свободного обмена мыслями, он выражал лишь свои, частные взгляды, его никто не уполномочивал на подобные высказывания, хотя он и является лицом официальным в данной обстановке — официальным представителем проектного института, командированным на место будущего строительства… Речь Милешкина становилась бессвязной, слова он произносил жалкие, тусклые, унылым голосом — пока окончательно не скис и не замолчал. Ничто не напоминало самоуверенного и циничного специалиста, который начинал час назад беседу с Базановым. Глеб не мог понять, чем вызвана эта странная метаморфоза: он ведь не пугал Алексея Алексеевича, не грозил ему, не обещал пожаловаться «куда следует». Впрочем, вдаваться в психологию человека, сидевшего перед ним в балке, Базанову не хотелось. Этот человек был неприятен Базанову.

Незаметно накатило лето — так всегда бывает в Азии. И шло лето жаркое. О коротких весенних дождях все уже давно забыли. Цветы сгорели враз, разнотравье высохло. Все вокруг было окрашено серо-желтым и желтым унылым цветом.

И, как предсказывали, проблемой номер один на стройке сразу стала вода. Она заслонила все остальные проблемы. Воду отпускали только самым важным объектам по строгой норме.

…Радиотелеграмма Богина догнала Базанова у изыскателей на трассе будущего водовода, который должен был, протянувшись более чем на двести километров, дать стройке воду из Карадарьи. Богин срочно вызывал парторга в Солнечный.

Глеб двое суток почти без остановок добирался до дому — еще довольно быстро! — и, в пыли, небритый, с потрескавшимися от солнца губами, вошел в кабинет к Богину.

— Что стряслось, Степан? — спросил он, глядя на осунувшееся лицо начальника строительства, на заострившийся подбородок и запавшие и словно потухшие глаза.

— Воды нет, — ответил тот. — Зарез. Поедем воду выбивать. Не достанем воду — все к черту! Через сколько можешь быть готовым?

— Через час.

— Устал?

— Неважно.

— Отлично! Через два часа вылетим. Придется за воду драться и на все педали жать. Ты ведь человек, можно сказать, местный — все ходы-выходы знаешь! — И пошутил грустно: — Ходов-то много, а выход у нас один. Что скажешь?

— А что говорить? Едем.

— Жду…

Они прилетели в столицу республики и с ходу пробились к министру водного хозяйства. Принял их министр приветливо, слушал внимательно — ни один мускул, ни одна морщинка на лице не дрогнула.

А Богин по большому счету разговор повел: золото, комбинат, город, всесоюзная стройка, всесоюзная забота.

— Не дадите воды, придется консервировать строительство, — так закончил свою речь Богин.

— Сколько воды требуется? — поинтересовался министр.

— Литров сто в секунду на летнее время, никак не меньше.

«С запросом, — мелькнула мысль у Базанова. — Много воды просит».

И действительно, погрустнел министр, головой покачал:

— Весна плохая была. Дождей мало, солнца совсем мало. Ледники в горах таяли плохо. Лето жаркое. Воды совсем мало, оказывается, товарищи.

— Ладно! — поспешно согласился Богин. — Пусть будет семьдесят литров.

— У вас золото, у меня вода, она дороже золота, — сказал министр. — Каждую каплю в республике считаем, на учет берем. Что будет, если на полив хлопчатника не хватит? — и сам себе ответил: — Урожай плохой будет, низкий будет — голову мне оторвут. А вы торгуетесь — сто литров, семьдесят литров, авторитетом союзной стройки козыряете. Разве можно так? Разве я мираб — своей водой торгую?

— До свидания, — решительно встал Богин.

— Желаю вам успехов, товарищи, — ответил министр.

…Вышли Богин с Базановым грустные: осечка получилась.

— Перестраховщик, — пробормотал Богин. Злой, как бес, желваки на скулах перекатываются — от бессилия. Таким его Глеб еще не видел.

— Зря ты осуждаешь его. Он за будущий урожай хлопка действительно головой отвечает, — заметил Глеб.

— А-а! Ты не осуждаешь?! — взорвался Богин. — Тогда, парторг, твоя очередь! Погляжу, как ты за интересы стройки болеешь. Иди, действуй! Иди в ЦК — выше некуда. Пусть решают: быть нам или не быть. Только надо, чтоб «быть», и ты давай стой насмерть!

— Пойдем вместе, — предложил Глеб.

Богин отмахнулся:

— Я в Совмин, может, там помогут.

Глеб пошел в ЦК, в отдел промышленности. Сказал заведующему отделом:

— Вы меня назначили, вы мне и помогайте.

Тот его спрашивает:

— А Богин где?

— На Совмин давит.

— Это факт, — подтверждает один из инструкторов отдела. — Видел его утром. Как страус, по коридорам из кабинета в кабинет носится.

— Разделение труда, значит, — усмехнулся завотделом. — Это хорошо…

На следующий день в ЦК совещание. Собрали всех заинтересованных лиц, точные расчеты запросили из Солнечного, все возможности взвесили и приняли решение — отпустить стройке воду через областное управление водного хозяйства, через магистральный канал ближайшего к Дустлику совхоза — но… пятьдесят литров в секунду. Ни грамма больше.

Победа, конечно. Быть, значит, стройке, расти, хоть и предстоит незапланированная, трудоемкая и поистине авральная работа — проложить путь воде по трубам от полей совхоза до разъезда Дустлик — Солнечный.

Все силы и вся необходимая техника были брошены Богиным на трубопровод. И пока директива из столицы республики через область к директору совхоза попала, трубопровод уже присоединили к насосу у магистрального канала.

Присоединились. Стали ждать воду. День, два, три. А воды нет. Понеслись телефонограммы по цепочке. Министерство водного хозяйства подтверждает: распоряжение области спущено. Область кивает на район. Районные боги воды клянутся, что вышестоящий приказ своевременно передан директору совхоза. А воды нет! Из труб и не каплет. Какие уж тут пятьдесят литров в секунду!..

Богин в ярости. Приказывает оседлать «газик». И мчатся они с Базановым в совхоз. Их встречает директор. Тучный, важный, флегматичный, в полувоенном костюме, каким и положено быть раису, председателю, сельскому начальнику в Средней Азии. Слушает вполуха и всем своим видом показывает, что вода — лишь одна из сотни его высоких дел и трудных обязанностей. Богин сбивает с него спесь всего одной фразой:

— Послушайте, директор, а не надоело ли вам тут работать?

Раис меняется на глазах. Становится подвижным и улыбчивым. Щеки его словно опадают. Он вызывает своего заместителя: где вода? Тот докладывает, что вода строителям отпускается ежедневно в положенной норме.

— Где ж она?! — ярится Богин. — Хватит говорить, поехали по трассе! — и на улицу. Все за ним.

Два «газика» двигаются вдоль магистрального канала.

— Стойте! — приказывает Базанов шоферу. И к Богину: — Смотри, Степан, задвижки у отводящих арыков подняты. Уходит наша водичка.

Дальше такая же картина. Уплывает бесхозная водичка, разбирает, видно, ее всяк, кому не лень: кто на полив своего приусадебного участка, кто «про запас», кто хауз, водоем, значит, спешит наполнить, под душем побрызгаться, а кто и так просто — для прохлады водичку вокруг дома гоняет.

Белый стал Богин. А раис словно кровью налился, испугался, засуетился. Все задвижки сам позакрывал, принялся Богина и Базанова успокаивать. Говорит:

— Есть у нас несознательные люди. Воду они беречь не привыкли, выходит. Очень крупно говорить с ними буду, ругаться буду, но порядок будет и вода для стройки будет. Возвращайтесь, дорогие товарищи. Ждите. И простите нас: недосмотр вышел. Все ошибки учтем, а на кого следует и строгое взыскание наложим.

И действительно — пошла вода. Но недолго, всего сутки, и опять — нет ее. Послали из Солнечного диспетчера для проверки ситуации. Возвращается, докладывает:

— Опять все задвижки подняты. Хоть часовых ставь!

Богин прямо взревел, стал носиться по кабинету, рвался, как упавший конь в постромках, грозился ехать в ЦК жаловаться.

— Постой из пушек по воробьям палить, — сказал ему Базанов. — Я еще раз в совхоз съезжу. Только теперь один, без тебя. Кричишь очень…

Собрали в совхозе общее собрание. Глеб выступил с рассказом о стройке, о золоте, которое даст стране комбинат, и только в самом конце — о воде. Объяснил что к чему. Оказалось, никто и не знал, куда воду от них насосы должны перекачивать, для каких надобностей. Люди ведь понимают, когда им объясняют. Пошла вода, и, хоть паек был невелик, голод, можно сказать, кончился…

Богин, которому всезнающий Прокопенко рассказал о совхозном собрании, заметил, что он и не ждал иного результата, убедился — этот бывший геолог умеет разговаривать с людьми, и, хотя, по его мнению, проще было как следует взгреть директора совхоза, он даже доволен, что руководители стройки действуют в одних целях разными методами. И в тот же вечер, встретив Базанова возле управления, не удержался и пошутил:

— А ты, брат, златоуст, оказывается. Вот уж не подозревал! Шутка ли! Одной беседой банду хапуг усмирил, комиссар. Учтем на будущее! — В тот момент у начальника строительства было благодушное настроение.

Базанов смолчал: плохо себя чувствовал, устал. Велика была нагрузка — поездка в совхоз, выступление, адская жара. Где уж тут думать о «щадящем режиме», которому так подробно обучал его в ташкентской больнице доктор Лев Михайлович Воловик! Стройка разворачивалась. И Богин, относясь безжалостно к самому себе, требовал того же от всех, требовал от всех подчиненных работы, работы, работы. А парторг, который шел с ним в одной упряжке — как любил часто повторять начальник строительства, — разве мог парторг призывать к одному, а жить по-другому, в ином ритме? Базанов не мог позволить себе этого. И жалеть себя ему было просто некогда. Каждый день требовал от него полной отдачи сил, ума, нервов, сердца. Да, и сердца. И еще сохранения каких-то совсем малых резервов, требующихся иногда для сопротивления Богину, для противодействия Богину — как было недавно при выдвижении бригадиром строителей Лысого, которого, как это ни парадоксально, своевольный Степан Иванович невзлюбил за то, что Лысой спас его в зимний буран. Вот поди ж, примирись с его характером!

Возникли разногласия между ними и по поводу застройки первого микрорайона. Богин считал: это забота Милешкина, с него и спрос будет, у парторга задачи общего характера — воспитание и мобилизация масс, наглядная агитация, соревнование. В свое время Богин попытался даже очень уж активно вмешаться в выдвижение кандидатов в состав парткома стройки. Базанов возразил, и сделал это твердо. Это было их первое столкновение. И вот теперь Богин пытался решить, чем заниматься и чем не заниматься парторгу.

— Ты думай, дорогой товарищ, как лучше энтузиазм масс в жару поднимать будешь! — не то серьезно, не то шутя говорил Богин. — Лекциями о вреде курения? «Голубыми огоньками» с привлечением сильно развитой художественной самодеятельности? Или проникновенными беседами с нерадивыми и отстающими? — Богин встал и зашагал по балку, не спуская пытливого взгляда с Глеба.

— Не понимаю, чего ты ваньку валяешь, — остановил его Глеб. — Сядь и поговорим. И нечего меня испытывать. Считай, я уже прошел испытание. Первое, во всяком случае.

Богин пожал плечами, глаза его смеялись.

— Историю стройки хорошо бы начать, — сказал он серьезно, свернув на другую тему, — с азов. Подыскал бы какого-нибудь писателя-летописца. А что?

— Возможно, и подыщем… Но сначала надо с городом разобраться, потом поздно будет, товарищ начальник.

— Да разве я против? Разбирайся на здоровье! Договорились ведь давно — твоя это сфера.

Вот и разобрались!.. А тут еще эта адская жара.

Летом Алексей Алексеевич Милешкин не столь часто появлялся на стройке. Но если каждое свое появление в Солнечном он старался обставить как можно заметнее (непременные визиты к руководству, широковещательные собрания, групповые обходы объектов), то уезжал архитектор каждый раз незаметно, словно на полуслове, будто бежал. Только что был здесь, говорил, приказывал что-то, шутил — и вот нету его. Исчез. Растворился. Может, и не приезжал, показалось.

Между тем дела на строительстве первого микрорайона совсем не радовали Базанова. Получалось все так, как и предсказывал в свое время Милешкин: приезжали строители, некоторые с семьями, балки были переполнены, людям жить было негде. Приближалась осень. Богин жал на строителей: «Давай-давай! Быстрее-быстрее! Всех под крышу!» Ему было неважно, под какую крышу, хоть под толевую. И архитекторы стали уступать. Милешкин без борьбы сдавал свои позиции, ради скорости строительства разрешал и отступления от проектов.

В результате вместо трехэтажного дома выросли из земли, как поганки, сразу два двухэтажных поселкового типа, с входами наподобие крылечек.

Во время разговора с Базановым Милешкин старался отшутиться:

— Еще ваш хороший знакомец Райт говорил: врач хоронит свою ошибку, архитектор может покрыть ее зеленью. Озеленим фасады, Глеб Семенович, все будет смотреться. Хотели провести экспериментик строители, по-быстрому. И меня уговорили. Вижу, не получилось. Учтем на будущее. — И исчез.

А пока его не было, строители подвели под крышу еще один двухэтажный дом. Вдалеке стали возводить другой, третий, четвертый. А между ними — стихийно — еще две двухэтажные поганки…

Глеб с грустью думал о том, что Милешкин вряд ли сумеет воплотить его мечту в камне: тому вполне достаточно возведения плохого типового поселка, и Глеб чувствовал себя виноватым, что мирится с этим потому, что мирится с этим Алексей Алексеевич. Упущенного не вернешь, построенного не перестроишь. Надо заставить себя находить время контролировать строителей ежедневно… Или?.. Почему, собственно, не поискать других архитекторов, которые тоже хотели бы спроектировать хороший город?.. Мысль показалась поначалу дикой — ведь город уже строился, но не отпускала, не уходила, возвращалась вновь и вновь…

Второй разговор с Милешкиным Базанов провел в кабинете, в присутствии Богина и нескольких членов парткома.

Милешкин крутился, как плотвичка на крючке, искал оправданий. Малоэтажная застройка-де имеет свои достоинства, выражает национальный характер, близка к земле, а значит — к воде и зелени, безопасна в сейсмическом отношении. И строить проще, и сроки сокращаются, значит большее число пустынников новый год в новых квартирах встретят. И ошибки свои, конечно, признавал. По-новому организовать дело обещал, архитектурный надзор наладить, контроль за строителями усилить. На объективные причины ссылался — столько молодых городов в республике, архитекторов не хватает, маленький их институт лихорадит, и у каждого человека всего одна голова да две руки, и работать больше восьми часов заставить его невозможно: советское законодательство не разрешает.

Богин в основном поддержал Милешкина.

Базанов сказал:

— Несколько лет назад, когда мы нашли в пустыне золото и газ и было принято решение о строительстве комбината, мы думали: будут люди, работающие на нем, жить в современном городе? Будут ли иметь все, что положено промышленному городу? Вот Ангрен, Алмалык, Газли — они как близнецы братья. Они шаблонны, мало приспособлены к существованию в условиях резко континентального азиатского климата и просто некрасивы. И мы решили: город Солнечный должен отличаться от них. А что получается? Стоит ваш особняк, Милешкин, открытый со всех сторон солнцу, и жить в нем очень трудно. Не говоря уже о стороне эстетической. Представляете, что получится, когда ваши бараки начнут вытягиваться в улицу, организовываться в микрорайон? Почему вы обманываете себя и нас, Милешкин? Почему обманываете мечты и надежды сотен геологов-поисковиков, которые много лет подряд — и зимой, и летом — работали в пустыне? И тех, кто будет работать здесь, на комбинате? Я считаю, партком не должен мириться с подобной практикой.

— А что ты предлагаешь? — спросил Богин.

— Поставить вопрос на коллегии министерства.

— Не понял! — вздернулся Богин.

— Поясняю: передать дело проектирования города другому институту.

Собравшиеся взволнованно и недоуменно загудели.

— Какому институту? Основания? — выкрикнул, не сдержавшись, Милешкин.

— Какому — еще не знаю, посоветуемся в Москве. А основания у нас есть, их более чем достаточно, — спокойно сказал Базанов. — Высказывайтесь, товарищи.

— Очень неожиданное предложение, обмозговать надо, — сказал Азизян, ставший заместителем Базанова.

— Давайте мозговать, — ответил Глеб. — Может, вопросы?

— Есть, — встал Мостовой. — С проектами товарища Милешкина как? Коту под хвост?

— На переплавку! — подал реплику Александр Трофимович Яковлев, бригадир строителей, тоже член парткома. — Больной зуб — рвать с корнем.

— К сожалению, этот зуб уже обошелся нам в копеечку, — возразил главный инженер Глонти.

— С зубом можно потерять и голову. Госстрой таких экспериментов не любит, — многозначительно предупредил Богин. — Ну, Базанов, завариваешь ты кашу!

— Я полагаю, нам никуда не уйти теперь от первого квартала и от проектов товарища Милешкина — дело крутится, но мы еще можем проследить за тем, чтобы строители делали все так, как спроектировано, если у самого Милешкина нет на это ни времени, ни желания, — Базанов замялся. — Я, товарищи, и сам еще не знаю: кто, как, каким образом? Но я знаю одно: так, как мы начали строить город, строить его мы не будем, не имеем права.

— Значит, в Москву? — раздраженно спросил Богин.

— Обязательно.

— Ну, раз у тебя на сегодняшний день более важных дел нет — езжай! Командировку надо? Хоть на Командорские острова, в Бразилию! Прикажут — выпишут! Там, говорят, городишко неплохой построили. — Богин явно злился и с трудом сдерживал себя. — Оставь заместителя и езжай.

— Считаю, вопрос поставлен на парткоме преждевременно и недостаточно подработан, — авторитетно сказал Мостовой. — Сразу такие дела не решаются.

— А почему, собственно? — возразил Базанов. — Ведь все тут на наших глазах происходит. Нужны ли комиссии, проверяющие, докладчики, когда нам день дорог? Не успеем подработать вопрос, как все по баракам разъедемся. И говорить не о чем будет…

Партком постановил: усилить архитектурный контроль за строительством (ответственный замсекретаря Азизян); командировать в Москву, в министерство, тов. Базанова Г. С. для согласования вопроса о дальнейшей проектировке и строительстве города Солнечного…