Добрый деловой человек

31

Каждое утро начиналось на всей огромной территории стройки одинаково: из главной диспетчерской звонил дежурный, принимал рапорты начальников объектов, предприятий, строек, передавал приказы руководства. В десять часов Богин и Глонти, просмотрев сводки главного диспетчера Прокопенко, разговаривали по селектору. В основном — с отстающими. В двенадцать заседал штаб стройки. Все руководство управления было раскреплено по важнейшим сдаточным объектам и шефствовало над ними, контролировало их деятельность. Как правило, штаб заседал до обеда. После обеда и до позднего вечера Богин обычно и не появлялся в кабинете. Со второй половины дня кабинеты управления пустовали допоздна. И так месяц за месяцем — время спрессовывалось, летело незаметно.

Пятидесятикилометровая железнодорожная ветка и ЛЭП подходили к Бешагачу. И на промышленной площадке наступали самые горячие времена. Уже прибывало технологическое оборудование для золотоизвлекающего комбината. Огромное здание его было почти закончено — наружный каркас, перегородки, покрытия, перекрытия. По существу, это было не одно, а три здания: большой, средний и малый корпуса обогатительных фабрик, вся схема производственного процесса — от потока тысячетонной руды до тонкой струйки чистого золота, которое побежит из тигля.

Рос и углублялся золоторудный карьер — впадина километр на километр, опоясанная серпантином дорог и электрическими кабелями. Вскрышные работы здесь были почти закончены. Гладкое дно впадины окружали отвалы пустой породы — бедной, «забалансовой», как ее называли, руды. Проектировалась вторая очередь карьера.

Разведчики бурили скважины на несколько сот метров и даже на такой глубине не выходили еще из руды. Было, как любил повторять Богин, из-за чего стараться, из-за чего пот и кровь проливать.

И город уже «смотрелся». Первого мая состоялось торжественное открытие кинотеатра и первой очереди торгового центра. Был заложен Дворец культуры, началось строительство стадиона. Морозова вела давно задуманную ею реконструкцию столовой. Тысячи жителей Солнечного трудились по воскресеньям в зоне отдыха, которую в народе шутя по-прежнему называли «шемякинский заповедник».

Вполне приличной железнодорожной станцией Дустлик стал и бывший безымянный разъезд. Раз в день прилетал в Солнечный рейсовый пассажирский самолет. Аэродром, на котором прежде сиротливо пасся лишь богинский «Антон», получил права гражданства, и туда был продолжен один из автобусных маршрутов. Стройка заключила договор с «Аэрофлотом», и теперь укатанная площадка превратилась в аэропорт — хоть и маленький, но оборудованный по всем правилам…

На комбинате начали делать фундаменты под технологическое оборудование. Проектировщики ждали, пока оно прибудет, чтобы сверить с чертежами, а строители строили. Вот и сказался этот просчет, неувязка деятельности нескольких организаций. Простая работа стала трудоемкой и сложной, чуть ли не ювелирной. Трудиться приходилось вручную. Экскаватор, даже тракторный, для рытья котлованов не влезал между перегородками, арматурные каркасы сваривали по стерженьку, ибо краны оставались за стенами комбината. Каждый раз возникала проблема с доставкой бетона. Богин клял проектировщиков, но те и в ус не дули: проектные организации не несли никакой ответственности за сроки строительства. Степан Иванович еще больше похудел, почернел лицом. Он почти две недели не уезжал с Бешагача. Единственное, что его радовало, — дела на водоводе. За водовод в штабе стройки отвечал секретарь парткома. Пустыня с нетерпением ждала прихода большой воды. К разгару лета сооружение водовода должно завершиться. Уже выброшено было астрономическое количество земли, вырыта двухсоткилометровая траншея, сооружено несколько сот воздушных и водяных колодцев, построены насосные станции, проложена дорога.

…Стыковка двух строительных отрядов произошла примерно на сотом километре. Первыми вышли на запланированную отметку «северяне», и лучший их сварщик получил право заварить красный шов. Базанов провел торжественный митинг. Передовики соревнования были отмечены премиями и памятными подарками. Сбойку праздновали в обоих передвижных городках — за много месяцев изнурительной, выматывающей работы люди из ненаевского СМУ получили два дня отдыха. В первый день все было хорошо, но во второй два юнца — бульдозерист из первого отряда и сварщик из второго — напились, разругались и подрались в вагончике. Кто мог предвидеть? И надо же случиться, чтоб именно в этот момент на сотый километр пожаловал сам Богин. Ехал к водоводчикам в отличном настроении, хотел поздравить, а тут чуть ли не под ноги ему пьяный парень с разбитым носом вывалился. А неподалеку — танцы под магнитофон на всю пустыню! Богин аж посерел. Куда только девалось его отличное настроение!

— А тут, оказывается, и начальство? — удивился он. — Сам товарищ Базанов, который по личной инициативе благотворительностью занимается, по два незапланированных выходных дня сразу отваливает! Очень интересная ситуация. Вместо того чтоб к опробованию водовода готовиться, пьянку допустил. Кто же за простои деньги платить будет? Вы, начальнички! Вам из своего кармана придется! Давайте принципиальными будем, раз от других это требуем.

Богин разошелся. Слова никому не дает сказать. И, конечно, на Базанова нажимает, ему — каждое лыко в строку. На Ненаева лишь короткие рысьи взгляды: до тебя я потом, мол, доберусь, и тебе жарко будет.

Насилу уняли, объяснив: каждый из работников СМУ по десять — двенадцать неиспользованных выходных имеет. Люди так выложились, что на одном, пожалуй, энтузиазме к месту сбойки и подошли, им разрядка необходима, танцы, а что касается бузотеров — будут наказаны…

Но, как справедливо утверждают, беда в одиночку никогда не ходит. И точно. Стали трубопровод по частям опробовать — на той самой насосной у сотого километра, где сбойка произошла, — авария. Да еще какая! В самый торжественный момент.

…Рапортовал Богину Сергей Ненаев. У насосной собрались монтажники, строители, будущие эксплуатационники, дорожники. Богин разрезал ленточку. Улыбнулся заезжему фотокорреспонденту. Начальник СМУ дал команду запустить насос. Все зааплодировали. И тут огромный водопад обрушился на присутствующих. Парад не состоялся: пробило в насосе прокладку, потек трубопровод.

Богин тут же, мокрый, собрал совещание руководящих товарищей, которое потом так и называли — «совещание мокрых». Стали разбираться: кто прав, кто виноват. Монтажники, признавая долю вины за собой, кивали на строителей, упрекали их в низком качестве бетонных работ. Строители соглашались: бетонный раствор заливали в самую жару, из-за нее-то раствор несколько преждевременно и схватывался; торопились, поэтому и качество оказалось не на высоте. И кивали на монтажников: не проверили все как положено, приступили к работам с нарушением технологии монтажа — это и привело к аварии.

Но и те и другие сидели смущенные, раздосадованные, глаза долу — стыдились сами себя. И говорили об одном: разрешите, исправим ошибку. Сергей Ненаев брал все на себя: виноват полностью, недосмотрел, не проконтролировал, проявил халатность и достоин самого сурового взыскания.

Богин, рассвирепев, кричал:

— Разгильдяи! Сапожники! Вам в кубики играть! Строители! К серьезному делу и подпускать вас нельзя, портачей! Всех выгоню! По другим СМУ раскассирую!

Так бывает: с первого дня стройки шло все хорошо, всегда по графикам, всегда ненаевское СМУ в пример другим, всегда на Доске Почета. И вот — авария. Собственно, авария при испытаниях — дело рабочее. Как посмотреть на нее, как оценить? Богин оценивает, как чрезвычайное происшествие. Слушая его гневную и полную презрения речь, ненаевцы и впрямь ощущали себя плохими специалистами и никудышными людьми. Богин опять перегибал палку. Глеб почувствовал необходимость вмешаться. Предстояла новая схватка с Богиным (давно ли кончилась предыдущая?). Глеб выждал секундную паузу и встал.

— Я вполне согласен с начальником строительства, — сказал он. — Схалтурили вы, товарищи, понадеялись на авось. И тут надо называть вещи своими именами, признавать критику. Нечего Ивану кивать на Петра. Хотя, с другой стороны, бить себя в грудь и рвать тельняшку, как это делает Сергей Владимирович Ненаев, по-моему, тоже не стоит. — Базанов скосил глаза, но посмотрел не на начальника СМУ, а на Богина. По непроницаемому лицу было трудно понять, как Богин реагирует на слова секретаря парткома, о чем он думает. Не следует углубляться в разбор дела. Надо закругляться. И Глеб спросил: — А сколько дней, часов вам нужно на ликвидацию аварии, товарищи?

— Дня полтора, — сказал Ненаев.

— За сутки мы бы управились, если б дружно, — вставил молчаливый бригадир.

— Опять торопитесь? — подал реплику Богин.

— За сутки. — твердо повторил бригадир. — Каждый винтик прощупаем, разрешите только. Ей-ей, за сутки, товарищ начальник.

— Я думаю, можно начинать, — сказал Базанов. — А разговоры потом. А, Степан Иванович? Доверим?

— Во-во, — хмыкнул Богин. — Вы давайте аварию ликвидируйте, а я за это время приказ обдумаю — что с кем сделать, кто сколько заработал. И парторг мне поможет. Не так ли, Глеб Семенович?

— Да, конечно, — согласился Базанов. — И добавил, желая успокоить людей и смягчить резкость последних фраз начальника: — Идите работайте спокойно, товарищи.

Подождав, когда они остались вдвоем, Богин заметил:

— Однообразно складываются наши отношения: ты что же, совсем против взысканий?

— Нет, почему! Я за разумное воспитание, Степан Иванович.

— Все из-за дяди ругаемся. Был Лысой, был Шемякин. Теперь Ненаев.

— Неужто и Ненаева погонишь?

— Надо было бы, но ведь ты не позволишь?

— Позволять или не позволять — твое дело. Я — не рекомендую.

— Вот видишь!

— С людьми работаем, учиться этому надо.

Богин вскочил, прошел из угла в угол прорабской, остановился, спросил:

— Серьезно думаешь?

— Вполне серьезно.

— Плохой, значит, я руководитель?

— Я так не сказал. Стройка тебе по плечу. Ты опытный, технически грамотный. Ведешь правильную инженерную политику, с экономикой в ладах. Яковлевский метод вроде бы правильно оценил и на эксперимент вот согласился. Но с людьми… С людьми, Степан Иванович, дорогой, у тебя пока просто беда — чатак — в отношениях получается. Если б ты этого вопроса совсем не касался, цены бы тебе не было. Понимаю, невозможно тебе людьми не руководить, просто для наглядности своей мысли говорю. Как хочешь Ненаева наказать?

— Ну, не решил еще. В должности понижу, вероятно.

— А польза какая? Лучше вкалывать станет?

— Наверное.

— Но Ненаеву-то, Ненаеву каково? Он ведь отличный работник, ты это знаешь, и он доказал. Зачем же топтать хорошего человека, специалиста, у которого эта авария лишь эпизод, нехарактерный притом! Ведь для того чтоб ошибку свою исправить, он за десятерых стараться будет. А понизишь, у него руки опустятся.

— А знаешь, ты мудр! — Богин презрительно хмыкнул. — И что же ты предлагаешь?

— По выговору ему и обоим бригадирам вполне достаточно.

— Принимается, — сказал вдруг Богин удовлетворенно. — Но не думай, что я у тебя на поводу пошел.

— Странный ты парень, Степан. Что ты все оглядываешься — боишься, что я тебя опорочу и на твое место сяду?

— Нет, не боюсь, что на мое место сядешь.

— Так что же?

— Не люблю шума, массовых собраний, обсуждающих дела руководства.

— Так это стиль нашего общества — тут уж ничего не поделаешь. А интересно, где это ты был в семнадцатом году?

— Там же, где и ты, — в проекте. Хотя меня, правда, пять гувернанток ожидали, чтобы воспитывать.

— А меня три воспитали: комсомол, Великая Отечественная и партия, пусть не звучит это слишком громко. Это так.

Не надо было Глебу про войну, ох не надо! Богин тут же набычился, замкнулся, показал, что разговор ему неинтересен, тягостен. Внезапно возникший контакт разладился. Для возобновления его приходилось начинать сначала. И не от печки, не повторяясь. Глеб задумался — с чего начать? Неожиданно Богин сам помог ему, спросив, есть ли у секретаря парткома еще какие-нибудь критические замечания в его адрес, заодно уж — он на все сразу ответит.

— Изволь, — сказал Глеб. — Я скажу, и с удовольствием. Потому что вижу — снова горит наш костерок, у которого мы вели беседы. Чего злишься?

— Авария эта, черт возьми! Маттехснабжение хромает! Азизян не справляется.

— Назначь пока Прокопенко, потянет. Хотя, по-моему, и Азизян начинает втягиваться.

— Прокопенко меня как главный диспетчер устраивает.

— Сафаров обещал крепкого товарища подыскать.

— Мне мой человек нужен!

— Тогда другое дело. Ищи, а мы утверждать будем. Партизан ты, Степан. Шашки наголо и марш-марш! Денег не считать, техники не считать, людей не жалеть! Даешь план — любой ценой! А потом что?

— Нет уж, давай конкретно, по пунктам. Иначе я не понимаю.

— С людей все начинается, Степан, с людей! И для них все, что мы делаем. Большинство превыше всего долг свой ставит, дисциплину, выполнение приказа — твоего приказа, Богин. А ты? Ты, если надо, можешь произнести мобилизующую речь, «поднять массы», «зажечь массы», заставить людей трудиться с перенапряжением. Потому что все привыкли: призывает начальник строительства — значит, это надо стране.

— Так.

— Да ты и сам это понимаешь. А план-то нужен, всеми способами, любой ценой! И тогда появляются Шемякины. Денежные подачки, заигрывание с народом, обещания, которые порой и забываются, и еще более решительное закручивание гаек. Ты считаешь, пустыня — край земли. Здесь трудно, а поэтому и все можно, все спишется. А я считаю, тут, как и повсюду. Пожарче только, может. И жить, и работать, и отдыхать здесь люди должны, как повсюду. И не только работать, «рубать» и опять работать, чтобы нас с тобой похвалили, чтоб мы биографии себе украсили.

— Ну уж тут, Глеб Семенович, ты загибаешь.

— Возможно.

— Может, у меня просто руки до всего не доходят?

— Хитришь, хитришь… Эта политика, Степан, твои убеждения.

— А знаешь, это не первая стройка, которой я командую?

— Знаю отлично.

— За предыдущую я награду получил. С опережением объект сдал. Почему же там мои методы руководства всех устраивали, а тут тебя не устраивают? Одного тебя!

— Это твое глубокое заблуждение, Степан. Не одного меня, потому как времена меняются и волюнтаристские методы руководства — пройденный этап.

— Волюнтаризм… Наконец-то ты произнес это слово. Я все ждал, когда ты мне еще ярлычок привесишь! У нас штаб, — коллегиальный орган управления стройкой.

— Как показывает практика, волюнтаризм может не считаться и с доброй сотней коллегий, с заместителями, помощниками и даже непосредственными начальниками. И разве дело в ярлыках? Дело в убеждениях. Не всякое явление, осужденное умом, выбрасываем мы и из сердца. Традиции — вещь упрямая, и это я по себе знаю. И потом — ты со мной согласишься, — руководить волевым стилем гораздо легче, чем подлинно коллегиальным путем. По-старому что? Решил — сделал, решил — сделал. Не получается — нажал, где шуткой, где красным словцом. Опять не получается — выговор, другой, с работы снял, со стройки с позором выгнал. И хлопот никаких… Ни тебе дискуссий, ни тебе несогласных — их и след уже простыл! Советоваться с кем? С Петровым-Сидоровым? Лучше уж со своей тюбетейкой, она наверняка возражать не станет. Так и работали, товарищ Богин. Только скажу тебе честно — все это вчерашний день, пора перестраиваться. Самому лучше. Больнее, когда заставляют. Трудно это, Богин. И никого не минует чаша сия. Ни больших, ни малых начальников. И не скроются они от подобной перестройки ни на дне океанов, ни даже в сердце самой пустынной пустыни.

— Красиво говоришь, Базанов! Убедительно.

— Хорошо, если убеждаю. Вещи очевидные.

— Мягко стелешь, жестко спать!

— Перестань, Степан! Ты просто упрямишься.

— А ты хотел, чтоб уже завтра я начал руководить твоими методами?

— Сегодня!

— Запиши: твоя победа.

— Нет, пока опять ничья: ноль — ноль, хотя, как справедливо высказалась одна газета: «Счет ноль — ноль свидетельствовал о явном преимуществе хозяев поля».

Степан Иванович засмеялся чуть покровительственно. Богин оставался Богиным, и заставить его признать свое поражение было не так просто.

— Так что решаешь с Ненаевым? — спросил Глеб.

— Ну, ты же сказал — выговор.

— Вот теперь моя победа, — улыбнулся и Глеб…

Спустя неделю, на торжествах в Солнечном, посвященных приходу большой воды, Степан Иванович произнес речь о замечательной победе СМУ водовода, о самоотверженном труде строителей, прошедших через непроходимые пески и в зимнюю стужу, и в самое жаркое время года и проложивших небывалый в практике строителей двухсоткилометровый водовод.

Речь Богина была приподнятой и мобилизующей.

— Так держать всем! Равняться на передовиков-ненаевцев! — призывал начальник стройки.

Об аварии на насосной ни слова…

После митинга Богин разрезал ленточку, а Ненаев поднял чугунную задвижку. Карадарьинская вода, пенясь, хлынула в городской магистральный канал, потекла, сжатая бетонными берегами, в водохранилище.

Ударили барабаны, запели трубы. Рыкнули гортанно карнаи. Несколько девушек-узбечек в платьях из черно-белого и пестрого хан-атласа, пританцовывая, пошли впереди воды. За ними, выколачивая быстрый и торжественный рокот из бубнов, тоже пританцовывая, мелкими шагами двигались парни. А чуть поотстав, беспорядочной толпой — строители. Водой чокались, обливали друг друга — впервые не жалея ее — и, будто пьяные, старые и молодые, мужчины, женщины и дети веселились, смеялись, танцевали и прыгали от избытка чувств, от радости.

У водохранилища добровольцы уже сажали молоденькие акации.

Это был действительно праздник. Долгожданная вода приносила с собой иную жизнь людям, городу, стройке…