Вскоре в центральной газете появился большой очерк и несколько фотографий: котлован, стены первой обогатительной фабрики, здания второго, ленинградского, микрорайона. Как писал зыбинский сотрудник, искренне восхитившийся увиденным в пустыне, стройка уверенно набирала темпы, рос замечательный, не похожий ни на какой другой город…
Вечером Базанову позвонил Богин. Сказал, как показалось Глебу, сердито и чуть виновато: хотел, видно, скрыть некоторое замешательство:
— Добрый вечер. Чем занимаешься?
— Книжку читаю.
— Хорошая хоть книжка?
— Хорошая.
— А газету читал?
— Читал.
— Здорово! Молодец приятель твой! Прославил на весь мир.
— Это мы молодцы.
— Мы молодцы. — Богин помолчал и вдруг добавил: — Хочу тебя в гости позвать. А?
— Событие какое-нибудь?
— Нет. Так просто — на костерок, давно не беседовали.
— Хоп, — согласился Глеб. — Приду.
Богин жил в трехкомнатной квартире-общежитии для приезжего начальства, занимал две комнаты. Таких квартир-общежитий со всеми удобствами в городе было пять, и распоряжался ими сам Степан Иванович. Один он решал, кто достоин жить там и пользоваться всеми благами цивилизации и комфортом, относительным, конечно. Богину предлагали квартиру в личное пользование, но он отказался, сказал: построим первый девятиэтажный дом, привезу жену — тогда займу трехкомнатную. А пока жил один в общежитии, где о быте за него думали другие.
— Вот и я, — сказал, входя, Базанов. — Как солдат, по первому приказу начальства.
— Тебе прикажешь, — усмехнулся Богин.
Оба чувствовали какую-то неловкость.
— Так что обсуждаем? — спросил Глеб, осматриваясь.
— Разберемся. Так сразу и о делах?.. А я и выпью с удовольствием. Дай похозяйствовать. — Он открыл холодильник, стал извлекать оттуда колбасу, сыр, жареное мясо, минеральную воду, бутылку коньяка, овощи, расставлять все на столе. Достал из полированного серванта рюмки, фужеры с золотым ободком, мельхиоровые вилки и ножи, бумажные салфетки.
— Здорово ты устроился!
— Апартаменты шикарные. Но тут все не мое. И даже идея шемякинская. Ты, конечно, не одобряешь?
— До завершения гостиницы — отчего же?
— Тогда сам переехать почему отказался? Брезгуешь?
— Нет, просто я человек постоянный. Привыкаю к комнатам, костюмам, рубахам, хорошим людям — оторвать невозможно.
— Правильно, — сказал Богин. — Ты сиди, а я приготовлю все. И помогать мне не надо. Управлюсь, торопиться некуда.
Глеб начал рассказывать ему об идеях Яковлева и о его заветной тетрадке.
— Знаю, докладывали. — Богин резал копченую колбасу тонко и сноровисто, как продавец Елисеевского магазина. — Идея интересная, но требует изучения. В виде опыта можно было бы попробовать… А есть ли у нас время на опыты?
— Думаю, должно найтись.
— А чтоб опыт не провалить, не дискредитировать, ему материальное обеспечение необходимо, не так ли? Материалы, техника, транспорт — в первую очередь. Но ведь бригады других СМУ вправе спросить нас: а почему, собственно, Яковлеву создаются особые условия?
— А Стаханов, Борткевич?.. Яковлев не требует особых условий, только двусторонний договор и обоюдное его соблюдение. Не знаю, кто и как тебя информировал, на вот яковлевскую тетрадь, познакомься.
— Хочешь, чтоб и у нас почин родился? Тебе плюс, понимаю.
— Государству плюс.
— Да я и не возражаю, — поднял вверх руки Богин. — Выделим авторитетных экспертов, ознакомятся и доложат. Решат положительно — начнем эксперимент проводить. Я — за.
— Можно было бы без экспертов. Почитай сам.
— Сам не буду: времени нет. Но завтра я это дело закручу, а через недельку мы их заслушаем. Подожди, неделя ничего не меняет. Как твое сердце?
— Ничего.
— С удовольствием выпью сегодня. — Они чокнулись. Богин сказал: — Твое здоровье! — и одним духом опорожнил объемистую рюмку. Запил минеральной, хрустнул долькой огурца, аппетитно зажевал колбасу, сказал размягченно: — Прекрасно! Каких приятных вещей мы лишаем себя. Не умеем отдыхать, не умеем, и не учит нас никто.
— Истина в вине — и древние утверждали.
— Эти древние ребята мне давно по душе: умели строить и веселиться. Давай еще по рюмке. Ты ешь, ешь!
— Мне половину, пожалуй, — сказал Глеб.
Они опять чокнулись и выпили за «взаимопонимание», как предложил Богин. И тут же спросил:
— А почему ты не похож на победителя? Вроде и не утер носа начальнику строительства?
— Вон что тебя беспокоит?
— Беспокоит. И как у нас дальше пойдет — заботит.
— Так ты же сказал: не сработались.
— Недооценил тебя.
— И переоценил себя?
— До чего ж ты въедливый, Базанов! — Богин покрутил головой, засмеялся.
— А ты думал!
— Я, признаться, думал, ты в обком побежишь Сафарову на меня жаловаться.
— Выходит, я с тобой и без Сафарова справляюсь?
— Выходит. Только не зазнавайся, богом прошу.
— Я тебе вопрос задам, а ты подумай… Возьмем предприятие, неважно какое — большое, энское. Все отлажено. И вдруг директор его отбывает на полгода. Он уехал, а предприятие работает, будто и директора там не существовало. Хороший или плохой он руководитель?
— Никудышный! — уверенно ответил Богин. — Зря кабинет занимает — зачем, если все без него обходятся?
— А если с другой стороны посмотреть? Ведь вся организация, вся отлаженность — его рук дело. Это он воспитал людей, которые — каждый на своем участке — справлялись со своим производством без его руководящих указаний. Личная ответственность — это коллективная ответственность. Директор сумел воспитать ее в каждом из своих руководящих подчиненных. Поэтому и предприятие работает. А американцы, как мне рассказывали, даже специальный эксперимент проводят. Если после отъезда руководителя предприятие работает так же — руководителя оставляют. Лучше или хуже — увольняют. Если лучше работает предприятие — значит, не нужен он там, хуже — значит…
— Намек понял. А Богин уедет, думаешь, и стройка станет? Так ты что — против единоначалия?
— Все дело в пропорциях. Твое сегодняшнее единоначалие рождает Шемякиных.
— Пережитки! Плохо мы с людьми работаем.
— Какие, к черту, пережитки? Твой Матвей родился при советской власти. И это ты ему создал условия, дал почувствовать полную безнаказанность.
— А тут и Базанов появился — хвать нас за шиворот!
— Я, признаться, запаздываю по неопытности. Меня работяги, как ты их называешь, все подталкивают, у них, оказывается, более обостренное чувство справедливости. Для рабочего человека хороший или плохой руководитель — это не только его оперативность, инициатива, хозяйственная мудрость, но и его человеческие качества.
— Ну, раз ты признаешь свои ошибки, и я признаю, — сказал Богин и добавил беспечно: — Давай! С этими разговорами мы совсем запустили пьянку. — Он снова наполнил рюмки.
Было прохладно. Прохладный вечер — как награда за тягостное от жары лето. И Базанов засиделся у Богина за полночь. Уходя, он спросил начальника стройки:
— Так как, оставить тебе тетрадку Яковлева?
— Оставляй, — усмехнулся Богин. — Ничего ты не забываешь.
— Просмотришь через день-два?
— Просмотрю, — отмахнулся Богин. — У меня свежая проблема: скоро жена приезжает…
— Так радуйся, начальник!
— Я и радуюсь, — ответил Богин неопределенно. И растерянно улыбнулся…