Добрый деловой человек

16

Уже по весне чувствовалось, что лето будет жарким и стройка снова начнет задыхаться от маловодья. К счастью, трасса водовода была определена, проект наконец утвержден. Осталось, как шутили в городе, лишь начать и кончить.

Создали специальное строительно-монтажное управление. Его начальника Сергея Владимировича Ненаева Базанов знал: утверждали на заседании партийного комитета, оставил хорошее впечатление. Относительно молодой и быстро растущий инженер, успел поработать и в Газли, и на строительстве ряда газопроводов в Средней Азии, прошел путь от бригадира до начальника СМУ, без отрыва от производства закончил Политехнический институт. После утверждения в должности Сергей Ненаев взялся за организацию управления — лично принимал на работу каждого, выбивал землеройные машины и механизмы, проехал с изыскателями до Карадарьи и принял у них трассу.

Теперь эту трассу он показывал Богину и Базанову.

…Они выехали на рассвете. От станции Дустлик повернули на юго-запад, и, пока двигались степью, Ненаев рассказывал:

— Трасса трудная. Район безлюден. На двести километров пути подъем более пятисот метров. Утверждено пять насосных. Размер труб тысяча двести двадцать миллиметров. Как сделать, чтоб в Солнечный приходила вода, а не кипяток? Гнать ее побыстрей, а трубы заглубить в траншею метра на полтора минимум. Земляных работ порядка восьми миллионов кубиков — немало. Одновременно, с опережением километров в тридцать, будем тянуть дорогу. Без дороги тут делать нечего: трубовозы не пройдут. Строительство начнем с двух сторон.

Сергей Ненаев, как и многие молодые руководители, вырабатывал свой деловой стиль: говорил коротко, без всяких там «мне думается» или «как мне кажется» — цифры на память, факты, выводы; решения принимал скорые и безапелляционные, ответственность целиком брал на себя; исповедовал демократию без панибратства и некоторое пренебрежение к категориям духовным, называя их идеалистическими. Впрочем, Ненаеву лишь казалось, что это его стиль: во многом Сергей Владимирович просто подражал Богину, которого считал образцом начальника в современных условиях. Был Сергей Владимирович строен, ловок, белокур и русую бороду клинышком имел — думал, придает ему солидность и суровую значительность, а на деле стал похож на чеховского интеллигента, мягкого и слабовольного. И выглядел Ненаев совсем не значительным, совсем не грозным руководителем. Но никто, вероятно, про это не говорил ему, а может, и говорил кто, да Ненаев не прислушивался, не верил, должно быть.

— Трудная будет трасса, — повторил Ненаев. — Машины сложно в пески забросить.

— А что тут легко? — насмешливо спросил Богин. — Яйца в песке летом жарить! Вон, спросите парторга, расскажет, как первый энергопоезд в Солнечный волокли. Потяжелей ваших канавокопателей игрушка. Протащили!

Ненаев почувствовал себя уязвленным:

— Я не сомневаюсь, товарищ Богин. Констатирую: сроки сжатые.

— Констатируйте на здоровье, начальник, сроки разжимать все равно никто не собирается, — хмыкнул Богин…

Ландшафт незаметно менялся. Степь стала холмиться, горбиться, желтые песчаные залысины появлялись то слева, то справа от машины. И вдруг степь кончилась. Впереди и вокруг колыхалось море песка. Шестибалльными волнами накатывали на «газик» барханы. И чем дальше, тем выше и круче казались они, а по самому горизонту ходили цунами высотой в пятиэтажный дом.

Трое разом подумали об одном; действительно, будет трудно тащить сюда технику, а Ненаев отметил:

— Те дальние барханы — двадцать метров высота, ширина до ста. На пути трассы будем срезать бульдозерами, ничего не попишешь.

— Надо, так срезайте, — равнодушно отозвался Богин.

И тут же им пришлось вылезти: «газик» забуксовал. Низам раскачивал машину, жал на акселератор. И они приложили три свои человечьи силы. Песок летел из-под колес, как искры из-под абразивного круга во время заточки инструмента, а пустыня цепко держала автомобиль, сидевший уже на диффере. Низам заглушил мотор и вылез.

— Кипим, — сказал он, отцепляя с борта четыре доски и лопату. — Пусть мотор отдохнет, и вы отдохните. Я копать под колесом немножко буду, пять-десять минут копать буду. Вы в тени сидите. Чай немножко пейте, в термосе чай.

— Сколько прошли от Дустлика? — спросил Богин.

— Сорок семь, — сказал Базанов. — Я заметил по спидометру.

— Так мы и за четыре дня не обернемся!

— Хорошо, если за четыре дня, товарищ Богин, — подтвердил Ненаев. — Пять дней обычно уходит.

Богин только крякнул. Отобрал у шофера лопату, начал молча и ожесточенно копать под передком. Откопал одно колесо, запыхавшись, крикнул:

— Еще есть лопата?

— Йок, — сказал Низам флегматично. — Одна лопата, четыре человека лучше, чем четыре лопаты, один человек.

— Философ! — Богин кинул ему лопату, сказал: — Копай, раз такой умный.

— Шалманить придется, — сказал Базанов.

— Немножко придется, — согласился Низам. — Совсем плохое место трассу клал, яман пески. Тут не машин надо — самолет надо, вертолет надо.

— Ну, братцы, втравили вы меня в прогулочку. И что это еще за шалманство?

— Ничего страшного. Езда по доскам, — улыбаясь, пояснил Глеб. — Пока передние колеса едут по двум, надо другую пару вытащить из-под задних и быть готовым снова засунуть их под передок, не давая машине съехать в песок.

— Представляю! Скорость километра три в час?

— Бывает и пять, при известной сноровке.

— И ты тоже думаешь участвовать в этой работенке? — Богин посмотрел на Глеба и выразительно постучал ладонью по сердцу.

Глеб промолчал, и Богин спросил, нельзя ли объехать трудный участок. Ненаев — словно он отвечал за то, что кто-то насыпал сюда такое количество песка и не утрамбовал его, — заметил виновато, что товарищ начальник строительства сам приказал ехать по трассе будущего водовода и что этот участок объехать трудно, ибо тянется он, пожалуй, до самой реки.

— Хорошо, — сразу успокоился Богин. — Копай, копай, философ! — крикнул шоферу. — Мы чаю пока хлебнем и в путь. Глеб Семенович за руль, а мы в гарнизон шалманщиков. Доедем как-нибудь. А в Карадарье, уж увольте, я самолет вызову. Копай, Низам, вкалывай и за матчасть не тревожься: я Базанова за рулем не раз видел, это, братец мой, его основная профессия — баранку крутить. Партийным работником он недавно стал…

В общем, почти за четверо суток до Карадарьи они все же добрались. Четырежды жарились днем на солнце, три раза мерзли ночами у костров в пустыне. И ни разу не встретили ни человека, ни зверя. Караванные тропы лежали значительно севернее, а звери, вероятно, прятались или уходили, услышав рычание обезумевшего от частых буксовок «газика». Все пятеро устали, конечно. Особенно Глеб. Не хотел и думать, что может случиться приступ, но взял с собой, однако, всю свою «сердечную» аптечку и даже шприц, хотя ни разу не приходилось ему самому себе делать уколы. Потренировался как-то неделю на подушке и на этом закончил. Знал — надо будет, сделает. Вон в газетах писали, какой-то судовой врач не то на судне в северных широтах, не то на зимовке сам себе операцию аппендицита, глядя в зеркало, сделал. А тут укол — подумаешь! Что еще могла предложить ему медицина? Укол, ну еще укол. Вживлять новое сердце — увы! — еще не научились. Так о чем говорить?!

И Степан Иванович в полуофициальной обстановке неожиданно повернулся какой-то такой новой гранью, которая показывала, что может он быть и добрым товарищем, и интересным собеседником, высказывающим весьма любопытные, хотя и спорные вещи. Ежевечерние их беседы после ужина затягивались допоздна, — Ненаев и Низам уже спали, а они еще спорили, проникаясь во время этих споров растущим интересом друг к другу. Каждый, хоть и не мог полностью принять доводы другого, но понимал, что обязан считаться с ними до тех пор, пока не удастся ему обратить другого в свою веру.

Богин говорил:

— Считают, я жесткий руководитель? Зато стройка план перевыполняет. А раз так — у моих рабочих и заработки высокие, и коллектив более или менее стабильный. А что от людей требую и каждого «жму» — хочу загрузить как положено, — так я и себя загружаю. Только так трудовые коллективы и надо выковывать. Не выдержал наших скоростей и наших требований — гуляй, не обижайся! Не соответствуешь времени — ищи работенку поспокойней, хоть газированной водой торгуй, тоже нужно людям. У меня дело превыше всего! А отдельно взятый работник, к которому я — ей-ей! — не худо отношусь, лишь правомерное звено в системе «человек — машина». Моя задача по отношению к этой системе — требуй от каждого по способностям, добивайся этого всеми возможными мерами. Мы говорим: труд — дело чести. Честь и честолюбие — слова близкие. Я не боюсь разжигать в людях честолюбие. Честолюбивый человек способен горы перевернуть. Я боюсь идеалиста: он не имеет никакого представления ни о реальной жизни, ни об условиях реальной работы.

Базанов рассказывал ему о начальнике строительства Каракумского канала грозном Сердюке, о хитрюге Гогуа — он командовал Главцелинстроем и обводнял степь величиной с доброе государство, — под началом которых Глеб работал в прошлом. У них были примерно такие же идеи и методы, такой же волевой стиль руководства, что и у Богина. И оба в конце концов пришли к плачевным результатам.

— Каждый руководитель определяет отношения людей в своем коллективе, — говорил он Богину. — Ты определил их по-своему: план, система «человек — машина», честолюбие и, прости, какая-то малая разборчивость в средствах для достижения целей. Но цель-то у нас главная — построить коммунизм. Не только на земле, но и в душах людей, между прочим. А людьми ты не занимаешься, считаешь, это дело парткома. Твое волевое руководство приводит к куче ошибок. Ты глава фирмы, подмявший всех под себя, непременно будешь порождать множество богиных и полубогиных, начальничков разных рангов. Азизян прав: они для тебя — работяги, исполнители, кнопочки и рычажки в созданной тобой машине, не коллеги, не товарищи, делающие общее дело. И их подчиненные для них — также. Тебя мало интересует, что может сделать исполнитель, ты интересуешься лишь тем, выполняет ли он то, что тобой приказано. С одной стороны, безынициативность, с другой — подогреваемое тобой в людях честолюбие, обозначаемое системой «работа — деньги», неизбежно начнут развращать коллектив. Ты с подчиненным говоришь только на одной ноте — басом, а это дело мертвое. В этом еще Сердюк и Гогуа убедились.

— Главная нота — репутация руководителя.

— Репутацию руководителя создает доверие к людям.

— Этот путь не всегда оптимален. Вера в компетентность — точнее.

— Ты самоуверен.

— Уверен в себе — точнее. Я ведь на разных должностях работал, и все на крупных и трудных стройках, учти.

— И все вверх по служебной лестнице шагаешь, знаю.

— Доверяют. Отсюда и уверенность.

— А ведь при быстрой езде все мимо слишком быстро проносится — и пейзаж, и люди.

— Люди? Ясно! Плохо их подбираю, считаешь?

— Почему плохо? Подбираешь себе подобных. Помощники, советчики, но лишь простые исполнители, не более. И ни одного такого, чтоб мог реально соперничать с тобой на равных и претендовать в дальнейшем на твое кресло. «Пойдем вверх, тогда сами выдвинем преемника, и не из лучших», — рассуждают в таких случаях. Преемник, лишенный еще с детства самостоятельности, потянет дело, конечно же, со скрипом. И все станут говорить: «Жаль, нет Богина! Смотрите-ка, при Богине ведь дела шли получше!» Не так ли?

— Упрощаешь, но сермяга есть, — Богин улыбнулся, но, сразу же посерьезнев, сказал: — Первая задача руководителя — создать себе прочную основу во всех звеньях и на всех участках строительства. Тут я, представь, не оригинален. И потом: зачем же мне яму себе при жизни рыть и замену готовить — если быть откровенным. Тут ты прав. Но и это не мое изобретение.

— Но времена-то изменились!

— А трудные стройки остаются. Я убежден в правоте: меня так учили.

— И с Лысым, считаешь, прав?

— Я уж и забыл о нем… Нет, с Лысым не прав.

— Подумай о том, что я сказал.

— Так и ты подумай: неужели я во всем не прав? Не знал бы, что ты бывший геолог, подумал, законник, судейский. А ведь у нас юристы имеются, чтоб интересы каждого работника стройки защищать. От кого? От меня, выходит. Который «всех давишь!» — этакий Бармалей! «Не ходите, дяди, в Азию гулять». Но ты-то ведь не испугался?

— Не очень, — улыбнулся Глеб. — «Видали мы зверей побольше льва». Хочешь, расширенный партком соберем, послушаем, что строители говорят?

— С повесткой дня: «О некоторых ошибках начальника строительства и о стиле его руководства?»

— Ну зачем же так сразу? И я ведь веду с тобой ежедневную воспитательную работу.

— Давай совещаться и выкуривать трубку мира у костра… И все же о заседании парткома предупреди меня хоть за неделю.

— Зачем?

— Чтоб я успел добиться твоего перевода, — полушутливо-полусерьезно ответил Богин. — Твое больное сердце — мой козырь, из самых человеколюбивых мотивов, учти, пожалуйста.

Выпустил иголки на миг и сразу спрятал. Умел быть колючим этот Богин. Впрочем, он тут же загладил свой удар, представил его как фразу, случайно вырвавшуюся ради красного словца, как неудачную шутку, как реакцию на идею о созыве расширенного парткома…

Добравшись до Карадарьи, Богин и Базанов, сопровождаемые Ненаевым, отправились осматривать вторую базу и второй плацдарм, откуда должно было начаться строительство водовода.

Рядом с кишлаком Янги-Базар уже соорудили пристань. Возле нее — несколько барж с техникой и прокопченный, выпуска, вероятно, начала века колесный буксир. На берегу — канавокопатель, трактора, бульдозеры, вездеходы и целый передвижной город на салазках — жилые вагоны, вагон-столовая, вагон-баня, вагон-медпункт. Сергей Ненаев, как опытный азиат, прежде чем атаковать пустыню, накапливал силы и технику, проверял каждую мелочь, готовился к броску. Судя по докладу, достаточно короткому, но обстоятельному, исчерпывающему, Ненаеву вполне можно было поручать строительство мощного водовода. Тут уж и Базанов, и Богин были единодушны в оценке этого интеллигента из чеховских рассказов: он начинал сложное строительство как опытный и дальновидный руководитель…

Обратно в Солнечный Базанов и Богин возвращались самолетом, который прилетел за ними в Янги-Базар. Ненаев с двумя своими заместителями решил еще раз проскочить по трассе, чтобы уточнить кое-какие детали. Низам повез их на своем «газике».

АН-10, «Антон», как в пустыне прозвали этот непритязательный маленький самолет, взлетающий, если надо, хоть с ладони, был отличным средством передвижения. Богин как мальчишка радовался, что у него имеется персональный самолет, гордился им, про себя конечно. На людях делал вид — положено, значит положено, и удивляться тут нечему: стройка на огромной территории. Но это был первый ЕГО самолет, и, получив его, он приказал, сняв два ряда кресел, дооборудовать специальным столиком и некоторыми приспособлениями: шкафчиком с вентиляцией, баром, большим термосом — все это на случай перевозок большого начальства. Богину нравился самолет. Его скорость, независимость от адской жары и от всех этих барханов, солончаков и такыров, что проплывали под крылом, точно макет.

У Богина в самолете всегда поднималось настроение. В полете он позволял себе отдыхать, отключаться от всех дел и забот, почитать, поспать — что угодно! Но сегодня он решил провести один важный разговор с Базановым и готовил Глеба к нему, создавал подходящую атмосферу доверия и взаимного расположения. А потом, вроде бы между прочим, сказал:

— Хочу вернуться к разговорам на последнем парткоме, не возражаешь?

— Ты о Шемякине?

— Да. — Богин усмехнулся. — Дуплетом от Лысого, так сказать.

— Слушаю тебя.

— Думаю Шемякина пока оставить. Хоть и образования невеликого, зато практик, с опытом. И с должностью вполне справляется.

— Хочешь еще раз мое мнение? Я — против.

— Почему? Несимпатичен? — искренне удивился Богин.

— Дело не в этом. В твоем стиле работает. Или ты в его — не разберешь. С вами двумя мне воевать придется. Люди на него жалуются. На тебя — еще боятся, а на него опять жалуются.

— Ладно, — махнул рукой Богин. — К этому вопросу мы с тобой еще вернемся, у костерка. Хоп?

— Хорошо. Надо только тебе его в узде держать.

— В узде! Держать! — нервно воскликнул вдруг Богин. — Пожалуйста! Давай мне тогда другую кандидатуру. Посмотрим, кто и тебя, и меня устроит одновременно.

— Ну, Степан, — пожал плечами Базанов. — У тебя же начкадров, Мостовой Федя. Специалист! Нажми на него, как ты можешь, он подберет.

— У меня кандидатура есть — Шемякин. Это ты ищи. А не найдешь, я Шемякина оставлю.

— А разве я предлагаю его сегодня уволить?

— Вроде и не предлагаешь, да черт тебя знает!..

Внизу сквозь легкую дымку возник Солнечный — уже не поселок, а рождающийся город. Самолет сделал круг и пошел на посадку, нацеливаясь на пустырь неподалеку за улицей Первомайской. Там стояло несколько машин. И группа людей уже ждала прибытия начальства.

Азизян тут же сообщил Базанову «приятную» новость: прибыла комиссия из республиканского Госстроя, представительная и многочисленная. И Милешкин при ней «советником», главным экспертом.

— Специалист по гражданскому строительству в пустынях! Старый друг! — восклицал Азизян.

— Да, вот ведь как порой бывает, — сокрушенно покачал головой Глеб. — Его через дверь попросили, но расстались мы ведь тихо, по-хорошему и крови не пролили. А он снова вернулся, в окно влез и, оказывается, крови жаждет. Ну и ну.

— Он и Морозову, беднягу, совсем замучил. Спасать ее надо!

— А чем эта комиссия, собственно, занимается?

— Все стройплощадки облазили, на ДСК чуть не три дня безвылазно просидели.

— Ну и что?

— Морозова наша посерела, замучили допросами: почему институт не берет типовых проектов, почему меняет технологию работы ДСК, во сколько это удорожит строительство? Докажи им, что мы не крокодилы и не зря государственные средства растрачиваем, с жиру не бесимся — бесполезные палаццо и сады Семирамиды, понимаешь, сооружать и не думали.

— Ну пусть, бог с ними: республиканский Госстрой! Мы же союзная стройка.

— Не скажи! Они по своей линии на союзный Госстрой запросто выходят. Морозова говорит: ох, некстати! Они институту и без того сложные отношения с Госстроем осложнят, увидите. Но она, оказывается, и полемист гибкий, и дипломат — будь здоров! Просто молодец! Не ожидал, признаться…

«Действительно, только милешкинской комиссии сейчас недоставало», — с неудовольствием подумал Глеб.

В тот же вечер Базанов встретился с Милешкиным.

Василий Васильевич явился с некоторым, небольшим, правда, опозданием. Слушал внимательно, но несколько расслабленно, как-то лениво, отвалясь на спинку кресла. Все время принимал величественные и одновременно усталые позы, чуть снисходительно улыбался, скучал, поглядывая в окно.

Да, это был тот самый и уже совсем иной Милешкин — независимый. Глеб понял: Милешкин первым делом и подчеркивает свою от Базанова независимость. И в то же время зависимость Базанова от него, от их отношений. Зависимость от того, что скажет Василий Васильевич членам комиссии и что решит эта комиссия, в которой он пользуется большим весом.

Действительно, сегодня роли Базанова и Милешкина переменились. Беспринципный человек выдавал себя за принципиального, понимал, что ему не верят, но, не стыдясь, играл свою роль до конца. И даже позволил себе обрушиться на ленинградских архитекторов, действия которых назвал «партизанским самоуправством».

— Но ведь на коллегии министерства вы сами, помнится, восхищались проектом галерейного дома? — заметил Глеб.

— Тогда это была лишь идея, — лениво парировал, улыбаясь очаровательно, как кардинал Мазарини, Василий Васильевич. — Идея в чистом виде. А как только она стала материализовываться, воплощаться в кирпич, бетон и рубли, выяснилась, как бы сказать вам помягче, ее малая состоятельность.

— Простите, но ведь проект дома уже утверждали и в Москве все инстанции. Вы что же, и им не верите?

— Проект проектом, дело делом. Тут всегда, знаете ли, ножницы, — победно и снисходительно улыбнулся архитектор. — Поэтому и мы здесь — проверить, что происходит на деле.

— И что же происходит?

— До выводов еще далеко. Комиссия работает, знакомится с состоянием дел, изучает большой комплекс вопросов.

В этот момент в партком стремительно вошел Богин. Кивнул Милешкину, сознательно не заметив трансформации, происшедшей в нем. Впрочем, Василий Васильевич тут же, на глазах Глеба стал опять чудесным образом меняться — как-то подобрался, подтянулся, стал серьезнеть, ерзать и пугаться и через миг превратился в прежнего милого Милешкина, которого они знали. Перемена произошла моментально: страх перед Богиным он, видно, так и не сумел преодолеть в себе, хотя теперь не подчинялся ему и даже никак не был связан с ним… Впрочем, и обратной трансформации Милешкина Богин тоже не заметил.

— Вот вы где, — сказал он озабоченно. — Я тебя, Базанов, ищу, а ты, оказывается, члена комиссии обрабатываешь. Это полезно. Я вот тоже с председателем вашим успел мнениями обменяться.

— И что же? — пришибленно спросил Милешкин, ерзая в кресле.

— Темнит, как любой председатель комиссии. Но где-то и восторгается: «Интересный эксперимент, интересный эксперимент!» — Богин нетерпеливо прошелся по кабинету. — Ну что у вас, Глеб Семенович, все?

— Собственно, да, — опередил с ответом Милешкин.

— Пожалуй, — согласился и Глеб.

— Тогда ты уж иди, Василий Васильевич. И учти: чтоб с выводами твоя комиссия нас не закрутила. Чтоб порядок был. А, Милешкин?

— Я постараюсь, Степан Иванович.

— Постарайся уж, постарайся по старой дружбе. Надеюсь!

Милешкин встал, попрощался и понуро пошел из кабинета. Плечи его обвисли, походка стала неуверенной.

— Нет, ты силен, Степан! — восхитился Базанов. — Как удав с кроликом: посмотрел — раз! — и начисто лишил воли.

— Тоже мне фигура Милешкин! — отмахнулся начальник строительства. — Вот вызывают меня в Москву срочно.

— Чего это?

— Ничего особенного, слава аллаху! Комплектация оборудования для обогатительных фабрик. Представителей заводов-поставщиков министр собирает. На пару дней, но лечу с Глонти. Так что тебе покомандовать придется.

— Придется, покомандую. Вот с комиссией этой морока. Они ведь со своими устоявшимися взглядами приехали, а у нас на практике совсем иные взгляды на архитектуру рождаются. Тут обязательно будут высекаться молнии, и гроза, того гляди, начнется.

Богин, довольный, засмеялся:

— Не бойся: все равно комиссию я замкнул бы на тебя. Ты этот город выдумал, давай и разбирайся, расхлебывай!

…Через день Базанов узнал: Василий Васильевич Милешкин, внезапно заболев, вынужден был срочно улететь из Солнечного…