Дочери Лалады. Паруса души

10. Скандал и поединок

Безоблачное счастье Онирис и Эллейв продолжалось недолго. В конце такесмоанна разразился скандал: когда Эллейв со своими друзьями-моряками сидела за бутылочкой «крови победы», в питейное заведение вошла статная и красивая госпожа в чёрном наряде и с тёмно-каштановыми шелковистыми волосами, украшенными массивным и довольно безвкусным гребнем с изумрудами. Отвесив Эллейв пощёчину, она с дрожью негодования в голосе воскликнула:

— Вот, значит, какая она — твоя любовь! Дешёвка... И слово твоё ничего не стоит!

Эллейв вскочила, схватившись за щёку и сверкая глазами в недоумении и негодовании.

— Сударыня! Что всё это значит?! Я даже не имею чести тебя знать!

Госпожа горько и презрительно скривила красивые губы.

— Ты ещё и отрекаешься от меня... Что ж, иного я и не ждала.

Друзья Эллейв жаждали объяснений: история наклёвывалась явно пикантная. Госпожа в чёрном охотно им поведала, что Эллейв состояла с нею в отношениях, обещала взять в супруги, даже колечко подарила (названное украшение она тоже охотно представила на всеобщее обозрение), а потом нагло разорвала помолвку, чтобы посвататься к Онирис, гораздо более выгодной невесте.

— Ребята, я впервые вижу эту госпожу! — клялась ошеломлённая Эллейв. — И ничегошеньки не понимаю! Может, она меня с кем-то путает?

Красивая незнакомка смерила её взглядом, полным горечи и презрения.

— Какая наглость! — воскликнула она. — Вот так, глядя мне в глаза, с невинным видом утверждать, что не знает меня! Вы только на неё посмотрите!

— Эге, Эллейв, да ты у нас та ещё сердцеедка, — посмеивались приятели.

Вдруг кто-то из компании офицеров спросил:

— А ты случайно не госпожа Ви́мгринд, актриса?

Госпожа в чёрном со слащавой улыбкой обернулась.

— Совершенно верно, мой красавчик. Ты видел мои спектакли?

— Доводилось бывать, сударыня. Я, можно сказать, даже твой поклонник, — ответил офицер.

Госпожа Вимгринд заулыбалась ещё слаще.

— В самом деле? Как приятно!

Компания друзей оживилась. История выходила даже не пикантная, а прямо-таки огонь! Госпожа Вимгринд жила в своём маленьком особнячке с братом — отставным военным, а также двумя малолетними детьми. Узами брака она никогда не была ни с кем связана. Детей она прижила с коллегой-актёром, но до свадьбы у них так и не дошло — она выгнала его за пристрастие к хмельному. Время от времени у неё появлялись то любовники, то любовницы, но все эти связи оказывались мимолётными и непрочными. Так и жила она, зарабатывая средства к существованию игрой в театре, который, к слову, ставил пьесы, в своё время написанные Теманью. У отставного брата была небольшая военная пенсия от государства; ни одна госпожа пока не позвала его в супруги, и он жил в доме сестры — перезрелый жених с сединой в чёрной гриве вьющихся волос. Его часто можно было увидеть прогуливающимся с племянниками. За ним одно время тоже водился грешок пьянства, но сестра пригрозила, что вышвырнет его из своего дома, если он не бросит эту вредную привычку. Идти ему было больше некуда, вот и пришлось взять себя в руки и стать образцовым заботливым дядюшкой.

Никто не знал, что изумруды в аляповатом и дёшево смотревшемся гребне госпожи Вимгринд — фальшивые. Она хвалилась, что это подарок одной богатой поклонницы, но на самом деле она купила эту безделушку сама.

Её отставной брат носил карманные часы с фальшивыми бриллиантами, но об этом тоже никто не знал. А точнее, никому не было до этого никакого дела, хотя свою «статусную» вещь сей тщеславный господин регулярно доставал на всеобщее обозрение, дабы узнать время. Обыкновенно утром он шёл в закусочную выпить чашечку отвара тэи с маленькой булочкой из слоёного теста, одетый щеголевато, но весьма безвкусно. Племянники играли в скверике перед заведением, и он мог через большое витринное окно наблюдать за ними, сидя за столиком со скучающим видом. Уже много лет он ждал брачного предложения от какой-нибудь госпожи (теперь уже любой, хоть какой-нибудь), даже сестру просил пристроить его в достойные и добрые женские руки, но матримониальная стезя ему почему-то в жизни не удавалась. Вот и сидело это никем не востребованное седеющее сокровище, поглядывало на свои «богатые» часы и с тоской провожало глазами всякую сколько-нибудь перспективную на вид даму.

Уже на следующий день об этой истории шушукалось чуть ли не полгорода. Ну, ладно, не совсем полгорода — поменьше, но и этого было достаточно, чтобы разразился скандал. Когда к Онирис в её конторе подошла коллега и спросила, правда ли, что её избранница бросила свою предыдущую возлюбленную ради более выгодной партии, девушка помертвела и не знала, что ответить. Она лишилась дара речи.

Дорабатывала она оставшиеся служебные часы в каком-то тумане, сердце грохотало в груди тяжёлыми ударами, от которых становилось больно. С ней даже чуть не случился приступ, но вовремя принятое лекарство помогло унять нарастающую катастрофу в груди.

Выскочив из конторы в шесть часов с трясущимися руками, колотящимся сердцем и раздувающимися, как кузнечные мехи, лёгкими, она помчалась к Эллейв, но не застала её дома. Пыхтя от одышки, Онирис бросилась в порт, но там избранницу тоже не нашла, и тогда её ноги, повинуясь какому-то внутреннему голосу, свернули на знакомую улицу... Но не в свою любимую закусочную-кондитерскую она зашла, а в заведение напротив.

Эллейв сидела в одиночестве за столиком. Перед нею стояла бутылка «крови победы» и хрустальная чарка с парой глотков напитка на дне; судя по изрядному количеству оставшейся красной жидкости в бутылке, если Эллейв и выпила, то совсем немного. Онирис, ощущая нарастающие мучительные удары в груди, остановилась перед ней. Та вскинула на неё глаза, но осталась сидеть.

— Эллейв, — ловя ртом воздух, выдохнула Онирис. — Что это за история с бывшей возлюбленной? Об этом уже все говорят... Я услышала об этом от сотрудницы на службе!

Эллейв ожесточённо дёрнула верхней губой.

— Я уже устала всем повторять, что не знаю эту госпожу, — сквозь оскаленные клыки прорычала она. — Это какая-то актриса, кажется. Я понятия не имею, зачем ей понадобилось изображать брошенную избранницу, но клянусь тебе сердцем моей матушки — это клевета. Клевета, Онирис!

Та, ощущая нарастающую дурноту, присела за столик. Её прижатая к груди рука заставила Эллейв встревоженно сверкнуть глазами.

— Милая... Тебе плохо? Снова сердце? Эй, принесите воды, немедленно! Любимая, у тебя с собой твоё лекарство?

Онирис, устало облокотившись на столик и закрыв глаза, медленно кивала. Воду принесли, и она на глаз плеснула в стакан из флакона темно-зелёную жидкость, выпила. Эллейв, взволнованно стискивая её руку, заглядывала ей в лицо.

— Как ты, радость моя?

Онирис, сидя по-прежнему с закрытыми глазами, тяжело дышала. У Эллейв вырвался рык.

— Будь она проклята, эта госпожа Вимгринд... Актриса погорелого театра... Онирис, счастье моё, верь мне! Я впервые увидела её только вчера! Кому понадобился весь этот спектакль — понятия не имею. Но я разберусь! Я не позволю им доводить тебя до недуга снова! Идём на свежий воздух, милая... Идём.

Эллейв бросила на столик деньги за выпивку, подхватила Онирис на руки и вышла с нею на улицу. В уютном скверике неподалёку она усадила её на скамейку и снова нежно сжала её холодную руку между своими тёплыми ладонями. Рядом цвели яркие и пышные, холодостойкие осенние цветы, здания по соседству испускали серебристо-белый свет, а на краю неба дотлевали остатки заката.

— Любимая, ты веришь мне или болтовне досужих языков? — хрипловато спросила Эллейв, мерцая угрюмо-тревожными искорками в зрачках. — Не слушай ничьих наветов, ничьей клеветы и сплетен, прошу! Здесь что-то нечисто! Но кому понадобилось всё это устраивать, а главное — зачем? Вот этого я понять пока не могу.

Онирис открыла глаза. Зрение мутилось, в глазах двоилось — вероятно, от чрезмерной дозы лекарства. Она и в первый раз плеснула щедро, а сейчас и вовсе чуть ли не полфлакона в стакан с водой вылила.

— Мне... нехорошо, — как бы со стороны услышала она собственный умирающий шёпот. — Отвези меня домой...

— Да, родная моя, сейчас! Дыши, счастье моё... Дыши. — Губы Эллейв вжались в её висок.

Через несколько минут они уже мчались в повозке. Эллейв поддерживала Онирис в объятиях, шепча нежные слова, а та проваливалась в мучительное кружение и непреодолимую сонливость.

Батюшка Тирлейф перепугался, когда Эллейв внесла полубесчувственную Онирис в дом на руках.

— Что случилось? — воскликнул он, бросаясь к дочери, испуганно заглядывая в её лицо с закатившимися глазами и дрожащей от волнения рукой гладя её волосы. — Онирис, дитя моё! Доченька, ты меня слышишь?! Госпожа корком, что с ней?!

— Опять сердечко, — ответила та. — Она приняла своё лекарство, но ей всё равно худо. Нужен врач, и немедленно!

Врача вызвали, и он явился быстро. Осмотрев Онирис и выяснив, что за лекарство она принимала, он пришёл к выводу, что дело в чрезмерной дозе.

— Давление крови в сосудах госпожи Онирис резко и опасно упало, — сказал он. — Мозг испытывает голодание. Нужно незамедлительно привести её сосуды в порядок, они слишком сильно расслабились.

Вынув из герметичной ёмкости со спиртом стеклянный шприц, он набрал из флакона и впрыснул в вену Онирис лекарство. Минут через пятнадцать она открыла глаза.

— Любимая! — склонилась над нею Эллейв, гладя её по щекам. — Как ты? Тебе лучше, сокровище моё?

Увидев над собой испуганное лицо батюшки Тирлейфа и сурово-встревоженное лицо Эллейв со сдвинутыми бровями, Онирис тихо, устало заплакала. Губы Эллейв вжались в её висок, шёпот тепло защекотал:

— Ну-ну-ну... Всё хорошо, любовь моя, я с тобой. Я не позволю никому вбить клин между нами. Я не отступлюсь и не отдам тебя никому и никогда.

Онирис понемногу оживала, смогла даже сесть в постели, но врач запретил ей подниматься на ноги.

— Сегодня только сидеть или лежать, — сказал он. — Вставать можно пробовать завтра, но только с поддержкой. Будь осторожна с прописанными тебе лекарствами, госпожа Онирис! Назначенную дозу ни в коем случае нельзя превышать. Наливай средство не на глаз, а пользуйся мерной ложечкой. Между приёмами должно проходить не менее двенадцати часов.

Да, Онирис нарушила всё, что можно было нарушить: и лекарство на глаз плеснула, и выпила вторую дозу следом за первой слишком быстро — спустя всего два или три часа. С лечебными снадобьями не следовало шутить и безалаберно относиться к их приёму, она уже поняла это. Она лишь не могла понять, откуда и зачем взялась эта актриса. И было ли у Эллейв с нею что-нибудь... Но взгляд избранницы, нежный, внимательный, пристальный, исполненный тревоги за неё, говорил только об одном: Эллейв любит её. Это единственная правда, единственный эталон, на который стоило ориентироваться. Путеводный маяк для её трепещущего, измученного сердца.

Тепло её ладоней, сжимавших озябшую руку Онирис, было живительным и нужным как воздух. Сердце Онирис дышало и жило этим теплом, пока домой не вернулась матушка. Она тоже уже слышала историю с актрисой. Когда она вошла в комнату дочери, Эллейв почтительно поднялась на ноги. Темань, враждебно поджав губы и холодно поблёскивая глазами, проговорила непреклонно и жёстко:

— Госпожа корком! И что же это, позволь тебя спросить?! Ты снова доводишь мою дочь до недуга! А эта история... Я не знаю, правда это или нет, но это не имеет значения. Значение имеет то, что репутация Онирис не должна страдать и быть запачканной подобного рода скандалами. Они даже косвенно касаться её не должны! Ты просила испытательный срок — что ж, я тебе его предоставила. Но, увы, ты не оправдала ожиданий. Я не могу благословить Онирис на брачный союз с подобной сомнительной особой, как ты.

— Матушка, — простонала Онирис. — Прошу тебя, не будь такой жестокой...

— Я не жестока, дитя моё, я забочусь о твоём счастье, о чистоте твоей репутации! — сказала родительница, присаживаясь на постель рядом с ней и целуя её пальцы. — Я хочу уберечь тебя, моя родная! Нельзя вступать в брак с кем попало! Ты достойна только самого лучшего... А госпожа корком хоть и весьма ловко пленила твоё сердце, но оказалась далеко не безупречной особой.

— Да мне плевать на безупречность, на репутацию, на всю вот эту продиктованную тщеславием пустую шелуху! — роняя усталые слёзы на подушку и ощущая на сердце ноющий рубец, проскрежетала сквозь зубы Онирис. — Я люблю Эллейв, я верю ей! Вся эта история — какая-то клевета!

— Клевета? Но помилуй, дитя моё... Зачем кому-то клеветать на госпожу коркома? Кому, скажи на милость, могло понадобиться выдумывать эту историю и раздувать скандал? — вскинула матушка брови. — Быть может, у неё есть какие-то недруги, которым во что бы то ни стало нужно её очернить?

— Таких недругов у меня точно нет, госпожа Темань, — жёстко, с нажимом на слове «таких» проговорила Эллейв, поблёскивая оружейной сталью во взгляде. — Есть у меня, правда, одно подозрение относительно того, кому могло бы понадобиться замешать меня в скандальной истории, но я лучше придержу свои мысли. Если я их выскажу, скандал может выйти не меньший, если не сказать — больший.

Матушка заблестела глазами в вызывающем прищуре, дрогнула ноздрями и поджала губы ещё более жёстко и непримиримо.

— Ну-ка, ну-ка, госпожа корком! Может, всё же озвучишь свои догадки? — двинула она бровью. — Очень любопытно.

Рот Эллейв был сурово и жёстко сжат, глаза — холоднее морозной ночи. Она, оказывается, умела быть и глыбой мертвенного льда, как её батюшка Арнуг.

— Я лучше воздержусь, сударыня, — повторила она негромко и сдержанно, но сдержанность эта была грозной, не предвещающей ничего доброго. — Онирис нельзя волноваться, её нервы и так истрёпаны, а сердечко атакуют со всех сторон невзгоды и тревоги.

— Эллейв! — воскликнула Онирис, поднимаясь на локте и ощущая своим измученным сердцем мертвящее дыхание этого страшного льда. — Что ты имеешь в виду?! Объясни!

— Милая, не надо. Успокойся, ляг. — Руки Эллейв уложили Онирис и бережно, заботливо прикрыли её плечи одеялом, а глаза оставались жутковато-серьёзными, беспощадно-стальными. — Этому не стоит быть озвученным. Слишком это неприглядно и может огорчить тебя ещё сильнее.

— Так, я не намерена больше это выслушивать! — взорвалась матушка. — Госпожа корком! Прошу тебя покинуть этот дом!

Эллейв выпрямилась — несгибаемая, исполненная непреклонного достоинства и как никогда похожая на Арнуга.

— Сударыня, выгонять меня отсюда имеет право только хозяйка, госпожа Розгард, — сказала она негромко, отчётливо, холодно. — Вот если она сама скажет, что не желает меня здесь видеть, тогда я не задержусь ни на мгновение.

— Вы смеете мне дерзить голубушка?! — переходя на враждебное «вы», вскричала матушка. — Вы пытаетесь оскорбить меня намёком на то, что я в этом доме — никто?! Ну, знаете! После такого вы можете даже не мечтать породниться с нашей семьёй. Выметайтесь отсюда!

Её глаза сверкали бешеными молниями, ноздри трепетали, а палец, подрагивая, указывал на дверь. Эллейв стояла непоколебимо, как скала, скрестив на груди руки и расставив ноги.

— Это не дерзость, — сказала она. — Я разговариваю с вами ровно так, как вы того заслуживаете, госпожа Темань.

— Вон! — проревела матушка, вся трясясь мелкой дрожью. — Вон отсюда!!!

— Что здесь происходит? — раздалось вдруг.

В комнату вошла только что вернувшаяся домой госпожа Розгард, хозяйка этого особняка — как всегда, облачённая в простой и строгий, но элегантный наряд, состоявший из чёрного двубортного кафтана, широких брюк, высоких блестящих сапог, белоснежной рубашки и такого же шейного платка. Часть её волос спускалась ей на спину длинными локонами, часть была уложена короной из кос, а тёмные ухоженные бакенбарды обрамляли её лицо двумя шелковистыми треугольниками. При её появлении расставленные ноги Эллейв сомкнулись, руки вытянулись по швам, подбородок вскинулся. Наследница престола приветственно кивнула, разрешая ей встать вольно.

— Онирис, дорогая! Что с тобой, тебе снова нездоровится? — первым делом осведомилась принцесса, подходя и присаживаясь на край постели девушки.

Онирис от всего происходящего мелко дрожала и обливалась безостановочными слезами. Госпожа Розгард, взяв её лицо в свои ладони и обеспокоенно, нежно заглядывая ей в глаза, спрашивала:

— Что, девочка? Что такое? Кто тебя довёл до такого состояния, милая?

— Кто довёл?! — не преминула вмешаться Темань. — Дорогая моя супруга, виновница всего этого — в этой комнате. И не желает покидать наш дом, хотя я недвусмысленно попросила её об этом!

Госпожа Розгард нахмурилась и вскинула взгляд на Эллейв.

— Госпожа корком? Но в чем дело?

— А разве ты не слышала эту пикантную историю с актрисой, госпожой Вимгринд? — нервно подрагивающим голосом продолжала Темань. — И после всего этого госпожа корком ещё и дерзит мне, ведёт себя нагло и вызывающе! Я ясно дала ей понять, что не желаю видеть её в качестве члена нашей семьи, но она будто не слышит меня! Словно я — пустое место! Такой наглости я ещё не видела!

Поднявшись на ноги и хмуря красивые тёмные брови, госпожа Розгард задумчиво потёрла переносицу и проговорила:

— Сказать по правде, мне не до сплетен и слухов, слишком много дел, чтобы ещё и в это вникать... Вимгринд, говоришь? Это та госпожа, что живёт с братом — отставным офицером и двумя детишками?

— Она самая, — кивая, подтвердила Темань.

— А, ну, её репутация известна, — молвила госпожа Розгард с усмешкой. — Ей одним скандалом больше, одним меньше... Лишь бы привлечь внимание к своей особе. И что, неужели госпожа корком действительно имела несчастье каким-то образом... э-э... — Принцесса замялась, подыскивая смягчающие выражения. — Оказаться в числе её, скажем так... круга определённого рода знакомств?

— Никоим образом, сударыня, — отчеканила Эллейв. — Наши жизненные пути с этой госпожой до вчерашнего дня никогда не пересекались.

— Вот как! — вскинула госпожа Розгард бровь. — И ты можешь поручиться за это честью офицера?

— Без малейшего колебания, — ответила Эллейв твёрдо.

— Это серьёзное заявление, — молвила госпожа Розгард. И добавила, обращаясь к жене: — Честно говоря, у меня нет никаких оснований не верить слову госпожи коркома, моя дорогая.

— А вот у меня есть! — вскричала Темань, находившаяся уже на пределе нервного возбуждения. — Я не желаю допускать в жизнь моей дочери особу, имеющую хотя бы одно пятнышко на репутации! Никакие скандалы, слухи и пересуды не должны сопровождать Онирис на её жизненном пути!

— Если ты располагаешь подтверждёнными фактами, а не слухами — прошу, изложи нам их, — на нервозность супруги отвечая спокойствием и рассудительностью, проговорила госпожа Розгард. — В противном случае мы имеем лишь слово госпожи Вимгринд против слова госпожи коркома. А фактов и свидетельств, подтверждающих подлинность этой истории, как таковых нет. Можно сказать, скандал раздут на пустом месте.

— Да мне неважно, подлинная эта история или раздутая! — окончательно теряя власть над собой, завизжала Темань. — На избраннице моей дочери не должно быть ДАЖЕ ТЕНИ, ДАЖЕ НАМЁКА на запятнанность, на изъян, на какую-то недостойную и неприглядную часть её биографии!

— Дорогая, успокойся, — серьёзно и строго молвила госпожа Розгард. — Жертвой сплетен, интриг, коварства и скандалов может стать кто угодно, даже совершенно невинный, чистый и вполне достойный член общества. И что теперь, прикажешь не разбираясь поставить клеймо негодяя каждому, на кого упало даже безосновательное и ничем не подкреплённое подозрение?

— Да! — истерично кричала Темань. — Да, если дело касается счастья моей дочери! Потому что подозрение может оказаться совсем не безосновательным!

— Дорогая, это уже чересчур, — беря супругу за плечи и ласково, умиротворяюще поглаживая, вздохнула госпожа Розгард. — Ты чрезмерно взволнована. Быть может, тебе стоило бы принять успокоительное средство?

— Мне не нужны никакие средства! — отталкивая её руки от себя, не унималась Темань. — Лучшее успокоительное для меня — это уход госпожи коркома из нашего дома и из нашей жизни навсегда!

— Дорогая, не будем горячиться, хорошо? Бросать громких слов и рубить сплеча тоже не будем. — Госпожа Розгард, обняв одной рукой жену за плечи, а второй ласково, но крепко сжимая её запястье, повела её прочь из комнаты. — А прежде всего, не будем волновать Онирис, бедная девочка и так в ужасном состоянии.

— Я хочу, чтобы она ушла! Выстави её! — кричала Темань. — Не оставляй мою дочь с ней!

— Дорогая, успокойся! Или я буду вынуждена вызвать врача и тебе! — сказала госпожа Розгард сурово.

Она всё-таки увела Темань, несмотря на её сопротивление и крики. Вскоре в дом прибыл врач, который дал Темани сильное успокоительное, и она заснула, не раздеваясь. Госпожа Розгард только разула её и развязала узел шейного платка.

Онирис не сводила полных слёз глаз с обратившейся в ледяную глыбу Эллейв. И её губы, и пальцы тряслись. Она шёпотом окликнула её, и морозный взгляд обратился на неё. Спустя несколько мгновений он смягчился, Эллейв присела рядом и сжала руки девушки в своих.

— Милая... Благодарю за то, что веришь мне. Самое страшное для меня — утратить твоё доверие и твою любовь. Кажется, госпожа Розгард на нашей стороне, это хорошо. Будем надеяться, что её взвешенная, разумная позиция повлияет на твою матушку.

А Онирис прошептала:

— Ты думаешь, что матушка сама могла устроить всё это?

Эллейв несколько мгновений молчала, сурово сдвинув брови.

— Я не хотела говорить этого, родная, — невесело вздохнула она наконец. — Но, учитывая то, что у меня действительно нет таких лютых врагов, которые желали бы подмочить мне репутацию, остаётся только она. Ей нужен был повод, чтобы объявить меня недостойной избранницей, но раз настоящий повод не подвернулся, она его сама создала. Довольно топорная работа, к слову... Пища для слухов, не более. А здравый ум, коим, безусловно, обладает, к примеру, госпожа Розгард, — здравый ум сразу поймёт, что всё это шито белыми нитками. Никакой связи с госпожой Вимгринд у меня никогда не было, никакого кольца я ей тоже не дарила. Никто не может этого подтвердить.

Онирис, роняя слезинки, медленно, горько качала головой.

— Я не могу поверить, что матушка может оказаться способной на такие недостойные поступки... Обвиняет Дамрад в интриганстве и коварстве, а сама, выходит, ничем не лучше! Нет, Эллейв, я просто не могу в это поверить...

Эллейв нежно поймала её подбородок, бережно смахнула со щёк солёные ручейки.

— Больше некому, кроме неё, любовь моя... Иных недругов у меня нет, саму госпожу Вимгринд я исключаю, у неё не может быть личных счётов со мной, мы вообще не были знакомы. Она, вероятно, действует из корыстных мотивов. Возможно, подкуплена... Ну, и лишний скандальчик, опять же, ей никогда не помешает. Подобные ей особы ничем не гнушаются в стремлении будоражить интерес и привлекать внимание общества к своей довольно мелкой персоне.

— Я не знаю, как теперь уложить это в своём сердце... Как теперь смотреть матушке в глаза. — Онирис заплакала, уткнувшись в плечо Эллейв.

Та, поглаживая её по волосам, промолвила:

— Не тебе следует об этом думать, совсем не тебе. Это матушка, затевая всё это, должна была беспокоиться о том, как станет смотреть тебе в глаза. Но это её, видимо, совсем не волновало... Она полагала, что правда не откроется, но тайное всегда становится явным.

К облегчению Онирис, Эллейв перестала быть глыбой страшного мертвенного льда. Хотя в изгибе её бровей и линии жёстко сжатого рта всё ещё лежала печать суровости, руки и голос были нежными. Их поцелуй был прерван деликатным стуком в дверь: это батюшка Тирлейф беспокоился о самочувствии Онирис.

— Доченька, как ты? Я могу войти?

— Я в порядке, батюшка... Конечно, входи.

Эллейв поднялась, уступая отцу место у постели Онирис. Тот, покрывая её лицо поцелуями и лаская пальцами её волосы, мягким воркующим шёпотом говорил лишь о её здоровье, а скандальную историю тактично обходил молчанием. За это Онирис была ему бесконечно признательна, хотя и понимала, что голос батюшки всё равно ничего не решал. Матушка относилась к нему, пожалуй, с симпатией, снисходительно и мягко, но мнением его не особенно интересовалась. Он для неё был лишь отцом её детей, не более, а глубоких и нежных чувств она к нему не питала. Совсем другое дело — отношения госпожи Игтрауд и Арнуга! Их Онирис считала эталонными. Эллейв, рассказывая о своих родителях, поведала Онирис и о том, какая между ними царит трепетная, тёплая, подлинная привязанность, как матушка уважает и ценит Арнуга, заботится о его чувствах, согревает его сердце своим светом и дарит ему свою нежность. Слушая из уст избранницы историю этого прекрасного брака, Онирис не могла не вздохнуть с сожалением: у её собственной родительницы с батюшкой Тирлейфом всё было совсем не так. Бедный батюшка Тирлейф матушку любил, а она его — увы, нет. И горько, и обидно Онирис было за отца, вот потому-то она и старалась дарить ему нежность и тепло вдвойне.

На Эллейв батюшка даже глаз не поднял, но не из неприязни, а, скорее всего, от робости. Онирис хотелось бы, чтобы они сблизились и подружились; Эллейв обходилась с ним очень мягко и учтиво, намеренно не старалась проявлять превосходство, но такова уж была батюшкина натура — робкая, подчиняющаяся. Силу Эллейв невозможно было не почувствовать, а почувствовав, не подпасть под её чарующее обаяние. Сила эта не казалась грубой и давящей, высокомерной, самодовольной, холодной и властной, она не разрушала, не удушала, а покоряла мягко, естественно. Чувствовалась она и в походке, и во взгляде, и в голосе, и во всех движениях Эллейв — уверенная, спокойная, знающая себе цену. Не было в этой силе и бессмысленной агрессии. За агрессией всегда стоит страх и неуверенность, а Эллейв ничего и никого не боялась. Не боялась она и матушки — стояла напротив неё непоколебимая, ледяная и суровая, а вот матушка боялась безумно.

Она боялась потерять любовь дочери, но сама делала всё, чтобы её утратить. А вместе с ней и уважение.

В комнату поскрёбся Ниэльм. Он обрадовался было приходу Эллейв, но Кагерд придержал его в детской, сразу распознав, что дело серьёзное, и мальчику лучше не путаться под ногами. Но тот всё-таки ускользнул от деда, и теперь в щели приоткрытой двери виднелся его встревоженный глаз и любопытный нос.

— Сынок, иди к себе, — сказал ему отец.

— Не гони его, господин Тирлейф, — мягко сказала Эллейв. — Он ведь тоже волнуется. Иди ко мне, дружище.

И она протянула к Ниэльму раскрытые объятия. Тот, получив разрешение, немедленно в них влетел, и Эллейв, как всегда, подхватила его на руки.

— Сестрица Онирис опять захворала? — спросил мальчик.

— Есть немножко, — ответила Эллейв. — Но ей уже получше, не беспокойся.

Получив объятия и поцелуи от неё, Ниэльм захотел к сестрице, и Онирис пустила его к себе под одеяло. Обняв сестру, он положил голову на её плечо. Так он и уснул, убаюканный чтением Эллейв, и батюшка Тирлейф осторожно унёс его и уложил в постель.

В комнату заглянула госпожа Розгард и сделала Эллейв знак следовать за ней. Онирис забеспокоилась, но глава семьи сказала мягко и ласково:

— Всё хорошо, дорогая. Я украду у тебя твою избранницу буквально на пять минут. Мне нужно сказать ей пару слов.

Час был уже поздний, но в гостиной ярко пылал камин, а на столике перед ним стоял кувшин хлебной воды и тарелочка с тонкими ломтиками копчёного мяса на закуску. Принцесса наполнила две хрустальные пузатые чарки, одну из которых протянула Эллейв.

— Позволь тебя угостить, госпожа корком.

— Благодарю, сударыня, — щёлкнула каблуками Эллейв.

Они выпили. Госпожа Розгард, поморщившись от жгучей крепости напитка, бросила в рот ломтик мяса, Эллейв последовала её примеру.

— Я приношу извинения за поведение моей супруги, — промолвила хозяйка дома. — Я уверена, что вся эта история с госпожой Вимгринд — какое-то недоразумение.

— Абсолютное недоразумение, — подтвердила Эллейв. — И я рада, что ты всё верно понимаешь, госпожа Розгард. Нам с Онирис очень важна и ценна твоя поддержка.

— Увы, если Темань решительно воспротивится вашему браку, я мало что смогу сделать, — вздохнула наследница престола. — Она — мать, её родительская воля имеет над Онирис власть и будет иметь до конца её жизни. Вы, конечно, можете заключить брак и без её благословения, но в обществе такой поступок получит осуждение. Даже я не могу выйти из воли своей матушки, хотя и лет мне не так уж мало. Все мы находимся во власти обычаев... Они наряду с законами регулируют общественную жизнь. Какие-то из них уходят в прошлое, а какие-то остаются незыблемыми.

— Неужели госпоже Темани доставит удовольствие и радость сознание того, что тем самым она сделает свою дочь несчастной? — проговорила Эллейв, хмурясь. — Неужели ей важнее, чтобы Онирис не вышла из повиновения и осталась рядом с ней?

— У моей супруги непростой характер, — невесело усмехнулась госпожа Розгард. — А её любовь к дочери носит собственнический оттенок, следует это признать. Меня это не может не заботить и не огорчать... Я люблю Онирис и желаю ей только счастья, но она сама должна решать, что для неё входит в это понятие. Если для того, чтобы быть счастливой, ей нужна ты, госпожа корком — что ж, так тому и быть. Она лишь кажется хрупкой и робкой, но на самом деле у неё мудрое сердечко. Если бы в тебе было что-то дурное, она почувствовала бы это и просто не смогла бы тебя полюбить. А если полюбила — значит, ты этого достойна.

— Благодарю, госпожа Розгард, — поклонилась Эллейв. — Быть достойной её любви — высшее счастье и высшая ценность для меня.

Они выпили ещё по чарочке, и глава семьи отпустила Эллейв к избраннице. Онирис с волнением ждала её возвращения и сразу же спросила:

— Что она тебе сказала?

Эллейв, мерцая нежностью в глазах, присела рядом и ласково пощекотала ей подбородок.

— Госпожа Розгард на нашей стороне. Она всё правильно понимает. — Чтобы не дохнуть на возлюбленную запахом хмельного, Эллейв чмокнула её не в губы, а немного в стороне от них.

— Ты останешься на ночь? — Онирис, сев в постели, обвила цепким кольцом объятий её шею.

— Я бы очень хотела остаться с тобой, любовь моя, — шепнула Эллейв. — Но не знаю, насколько это сейчас уместно... И не будет ли это слишком нагло с моей стороны. Хотя госпожа Розгард как будто не возражала.

— Значит, оставайся! Мне так нужна живительная сила твоих рук сейчас... Твоя нежность, биение твоего сердца рядом. Моя Эллейв, мой самый родной на свете волк... — Последние слова Онирис выдохнула избраннице прямо в губы.

— Моя маленькая, хрупкая, хрустальная девочка... Девочка с самыми ласковыми на свете глазами, — прошептала Эллейв в последнем миге от поцелуя.

Он соединил их накрепко. Эллейв бережно опустила Онирис на постель, не прерывая горячей, немного хмельной ласки своих губ. Опасаясь за её сердце, она не могла войти в неё полным слиянием, лишь баюкала в объятиях и целовала.

— Тебе нужно окрепнуть, радость моя, — шептала она. — Ты ещё совсем недавно была чуть ли не при смерти... Давай побережём твоё сердечко, пусть оно придёт в себя. Я с тобой, прекрасная моя, я рядом... Отдыхай, моя родная.

Темань под действием сильного успокоительного проспала до полудня. К этому времени Эллейв уже покинула дом, но завтракала вместе с семьёй избранницы. Ниэльм был счастлив. После завтрака у них с братцем обычно бывали учебные занятия, которые проводил с ними дедушка Кагерд, но Ниэльму очень хотелось, чтобы сегодня его учительницей стала Эллейв. Батюшка Тирлейф и дедушка разрешили, и он с Эллейв отправился к своему кораблю — учиться управлять парусами. Модель была полностью рабочая, все снасти двигались, хотя по-настоящему спускать маленькое судно на воду, наверно, всё-таки не стоило. Без ветра паруса тоже не жили, и они с Эллейв открыли окно. Утро выдалось довольно ветреное, и в комнату сразу хлынул поток прохладного воздуха. Чтобы парусам больше доставалось, модель переставили поближе к окну. У Ниэльма горели глаза, Эллейв тоже была увлечена, и такое занятие оказалось гораздо интереснее обычных скучных уроков. О науке управления парусами Ниэльм читал в книгах по морскому делу, но с Эллейв всё становилось намного понятнее. Онирис, кутаясь в плед, с улыбкой наблюдала за их учёбой-игрой из кресла.

На обед Эллейв уже не осталась, покинув дом до пробуждения Темани. Та проснулась вялая и бледная, капризная и раздражительная, первым делом попросив чашку отвара тэи покрепче — благо был выходной, никуда по делам спешить не требовалось. Об избраннице дочери она ничего слышать не желала, запретила даже Ниэльму произносить её имя в своём присутствии. А Онирис она сказала:

— Даже не заикайся о свадьбе. И ноги её в нашем доме быть не должно! Встречаться с нею вне стен нашего дома я тебе тоже запрещаю! Сразу из конторы — домой, никаких прогулок!

Ниэльм, расстроенный и возмущённый, воскликнул:

— Матушка, зачем ты выгоняешь госпожу Эллейв? Она хорошая! Она очень любит Онирис и меня. И я её тоже люблю!

— Закрой рот и не произноси её имени! — рявкнула родительница.

Онирис обратила полный мольбы и слёз взгляд на госпожу Розгард, ища у неё поддержки. В глазах той мерцало тёплое сострадание, но помочь она мало чем могла. Разумеется, она попробовала путём убеждения смягчить супругу, но Темань оставалась непримиримой.

Онирис была в отчаянии, расстроенный Ниэльм плакал в детской, уткнувшись в подушку. Темань угрюмо сидела у камина, потягивая отвар мелкими глотками, а госпожа Розгард, стоя у огня со скрещенными на груди руками, покачала головой.

— Ну что, дорогая, ты счастлива, сделав своих детей несчастными? — спросила она с горечью. — Ты довольна?

— Не делай из меня чудовище, Розгард, — поморщилась Темань. — Несчастье их временно. Разумеется, всё это очень неприятно и печально, но ничего не поделаешь. Это — ради их же блага!

— Какого блага, о чём ты? — воскликнула госпожа Розгард. — Из-за какой-то нелепой выдуманной истории ты заклеймила честного и блестящего офицера, любящую избранницу своей дочери! Ни о каком «благе» тут и речи не идёт, им ты просто прикрываешь своё упрямство и самодурство! Боюсь, что ты просто ищешь любой повод, чтобы оставить Онирис возле себя, готова цепляться за какую угодно абсурдную ложь и слухи, лишь бы не подпустить к ней никого. Это не любовь, это бессмысленная жестокость и собственническое отношение к дочери. В угоду себе и своему деспотизму ты готова сделать её несчастной! Это выше моего понимания, дорогая.

Темань шумно дышала, подрагивая ноздрями и сжимая челюсти. Звякнув чашкой о блюдце, она встала и стремительным шагом направилась к себе в кабинет. Госпожа Розгард вздохнула, закрыв глаза и проведя ладонью по лицу.

Онирис, слышавшая этот разговор, подошла и тихонько, робко прильнула к её плечу.

— Благодарю тебя, госпожа Розгард... Но, похоже, вразумить матушку невозможно.

Та привлекла её ближе и прижала к своей груди, поцеловала в лоб.

— Онирис, детка... Я всем сердцем люблю тебя и желаю тебе счастья. Поведение твоей матушки меня безмерно огорчает и возмущает: она, безусловно, злоупотребляет родительской властью. Старые обычаи мудры, родительская власть должна употребляться именно во благо ребёнка, а не во вред ему. В противном же случае это просто нелепое и бессмысленное самодурство, и никакой добродетели в подчинении такой искажённой, неправильно употребляемой власти нет. Но всем и каждому в обществе этого не объяснишь, перед каждым не оправдаешься. Не втолкуешь сплетникам всех тонкостей, всей истинной подоплёки этой истории. И тут уже только вам с Эллейв самим решать, сможете ли вы противостоять общественному осуждению и жить, не обращая внимание на чужое мнение. А оно, увы, порой играет всё же немалую роль в общественной жизни.

— Если матушка упрётся непоколебимо, нам не останется ничего иного, как только обойтись без её благословения, — вздохнула Онирис, прижимаясь головой к плечу госпожи Розгард. — Потому что я не могу без Эллейв жить, а она — без меня! Только это нам и останется...

— Что ж, за ваше счастье вам придётся заплатить некоторую цену, — проговорила госпожа Розгард, поглаживая её по волосам. — Я, конечно, ещё буду пытаться повлиять на твою матушку, но, честно говоря, не вижу способа заставить её изменить поведение. Доводам разума она не поддаётся, взывать к её чувствам также бессмысленно.

— Я благодарна тебе за поддержку, госпожа Розгард, — сказала Онирис, с дочерней нежностью прижимаясь к груди главы семьи. — Даже если у тебя не получится повлиять на матушку, мысль о том, что ты на нашей стороне, всё равно греет мне душу.

Госпожа Розгард вздохнула и крепко вжалась в её лоб поцелуем.

— Бедная моя малютка... Не повезло тебе с родительницей. Но я верю, что вы с Эллейв всё преодолеете.

Несколько дней Онирис с Эллейв виделись только в снах, обходясь без личных встреч. Они обсуждали будущую свадьбу и перспективы дальнейшей совместной жизни; разумеется, если на церемонии не будет присутствовать матушка Темань, все поймут, что она не благословила этот брак, но на общественное мнение влюблённые решили наплевать. Движущей вперёд по жизни и окрыляющей силой для них была любовь, а кроме того, они располагали благословением от родителей Эллейв: Арнуг выразил его Онирис лично, причём самым нежным и проникновенным образом, а от госпожи Игтрауд девушка получила в подарок книгу с автографом и подписью: «Дорогой Онирис от её второй матушки». Онирис была до слёз растрогана таким тёплым заочным отношением, и первое, что она собиралась сделать при встрече с госпожой Игтрауд — это прильнуть к её груди с дочерним почтением и нежностью.

Ниэльм очень страдал в разлуке с Эллейв, но они всё же тайком пару раз увиделись на прогулке в городе. С ними был и Веренрульд, который мог разболтать всё матушке, но ничего с этим они поделать не могли: никуда ведь малыша не денешь, дома не оставишь. Батюшка Тирлейф и Кагерд пошли на это ради Ниэльма, который промочил слезами уже несколько подушек и даже потерял аппетит.

Они подошли к любимой кондитерской Онирис. Ниэльм озирался в поисках Эллейв, но около заведения её не было. Он уже с отчаянием думал, что она не пришла, как вдруг, бросив взгляд через дорогу, увидел её — та стояла на противоположной стороне улицы и смотрела на него. Осенний ветер трепал её плащ и пёрышки на шляпе, а глаза мерцали из-под полей, ласковые и грустные одновременно. Ниэльм чуть не рванул через дорогу, по которой мчались повозки, но батюшка Тирлейф его удержал. Эллейв в несколько прыжков пересекла проезжую часть, а в следующую секунду уже кружила Ниэльма в крепких объятиях.

— Матушка запретила нам с Онирис с тобой видеться, — заплакал он.

— Увы, мой родной, — проговорила Эллейв, прижимая его к себе одной рукой, а пальцами второй нежно поглаживая по мокрым щекам. — Онирис мне сказала, что ты ничего не ешь... Это очень скверно, дружище мой.

Встречам в снах мальчик ещё не научился, этот навык ему предстояло освоить годам к десяти. Если у сестры была хотя бы такая возможность видеться с любимой, то мальчику оставалось уповать только на встречи тайком. Хорошо, что батюшка Тирлейф и дедуля Кагерд относились к горю Ниэльма с сочувствием и согласились поспособствовать этому свиданию!

— Ты сегодня завтракал? — заботливо спросила Эллейв.

Ниэльм горестно сопел. За него ответил отец:

— Он выпил только чашку отвара тэи со сливками, а есть отказался, госпожа Эллейв.

Та нахмурилась.

— Никуда не годно! Родной, если ты не будешь как следует питаться, какой же из тебя вырастет моряк? Хиляков не берут во флот. Пойдём-ка, загрузим твой трюм как следует.

В закусочной для Ниэльма заказали чашку отвара тэи, сдобную булочку с начинкой из копчёного мяса и сыра, яйцо всмятку, а также пару пирожных с медовым кремом и орехами. Эллейв ласково настояла, чтобы он съел всё до последней крошки, и Ниэльму пришлось повиноваться. И он не пожалел: всё было изумительно вкусно, особенно пирожные.

— Ну вот, совсем другое дело, — улыбнулась Эллейв. — Ты, дружок, давай-ка, не унывай. И о еде не забывай. Что же, прикажешь мне каждый раз тебя кормить?

Ниэльм был бы совсем не против завтракать, обедать и ужинать в компании Эллейв, но это, увы, стало невозможно из-за злой прихоти матушки. На родительницу он был серьёзно обижен и наотрез отказывался целовать её. Здороваться — здоровался, как положено, но тепло из их отношений пропало. Его и так было не слишком много ввиду большой занятости матушки, а теперь они и вовсе отдалились друг от друга. Да и родительница в последние дни пребывала в основном в раздражительном и дурном настроении, ей тоже было не до нежностей. Только батюшка с Кагердом оставались всегда нежны и добры к нему, но иными мальчик их и не видел. Госпожа Розгард, ещё более занятая, чем матушка, всё же находила минутку поцеловать его перед сном, а также неизменно ласково приветствовала по утрам. А с сестрицей Ниэльма объединяла общая беда — разлука с Эллейв. Они очень сблизились за последний год, а теперь и вовсе стали почти неразлучны. Онирис читала ему перед сном книги, которыми прежде баловала его Эллейв, а ещё они вместе играли с парусником. Онирис изображала пиратского капитана, а Ниэльм — отважного борца с морскими разбойниками. Они даже сражались на деревянных саблях, и Ниэльм неизменно побеждал.

После кондитерской они погуляли около полутора часов, заглянули на корабль-музей «Победа Владычицы». Теперь уже сам Ниэльм вполне мог исполнять роль экскурсовода, только в лазарет отказался спускаться. В прошлый раз ему там стало нехорошо при виде той страшной бочки... Хоть господин Арнуг и заверил его, что это просто похожая бочка, а настоящая на всеобщее обозрение не выставляется, всё равно мальчику было не по себе. Вид хирургических инструментов тоже пугал его, да и жутковатый, мрачный стол, на котором лежало тело госпожи Аэльгерд после гибели, приводил его в состояние мертвенного оцепенения.

— Не пойдём туда, дружище, — согласилась Эллейв. — Ты прав, это не самое весёлое место.

Они вдвоём забрались на марс и несколько минут созерцали с высоты городские виды. Эллейв почтила статую госпожи Аэльгерд военным приветствием, и Ниэльм последовал её примеру, хотя и не носил ещё мундира.

Когда пришла пора прощаться, Ниэльм опять не сдержал слёз. Эллейв прижала его к себе, крепко расцеловала и шепнула:

— Держись, родной мой. Мы преодолеем все невзгоды. Будь сестрице Онирис опорой, радуй её.

Ниэльм пообещал. И спросил:

— Вы с Онирис будете вместе?

— Обязательно, — твёрдо и серьёзно ответила Эллейв. — И с тобой тоже. Когда именно это случится, я пока не могу сказать, но это счастливое время непременно настанет.

По дороге домой Ниэльм шепнул младшему братцу:

— Вот что, Верен... Если ты обмолвишься матушке хотя бы словом о том, что сегодня было, я тебя вздую. Тебе очень не поздоровится, клянусь щупальцами хераупса!

Быть поколоченным Веренрульд, конечно, не хотел, а потому пообещал молчать. И, к своей чести, сдержал слово, в противном случае матушка пришла бы в ярость, и тогда досталось бы не только самому Ниэльму, но и батюшке с Кагердом, которые помогли им с Эллейв встретиться.

А события между тем принимали всё более грозный оборот. Спустя несколько дней в столицу прибыла О́дгунд — и по делам морской службы, и для знакомства с Онирис. О супруге своей матушки Эллейв тоже рассказывала с теплом, и девушка заочно прониклась к ней симпатией. Корком Одгунд, дочь госпожи Аэльгерд, была награждена орденом бриллиантовой звезды за Гильгернскую битву, и её воспоминания Онирис читала в последнем томе мемуаров. Большого писательского таланта у Одгунд не было, поэтому её воспоминания госпожа Игтрауд обрабатывала в значительно большей степени, чем текст, написанный её прославленной матушкой.

Онирис весьма живо интересовало, как Одгунд с Арнугом уживаются в браке с госпожой Игтрауд, как у них получается делить одну любимую женщину на двоих, не ревнуют ли они её друг к другу. Эллейв рассказывала, что затруднения были только поначалу, причём лишь со стороны Одгунд, а у Арнуга ревность отсутствовала как явление. Он изначально безоговорочно принял такой расклад, а у Одгунд ревнивые искорки проскакивали в первые годы брака. Это в менталитете мужчин Нави была прошита способность уживаться в своего рода «гареме» — вдвоём, втроём, а то и... внесколькером, как у Бенеды. Одгунд же была женщиной, и такое положение вещей уязвляло её гордость. Ей самой пристало обладать несколькими супругами, а не быть «одной из». Но уж такова была сила удивительной личности госпожи Игтрауд — щедрая на свет, тепло и нежность, умиротворяющая и мудрая, проникновенно-ласковая, любящая и неземная, что ревнивый бунт Одгунд понемногу улёгся. Впрочем, бунтом это можно было назвать с большой натяжкой. Скорее — недовольством, которое она выражала очень сдержанно и не слишком часто. Любящего света госпожи Игтрауд хватало обоим её супругам с лихвой, никого из них она не выделяла, не назначала своим любимчиком, каждый из них чувствовал себя уникальным и особенным, не испытывая недостатка внимания и любви. Каждого она любила по-своему, каждого щедро купала в исцеляющем свете своей души, и как-то понемногу всё наладилось, стерпелось-слюбилось, даже дружба Арнуга с Одгунд не пострадала. Впрочем, свои графики морской службы они старались подгонять так, чтобы на побывку домой отправляться в разное время. Случалось, что они порой и встречались под одной крышей, но и тогда раздоров между ними не возникало. Госпожа Игтрауд умела всё мудро сгладить. Она была опытным вожаком их маленькой стаи-семьи, а её родительница, госпожа Эльвингильд, во внутренние семейные дела дочери не вмешивалась. Госпожа Игтрауд очень нежно, с любовью, но твёрдо и непреклонно выстроила и отстояла свои границы, а госпоже Эльвингильд хватило мудрости занять уважительную позицию по отношению к дочери, а не опекающую и деспотично-властную. Госпожа Игтрауд доказала, что в опеке не нуждается, что она сама способна быть главой семьи, и матушке пришлось это принять. Сейчас между ними были уважительные отношения двух равных женщин, а не опекунши и опекаемой. Разумеется, госпожа Игтрауд сохраняла по отношению к родительнице дочернюю почтительность, но на свою независимость и на своё семейное и личное пространство уже не позволяла никому посягать.

Итак, Одгунд прибыла в столицу, чтобы познакомиться с той, чьим именем был назван корабль, и кого её друг Арнуг называл «самой удивительной и светлой девочкой». В избранницу своей дочери он по уши влюбился — в самом чистом и целомудренном смысле, конечно. Одгунд была весьма заинтригована: что же там за такое неземное создание, чудо чудное, диво дивное? Однако сразу им встретиться не довелось, сперва Одгунд навестила дочь своей супруги, которая как раз находилась в столице в ожидании очередного рейса. По традиции она сначала посетила мыльню, из которой вышла в чистом и благоухающем мундире, а вместо ёжика на её голове осталась лишь крошечная тёмная щетина. Бакенбарды она совсем сбривать не стала, оставила на щеках аккуратную и коротенькую поросль чёткой формы. Косица спускалась кончиком ниже её поясницы и была украшена чёрной шёлковой ленточкой.

Эллейв она застала дома — в ведомственной квартире. Они тепло, по-родственному обнялись, и Эллейв поведала о возникших на пути их с Онирис счастья затруднениях.

— Что, поперёк воли родительницы пойдёте? Без благословения поженитесь? — спросила Одгунд.

Эллейв вздохнула.

— Если госпожа Темань и дальше будет упираться, придётся так и поступить. Я не представляю жизни без моей Онирис и ни за что не откажусь от неё, даже если дорогу мне преградят десять деспотичных матушек-собственниц!

— Ты настроена решительно, как я погляжу, — улыбнулась Одгунд.

Эллейв блеснула упрямыми волчьими искорками в глазах.

— Да хераупс меня сожри, если я сдамся и отступлюсь от моей ненаглядной девочки!

— Похоже, влюбилась ты основательно, голубушка, от киля до макушки грот-мачты, — с добродушной усмешкой сказала Одгунд, дружески потрепав Эллейв по плечу.

Та с мечтательно-нежной улыбкой прищурилась, потом встряхнула головой и провела ладонью по лицу.

— Ох, и не говори... Сложила своё сердце к её милым ножкам бесповоротно!

— Думаю, за это стоит выпить, — подытожила Одгунд. — У тебя останемся или сходим проветриться?

Эллейв выбрала второй вариант, и они отправились в питейное заведение, весьма популярное у моряков — то самое, что располагалось напротив кондитерской. Кивнув в сторону последней, Эллейв с улыбкой сообщила:

— Вот там мы с Онирис и познакомились.

— Приятное местечко, — кивнула Одгунд.

Обе они не были большими любительницами горячительного, но за встречу выпить полагалось, а потому они заказали одну бутылку «крови победы» на двоих и тарелку с сырно-мясной закуской.

— За прекрасную Онирис, — провозгласила Одгунд первый тост.

— За неё, ненаглядную! — поддержала Эллейв. — За девочку с самыми ласковыми на свете глазами...

Они выпили. Эллейв рассказала о младшем братце Онирис, Ниэльме. Говорила она о нём с сердечным теплом, а её глаза сияли ласковым светом, и Одгунд, многозначительно понизив голос, спросила:

— Не задумывалась ещё о собственном Ниэльме, м-м? Ну, или о маленькой Онирис?

Эллейв усмехнулась, снова наполнила чарки.

— Да как тебе сказать... Оно, может, было бы и неплохо, вот только сказать это легче, чем сделать. Это ж надо службу оставить лет этак на... несколько. Да и отца достойного найти — тоже задачка не из простых. Пока я об этом всерьёз не задумывалась. А ты?

— Мне и тебя хватило, — засмеялась Одгунд. — А если серьёзно, то хотелось бы мне и своих малышей, конечно. Даже не знаю... Может, Арнуга попросить?

— Думаю, он не откажет, — кивнула Эллейв. — Матушка тоже, полагаю, не будет против одолжить тебе своего супруга для такого важного дела. А батюшка Арнуг всегда хотел много детей, только матушка всё никак не могла собраться и забеременеть опять... Но теперь, когда у них целых два малыша на подходе, батюшка сам не свой от счастья. А если ещё и ты родишь парочку карапузов, он от радости плясать станет! Не одновременно с матушкой, конечно, а то ведь от такого количества счастья и рехнуться можно! — добавила Эллейв со смешком. — Совсем скоро ему предстоит управляться с двумя маленькими крикунами сразу... Вот и посмотрим, готов ли он к такой радости! Но от Ниэльма у него прямо сердечко растаяло. Он говорил мне, что скучает по мальчишке... Впрочем, этот пострелёныш кого угодно в себя влюбит! До того славный! И вечно приключений ищет на свою... гм, ну ты понимаешь!

Эллейв со смехом рассказала о последнем приключении Ниэльма, позабавившем всю её команду. «Точка притяжения приключений» застряла тогда основательно.

— Только не вздумай когда-нибудь в его присутствии сказать, что ты знаешь об этой истории, — добавила она. — Чтоб ему краснеть не пришлось.

За этой приятной беседой они опрокинули уже по три чарки, когда в заведение вошёл господин щегольского и напыщенного вида — в чёрном с серебряной отделкой костюме, чёрном бархатном плаще с красной подкладкой и в сверкающих сапогах. Его вьющиеся волосы с висков были точно инеем схвачены, но смотрелось это весьма благородно. Лицо его отличалось массивной нижней челюстью и высокомерно сжатым ртом; роста сей господин был не самого выдающегося, но широкоплеч и сложён довольно крепко, а выправка выдавала в нём бывшего военного. Остановившись на пороге, он достал карманные часы в золотом корпусе с камнями, весьма похожими на бриллианты, и неторопливо разглядывал циферблат в течение целой минуты. При этом он делал вид, будто имеет некоторые затруднения со зрением, хотя на самом деле преследовал цель показать всем свои дорогие часы. Похоже, тщеславия этому господину было не занимать.

Сев за столик, он с чванливым видом сделал весьма скромный заказ — одну чарку хлебной воды и крошечную порцию мясной закуски: что называется — заказал на грош, но важности в нём было на целый кошелёк золотых монет. Эллейв с Одгунд лишь мельком скользнули по нему взглядами и вернулись к своей беседе, а вот он смотрел в их сторону весьма настойчиво. Особенно он сверлил глазами Эллейв. Чувствуя лопатками его взгляд, она пару раз покосилась на него. Одгунд тоже не могла не отметить внимание незнакомца к их столику.

— Что это за хлыщ на тебя глазеет? — шёпотом спросила она, чуть склонившись к Эллейв. — Разодет-то как... Будто в театр собрался.

— Понятия не имею, — небрежно проронила та. — Пусть глазеет, от меня не убудет.

Однако эти гляделки становились уже неприличными. По капле цедя свою чарку и отщипывая крошки от закуски, господин так и зыркал, так и ел Эллейв глазами. Не вставая со своего места, та наконец обернулась к франтоватому господину с часами и спросила:

— Милостивый государь! Позволь полюбопытствовать: чем я так привлекла твоё внимание? Ты уже минут двадцать с меня глаз не сводишь. Не пора ли тебе объясниться?

Щёголь не спеша допил чарку и доел закуску, после чего неторопливо поднялся. Чётким военным шагом он приблизился, щёлкнул каблуками и отвесил короткий поклон-кивок.

— Честь имею представиться... Ву́нрельф, сотенный офицер армии Её Величества в отставке, брат госпожи Вимгринд.

Глаза Эллейв стали холодными, рот жёстко сжался.

— Вимгринд... Вон оно что. И что тебе угодно, любезный господин Вунрельф?

Тот многозначительно откашлялся и напыщенно произнёс:

— Я имею честь вызвать тебя на поединок, госпожа корком.

Эллейв вскинула бровь, хмыкнула.

— С какой это стати?

Господин Вунрельф сверкнул глазами и угрожающе отчеканил:

— А с такой, что ты имела наглость оскорбить честь моей дражайшей сестры!

Эллейв сохраняла небрежно-спокойный, даже слегка пренебрежительный вид.

— Какую честь? Что за чушь, сударь? Я не то что оскорблять её, я даже не имела счастья быть знакомой с госпожой Вимгринд до недавнего времени.

Надменно и гневно сверкая глазами, господин Вунрельф процедил:

— Все негодяи так говорят! Конечно, ты всё отрицаешь, но это не делает тебя невиновной. Я не намерен спустить тебе это с рук! — И он снова прочистил горло: — Кхэ-кхм!

— Любезный господин Вунрельф, у меня нет ни времени, ни желания принимать твой вызов, — непроницаемо-холодно ответила Эллейв. — Поскольку за мной нет никакой вины, то и повод к поединку — несуществующий. Начальство за дуэль по головке не погладит, неприятности в виде ареста я себе наживать не намерена. Ступай прочь и не трать попусту ни своего, ни моего времени.

Господин Вунрельф пожевал губами, подумал несколько мгновений, а потом с издёвкой произнёс:

— Ну конечно, на поединки у тебя времени нет. Зато у тебя всегда найдётся время оприходовать хорошенькую белокурую госпожу прямо у себя в каюте... Я слышал, она очень увлекается носителями морских мундиров... Частенько её можно видеть прогуливающейся в порту и разглядывающей пригожих офицеров... Да что там офицеров — даже ладные собой матросы ей улыбочки свои дарят! А с одним весьма солидным коркомом она даже отвар тэи распивала и очень мило беседовала в заведении напротив! Имела ли эта встреча какое-то продолжение — это мне неизвестно, но надо полагать, что-то интересное непременно могло быть, уж очень господин офицер был представительный! Ах, госпожа Онирис, госпожа Онирис! Какая шалунья, право!

С каждым его словом краска сбегала с лица Эллейв. К концу этой наглой оскорбительной речи она, уже смертельно бледная, с яростными ледяными молниями в глазах, поднялась на ноги.

— Замолчи, мерзавец, — негромко, со звоном морозной стали в голосе отчеканила она. — Не смей даже произносить чистое имя моей избранницы своим поганым языком! Меня ты можешь оскорблять и поносить сколько угодно, мне плевать на твой пустой и лживый трёп... Но свои омерзительные слова об Онирис тебе придётся смыть кровью, подонок!

— Отлично, — кивнул господин Вунрельф. — Где и когда я буду иметь честь скрестить с тобой клинки?

— Чести у тебя нет, ты её всю растрепал своим брехливым языком, — проговорила Эллейв беспощадно-презрительно, словно бы сплёвывая слова себе под ноги. — Сегодня в полночь, на Западном мосту.

Западный мост располагался за городской чертой и с обеих сторон был окружён весьма густой рощей. Местечко было живописное и укромное — в самый раз для поединков и для прогулок влюблённых парочек, патрули стражей городского порядка там не так уж часто бывали. Господин Вунрельф, опять демонстративно глянув на часы, гордо удалился, а Эллейв, подрагивая побелевшими ноздрями, опустилась на своё место, наполнила чарку и влила её в себя без закуски.

— Одгунд, ты всё слышала, — сказала она отрывисто и глуховато. — Этот сукин сын гнусно оскорбил Онирис. Я рискую опять оказаться под арестом, но не наказать негодяя не могу. Я прошу тебя сопровождать меня на поединок — на случай, если я буду ранена.

Подобравшаяся и разом посуровевшая Одгунд согласилась без малейших колебаний. Она лишь спросила:

— А что за история с его сестрой?

— Пустое, — поморщилась Эллейв. — Скандал, раздутый из ничего с целью подмочить мою репутацию.

Они расплатились и покинули заведение, чтобы прогуляться и выветрить небольшой хмель из головы. В это время муж хозяйки, стоявший за барной стойкой и натиравший до блеска бокалы салфеткой (особенностью этого местечка было ручное обслуживание, без участия одушевлённого помещения), озабоченно покачал головой и направился в кабинет супруги. Она была занята подсчётом денег и лишь вскинула краткий вопросительный взгляд на него.

— Бедняжечка госпожа Онирис! — воскликнул тот, пересказав жене разговор, которому он стал невольным свидетелем. — Такая милая, такая славная девушка — и такая беспокойная избранница ей досталась! Вечно влипает в какие-то истории... Вот в прошлом году тоже было дело — дралась со своим приятелем, который то ли не так посмотрел на её возлюбленную, то ли сказал что-то, а госпоже коркому не понравилось... Да ещё этот скандал с госпожой Вимгринд... Бедняжечка госпожа Онирис! Может, предупредить её, чтоб она вмешалась и не допустила поединка? Опять ведь госпожу коркома арестуют, как пить дать арестуют! Или, чего худого, убьёт её этот хлыщ с часиками... Камушки-то фальшивые на них, хех! У него как-то раз один камушек вывалился из часов, а я подобрал да к ювелиру отнёс... А тот сказал — фальшивка! Жалко будет, если с госпожой коркомом беда случится... Такое горе будет для госпожи Онирис...

— Ладно, я сама ей записочку черкну чуть позже, — сказала хозяйка, полноватая светловолосая госпожа с довольно грубыми, крупными чертами лица. Когда-то она служила шкипером торгового судна, потом оставила морское дело, обзавелась семьёй и весьма успешно занялась предпринимательством. — Конечно, жаль бедняжку, сердечко у неё пошаливает после озноба горя... Как бы не разволновалась она, сердешная! Ну а что поделать, не стражам же порядка жаловаться, арестуют ведь госпожу коркома... Придётся саму госпожу Онирис беспокоить.

Однако хозяйка, отложив написание записки на потом, увлеклась делами и вспомнила об этом только в одиннадцатом часу вечера. Охнув, она схватила бумагу, перо и застрочила:

«Уважаемая госпожа Онирис! Сегодня в полночь на Западном мосту твоя избранница будет драться с неким господином, братом актрисы госпожи Вимгринд. Сердечно беспокоясь о тебе, извещаю тебя об этом, а ты уж сама предпринимай всё необходимое, дабы не допустить беды. С уважением, г-жа Данлейв, хозяйка питейного дома на улице Портовой».

Городская почтовая служба доставила Онирис эту записку в десять минут первого: поединок уже начался. Она уже лежала в постели, но ещё не спала. Её руки затряслись, глаза наполнились слезами, и она, помертвевшая, на подкашивающихся ногах бросилась в спальню отца.

Без десяти двенадцать Эллейв с Одгунд уже стояли на мосту, кутаясь в плащи от мелкого моросящего дождика. Рядом на каменной кладке ограждения моста стоял фонарь из хмари. В роще неподалёку притаилась повозка — носильщикам пришлось хорошо заплатить за ожидание. Шляпа Эллейв была надвинута на лоб, из-под полей холодно и решительно поблёскивали её глаза. Одгунд стояла сдержанная и суровая, расставив ноги на ширину плеч и держа руку на эфесе сабли. Сама она драться не собиралась, но от воинственного жеста удержаться не могла.

Точно в полночь подъехала вторая повозка, из которой вышел господин Вунрельф. Внутри остался ждать его товарищ, а сам он, опоясанный саблей, скорым шагом направился к двум капитанам.

— Я к вашим услугам, сударыни, — произнёс он, щёлкнув каблуками.

Эллейв даже не пошевелилась, чтобы поприветствовать его таким же образом: слишком много чести ему, прохиндею и мерзавцу. Она сняла шляпу и отбросила в сторону, туда же полетели и её плащ с форменным синим фраком. Оставшись в рубашке с жилеткой и чёрных кожаных перчатках с раструбами, она с холодным стальным лязгом обнажила саблю и отсалютовала ею противнику. Господин Вунрельф поступил точно так же. Мелкий дождик мочил их рубашки, и они липли к телам.

Господин Вунрельф решительно пошёл в атаку. Будучи отставным военным, он, разумеется, владел оружием, и противник Эллейв достался непростой. Удары он наносил профессионально. Вскоре рукав рубашки Эллейв обагрился кровью, но то была лишь царапина, не помешавшая ей продолжить поединок. Одгунд со сжатыми губами напряжённо наблюдала за схваткой.

Эллейв ранила противника в плечо, и он, зарычав, зажал рану сгустком хмари, дабы остановить кровотечение. Плечо было левое, а сражался он правой рукой, так что поединок продолжился.

Обманным выпадом господин Вунрельф отвлёк внимание Эллейв и зацепил ей саблей левый бок — к счастью, неглубоко. Дождливая шелестящая тишина над мостом огласилась её сдавленным рыком. Пристроив сгусток хмари в качестве временной повязки, она с яростным ледяным оскалом снова бросилась в бой. Серией мощных ударов она потеснила противника назад, вынудив отступить к ограждению моста, а затем молниеносным взмахом отсекла ему кисть руки, и та вместе с саблей отлетела, а господин Вунрельф с хлещущей из раны кровью скорчился и взревел от боли. Ударом по ногам Эллейв вынудила его упасть на колени и приставила к его горлу свой клинок.

— Признаёшь себя побеждённым, мразь? — холодно и хрипло рыкнула она.

— Драмаук тебя раздери! — ревел тот со страдальчески искажённым лицом. — Признаю, будь ты проклята!

К нему уже спешил его товарищ. Носовым платком, скрученным в жгут, он туго перетянул ему руку выше раны, а на саму рану приклеил сгусток хмари. Поддерживая господина Вунрельфа за талию, он отвёл его в повозку, потом вернулся за его отрубленной кистью и саблей. Забрав то и другое, он вскочил в повозку и велел гнать в больницу. Кисть искусные столичные врачи вполне могли пришить, если прошло мало времени после её отделения.

— Как ты? — поддержав Эллейв под руку, спросила Одгунд. — В больницу поедем?

Та устало выдохнула:

— Ничего... Порядок. Пустяковые царапины, лекари мне не понадобятся. Поехали домой.

Шагая к повозке, она даже отказалась от поддержки. Когда экипаж тронулся, она попросила хрипло:

— У тебя есть фляжка?

Одгунд дала ей несколько глотков «крови победы» — для уменьшения боли. Однако рана причиняла довольно сильные мучения, и Эллейв в несколько приёмов выпила всё. Одгунд осмотрела ей бок: удар проник в брюшную полость, но кишечник оказался не задет, в противном случае загрязнение раны вышло бы серьёзное. А так Эллейв требовались только повязка, покой и лёд на рану. А царапина на руке уже даже не кровоточила.

Госпожа Розгард, которую разбудило извещение дома о записке, не отпустила Онирис с Тирлейфом одних. Первым делом она напоила девушку строго отмеренной дозой лекарства, а затем, наскоро одевшись, вызвала личный экипаж и помогла шатавшейся от волнения Онирис сесть в него. Та даже одеваться не хотела в спешке, собралась прямо в ночной рубашке и ехать, но госпожа Розгард настояла на облачении: ночь была холодная и дождливая.

Онирис трясло, и госпожа Розгард заключила её в повозке в крепкие объятия. Слова утешения казались неуместными, и она просто поглаживала её по волосам.

Когда они прибыли к Западному мосту, мелкий дождик уже разошёлся. Онирис выскочила из повозки и озиралась, крича:

— Эллейв! Эллейв!

На каменном ограждении моста стоял забытый фонарь, а дождь размывал огромную лужу крови. У Онирис затрепетали веки и подкосились колени, и госпоже Розгард пришлось подхватить её на руки. К счастью, это был не приступ, а только обморок.

— Наведаемся-ка домой к госпоже коркому, — решила Розгард. — Ну а если её там нет, будем искать в ближайшей к месту поединка больнице.

Логичнее было бы поступить наоборот, но что-то подсказывало Розгард, что кровь эта Эллейв не принадлежала. Когда повозка остановилась у ведомственного дома, она велела Тирлейфу остаться с полубесчувственной Онирис, а сама пошла разузнать, дома ли Эллейв, и если да, то в каком состоянии.

Эллейв, уже перевязанная и раздетая по пояс, крепко спала в своей постели, а в кресле рядом с ней сидела, по-видимому, её сослуживица — наголо остриженная, с тёмной косицей и короткой порослью на щеках, чётко оформленной в виде треугольников. Она была в рубашке с закатанными рукавами и жилетке, а форменный фрак висел на стуле. При появлении Розгард она вскочила и встала навытяжку.

— Одгунд, корком флота Её Величества, — представилась она.

Розгард кивнула, разрешая встать вольно, спросила вполголоса:

— Как Эллейв?

— Будет в порядке, рана не особенно серьёзная, сударыня, — доложила Одгунд. — Правда, для обезболивания ей пришлось осушить фляжечку «крови победы».

— Хорошо, пусть спит, — сказала Розгард. — Что с её противником?

— С отсечённой кистью руки поехал в больницу, — ответила Одгунд. — Полагаю, ему её там пришьют.

А тем временем Онирис пришла в себя. Её нежно обнимали руки батюшки Тирлейфа, а по крыше повозки стучал дождь. Одинокий фонарь и лужа крови...

— Эллейв! Что с ней, где она? — забилась, закричала девушка.

Батюшка стиснул её в объятиях.

— Тише, тише, родная моя... Госпожа Розгард как раз пошла к ней домой. Вернётся — и мы всё узнаем.

Выглянув в окошко дверцы, Онирис опознала дом и рванулась было в квартиру к Эллейв, но батюшка её крепко удерживал, приговаривая успокоительно:

— Нет, нет, моя радость! Дождёмся госпожу Розгард. Она велела ждать здесь.

К счастью, та вскоре показалась на крыльце и быстрым шагом пересекла под дождём двор, направляясь к повозке. Плащ на её плечах покрылся блестящими капельками, пёрышки на шляпе намокли. Онирис, всматриваясь в её лицо, пыталась понять, каких новостей ждать, а сердце, несмотря на принятое лекарство, камнем грохотало о рёбра изнутри.

— Не волнуйся, милая, — сказала госпожа Розгард ласково. — Эллейв жива и даже почти здорова. Сейчас она крепко спит, не стоит её беспокоить.

Онирис вцепилась в её руки, успокоительно согревавшие её трясущиеся пальцы.

— Пожалуйста... Пожалуйста, я должна её увидеть! Я не побеспокою её, если она спит... Но я должна, должна её увидеть!

И она разрыдалась, упав госпоже Розгард на грудь. Та вздохнула:

— Детка... Эллейв ранена. Перевязку ей уже сделали, но для уменьшения боли её крепко напоили. Думаю, тебе не стоит видеть её сейчас, это может сильно взволновать тебя...

— Я ещё сильнее буду волноваться, если не увижу её! — вскричала Онирис со слезами. — Мне плевать, пьяна она или трезва, я просто хочу её увидеть!

— Ну-ну, милая, тише, — приговаривала госпожа Розгард, гладя девушку по щекам и волосам. — Хорошо, пойдём. Посмотришь на неё минутку, и поедем домой. Тебе самой нужно лечь в постель.

Одной рукой заботливо обнимая Онирис за плечи, а другой поддерживая под руку, она повела её в жилище Эллейв. Там царил полумрак, а в постели действительно лежала избранница — бледная, обнажённая по пояс, с обмотанным бинтами туловищем и действительно крепко спящая. Рядом с ней в кресле сидела темноглазая и темнобровая женщина-офицер — вылитая госпожа Аэльгерд в молодые годы. Она поднялась с кресла и вытянулась перед принцессой. Та опять кивнула, разрешая встать вольно. Сердце Онирис согрелось догадкой:

— Госпожа Одгунд?

Та чуть приметно улыбнулась.

— Так точно. А ты, если не ошибаюсь, прекрасная Онирис?

Её тёмные глаза из серьёзных и суровых стали очень тёплыми, глядя на девушку доброжелательно и задумчиво. Мягкий взгляд гладил душу, как ласковая ладонь, добрый и внимательный, и Онирис от него стало хорошо и щемяще-сладко на душе. Должно быть, вот так же сама госпожа Аэльгерд смотрела на Игтрауд, которую любила, как родную дочь... От сильных волнений за Эллейв слёзы были очень близко к глазам, и Онирис, как могла, попыталась подавить всхлип и дрожь губ.

— Не волнуйся, милая Онирис, с Эллейв всё будет хорошо, — ласково коснувшись её руки, сказала Одгунд. — Рана не особенно серьёзная, заживёт быстро и без последствий. Только пытаться будить её не стоит: она довольно много выпила и не проснётся, пожалуй, до утра.

— Ничего, главное — она жива, — прошептала Онирис, прижимая к дрожащим губам пальцы. Устремив умоляющий взгляд на госпожу Розгард, она попросила: — Можно, я останусь с ней? Лечь я могу и на диванчике...

— А госпоже Одгунд придётся всю ночь провести сидя? — резонно заметила та. — Нет, так не годится. Едем домой и ложись в свою постельку, дорогая.

Онирис изо всех сил старалась не расплакаться, не отрывая жадного взгляда от разглаженного сном любимого лица Эллейв, на котором ещё проступал след боли. Хотелось обнять её руками, точно крыльями, окутать собой и баюкать, согревать нежностью...

— Пусть госпожа Одгунд ложится, а я буду спать в кресле, — прошептала она.

— Ни в коем случае, — ласково, но серьёзно ответила Одгунд. И обратилась к принцессе: — Госпожа Розгард, позволь Онирис остаться. Я обещаю, что она ляжет спать с удобством. Всё будет хорошо. Не волнуйся за неё.

Онирис осторожно присела на край постели Эллейв, а Розгард отозвала Одгунд в сторонку и шёпотом сказала:

— Меня беспокоит, как бы Эллейв не арестовали у Онирис на глазах, это будет для неё очень тяжело. Если врачи в больнице доложат куда следует, а стражи порядка допросят того господина, противника Эллейв, то вскоре придут и за ней. У неё это уже второе дисциплинарное нарушение, одна дуэль уже была, если мне память не изменяет. Я, конечно, постараюсь смягчить для неё последствия — авось до разжалования и не дойдёт, но в крепости ей, возможно, опять придётся погостить... Лучше бы Онирис не присутствовать при этом, потому я и хочу забрать её домой.

Тёмные шелковистые брови Одгунд сурово сдвинулись, она озабоченно оглянулась на девушку, которая не сводила полного слёз взгляда с Эллейв.

— Ты права, госпожа Розгард, — также вполголоса ответила она. — Онирис лучше не видеть этого. Я заранее признательна тебе за заботу о судьбе Эллейв. Она не могла поступить иначе: подонок говорил об этой чудесной девочке такие гнусные слова, которых я и повторять не хочу. Он заслужил наказание за свой подлый и грязный язык. Моя б воля — я бы ему и вторую руку отрубила.

— Этот господин оскорбил Онирис? — нахмурилась Розгард.

— Так точно, сударыня. Это отвратительный мерзавец и подлец.

Несколько мгновений принцесса хранила суровое молчание, потом проговорила:

— Я постараюсь добиться, чтобы последствия для Эллейв были самыми мягкими из возможных. Совсем избежать наказания для неё вряд ли удастся, нарушение есть нарушение, закон нужно соблюдать. — И, приблизившись к девушке, она осторожно и ласково опустила руку на её плечо: — Детка... Едем домой. Это приказ. И он не обсуждается.

Та перевела умоляющий, полный слёз взгляд на Одгунд.

— Так будет лучше, дорогая Онирис, — кивнула темноглазая навья-капитан. — За Эллейв не бойся, всё будет хорошо.

Розгард подхватила плачущую девушку на руки и унесла. Спустя минуту она уже сажала её в повозку, в ласковые и заботливые объятия батюшки Тирлейфа.