Добрый деловой человек

13

Вскоре навалились неотложные дела. Завладели целиком мыслями и временем Базанова.

Разворачивалась подготовка партийной конференции, которая должна была объединить в одном парткоме и строителей и монтажников. Партийная организация вырастала более чем вдвое. Кроме соединения двух больших отрядов коммунистов, была в этом объединении и мудрая чисто производственная идея. Издавна известно: строители и монтажники живут как кошка с собакой. Хотят монтажники — принимают от строителей объект, здание целиком или один фундамент, приступают к монтажу; не захотят — не монтируют, прикрываясь тем, что строители запоздали, что работы произведены некачественно, с отступлением (пусть с самым минимальным!) от проектной документации. Теперь приходил конец и этой разобщенности. Находясь в одной парторганизации, не очень-то и покрутишь носом, не очень-то пофордыбачишь, отстаивая свои, местнические, интересы.

…Первого сентября на партконференцию приезжали коммунисты с самых дальних объектов. Принаряженные, точно на праздник. Для многих было праздником надеть вытащенный из самых глубин чемодана костюм и рубаху с галстуком, оторваться хоть на день-два от своих повседневных забот, посмотреть, что успели понастроить и на железнодорожной станции Дустлик, и на промышленной площадке Бешагач, и в самом городе Солнечном.

Базанов распорядился провести делегатов по всем объектам. Уже было что показать, пусть смотрят. С этого, собственно, и началась конференция. Люди собрались знающие, заинтересованные в том, чтобы быстрее построить комбинат и город.

— Для этого и сидим здесь, песком умываемся, солнышком вытираемся, — сказал член парткома бригадир стройбригады Александр Трофимович Яковлев, открывая собрание. — И с теми трудностями миримся, которые нам природа и господь бог приготовили. А уж те трудности, что от нас, от людей, идут, с ними бороться упорно надо и под корень изводить. — Трофимыч говорил гладко, как по писаному, но речи своей, вероятнее всего, заранее не готовил — просто много думал о ней, видно. — Что я имею в виду, товарищи? Объяснять долго нечего. Но, подводя черту, укажу. Это — штурмовщина, она еще имеет место. Второе — плохое снабжение стройматериалами и вообще: от этого простои и соцсоревнование губится. Третье — работа с кадрами. Вот и давайте в своем коллективе разберемся во всем и порядок наведем, а уж потом — держись один за одного, насмерть стой, как на фронте, а не отступай от взятого слова. Тогда и стройку завершим вовремя, как обязательство принимали, а поднатужимся да порядок, о каком говорили, учредим — может, и досрочно комбинат пустим…

Дела стройки партийная конференция обсуждала горячо. Досталось Богину, Шемякину (несколько человек помянули его недобрым словом) и Базанову («нечасто товарищ парторг собирает кустовые собрания на удаленных объектах, нечасто видят его там коммунисты»).

Богин сидел рядом с Базановым за столом президиума. Физкультурный зал школы с трудом вмещал собравшихся. Конференция была весьма представительной — и президиум оказался большой, так уж решило собрание, ничего не попишешь. Услышав критические замечания в адрес парторга, Богин просиял, слегка подтолкнул локтем Глеба, сказал удовлетворенно:

— И до тебя добрались. А то я уж думал — святой ты у меня. Но вот конференцию эту ты хорошо подготовил.

— Ничего я не готовил.

— Знаю, знаю, чья кошка мясо съела!

— Был бы на последнем парткоме — знал точно.

— Хотел прийти, — схитрил Богин. — Честное слово, хотел. Не успел. Заехал по пути к субподрядчику на Бесаге. Думал, полчаса, не больше, а схлестнулись и — до ночи. Остался и заночевал там.

— Тогда здесь слушай повнимательней, — усмехнулся Базанов.

— А ты выступать собираешься? О чем, если не секрет, чтоб неожиданность не убила.

— Буду выступать против плана, добытого любой ценой. План надо выполнять, но только не отступая от конституции и принципов, которыми должен руководствоваться в своей работе коммунист независимо от занимаемой должности. Давать план, не считаясь ни с чем, — это ведь и стиль работы, и нравственная атмосфера в коллективе.

— Значит, выступаешь против меня?

— Ну почему против тебя? Против некоторых твоих принципов.

— А авторитет мой — тебя это не беспокоит? Стройка выходит из пеленок, ею все труднее управлять, не видишь? Не руби с плеча. Полк людей — не место для обсуждения деятельности руководства. Обсудим ты и я, спокойно, за круглым столом. Может, и покаюсь. Так как — договорились?

— Чего нам торговаться? Считаешь, не время выступать мне на этой конференции так, как я хотел, — подумаю. Может, и не стану. Но не потому, что перед коммунистами твой авторитет оберегать взялся, а потому, что ошибки богинского стиля руководства не стали еще явлением, по которому надо немедля открывать огонь из главного калибра.

— Так-так.

— А о плане скажу и о Шемякине скажу. О Богине молчать буду, раз просишь.

— И на том спасибо, — улыбнулся Богин.

Начальник строительства улыбнулся неискренне. Настроение у него было испорчено с самого начала, с открытия конференции. С той минуты, когда избрали президиум, он уверенно прошел к длинному столу под красной скатертью, сел в центре, за графином, и увидел рядом парторга. И даже не самого парторга он увидел прежде всего, а его пестрые орденские планки, приколотые густо, в четыре ряда. Богину показалось, тот нарочно надел знаки солдатской своей доблести (первой — планка ордена Ленина за золото и Красного Знамени за войну — его нечасто давали рядовым), чтобы как-то принизить его, начальника стройки, награжденного всего-то медалью «За трудовое отличие» и орденом «Знак Почета», которые он редко и надевал. Богин представил, как начальник и парторг выглядят рядом, из зала. Сравнение было не в его пользу. Он мрачнел, но крепился, отбрасывая от себя эти мелкие, не достойные его мысли. Заставил себя сосредоточиться, стал записывать в блокнот наиболее интересные предложения выступающих, набрасывая отдельные, не систематизированные еще тезисы своего будущего выступления. И тут Базанов, черт бы его побрал, полез со своим разговором. Подумаешь, благодетель, не будет выступать с разоблачительными речами, уступил… И термин нашел — «богинский стиль», ярлычок повесил. И я ведь могу повесить. Но не время сейчас для ярлычков, дорогой Глеб Семенович… И Шемякина, который тебе почему-то не понравился и, похоже, камнем преткновения становится, я не дам в обиду: он толпы́ болтунов стоит, с ним мне работать легко. Мне объяснять ему нечего, я требовать могу. Требовать, когда все другие руками разводят: «Невозможно, товарищ начальник, ни сил, ни прав у нас нет, все возможности исчерпаны…»

Так рассуждал Степан Иванович Богин, одним ухом слушая и в то же время набрасывая план своего выступления, в котором он решил быть жестким и потребовать того же от всех руководителей и оправдать эту жестокость аргументами о важности стройки и невиданно короткими сроками. А еще Степан Иванович Богин думал о том, как бы это сделать так, чтобы выступить последним, за парторгом, хоть это и не положено — последнее слово за собой оставлять… Богин не испытывал ни сомнений, ни колебаний, ни малейших угрызений совести. Он искренне верил, что начальник строительства имеет право поступать так, как сочтет нужным, если он уверен, что поступает на благо Делу, ради Дела… Тут он мог переступить и через самого себя, а не только через слова «неудобно», «неэтично», даже «немыслимо», и через десяток других подобных слов и фраз…

Партийную конференцию было решено продолжить на следующий день: записалось очень много желающих высказаться в прениях. Коммунисты проголосовали за то, чтобы не подводить черту.

А рано утром из Дустлика раздался звонок: приехали архитекторы из Ленинграда.

— Сколько их? — спросил Глеб у диспетчера.

— Пятнадцать — двадцать, — ответил тот несколько растерянно и добавил: — И вещи, очень много вещей.

Глеб тут же сообщил приятную новость Богину, сказал, что сам встретит гостей. Надеется, едут они не с пустыми руками, а с утвержденными проектами, но не понимает, почему столь мощным десантом, который непросто разместить где-то и устроить получше. И пошутил:

— Чтоб не разочаровались в восточном гостеприимстве и со стройки не сбежали. И ты уж давай поласковей, поприветливей, Степан, когда представлять их буду.

Богин ответил, что нынче не очень расположен к дипломатическим приемам, и поинтересовался, успеет ли парторг к открытию утреннего заседания или дал команду начинать без него.

— Успею, успею, — сказал Глеб, — обязательно!

Он вызвал два микроавтобуса и помчался к железной дороге. И тут впервые за долгое время подумал о Морозовой. Интересно, приехала ли она, ведь так стремилась посмотреть Азию, поработать на трудной стройке. И первой, кого он увидел на дороге, была она. Оба обрадовались встрече и не смогли скрыть этого.

— Я знала, именно вы приедете за нами, Глеб Семенович. Но почему-то думала увидеть вас в пропыленном комбинезоне, в ковбойке. А вы, как в Ленинграде, да еще при всех регалиях.

Глеб торопливо принялся объяснять, что у них второй день партийная конференция, поэтому он и при параде: положение обязывает, хотя встречать у себя дома дорогих гостей — ситуация не менее почетная и торжественная.

— Рада вас видеть, — сказала она.

— И я рад.

Они хотели сказать друг другу еще какие-то нужные, добрые и искренние слова, но тут их окружили архитекторы во главе с Кириллом Владимировичем Поповым, как всегда веселым, оживленным, с радостным лицом молодого спартанца.

Крепко тряхнув руку Базанова, он сказал:

— Рапортую! Привез несколько утвержденных Госстроем и министерством проектов, главное — проект дома. После бурных дебатов он признан экспериментальным… Привез группу архитектурного надзора в составе пятнадцати человек, на год. Примете хорошо, пробудут дольше. Группой руководит Морозова Наталья Петровна, заместитель Иван Олегович Яновский — вы знакомы. А это наш главный конструктор, вы тоже знакомы, впрочем.

Вперед выступил и поклонился человек в курточке со множеством кнопок, карманов и молний. В Ленинграде он казался пареньком, но тут, присмотревшись при ярком утреннем солнце, Глеб увидел, что пареньку за сорок, просто он, как большинство работающих в этом проектном институте, сумел сохранить спортивную форму. Главный конструктор поиграл молнией на груди и напомнил, слегка заикаясь:

— Св-вирин… Леонид Михалыч, п-п-прашу любить и жаловать.

Попов представил каждого из группы Морозовой и сказал:

— Помогите нашим ребятам, Глеб Семенович. Люди они, в сущности, на стройке бесправные, никто им не подчинен… — И улыбнулся. — А теперь — поехали, показывайте, что вы тут понакрутили.

…От бывшего разъезда, ныне железнодорожной станции Дустлик, начиналась степь. Серая и плоская, как стол. Желтая на песчаных волнах. Бурая и красноватая на плавных пологих холмах, уходящих к горизонту. Мимо станционных зданий и складов (они всегда кажутся неприглядными) шла на север прямая и широкая дорога. Песчаные языки упрямо лижут бетонное полотно. Ветер завивает и тянет к еще голубому в этот ранний час, но уже выцветающему небу пыльные буруны, гонит по степи большие шары перекати-поля.

— Все, как вы рассказывали, — говорит Морозова, повернувшись к Базанову. Она сидит в первом «рафике» рядом с шофером.

— Мрачно? — спрашивает Глеб.

— Информация была правдивой, — отвечает она и снова глядит вперед, с любопытством крутит головой по сторонам.

«Молодец, оделась не для прогулки, а соответственно пустыне: спортивный костюм, не очень яркая нейлоновая куртка, башмаки на толстой подошве — умница», — думает Глеб.

Дорога пересекла нечеткую, почти стершуюся цепочку холмов и чуть повернула на запад. Слева потянулась база стройиндустрии — подстанция, растворный и бетонный узлы, полигон, здание деревообделочного комбината, справа — строящееся здание холодильника.

— Теперь повеселее? — спросил Глеб.

— Темпы у вас, не знаю как и назвать, — отозвался Попов, — космические! Мы над проектами Солнечного работали, думали, удивим вас скоростями, но куда нам! Остается удивлять только идеями.

— Хорошие хоть идеи?

— По нашему мнению — гениальные!

— А по мнению Госстроя и Стройбанка?

— Тут особый разговор. Где шли напролом, где хитрили. Все уперлось в стоимость одного метра жилплощади. Но, в общем, пробили с помощью министерства. И если вы, строители, сделаете все, что мы надумали, — будет отлично.

— А почему дом экспериментальный?

— Да оттого, что с такой формулировкой и для себя спокойней: удастся, соорудим — значит, оправдан эксперимент, сорвется — а мы и не утверждали: просто дали, мол, попробовать, — заулыбался Попов.

— Послушайте, Кирилл Владимирович, а не согласитесь ли вы выступить перед нашими коммунистами и рассказать о проекте будущего Солнечного?

— Отчего же, я могу, — сказал Попов. — Проверим идеи на массах. Тем более что массы весьма компетентны, им строить все то, что мы накрутили, и главное — жить тут…

Партийная конференция работала до полудня.

Последним в прениях выступил начальник строительства. Он хотел, правда, чтобы речь его, а не Базанова как бы подвела итог собранию и наметила задачи, но Александр Трофимович Яковлев, очередной председательствующий, несмотря на записку Богина, не дал ему выступить после того, как будут закрыты прения и предоставлено заключительное слово Базанову. Степан Иванович в последний момент решил все же «не заводиться»: глупо, не место, не время. И как это вообще могла ему прийти в голову мысль ставить проблемы руководства на общее обсуждение, хотя всем известно, что народ всегда любил и любит либеральный стиль руководства, а поэтому и здесь, на партийной конференции, поддержали бы наверняка не его, а Базанова. Зачем же лезть на рожон, если и сам Базанов от подобной идеи отказался? Считает, не сформировался «богинский стиль», не стал явлением — и прекрасно. Замнем для ясности.

Богин выступил спокойно, деловито, без полемики, без призывов к жесткости. Перечислил ближайшие по табелю пусковые объекты, важнейшие задачи всех строителей и коммунистов в первую очередь. Подчеркнул, что с наступлением весны и нового лета, которое, по долгосрочным прогнозам метеорологов, обещает быть очень жарким чуть ли не с середины апреля и по конец сентября, одной из самых острых опять станет проблема воды. Главным образом для Бесаги: резервуар, куда поступает вода из кизилташских скважин и частично из совхоза, оказался недостаточным для нынешнего объема работ. Обсуждался вопрос об ускорении строительства уникального двухсоткилометрового водовода от Карадарьи. Без большой воды им все равно не справиться и с комбинатом, и с городом — принято положительное решение, в пески брошена еще группа изыскателей. Но улита едет — когда-то будет. Пока что требуется строжайшая экономия воды на промплощадке и в городе. Коммунисты должны возглавить и это дело.

Базанов слушал Богина с удовольствием. Он сразу понял, что начальник строительства на ходу перестраивается и говорит не совсем о том, о чем хотел бы. Глеб оценил его выдержку и отметил про себя, что Богин может быть не только напористым, но и хитрым. Богин почувствовал, видно, что его всегдашние идеи о мобилизации человеческих сил и ресурсов сегодня, после выступлений коммунистов со многих объектов — они прямо говорили о недостатках работы отделов управления стройкой, в том числе и о его, богинских, недостатках, — не найдут поддержки собрания, большей его части — точно. Поэтому Богин и говорил о задачах, о будущем, о том, что им сообща предстоит сделать. Это было разумно, это было предусмотрительно.

Вернувшись из-за кафедры и сев за стол президиума, Богин выразительно посмотрел на Базанова, как бы говоря: «Я, конечно, словчил, парторг, и мы оба это понимаем; последнее слово твое, но и ты уж будь на высоте и, пожалуйста, не касайся меня и тех вопросов, которых и я не касался…»

Но Глеб сказал. Сказал обо всем, о чем предупреждал Богина. И о плане, который в конце месяца готовы добывать любой ценой, и об отношениях между руководителями и подчиненными — о моральной атмосфере в коллективе, — и о стиле работы товарища Шемякина и ряда других, который критиковали многие выступающие. Он сказал обо всем, пожалуй. И лишь, щадя самолюбие начальника, как обещал, не сказал ни разу «богинский стиль» или «богинские методы руководства», хотя ясно давал понять, что в дальнейшем он, парторг, не пойдет ни на какие компромиссы.

Богин передал Глебу записку. «Один — ноль в твою пользу, комиссар» — было написано там. И Глеб ответил: «Могло быть и два — ноль». Богин улыбнулся, кивнул: «Матч продолжается». — «Не бей только в свои ворота, Степан». Богин опять улыбнулся, посветлев вдруг лицом: «Победителей не судят». Он почувствовал вдруг уважение к Базанову и подумал, что они даже похожи чем-то. И, поняв чем — преданностью делу, которому служат, — почувствовал облегчение и даже некоторую радость от того, что у него сильный и твердый соратник-соперник. Богин любил таких…

Партийная конференция постановила: объединить коммунистов — строителей и монтажников — в единую организацию. Был избран партком строительства. Секретарем его выдвинули Глеба Семеновича Базанова — члены парткома проголосовали единогласно, без воздержавшихся.

В коридоре к Базанову подошел Александр Трофимович Яковлев. Его хрящеватый длинный нос гордо и воинственно задирался, с лица не сходило выражение важной значительности: впервые в жизни председательствовал он на таком громадном собрании.

— Как считаешь, товарищ Базанов, — острый кадык Яковлева напряженно дернулся, — не допустил лишка, справился ли я с порученным?

— Все правильно, Трофимыч. Держал собрание в руках, но вожжи без толку не натягивал. Так мне показалось, — ответил Глеб. — Но скажу по секрету — это и в моей жизни первая партийная конференция.

— Да ну! — изумился бригадир. — Выходит, скрытный ты, Глеб Семенович. А у меня все на лице, все на виду!

…После окончания конференции было объявлено выступление архитектора Попова с сообщением о будущем города Солнечного. Заместитель главного диспетчера был человеком восторженным. Ему всегда хотелось, чтобы на той стройке, где трудился он, работали самые лучшие специалисты, самые знаменитые люди. Вот и теперь он считал искренне: раз приехали люди из Ленинграда, значит, самые главные в своем деле, самые способные. Так и представил он коммунистам смутившегося Кирилла Владимировича как главного архитектора Ленинграда, а затем под аплодисменты зала и всю его группу.

Архитекторы развешивали на стене эскизы, планы домов, микрорайонов будущего центра города, гостиницу, бассейн и стадион. Яновский и Комов с трудом доволокли и водрузили на стол президиума рельефный макет будущего Солнечного. Зал замер: все это казалось фантастикой. Попов с длинной указкой кинулся к одному из эскизов. Казалось, к самому маловыразительному и неинтересному. На нем был изображен пятиэтажный дом.

— Я очень прошу вас, говорите проще, популярнее, — успел шепнуть ему на ходу Глеб.

В наступившей тишине Яковлев сказал восторженно:

— Та это ж, братцы, считай, Бразилия! — Фраза прозвучала неожиданно громко, и в задних рядах засмеялись.

— Бразилия! — воскликнул Попов обрадованно и взволнованно. — Нет, товарищи! Город Оскара Нимейера, восхитивший мир полетом фантазии великого архитектора, признан ныне городом-выставкой. Он задавил человека, его огромные пространства неудобны. — Попов сделал паузу, чтобы набрать воздуха, и заговорил уже значительно спокойнее, как на лекции: — У нас, советских архитекторов, иные принципы, — он сделал еще паузу и улыбнулся, — хотя, признаюсь, каждый был бы не прочь стать Нимейером, если честно.

Контакт с залом установился, и Попов продолжал:

— В стране нынче множество городов рождено с нулевой отметки. Тут вся ответственность ложится на нас, архитекторов, и на вас — строителей. Хотя, сидя у себя, в Ленинграде, мы несколько переоценивали свои возможности и недооценили трудности четвертого климатического пояса, к которому принадлежит и Солнечный, ибо одно дело знать, другое — осязать, чувствовать на своей шкуре, простите за грубое слово.

— Пожалуйста! — крикнул молодой и задорный голос. — Мы люди простые!

В зале заулыбались: «главный архитектор Ленинграда» явно пришелся по душе всем.

— Ознакомившись с выводами трех наших товарищей, посетивших эти места летом, мы решили: да, нужен принципиально новый дом, которого в строительной практике нашей страны — увы! — еще не было. Дом требовалось сочинить, изобрести, выдумать, не забывая при этом, что таких домов понадобится много и сооружение их пойдет индустриальным методом — значит, с учетом возможностей вашего ДСК при самой небольшой модернизации уже действующего оборудования… Жилые дома будут обеспечены центральным отоплением, электричеством, газом, холодной и горячей водой, естественно, канализацией и вытяжной вентиляцией.

Перед строителями предстал на эскизе их новый дом. И его собрат — пятиэтажный крупнопанельный, у эскиза которого Попов чуть задержался, заметив лишь, что это модифицированная и приспособленная к жизни в пустыне известная серия 1-464… Он быстро подошел к прекрасной картине, на которой, словно фрегаты, строем «выступ», плыли в голубом небе, как в бездонном море, девятиэтажные галерейные гиганты, и сказал:

— Мы гордимся домом, о котором я рассказывал вам. Но даже чудо, многократно повторенное, перестает быть чудом. А город, застроенный однотипными домами, становится стандартным. Мы решили: Солнечный пойдет ввысь. Мы застроим его семи-, девятиэтажными домами, в основе которых будут все рациональные ячейки того, о чем я говорил. Это повысит плотность застройки, удешевит строительство и явится ценным в эстетическом отношении градостроительным элементом, который позволит нам создать запоминающиеся ансамбли современного города.

Попов перескочил, как кузнечик, к макету, стоящему чуть наклонно на столе президиума.

— На возведение девятиэтажного дома вместе с освоением ДСК новых железобетонных изделий кладем восемь-девять месяцев. Дальше дело пойдет быстрее, и мы поведем Солнечный на отметку двенадцатого этажа. Таким он будет, наш город. — Попов, точно дирижер по пюпитру, постучал указкой по макету. — Его первая очередь займет сравнительно небольшую территорию, протянувшуюся на шесть километров с севера на юг, что и решает его композиционное построение: основные профильные направления и короткие поперечные связи. Административно-общественный центр подчинен общей планировочной идее и тоже имеет протяженную композицию. Параллельное построение жилых кварталов и центра позволяет вести постепенное освоение городских территорий, будет способствовать стилевому единству застройки на всех этапах строительства.

— Кирилл Владимирович! Кирилл Владимирович! — перегнулся через стол президиума Базанов. — Умоляю: говорите чуть проще и медленней, так, как вы начали.

— Что? — Попов посмотрел удивленно. — Как проще? Проще быть не может! Вот проект торгового центра. Вот гостиница. Школа и детсад. Общежитие, стадион, медико-профилактический комплекс. Я тогда сейчас кончу, а желающие пусть подойдут к макетам. Нас, архитекторов, тут чуть ли не взвод, дадим объяснения по всем вопросам… Позволю себе лишь сказать пару слов о микрорайоне — первичной структурной ячейке селитебной, то есть жилой, территории города. Вы не возражаете, товарищи? — обратился он к залу и к президиуму. — Я не замучил вас?

— Да-а-ать! Не возражаем! Пусть говорит ученый! Отставить регламент! — закричали со всех сторон.

— Спасибо, — поднял руки Попов. — Но я сам себя ограничиваю — пять минут. Иначе я проговорю час! Итак, замечаю — пять минут… Планировка микрорайона решает задачу обеспечить функциональную связь жилья с элементами культурно-бытового обслуживания.

— Это чтоб все под рукой было? — выкрикнул Яковлев.

— Совершенно справедливо! — обрадовался Попов. — Ядро микрорайона — это комплекс общественных зданий: школа, детские учреждения, торговый центр, все в радиусе триста — четыреста метров… Я не говорю об озеленении и обводнении микрорайона. Это особая тема. Во многом это еще планы. А время у меня кончилось. Все, товарищи, все! Да и воды, насколько я осведомлен, у вас еще нет. Я закругляюсь. Проведете воду из Карадарьи, поговорим.

Улучив момент, к Попову подошел Милешкин. Взял под руку, отвел к окну, заговорил с несвойственным ему излишним восторгом:

— Вашим микрорайоном, коллега, я поражен и распропагандирован! Выразительно, целесообразно, просто, все очень просто! Если строители не подведут вас, как подвели меня поначалу, победа на всех уровнях очевидна. Я поздравляю вас, поздравляю!

— Спасибо, спасибо, коллега, — чуть растерявшись от неожиданного натиска и забыв имя и отчество Милешкина, пожал протянутую руку Попов.

— И как умело прячете вы мой первый квартал, — продолжал столь же восторженно Милешкин. — Питерский стиль! Нам сто лет учиться у вас.

— Ну что вы, право, — Попов чуть отступил. Он все еще никак не мог вспомнить имя и отчество Милешкина и от этого чувствовал страшное неудобство.

— Нет, нет, не говорите! — наступал Милешкин. — Ваш опыт застройки в условиях пустыни достоин внимания и изучения. Его и станут изучать, увидите! Я первый своих работничков привезу сюда учиться.

— А вы что же, уезжаете? — Явно тяготясь беседой, Попов старался переменить тему.

— Конечно, конечно! Рядом с вами… Что мне делать тут?

— Ну, вы уж совсем… Забичевали себя, коллега. Зачем же так?

— Уезжаю, уезжаю! Получено наконец распоряжение — институт отзывает. Два дома последние без меня доведут. Так что возвращаюсь… Не со щитом, не со щитом, Кирилл Владимирович! Но, надеюсь, увидимся, увидимся. Очень бы хотелось приехать как-нибудь, посмотреть все в камне и кирпиче, если вы разрешите. Посмотреть, поучиться.

— Да мне что! Приезжайте, смотрите! — Попов начинал окончательно терять терпение. И тут же снова обрел спокойствие и даже улыбнулся про себя удовлетворенно: вспомнил, Милешкина зовут Алексей Алексеевич, — что может быть проще! — и сказал любезно: — Может, вы нашим товарищам тут кое в чем поможете? Подскажете, посоветуете, Алексей Алексеевич.

— Непременно, непременно! — обрадовался Милешкин. — Не смею вас задерживать, Кирилл Владимирович. — И он поклонился, торопливо потирая руки, словно умывая их.

Богин внезапно изменил обычной ежевечерней привычке проводить час-полтора у селектора. Он решил дать прием в честь ленинградских архитекторов — познакомиться поближе, поблагодарить за работу, поднять бокал шампанского за Солнечный. Позвал он и человек двадцать своих, из руководства. Собрались в столовой. Распоряжался всем Шемякин. И, надо отдать ему должное, за короткий срок, отпущенный начальником стройки, сумел он организовать все по самому высшему разряду — икра, рыба, буженина и сервелат, огурцы и редиска, коньяк и шампанское, минеральная вода «ташкентская». А на улице шашлычник уже мангалку раскочегаривал. Всего понемногу, но есть все, все красиво, без суеты, спокойно. Вот он какой, Шемякин. И еще пошутил, столкнувшись в дверях с Базановым: «Мы, снабженцы, без утвержденных проектов работаем. Не архитектура: тут головой думать надо». Самоуверенный, неприятный, но ведь нужный, временами просто необходимый. Живучий — кинь в воду, он и там через день-два приспособится, брось со скалы — полетит, крылья отрастут.

Сначала за столом было чинно, торжественно-тихо. Царила атмосфера предупредительной вежливости. «Мы тоже не лыком шиты, — говорили, казалось, строители. — Не забурели тут, в песках, знаем, в какой руке вилку держать». А архитекторы старались выглядеть этакими рубахами-парнями и свойскими девахами и тоже вроде бы подчеркивали: «А мы и не думаем заноситься, хоть мы из Питера и городишко мы вам спроектировали — будь здоров».

Постепенно обстановка менялась. Уже произнесли несколько тостов, уже говорил сосед с соседом и летели реплики-шутки через стол и возвращались обратно, словно теннисные мячи. И все усиливался общий гомон, и накурили порядочно. И тут встал Попов, снял очки и, решительно потребовав внимания, предложил выпить за Базанова Глеба Семеновича, за одного из тех, кому пришла идея создать наконец хороший город «с нуля», перебороть все попытки архитекторов и строителей соорудить очередной блочный ширпотреб… Высказавшись, Кирилл Владимирович вскинул на лоб очки и спросил:

— А интересно, как и когда впервые пришла вам в голову идея Солнечного, Глеб Семенович? Вы вот геолог, все в землю смотрели. А тут — город солнца в небе увидали. Расскажите. Столько раз мы говорили, а про это никогда.

Морозова поддержала шефа. И все закричали разом, требуя ответа, будто ответ этот имел для всех наиважнейшее значение. И даже Богин, благосклонно обняв Базанова за плечи, сказал, будто разрешая:

— Давай ответ, парторг, раз гости требуют.

Чуть-чуть подумав, Глеб встал.

— Лет двадцать назад я был в этих местах. Целый день мы ехали по иссушенной солнцем, задыхающейся от жары пустыне. И именно здесь, где мы с вами пируем, остановились у юрты чабана. Помню, как заставил меня думать над его судьбой черномазый пятилетний малыш, сын нашего гостеприимного хозяина. Он смотрел на гостей, редких в этих краях, с любопытством. Наша аппаратура вызвала у него желание все крутить и трогать. Моя сумка, пикетажная книжка, молоток, компас — все было исследовано и ощупано досконально. А я думал: где он будет учиться, этот малыш, когда вырастет, если не захочет покинуть отца, мать? И когда он увидит первый кинофильм? И доведется ли ему подойти когда-нибудь к библиотечным полкам? Или броситься с вышки в бассейн, ударить мячом по воротам? Стать к станку? На много километров вокруг не было жилья. Колодец с горько-соленой водой, древний, как бурдюк, который в него опускали; отара овец; лохматые собаки с теленка, тяжко дышавшие от зноя; яростное солнце над головой — неужели это весь мир, в котором будет жить маленький мой современник? Скромный комфорт юрты — с тенью над головой, с поднятой кошмой, чтоб обдувало сквозняком, с пиалой терпкого и горького зеленого чая — казался после нашей раскаленной машины блаженством. Но мы уедем, а они останутся здесь. На месяцы? На годы? И этот молодой еще чабан с суровым лицом, и его жена в ярко-красном до пят платье, и этот черномазый, удивленный до восторга малыш? Для жизни всего этого в прошлом забытого богом края появление здесь такого города, как Солнечный, — великое благо… По-прежнему, конечно, будут бродить в пустыне бесчисленные отары овец. Но, приезжая в город, люди почувствуют современный темп и размах жизни. И не может быть, чтобы это не оказало на них никакого влияния. Вот как возникли мои мысли о городе. Ну конечно, и собственная жизнь. Ведь нас много, бродяг! Подумайте, посчитайте, сколько людей спит бо́льшую часть своей жизни в палатках и мешках, сколько людей моются потом, а бреются шилом. Разве и им противопоказан настоящий город, где будут их семьи, откуда они — радостные, отдохнувшие — поедут на работу, пойдут в самый дальний маршрут. Спасибо вам, товарищи. Вы придумали и рассчитали этот город. Остается только его построить…

Еще через полчаса в комнате стало серо от табачного дыма. Трудно было сердцу — Глеб называл этот момент «вертуханием», обычно он предшествовал появлению стенокардической боли, — и он, стараясь не привлекать внимания, вышел на улицу, сел на скамейку, откинулся и, глубоко вдохнув прохладный и чистый воздух, ощутил, как хорошо дышать им, как наполняет он легкостью, снимает напряжение и усталость.

Было темно. Вызвездилось небо. Уютно светились окна вагончиков и домов из первого микрорайона, названных «милешкинскими». Ритмично постукивал неподалеку энергопоезд. Откуда-то доносились магнитофонные переживания Брассанса. Голос популярного французского шансонье угадывался с трудом: видно, множество любителей покрутить «шарманку» переписывали пленку одну с другой. И все же — Брассанс в пустыне! Глеб улыбнулся: ему нравился и сегодняшний вечер, и спокойное осеннее небо над головой, и уже обжитая по-настоящему пустыня.

Кто-то подошел, присел на другой конец скамьи. Морозова. В дневной суете им не удалось перекинуться и парой фраз. Она спросила:

— Как вы тут, Глеб Семенович?

— А вы? Как вам удалось устроить Антошку?

— Пока с мамой. Обоснуюсь, вытребую их.

— Значит, решили пожить тут?

— Решила, Глеб Семенович.

— Я рад, Наталья Петровна. Расскажите мне о тех, кого привезли. Ну, коротко, самое главное, характерное. Может, кто-нибудь в чем-то нуждается? Чтобы я знал.

— Вы и в такой вечер работаете, — сказала она с упреком. — Как партийный организатор масс?

— Ну какая же это работа — разговор.

— А если я хочу помолчать?

— Помолчим.

Она посидела несколько минут молча, встала и, так ничего и не сказав Базанову, вернулась в столовую.

Снова кольнуло и «вертухнулось» сердце. Глеб замер, прислушиваясь к тому, что происходит там, внутри него. Давненько сердце не напоминало о себе — и вот вдруг, непонятно почему… И вот еще укол. Еще… Заныло плечо, лопатка. Заболела грудь.

— Глеб Семенович, что с вами? — раздался откуда-то издалека, словно из-под воды, голос вездесущего Шемякина. — Вам плохо?

Только Шемякина недоставало в этот момент.

Глеб поспешно выкинул на ладонь крупинку нитроглицерина, бросил в рот. И сразу, вслед за усилением боли, почувствовал, как она утекает, уходит, отпускает, оставляя ощущение сонной слабости. Он оглянулся — Шемякина рядом не было. Неужели привиделось? Неужели и голос его послышался? Ужас какой-то, бред.

В этот момент около скамейки остановился «газик». Из него выскочил Шемякин, бросился к Базанову.

— Может, в санчасть, Глеб Семенович? — участливо спросил он. — Если не отпустило — я и сюда врача мигом. Как?

— Да все нормально, не беспокойтесь.

— Да при чем тут беспокойство! О чем вы?

— Идите, Матвей Васильевич, к товарищам. Идите, и я следом.

— Лучше я домой вас доставлю. Вам лечь надо. Вы совсем белый, Глеб Семенович. Не стоит рисковать.

— Пожалуй, — согласился Глеб.

Он чувствовал себя действительно не лучшим образом, и выхода у него не было. Доктор Воловик, будь он здесь, уложил бы в клинику своего пациента на неделю. Глеб же дает себе вечер и ночь. Авось обойдется. Он поднялся и, поддерживаемый крепкими и какими-то удивительно ласковыми, как у банщика, руками Шемякина, двинулся к машине. Но увидев, что и Матвей Васильевич хочет сесть рядом, Базанов сказал решительно, тоном, не допускающим возражений:

— Я доберусь сам, Матвей Васильевич. Спасибо. И только одна просьба — никаких разговоров об этом.

— Слушаюсь, товарищ Базанов. — Шемякин был сама предупредительность. — Ни одна душа, не волнуйтесь.

А через полчаса прислал к Базанову врача — узнать, каково состояние парторга и не нуждается ли он в медицинской помощи…

Через неделю после отъезда Попова у Богина проводилось совещание по городу. Были начальники служб, снабженцы, транспортники, представители гидрогеологов — все заинтересованные лица.

После сообщения ленинградцев строительство второго микрорайона было решено начинать быстрыми темпами. В то же время продолжалось и проектирование. Разрыв между проектированием и строительством сокращался до минимума. Это создавало большие трудности (от результатов строительства первых «экспериментальных» домов и их оценки Госстроем зависела судьба всего микрорайона), а ведь главным и первоочередным объектом в пустыне был все-таки карьер и комбинат. А город при нем лишь. Богин по-прежнему был бы счастлив не думать о городе, скинуть его с плеч, передоверить возведение Солнечного кому угодно. Хоть Базанову, хоть Шемякину, хоть этой волоокой красавице Морозовой, которая на его вопрос: «Какая лично от меня требуется помощь товарищам из архитектурного надзора?» — ответила самоуверенно: «Никакой. Поддерживайте нас. Пореже вмешивайтесь в наши профессиональные дела, и — обещаем! — у вас будет хороший город».

Богин, который только что мечтал столкнуть с себя город, выслушав Морозову, возмутился: терпеть не мог людей самоуверенных, особенно женщин. Не сдержавшись, сказал:

— Поддерживайте и не вмешивайтесь? Как же это — научите. Я не умею.

— У архитектурного надзора есть свои функции, — ответила Наталья Петровна. — Вот взять хотя бы наших предшественников. Я лично не думаю, что все товарищи из группы Милешкина были плохими специалистами. Но они не смотрели вперед и наплевательски относились к тому, что получается из их проектов, то есть совершенно пренебрегли архитектурным надзором. Мы стараемся избежать их ошибок. Поэтому-то институт и командировал нас сюда. Заставьте строителей — они ваши подчиненные! — подчиняться и нашим указаниям, которые, разумеется, не выйдут за рамки соответствующих инструкций, и мы сможем осуществить необходимый контроль. И Солнечный станет тем городом, который вы видели на макете и в эскизах. Достаточно ли ясно я выразилась?

— Вполне, — Богин все же заставил себя улыбнуться, — Теперь обещаю полное невмешательство и поддержку. У меня просто сил не хватит отказывать такой, — на миг задумался, подбирая слово, не нашел, махнул рукой, еще улыбнулся, более открыто, искренне, и повторил: — Такой… замечательной женщине!

— Вот уж это не имеет никакого отношения к нашей работе, — сказала Морозова. Глаза у нее стали злыми и холодными, губы сжались. Она словно постарела: не выносила и незамедлительно доказывала, что не терпит, чтобы ее воспринимали сначала как красивую женщину, а уж потом как специалиста.

— Я учту ваше замечание, — сказал Богин.

— Буду вам благодарна, — милостиво кивнула Морозова, и все участники совещания поняли, что первый деловой разговор с начальником стройки и первую, пусть совсем незначительную, стычку выиграла эта не знакомая еще никому женщина.

Глебу только что происшедшая сцена не понравилась. Каждый из ее участников преследовал вторую цель — утвердить себя в глазах другого. Богину не стоило заниматься этим в силу своего положения. Морозовой — преждевременно. Никто не собирался отнимать у ее архитектурного надзора весьма призрачные пока что прерогативы. Он хотел сказать ей об этом в форме шутки, но, как только совещание закончилось и все встали, Базанова атаковали сразу два начальника объектов, а когда он закончил разговор с ними, Морозовой и других архитекторов в кабинете уже не было. Глеб заметил себе при случае обязательно поговорить с Натальей Петровной и предупредить ее о сложности характера начальника строительства и сложности разговора с ним, особенно в присутствии большого числа подчиненных. И тут же подумал, что не только в этом дело, что хитрит он и с собой: интерес Богина к Наталье Петровне задевает его, неприятен и почему-то обиден, точно он, Глеб, познакомившись с ней прежде, имеет на нее какие-то права и обязан защищать ее от других мужчин, которые не прочь закрутить с ней легкую любовь…

Открытие удивило и насторожило Базанова.

Как назвать это? Опекунство? Просто хорошее отношение? Добрые чувства или иной интерес?.. Он не мог ответить на эти вопросы и потому поспешил отмахнуться от них, запретил себе и думать о Наталье Петровне. И сразу же принужден был вернуться к этим мыслям…

Богин потащил его по объектам. Был он молчалив: о чем-то думал. А потом спросил неожиданно:

— Скажи, а что представляет собой эта самая Морозова?

— Как — что? — вопрос застал Глеба врасплох.

— Замужем она или не замужем? Знает себе цену, а? Не подступишься?

— А ты свататься собрался?

— Я на стройке холостяк. Но обета безбрачия не давал. Нет, шучу, конечно: амуры эти от дела отвлекают, не имею права. Мне на карты-шахматы и женщин время терять жалко. И ты, судя по всему, невелик ходок.

— Невелик, — поморщившись от неприятного разговора, согласился Глеб. — А шахматы ты зря забрасываешь… Ну, хватит. Давай лучше о мужчинах поговорим. Как тебе Лысой — мой протеже? Хорош прораб?

— Тянет. А мой?

— С железками у Шемякина вроде лучше получается. Люди, по крайней мере, не жалуются.

— Вот все и довольны! — победно засмеялся начальник стройки.

Побывав с Богиным на первой насосной, на ДСК и железнодорожной станции в Бешагаче, куда потянули уже ЛЭП и где стала обозначаться трасса будущей электрифицированной ветки, Базанов вечером вернулся донельзя усталый в Солнечный. Хотел сразу же завалиться спать, но, смыв пыль, приободрился и почувствовал, что голоден.

Столовая работала до двенадцати ночи. Это было заслугой партийной организации в борьбе с ОРСом, и, хотя после одиннадцати обычно все горячее из меню исчезало, всегда можно было повечерять чаем с бутербродами и пирожками, молоком с булочками или относительно свежими коржиками.

Глеб пошел в столовую. В зале было почти пусто. В дальнем конце уборщицы ставили стулья кверху ножками на столы, большая часть плафонов не горела. За буфетной стойкой-холодильником подсчитывала дневную выручку продавщица.

— Глеб Семенович! — раздалось слева.

Глеб обернулся. Его звала Морозова. Он взял поднос и пошел к ее столику. Голубой платок на голове, синяя, под мужскую, рубаха навыпуск с подвернутыми рукавами, потертые джинсы и видавшие виды кеды — таков был ее наряд, и рабочий и чуть щеголеватый одновременно, очень молодивший Наталью Петровну. Она была озабочена чем-то. Глеб спросил, как устроились архитекторы и всем ли довольны. Морозова коротко ответила, что, в общем-то, ничего, и пригласила его посмотреть, как они работают. Глеб пообещал.

— Опять мы с вами, как тогда, в «Европейской», — сказала она, загадочно улыбаясь.

— Я часто вспоминаю тот вечер, — сказал он.

— Да. Безумно вкусно вы меня тогда накормили… А почему вы так поздно работаете?

— А вы?

— Представьте, когда нечем заняться, отлично работается.

— Ну, для дела это неплохо…

И они заговорили о делах. Из Москвы уже звонил Попов: в Госстрое начало затирать с девятиэтажным галерейным домом («Зачем так высоко? В Средней Азии в больших городах таких домов еще нет, лифты будут вечно ломаться, и все это неэкономично»). Кирилл Владимирович бился как лев — он ведь боец, по натуре спартанец (Глеб улыбнулся — спартанец! Так он назвал Попова при первой встрече). Опять, но теперь во всеоружии, доказывал Попов, что прейскурант на стоимость почти такой же, как в типовых пятиэтажных, экономия пойдет за счет плотности застройки и сокращения коммуникаций — такие дома украсят городской силуэт. Попов хотел уже вызывать Базанова как подкрепление, но снова помог Серафим Михайлович Тулин, заместитель министра, — проект пробили, правда опять как экспериментальный. На очереди такая же борьба за семиэтажный и молодежное общежитие, задуманное как дом-трилистник. Попов ругается («Знаете, как он ругается? Самое страшное в его устах — к чертовой матери»), говорит: если так пойдет, будем сначала проектировать и строить, а потом утверждать: мы не можем позволить себе бездарную трату времени.

— Передо мной поставил задачу окончательно привлечь на нашу сторону Богина.

— Ну, и как с Богиным?

— С Богиным дальше будет легче, — загадочно улыбнулась Наталья Петровна.

Она сказала, что и отношения с дээсковцами складываются хорошие. Познакомилась с Либеровским. Главный инженер — человек творческий и неробкий, всегда готовый к эксперименту, — это главное. И, судя по всему, увлекающийся. Он готов думать о нестандартных плитах, балках, панелях, не перестраховываться, не шарахаться от роста номенклатуры изделий. И просил лишь об одном: взять на себя Василия Яковлевича Швидко — директор ДСК в каждом конфликтном случае был как ребенок, испуганный при рождении и до сих пор боящийся собственной тени. Швидко заботится о вале, плане и премиальных и если видел, что к концу месяца «цифирьки выстраиваются», как он говорил, то в начале следующего эксперименты Либеровскому разрешал… Ну а вал идет качественный — монтажники обязались собрать панельный дом почти за сорок дней, прямо ленинградскими темпами.

Глеб спросил, из чего будет конкретно состоять работа ее группы архитектурного надзора сегодня-завтра.

Морозова ответила: Попов потребовал от группы «стать интеллектуальными щупальцами Ленинграда». Главную задачу группы она видит в соблюдении культуры застройки второго микрорайона («Все, что мы придумали хорошего, мы вложили в этот микрорайон») в целом и в частностях. Частности для растущего города имеют громадное значение. Что? Хлам на галереях, белье во дворах и лоджиях, какая-нибудь аляповатая афиша, тумба, ларек, которые способны испортить впечатление от целой улицы. Значит, их задача — проектирование на месте и малых форм: автобусных остановок, афишных стендов, витрин и тому подобного. Во-вторых, утверждение такого положения, чтобы в городе без их разрешения никто не имел права не только на то, чтобы разбивку улицы изменить или павильончик для газводы соорудить, но и объявление на самодельном щите выставить. Тут будет борьба долгая, как у Алой и Белой розы. Попов обещал позднее прислать и подкрепление — увеличить ее группу. Хочет она, чтобы занялись и интерьерами.

— Вот сидим мы с вами, Глеб Семенович, в милешкинской типовой столовой, от вида которой, простите, несварение желудка начинается. Не «Европейская», нет. Я и подумала: под видом капитального ремонта можно ее закрыть и реконструировать. И встанет тут двухэтажный ресторан или молодежное современное кафе — плохо разве?

— Неплохо.

— Вы нам только помогайте.

— Так об этом мы договорились, Наталья Петровна. Все, о чем говорили, очень интересно, я голосую за обеими руками. А теперь, еще раз, как вы устроились?

— Хорошо, но, признаюсь, тесно: архитекторы, инженеры, техники — все в одной комнате, не развернешься.

— А надо для нормальной работы?

— Три. Ну, по крайней мере, две большие на первое время.

— А если получите трехкомнатную квартиру в первом сдающемся доме?

— В квартире должны жить люди.

— Так что?

— Нам бы физкультурный зал в управлении.

— О, этот зал для собраний! Богин на это не пойдет, да и я, признаться, сомневаюсь.

— А вы натяните большую палатку для ваших заседаний, не так уж они и часты. Или давайте мы вам спроектируем приличный открытый кинотеатр, постройте его и заседайте там. И городу польза: в свободные вечера хороший фильм люди посмотрят.

— Но зима уже на носу, — возразил Глеб.

— Будете собирать людей в этой столовой.

Помолчали. Потом Морозова спросила:

— Хочу поговорить с вами о Богине. Как вы определите его в двух словах?

— В двух словах сложно. — Глеб подумал, сказал: — Истый начальник. — Еще подумал. Вспомнились ему недавние мысли о Наталье Петровне и Богине, и Глеб решил не говорить больше на эту тему.

— Что же вы замолчали? — спросила она нетерпеливо.

— Нормальный начальник… Не хочется навязывать вам своего мнения: может быть, я субъективен.

— И потом, лучше раз увидеть, чем сто услышать — как в Азии любят говорить?

— Именно.

— Меня все пугают — Богин, Богин! А мне почему-то он совсем не страшен…

Это была новая, незнакомая Глебу Морозова — деловая и инициативная женщина, которая, можно подумать, только и делала, что моталась по далеким стройкам, руководила людьми, с легкостью добивалась задуманного, пробивала все свои идеи. А ведь это был ее первый выезд и первый опыт руководства. Она сама говорила, что все годы после окончания института просидела в Ленинграде. Он почувствовал, что эта новая Морозова нравится ему больше той, ленинградской, о которой составил какое-то уже представление и был уверен, что она вообще не при едет в Солнечный. К счастью, он ошибся. «Почему — к счастью?» — подумал Глеб. И не смог себе ответить. Просто ему было приятно и интересно говорить с ней здесь, следить за тем, как меняется выражение ее лица, как то светлеют, то темнеют ее глаза. Он спросил, где живут архитекторы. Она ответила, что на этом участке полный порядок, живут отлично в двух вагончиках дружной коммуной — лучшего и не придумаешь в нынешних условиях.

— А сколько вы предполагаете пробыть здесь, Наталья Петровна? — задал он еще один вопрос и отчего-то смешался, отвел глаза.

— Еще не знаю, Глеб Семенович. Командировка у меня на год. Хочу на летние каникулы вызвать Антошку, посмотрю, как северный ребенок перенесет здешний климат, хотела бы пробыть подольше, но кто знает, как все сложится. А почему вы спрашиваете?

— Ну, если Антошка, надо бы вам квартиру. — Минутное смущение прошло. — В вагончике будет жарко.

— Спасибо, Глеб Семенович. — Углы пухлых губ ее чуть дрогнули. — Не знаю, приедет ли он вообще. А вот семейку одну я привезла, архитекторы Толя и Зоя Бакулевы — помните? Они ведь муж и жена. И дите с ними пятилетнее. Так что, если вы добрый, им квартиру в первую очередь и добывайте.

— И добуду, — сказал Глеб. — Если с ребенком приехали, они — наши кадры, их не на год задержим. А чтоб я больше не попадал в положение, подобное только что случившемуся, расскажите мне про каждого из вашей группы. За исключением Ивана Олеговича, пожалуй. О Яновском я имею представление.

— Какое? — живо поинтересовалась Морозова.

— Самое положительное.

— У него светлая голова и золотые руки, — добавила она, словно боясь, что он перебьет. — Вы еще убедитесь. Но один недостаток ему мешает — обожает казаться циником.

— Пройдет.

— Мы с Иваном из одного выпуска. И все годы вместе. Знаете, вся поповская мастерская — выпускники Ленинградского инженерно-строительного. Старшие не только курируют молодых, но следят за учебой старшекурсников своей alma mater и забирают лучших к нам, в проектный. Так приказал Кирилл Владимирович, и так происходит ежегодно. Создается своеобразная каста, у которой общая работа на одних и тех же строительных площадках и в какой-то мере общая биография.

— Понимаю. Попов формирует единомышленников. Это, по-моему, и помогает делу.

Морозова стала увлеченно рассказывать про своих ребят (кроме Яновского, супругов Бакулевых и конструктора Леонида Михайловича Свирина, все действительно могли бы еще называться молодыми специалистами и ребятами), хвалить их за энергию, напористость, которую ей придется сдерживать от максималистских решений. В этот момент за их столиком появился Яновский. Ни Глеб, ни Наталья Петровна не заметили, когда он подошел. Все трое молчали.

— А мы удивляемся, — сказал насмешливо Иван Олегович, — пошла выпить молока и пропала начальница. Ждем, ждем. Прихожу в столовую, говорят — закрыто. Куда, думаю, девалась?

Глеб оглянулся. Столовая действительно была пуста. Они находились точно на острове — вокруг их столика стояли столы, рогатые перевернутыми стульями. И буфетчица исчезла. И только на кухне слышались еще тихие голоса. Просто никто не посмел попросить парторга Базанова покинуть зал.

Было двадцать минут первого. Засиделись, заговорились и не заметили. Глеб взглянул на Наталью Петровну, она — на него, их взгляды встретились. Они улыбнулись друг другу одними глазами, и кровь прилила к щекам Глеба, хлынула к сердцу и ударила в него.

— Не забывайте нас, приходите, — сказала Морозова, идя за Яновским и оборачиваясь. — Мы вам кое-что покажем.

— Завтра еду на водовод. Вернусь, обязательно зайду сразу же, — пообещал он и добавил: — И насчет зала поговорю с Богиным. Думаю, решим эту проблему.

— Счастливой поездки вам, — сказала она, обернувшись в последний раз уже в дверях.

— До встречи, — Яновский пропустил ее вперед.

— Спасибо. До свидания, — сказал Базанов…