Добрый деловой человек

17

В тот же вечер в партком позвонила Морозова.

— Глеб Семенович, — очень официально сказала она, — из нашей группы архитектурного надзора отбывает Иван Олегович Яновский. Возвращается в Ленинград.

Это была новость!

— По вашему приказу или со собственному желанию? — спросил Глеб.

— По обоюдному решению и согласию.

— И все же меня это удивляет.

— Мы невозможно надоели друг другу, поймите, — раздраженно сказала Морозова. — Я недовольна им, он привязывается ко мне. Перегрелись! Вот!.. Эх вы, человековед! — сказала она насмешливо и одновременно грустно и кинула трубку.

Наталья Петровна что-то явно недоговаривала. Что-то произошло между ней и Яновским: глупо было ехать за четыре тысячи километров из Ленинграда, чтобы работать вместе, и быть вместе, и так быстро расстаться. Но если сам Яновский сознательно пошел на это, потому что Морозова как-то изменилась?

Глеб вспомнил, что видел Наталью Петровну всего несколько дней назад. Она была, как всегда, уверенно-спокойна, рассказывала ему, что комиссия после отъезда Милешкина поутихла, что Бакулевы отпраздновали новоселье, хотели позвать и его, но он, как нарочно, допоздна не возвращался в Солнечный. Толя несколько раз бегал к базановскому вагончику и в партком, но все безуспешно, и они жалели, конечно, и она пожалела, потому что был прекрасный вечер и они хорошо провели его… Нет, тогда Морозова была спокойна, как всегда. То, что произошло между ней и Яновским, произошло позднее. Когда же? Может, он должен вмешаться и хоть как-то помочь им? Может, она принимает сейчас решение, о котором будет жалеть?

Почувствовав, что очень устал, Глеб закрыл сейф, сложил дела в стол и отправился к своему вагончику на улице Первомайской…

Было темно и прохладно. Дул ветерок. Работала третья смена. Ярко горели прожекторы на башенных кранах, ревели бульдозеры, сновали автомашины. Где-то совсем рядом молотил компрессор. И, усиленный мощным динамиком, низкий женский голос монотонно повторял: «Прораб Усманов, прораб Усманов! Зайди в диспетчерскую, срочно зайди, пожалуйста, в диспетчерскую, зайди в диспетчерскую!» И полная луна, невысоко поднявшаяся над горизонтом, тоже казалась Базанову прожектором на стреле одного из башенных кранов.

Путь из управления до Первомайской улицы заметно удлинился. Глебу то и дело приходилось обходить один за другим строящиеся дома, подсобные помещения, кучи и штабели строительного материала — панелей и плит, дверей и рам, досок, кирпичей, стекол в ящиках, — склады так называемого «задела», который обязательно имели все прорабы. Да, город рос, выравнивался по всем параметрам. «Ленинградские» дома во втором микрорайоне делали Солнечный городом.

Глеб свернул на Первомайскую. Навстречу шел Яновский. Случайно или поджидал его? Они встретились. Иван Олегович, как всегда вежливо, ровным голосом поздоровался, хотел было пройти, но, видно, раздумал и остановился. Сказал неожиданно глухо:

— Разрешите, задержу вас? Хотел бы поговорить. Дело сугубо личное.

— Слушаю. Хотя мы можем и ко мне зайти поговорить.

— Я бы предпочел здесь: разговор короткий.

— Как хотите. — Глеба насторожило вступление, глухой голос: все это было несвойственно Яновскому, человеку ироничному и в достаточной мере самоуверенному.

— Вам, вероятно, известно, что я откомандирован?

— Да. И меня это удивляет. Я говорил с Морозовой.

— Я знаю ее много лет. Мы вместе кончали институт. Все годы работаем вместе. Здесь она очень изменилась. Стала нервная и раздражительная. У нас произошел весьма неприятный разговор вчера… И я решил уехать.

— А в чем причина перемены в ней?

— Не знаю.

— А почему вы говорите об этом мне?

Яновский прислонился к стене и помолчал, словно собираясь с мыслями.

— Дайте мне сказать и, по возможности, не перебивайте… Наталья Петровна очень ранимый человек. Ей не повезло в личной жизни, она ушла от мужа с маленьким Антошкой после первой же семейной сцены. Наталья — кремень в таких делах. — Яновский заговорил взволнованно, торопливо, сбивчиво, в несвойственной ему манере. И как-то странно крутил головой из стороны в сторону, словно ворот рубашки душил его. — Но эта женщина при всей ее самоуверенности и независимости ранимый человек, очень, — повторил он. — Я всегда был рядом, как-то оберегал ее. — Он поймал вопрошающий взгляд Базанова и сказал: — Да, и любил ее. Без всякой надежды на взаимность, впрочем. Несколько лет назад мы объяснились — и все!

— Иван Олегович, почему вы все это говорите мне? — тихо спросил Базанов.

— Вы торопитесь? Я же просил…

— Говорите, пожалуйста, я никуда не тороплюсь. Я не понимаю — в чем дело?

— Завтра я уезжаю. Я запланировал наш разговор, но никак не мог поймать вас. Сейчас поздно, конечно… Еще две минуты. Эта вечная интеллигентская манера размазывать. Буду краток.

— Может быть, мы все же зайдем ко мне? — вновь предложил Базанов.

— Нет-нет! Два слова, и вам станет все понятно.

— Слушаю, Иван Олегович.

— Я впервые оставляю ее одну. И не в Ленинграде, а тут, на стройке. Мне казалось, что между вами установились дружеские отношения. Она всегда очень высоко отзывается о вас. — Яновский опустил голову.

— Так что же?

Яновский переступил с ноги на ногу. Качался на ветру фонарь. Пауза затягивалась.

— Она… доверяет вам… Я достаточно хорошо знаю Наташу. Она любит… И мне легко сказать вам это. — Иван Олегович облегченно вздохнул, точно решил сложнейшую задачу.

— Зря вы мне это сказали.

Известие ошеломило Базанова. Он не успел ни оценить его, ни порадоваться: решил — чепуха, мало ли что может показаться человеку, давно страдающему от безответной любви.

— У меня, конечно, нет доказательств, одни ощущения, но они меня редко обманывают.

— Может, следовало проверить ощущения, а потом затевать эту беседу?

— Презираете меня за слюнтяйский разговор?.. Поверьте, не сразу я и решился. Решиться было трудно.

— А я по-прежнему не понимаю, какую роль вы отводите мне, Иван Олегович? Чего ждете от меня, каких слов? Признаться, у меня в жизни ничего подобного не случалось. Я не знаю, как должен себя вести. А вы? Все это, по-моему, глупо, а вы умный ведь человек.

— Завтра я уезжаю. Нервы сдали, простите… Как вы относитесь к Морозовой?

— Очень хорошо.

— И не больше?

— Послушайте, Иван Олегович, так, чего доброго, вы и подписку у меня начнете требовать.

— Подписку? — не понял Яновский. — Какую? При чем тут подписка?

— Документ о том, что я обязуюсь делать и от чего буду решительно отказываться.

— Идите вы к черту! — Яновский круто повернулся, чтобы уйти, но Базанов схватил его за руку и задержал.

— Это уже лучше, Иван Олегович… Давайте считать, что сегодняшнего разговора просто не было, а? Мы с вами не встречались. А хотите, оставайтесь в Солнечном. Вы же нужны здесь не меньше, чем в Ленинграде. Разрешите, я поговорю с Морозовой?

— Нет, пожалуй, — сказал Яновский своим обычным, насмешливым тоном. — Тут в вас заговорил партийный руководитель. Не стоит, товарищ Базанов. Вы не тонкий человек. Разговор не получился, к сожалению. Я ошибся. Прощайте. — И он быстро зашагал в сторону управления.

Глеб посмотрел ему вслед и неожиданно действительно почувствовал себя виноватым в этом несостоявшемся разговоре. Уже в вагончике он пришел к выводу, что произошло это потому, что ни Яновскому, ни самому себе он не мог бы ответить на вопрос о своем отношении к Наталье Петровне. Она была красива, нравилась ему с их первой встречи, но разве он любил ее? Разве, когда они шли по Кировскому проспекту, он испытывал то, что испытывал много лет назад, когда впервые познакомился с Асей в Кара-Таше и шел с ней по солончаку? И так ли глухо билось его сердце? Так ли трепетна была его радость? То ли испытывал он, когда коснулся впервые Асиной руки, почувствовал ни с чем не сравнимый запах ее волос? Разве сопоставимы эти на всю жизнь оставшиеся ощущения, точно были они вчера, с теми, что испытал он осенним ленинградским вечером в ресторане, любуясь Натальей Петровной, восхищаясь ею, как восхищаются картиной знаменитого художника? А сама Наталья Петровна? Чем привлек ее он?

Глеб стал вспоминать их встречи и их разговоры, анализировать все, что говорила она, и все, что отвечал он, и все, что могло стоять за словами, и пришел к выводу: ошибается Яновский, они с Морозовой не были настроены на одну волну, как тогда с Асей, — Глеб знал это. Да и могло ли повториться теперь то, что было два десятилетия назад, когда он, молодой и сильный, встретил Асю, когда они полюбили друг друга и признались в этом сразу же, в первую встречу. И стали мужем и женой.

Все эти годы, что прошли после гибели Аси в горах, образ ее и все, из чего он складывался, не уходил, не стушевывался, не забывался: ее насмешливые глаза, лицо с высокими скулами и упрямым подбородком, ее быстрая, легкая походка, любимые словечки и привычки и даже любимая поза — часами сидеть поджав под себя ноги. Все эти годы он хранил верность Асе и ее памяти. И в любой момент мог представить ее рядом с собой, попросить у нее совета, оценить с ее помощью каждый свой поступок и даже тех женщин, с которыми порой сводила его судьба. Каждую он мерил Асей. За два десятилетия были у него и романы — одни мимолетные, другие, случалось, затягивались. Была и женщина, к которой, казалось, у него возникло настоящее чувство. Но все прошло: и быстрые увлечения, и то, что представлялось любовью. Женщина хотела мужа всегда рядом, а он мотался по Азии, месяцами не появлялся в Ташкенте, где она работала преподавателем в университете. Была по-своему права, наверное, но не выдержала проверку временем. Ася выдержала бы, точно выдержала бы. Позднее Глеб узнал, что женщина та вышла замуж, и без сожаления встретил это известие, определив тем самым, что, как видно, и любви-то никакой не существовало…

И все же разговор с Яновским задел Глеба, не отпускал, заставлял вновь возвращаться ко всем своим встречам с Морозовой, анализировать свое и ее поведение. Наталья Петровна снова проходила с ним по Кировскому проспекту, пыталась раздобыть билеты в кино, сидела в ресторане, шла улицей Солнечного, независимо держа руки в карманах потертых джинсов. Она хмурилась и улыбалась, спорила и соглашалась, а надо лбом у нее светился пепельный нимб, и тяжелый узел на затылке оттягивал голову назад, придавая лицу независимое и гордое выражение.

Глеб дол-го не мог заснуть. Он гасил и зажигал свет, брался за книгу, пил чай. И, видя тщетность всех своих усилий, разрешил себе принять снотворное. И уже в какой-то полудреме он поймал себя на мысли о том, что Наталья Петровна во многом напоминает Асю и во многом, пожалуй, она выдержала бы «испытание на Асю». А вот как выглядела Ася, Глеб вспомнить уже не мог. Сон охватывал, обволакивал его. И вместо резкого и несимметричного Асиного лица стояло перед ним лицо Морозовой, — это был уже сон…