Дочери Лалады. Паруса души

14. Новый друг семьи

За завтраком Онирис уже как следует, основательно познакомилась с остальными членами семьи. Все проявляли о ней такую заботу, так беспокоились о её самочувствии, что ей даже неловко стало от такого количества тепла и внимания к своей скромной особе. Госпожа Эльвингильд со своим супругом и младшей дочерью жила в своём доме неподалёку; с ней же проживали все трое вдовцов госпожи Аэльгерд и её младшая дочь Дугвен, но сегодня все собрались на завтрак под крышей госпожи Игтрауд — по случаю прибытия Онирис. Хозяйка дома сказала, что обед будет праздничный — в честь нового члена их семьи, а потому просила всех пожаловать к часу дня сюда. Все с воодушевлением приняли это приглашение.

По своему старшинству госпожа Эльвингильд считалась главой этого большого семейства, жившего в двух домах, но невозможно было не заметить, что духовное лидерство принадлежало её старшей дочери. Когда госпожа Игтрауд что-то говорила своим мягким, хрустально журчащим голосом, матушка слушала её с пристальным вниманием, можно даже сказать — с почтением и уважением. Она не слушала, она именно внимала каждому её слову, ловила их из её уст, точно воду из целебного источника. И не только матушка — все слушали госпожу Игтрауд, и когда она говорила, все остальные тут же смолкали и устремляли свои взгляды на неё.

Онирис ловила себя на том, что тоже буквально в рот ей смотрит. А по-другому было и невозможно! Невозможно было отвлекаться на что-то иное, когда журчал этот ручеёк мудрости, сияющей мягкой доброты и ласки, когда он проливал на душу и сердце живительную влагу своей красоты и духовной гармонии, своего неземного, вдохновляющего и утешающего света. Невозможно было заниматься какими-то пустячными, суетными вещами, когда госпожа Игтрауд нежно, ненавязчиво, очень ласково и щедро дарила сокровища своей просветлённой и мудрой души, делилась благодатью и каким-то поистине божественным спокойствием. Было бы вопиющим неуважением к ней принимать эти дары небрежно, вполуха, хотя сама она никогда не требовала внимания к себе, никогда не настаивала на том, чтобы её слушали. Так получалось у всех само, и Онирис с восторгом и благоговением присоединилась к этому преклонению, влилась в него органично и естественно. Госпожа Игтрауд не была тщеславна, не страдала самолюбованием, она не упивалась этим вниманием и поклонением — оно, казалось, даже смущало её. В ней сочеталось спокойное величие и столь же великая скромность, но скромность не кокетливая, не показная, а подлинная, порождённая смиренным сердцем.

Госпожа Игтрауд написала на подаренной книге: «Дорогой Онирис от её второй матушки», — но та и мечтать не посмела бы о такой родительнице! Родиться у неё было величайшим счастьем на свете, и Эллейв естественным образом этим счастьем обладала. Осознавала ли она его, ценила ли так, как должна была? Безусловно. Отношение Эллейв к матушке было трепетное, почтительно-нежное, она была образцовой дочерью, и давалось ей это легко и естественно, она жила и дышала так — любя матушку. Ей не нужно было прилагать сознательных усилий, чтобы поддерживать эти чудесные отношения, они изначально такими были — всегда.

Сколько Онирис ни вглядывалась, она так и не уловила даже тени соперничества между Одгунд и Арнугом за любовь и внимание супруги. Друг с другом они держались как старинные друзья, которых очень многое в жизни связывало и которые когда-то делили общую боль... Но теперь их объединяло нечто иное, а именно — любовь к Онирис, исцелившей их от этой боли. Когда Онирис вышла утром к столу, они первые подошли поцеловать её, и она ответила им со всей искренней нежностью, которая поселилась в её сердце по отношению к ним. Эта нежность имела разные оттенки, поскольку и сами они были разными. К Арнугу это был удивительный, крылатый и тугой, как парус, пронзительно-летящий восторг — возможно, из-за поразительного сходства с Эллейв, а к Одгунд Онирис испытывала более спокойное, уютное и ласковое чувство — сродни теплу её мягких и окутывающих, как глубина отвара тэи в чашке, тёмных глаз. К Одгунд ей хотелось доверительно прижаться, как к старшей сестре, но это не означало, что она не могла доверять Арнугу. Напротив, он сам раскрывал ей свои надёжные объятия, обещая быть опорой для неё, и она не могла не склонять голову на его сильное и твёрдое плечо, чувствуя себя с ним в полной безопасности, как за каменной стеной. Она не разлюбила, не забыла батюшку Тирлейфа, но тот по сравнению с Арнугом был ребёнком, который сам нуждался в защите. Ей хотелось сгрести отца в объятия и укрыть его от жестокого и сложного мира, от всех тягот и невзгод, от холода и ветра, чтобы он в этом уютном коконе защиты имел роскошь быть собой — добрым, ласковым ребёнком с чистой ранимой душой, преданно любящим, но уязвимым.

После завтрака они с Эллейв отправились на прогулку по городу. В морское ведомство для получения служебных инструкций и распоряжений той предстояло явиться в полдень, и у них, по её словам, была целая уйма времени, чтобы побыть вместе и насладиться красотой её родного края.

Об обилии цветов и деревьев на улицах и в садах уже было сказано, Гвенверин был очень зелёным городом; к его описанию стоило бы добавить огромное количество питьевых фонтанчиков, из которых струилась чистейшая и удивительно вкусная вода — свежая, сладостно ласкающая горло. Утолить жажду здесь можно было буквально на каждом шагу. Местность, на которой город был построен, имела значительные перепады рельефа, и многие улицы изобиловали подъёмами и спусками. Очень высоких зданий не было, наибольшей этажностью обладали только административные строения и морское ведомство, а также храм Белой Волчицы. Это придавало городу какой-то особый, уютный облик, душевный и спокойный. В нём текла несуетливая, размеренная жизнь со своим особым укладом. Из-за тёплого и даже временами жаркого климата учреждения начинали работу в пять утра, затем закрывались на перерыв с одиннадцати до четырёх, а после продолжали работу до семи вечера. Одушевлённые дома могли создавать внутри себя прохладу, но по улицам передвигаться в жару было не слишком комфортно, посетители крайне неохотно заглядывали в наиболее жаркие часы суток, вот и было принято официальное решение о перерыве. Только морское ведомство работало непрерывно с пяти утра до восьми вечера. Порт был открыт круглосуточно, поскольку корабли прибывали и отплывали в том числе и ночью.

К городу прилегали четыре больших района для отдыхающих, в каждом из которых имелись гостиницы, водолечебницы, обширнейшие парки для прогулок, крытые павильоны с бассейнами и гимнастические площадки. Недостатка в гостях здесь никогда не было. Для купания в море были оборудованы благоустроенные пляжи, но и «диких» пляжей за пределами города было немало. У Эллейв была парочка любимых укромных мест, где она ловила рыбу удочкой.

— Кстати, эта жрица, которая нас венчала, матушка Аинге... Она назвала меня девочкой с удочкой, — сказала она. — Откуда ей известно, что я люблю рыбалку?

— Наверно, ей очень многое известно, — улыбнулась Онирис. — Даже то, чего мы сами о себе не знаем.

Онирис вживую увидела места, где они с Эллейв встречались в снах. Это было удивительное чувство: вроде всё здесь ей знакомо, но наяву — более ощутимо, реально, можно протянуть руку и пощупать. Она разулась и зарылась босыми ступнями в тёплый песок, а Эллейв сидела рядом, касаясь её плечом.

— Ты — моя жена... Это звучит невероятно, — прошептала она, мерцая солнечными искорками в глазах.

Сидя на песке, они слились в поцелуе, и было очень трудно удержаться от продолжения ласк. Местечко было хоть и уединённое, но какой-нибудь гуляющий мог сюда забрести. Хотя... Уж если Эллейв не смутило присутствие других посетителей в мыльне, то что мешало им предаться любви здесь? Но Онирис вдруг некстати вспомнилась Збира с её «охами-ахами» по кустам, и это придало их с Эллейв нежному уединению оттенок грубоватой пошлости. Онирис мягко упёрлась Эллейв в плечи, пытаясь высвободиться из настойчивых объятий.

— Что такое, родная? — нахмурилась та. — Ты нехорошо себя чувствуешь? Или просто не хочешь сейчас?

Собравшись с мыслями, Онирис объяснила причину.

— Мне... не нравится так, — проговорила она тихо, виновато. Она действительно чувствовала жгучую и горькую вину за то, что вынуждена была отказывать Эллейв. — Это очень... сокровенное действие, только для двоих... И мне больно, если оно будет выставлено на обозрение кому-то. Там, в мыльне... Это было необычно, остро, но... Я не хочу повторения подобного.

Эллейв несколько мгновений поблёскивала звериными неистовыми искорками из-под сдвинутых бровей, потом её объятия из настойчивых и неумолимо-страстных стали мягкими и нежными, и она вздохнула, пощекотав дыханием ухо Онирис.

— Хорошо, любовь моя. Пусть будет так, как ты хочешь. Я не хочу, чтобы тебе было больно или неудобно. Прости меня за ту безрассудную выходку. Это, наверно, и впрямь было грубо и дерзко, непристойно. Во мне это есть, не скрою... Не до такой степени, как у Збиры, но есть. Я — грубоватая. А ты... Ты — нежная, тонкая, светлая и прекрасная. Ты — как хрустальный цветочек, с тобой надо обращаться бережно и трепетно. Мне не хотелось бы ранить твои чувства, милая. Я постараюсь больше никогда не допускать, чтобы ты испытывала хоть малейшее неудобство. Я хочу, чтобы тебе было хорошо, моя самая ласковая на свете девочка.

Щемяще-нежная, пронзительная соль слёз затуманила глаза Онирис, она уткнулась в плечо Эллейв, обняла за шею.

— Прости меня... Я очень тебя люблю, мой самый родной на свете волк...

— Тебе не за что просить прощения, моя сладкая, — согрел её мокрые ресницы ласковый шёпот. — Люблю тебя, моя прекрасная Онирис.

Они гуляли несколько часов кряду, зашли и в Храм Волчицы, где Онирис встретилась с этим древним чудом наяву. Снова в груди завибрировали отголоски биения огромного глубинного сердца, пол поплыл из-под ног, а в ушах загудела вечность — тысячи и тысячи лет. Глядя в пустые каменные глазницы огромного изваяния, она испустила из своего сердца безмолвную мольбу: «Дорогая Волчица, прошу, сделай так, чтобы у моей Эллейв всё наладилось на службе! Чтобы её повысили, и чтобы она добилась на морской стезе всего, о чём мечтает!»

В груди поднялся гул, ступни Онирис ощутили мелкую дрожь пола, и она ошалело пошатнулась, услышав: «Твоё желание нельзя отменить! Пусть Эллейв вернёт мне мои глаза — тогда у неё будет всё, о чём она мечтает».

Онирис поплавком выскочила из наваждения, но долго не могла освободиться из кокона холодящего, одевающего мурашками оцепенения. Глаза? Значило ли это, что Волчица сама впервые обращалась к кому-то с просьбой?!

Когда они вышли из храма, Онирис потребовалось присесть. Эллейв, обеспокоенная, обняла её за талию и отвела к скамеечке под кроной дерева, окружённой пышными цветниками.

— Милая... Тебе снова нехорошо? Может, домой? — встревоженно заглядывая Онирис в глаза, спрашивала она.

Та, немного подышав медово-сладким, живительным воздухом, собралась с силами и спросила:

— Скажи, ты не знаешь... у Волчицы когда-нибудь были глаза?

Эллейв озадаченно нахмурилась, потеребила подбородок. Её пальцы потянулись к несуществующим бакенбардам, и она, поймав себя на этом, усмехнулась.

— Глаза? Не знаю точно, милая. Насколько мне известно, её обнаружили уже вот такую, с пустыми глазницами, и никто достоверно не знает, было ли в них что-нибудь раньше. Ходят какие-то легенды, что, дескать, глаза у неё были когда-то, но то ли их кто-то выковырнул, то ли ещё что-то с ними случилось...

— Значит, они были, — с уверенностью кивнула Онирис.

— А с чего ты вдруг о них заговорила, родная? — удивилась Эллейв, всё ещё обеспокоенно-нежно сжимая руку жены в своих.

Онирис не сразу ответила. О загаданном желании нельзя никому рассказывать, или оно утратит силу — это она знала. Но можно ли сказать о просьбе Волчицы? Решив всё-таки, что в аккуратной формулировке, без упоминания самого желания, рассказать можно, Онирис проговорила:

— Волчица сказала мне, что ты должна вернуть ей её глаза. И тогда тебя ждёт награда.

— Я? — потрясённо воскликнула Эллейв. — Она так и сказала?! Ты ничего не путаешь?

А у самой глаза так и засверкали, суровые, как предгрозовое небо... Может быть, это он и есть — тот самый шанс отличиться, чтобы карьера снова пошла вверх? Но... Слишком туманно, неопределённо, непонятно! Где эти глаза искать, как достать, как вообще всё это провернуть? Эллейв попыталась вытрясти из Онирис подробности, но та ничего не могла ответить. Она боялась выболтать желание и загубить его этим, поэтому отмалчивалась и отделывалась самой скупой и туманной формулировкой.

На этой тревожной ноте им и пришлось расстаться на крыльце морского ведомства, куда Эллейв надлежало явиться за распоряжениями относительно её дальнейшей службы: близился полдень.

— Радость моя, ты посиди вон там, в тенёчке, — сказала Эллейв, показывая в сторону уютного сквера с несколькими древолианами, фиолетовые, белые и розовые цветущие длинные гирлянды которых свисали над скамеечками душистым, сладко пахнущим шатром. Это невероятно красивое растение называлось «блеорайн». — Я не знаю, когда вернусь. Если через час не выйду, значит, вызывай повозку и езжай домой. Если станет жарко — вон фонтанчик, попей водицы.

Онирис уселась под блеорайном, который бросал не слишком густую, ажурную, но очень приятную и душистую тень. Её нутро обливалось холодком тревоги, когда она провожала взглядом подтянутую, энергичную, исполненную упругой волчьей силы фигуру супруги. Эллейв положила руку на дверную ручку и, перед тем как войти, обернулась и послала Онирис воздушный поцелуй.

Ожидание затянулось. Онирис несколько раз вставала со скамеечки, прогуливаясь по скверу и любуясь великолепными цветниками, дважды пила из ближайшего фонтанчика и освежила этой прекрасной холодной водицей лицо. День действительно был жаркий... Промокая щёки и лоб платком, она повернулась, чтобы направиться назад, к своей скамейке, и чуть лицом к лицу не столкнулась с высоким и великолепно сложённым — не хуже Арнуга — голубоглазым и темнобровым капитаном, лицо которого пересекал наискосок длинный шрам, а на груди сверкала среди прочих наград бриллиантовая звезда. Черты его были довольно утончёнными, но не слащавыми, мужественная сила и твёрдость в них проступали очень выпукло и ощутимо. Он носил чёрный шейный платок и траурные перчатки. Вдовец? Орден на его груди дышал холодом штормовых туч над мысом Гильгерн...

Онирис застыла, помертвев: ледяной кристалл боли сидел у него под сердцем и грозил перекинуться на неё — огромный, ощетинившийся отростками разных калибров. Нет, только не это, только не снова! Она же только вчера была чуть ли не при смерти, ещё одного такого исцеления ей не вынести... Ей и Трирунд хватило, чтобы оказаться на грани гибели. На подгибающихся ногах она бросилась бежать прочь, не разбирая дороги, не видя ничего перед собой.

Но далеко она не убежала: нога подвернулась, и Онирис полетела наземь, при падении ссадив себе ладони о тротуарную плитку. Капитан со шрамом наблюдал её бегство с грустью и недоумением, а когда она упала, немедленно бросился на помощь.

— Госпожа! С тобой всё в порядке? Сильно ушиблась? — спрашивал он, бережно и рыцарски-учтиво поддерживая её под руки и помогая подняться.

Голос у него чем-то напоминал голос Одгунд, только в мужском варианте — приятный и мягкий, встревоженный и удивлённый.

— Госпожа... Почему ты убегаешь от меня, будто от чудовища? Неужели я так страшен? — спросил он, и в его тоне Онирис почудилась грусть.

Вероятно, он намекал на свой большой и грубый шрам, поняла она. И поспешила развеять, загладить впечатление от своей нелепой панической беготни:

— Прости, господин корком... Нет, не в этом дело. Просто в тебе кое-что есть, что может сделать мне... очень больно.

Она очень боялась смотреть ему в лицо, избегала взгляда в глаза: ей казалось, если она в них посмотрит, в неё тут же вонзится кристалл боли.

— Меня зовут Э́вельгер, — представился капитан. — Могу я узнать твоё имя, госпожа? Или просить об этом слишком дерзко с моей стороны?

— Онирис, — пробормотала она.

— Не та ли девушка, чьим именем назван корабль? — улыбнулся Эвельгер.

Онирис ответила робкой улыбкой и кивнула. Кажется, кристалл боли не торопился на неё набрасываться, и она осторожно посмотрела на капитана. И вдруг поняла: он сознательно защищал её от своей боли. Окружил кристалл прозрачным коконом, через который тот не мог пробиться наружу и ранить её. Но как он понял? Как догадался сделать это?

— Я был коркомом «Прекрасной Онирис» когда-то, — сказал он. — Потом мы попали в шторм, корабль получил сильные повреждения, и его поставили в док на длительный ремонт... А я получил в командование другое судно.

Онирис всё ещё пыталась понять, как он догадался закрыть от неё свою боль. Она видела в нём этот страшный кристалл из тёмного, как ночная зимняя вода, льда; он носил его в себе много лет, но его голос оставался мягким, а волевые мужественные губы не утратили способность улыбаться. Он научился прятать боль, чтобы никого не побеспокоить её отголосками, не потревожить и не напугать. Он думал прежде всего о других, а о себе — в последнюю очередь, вот и об Онирис позаботился, чтобы ей не перепало мертвящих осколков из его груди.

Кристалл находился прямо под орденом, звезда прикрывала его.

— Во мне есть что-то, что напугало тебя, — молвил он задумчиво, глядя на неё чуть строгими, пристальными и небесно-чистыми глазами. — Это многих пугает. Тебя оно не тронет, не бойся. Я не позволю ему тебя ранить, прекрасная Онирис. Не смею тебя больше беспокоить. Ты слишком прекрасна для меня.

Он церемонно, с чеканным щелчком каблуками поцеловал её руку, после чего сказал, что должен идти в морское ведомство. Она пробормотала: «Приятно было познакомиться с тобой, господин Эвельгер», — и осталась стоять в тени дерева, провожая его взглядом.

Сев на своё место под блеорайном, она попыталась расслабить мышцы и успокоить колотящееся сердце. Встреча с новым жутким кристаллом не нанесла ей вреда, только здорово испугала. Её глубоко тронуло благородство Эвельгера, его забота об окружающих. Он старался носить свою боль в себе как можно незаметнее, чтобы никто от неё не пострадал. Бывший капитан «Прекрасной Онирис»... Совпадение, случайная встреча? Или всё же нет? Пожалуй, он был несколько моложе Арнуга, но мог быть ровесником Одгунд.

Наконец Эллейв показалась в дверях морского ведомства, неся в руке свёрнутый трубочкой и перевязанный лентой листок, намотанный на деревянный валик, но не одна, а почему-то в компании Эвельгера. Он был не намного выше её, но шире в плечах; оба смотрелись великолепно в своих мундирах, сильные, стройные, подтянутые. Можно сказать — оба красивые: шрам Эвельгера хотя и был груб, но не особенно уродовал его, даже выглядел благородным украшением воина.

— Милая, познакомься: это корком Эвельгер, — представила его Эллейв. — Так совпало, что нам с ним предстоит вместе идти в море: он перевёлся в охранную службу Силлегских островов по собственному желанию.

Онирис немного замешкалась: следовало ли ей притвориться, что в первый раз видит Эвельгера? Он сам хранил учтивое и тактичное молчание, предоставляя ей право решать, и был готов подчиниться её решению.

— Мы уже познакомились, — подумав, всё же сказала правду Онирис. — Пока я ждала тебя здесь, господин Эвельгер проходил мимо, направляясь в морское ведомство. Я умудрилась споткнуться на ровном месте, и он любезно помог мне подняться.

Она произнесла это со спокойной и безмятежной улыбкой, в подтверждение своих слов показав ладони со следами ссадин. Эллейв на миг нахмурилась, но потом снова посветлела лицом и сказала весело:

— Вот как! Что ж, это очень мило с твоей стороны, Эвельгер. — И добавила чуть тише, многозначительно двинув бровью: — Неплохой способ завязать знакомство с прелестной госпожой, но она уже занята.

— У меня и мыслях ничего подобного не было, — молвил Эвельгер сдержанно. И добавил тише, с затвердевшими губами и холодными блёстками в глазах: — Я вдовец. И ношу траур пожизненно.

Эллейв смутилась, её ясный гладкий лоб омрачила складочка между бровей.

— Прошу прощения за неуместную шутку, друг мой, — сказала она серьёзно и искренне.

— Извинения приняты, — поклонился тот.

Они обменялись примирительным рукопожатием, и Эллейв сказала:

— В море мы выходим завтра на рассвете, милая. Домой жди меня через два месяца. А пока я приглашаю Эвельгера к нам на праздничный обед... Если он, конечно, не против.

— Благодарю за приглашение, с удовольствием принимаю его, — снова поклонился Эвельгер. — А в честь какого события праздник, позволь полюбопытствовать?

Эллейв, завладев рукой Онирис, нежно прижала её пальцы к губам.

— В честь нашего с супругой прибытия домой, — ответила она. — Мы сочетались браком в Ингильтвене и сразу же отплыли на Силлегские острова, только вчера ступили на берег. Увы, долг не позволил мне толком насладиться медовым месяцем, я вынуждена сразу приступить к службе.

— Поздравляю вас обеих с этим счастливым событием! — с церемонным поклоном молвил Эвельгер.

— Благодарю, друг мой, — широко улыбнулась Эллейв. И, глянув на часы, воскликнула: — Священная печёнка Махруд, да мы опаздываем! Обед — в час, а уже начало второго! Ну, надеюсь, без нас ещё не сели за стол.

Им посчастливилось быстро поймать повозку и примчаться домой за несколько минут, и в итоге опоздание вышло не таким уж большим. Эллейв принесла извинения за задержку.

— Прошу прощения, матушка, — сказала она, целуя руку госпожи Игтрауд. — В ведомстве долго со мной провозились, а перед этим ещё и ждать пришлось, когда меня примут.

— Ничего, мы ещё не начинали обед, — мягко улыбнулась та, обращая приветливый взор на гостя. — Рада тебя приветствовать, господин корком! Чем больше народу за столом, тем веселее.

Тот уже снял шляпу и отдал её вешалке одушевлённого дома. Как и Эллейв, он оказался сторонником бритья наголо, и его ровный правильный череп сразу притянул к себе блики света. Тёмная косица спускалась по спине ниже пояса, а над левым ухом у него обнаружился ещё один шрам, на сей раз небольшой и тонкий. Он щёлкнул каблуками и поцеловал хозяйке дома руку, не снимая при этом траурных перчаток: вдовам и вдовцам этикет позволял их носить постоянно.

— Это Эвельгер, — представила его Эллейв. — Мы завтра вместе выходим в море: я — на «Страже», он — на «Быстрокрылом».

— Вот как! Что ж, это прекрасно, — задумчиво покивала госпожа Игтрауд. И устремила на гостя слегка прищуренный взор: — Мне смутно знакомо твоё лицо, господин Эвельгер... А орден на твоей груди подтверждает мою догадку.

Вместо ответа Эвельгер вынул из-за пазухи экземпляр поэмы «Сто тысяч раз» с автографом автора на форзаце.

— Я имел честь присутствовать при вручении тебе ордена, уважаемая госпожа Игтрауд, — произнёс он, стоя перед нею торжественно и прямо, с приподнятым подбородком и до мурашек безукоризненной военной выправкой. — Я был в числе офицеров, которые посетили тебя в тот знаменательный день и получили твою подпись. Также я осмеливаюсь считать себя поклонником твоего творчества. С того дня я не пропускал ни одной твоей новой книги. А эту поэму я ношу с собой. Мне нет надобности её перечитывать, потому что я знаю её наизусть.

Глаза госпожи Игтрауд замерцали особенным, проникновенным блеском. Она тоже была ранена той битвой, но сама справилась со своей болью, а потому не носила под сердцем страшного кристалла. Протянув свою изящную руку со сверкающим бриллиантовым перстнем, она дружески-ласково и тепло коснулась плеча гостя.

— Я рада тебя видеть в своём доме, господин Эвельгер, — сказала она с искренней сердечностью. — Но что заставило такого блестящего офицера и героя Гильгернской битвы просить перевода на Силлегские острова? Здешняя служба — далеко не такая перспективная и не изобилует возможностями для успешного продвижения.

— Я уже не ищу славы, госпожа Игтрауд, — с чуть приметной усмешкой ответил тот. — Я ищу покоя.

— Понимаю, — молвила та мягко, с сердечным светом в глазах — хрустальных бокалах. — Что ж, ещё раз приветствую тебя и прошу чувствовать себя как дома. Этот обед мы устроили в честь прибытия наших дорогих молодожёнов, но твоё присутствие делает его по-особенному торжественным. Я прошу тебя быть не только нашим гостем, но и нашим другом, любезный господин Эвельгер. Не стесняйся посещать нас снова, мы будем рады видеть тебя всегда.

Тот вытянулся в струнку, хотя встать ещё прямее, чем он уже стоял, казалось невозможным.

— Почту за великую честь, госпожа Игтрауд, — отчеканил он с особой значительностью и торжественностью.

Официальная часть встречи на этом завершилась, и хозяйка дома пригласила всех к столу со своей светлой и ясной, ласковой улыбкой. Показался Арнуг, который до этого момента был с новорождёнными сыновьями и убаюкивал их, чтобы они на некоторое время угомонились и позволили взрослым посидеть без помех за столом. Он узнал Эвельгера, и они обменялись воинским приветствием, хотя Арнуг и был сейчас в гражданском. После этого они уже более расслабленно и неформально пожали друг другу руки.

— Рад приветствовать тебя, Эвельгер, — сказал Арнуг. — Твой визит — приятная неожиданность для нас! Какими судьбами ты здесь?

— Перевёлся в охранную службу, — кратко ответил тот. — Думаю здесь и обосноваться. Силлегские острова — прекрасное место для жизни.

Арнуг не стал задавать личных вопросов: траурные детали костюма говорили сами за себя. Эвельгер не собирался больше сочетаться узами брака. Супруг хозяйки дома позволил себе нейтральный вопрос:

— Как дела у сына?

— Благодарю, превосходно, — ответил тот. — Он оставил морскую службу в довольно молодом возрасте, приняв брачное предложение госпожи секретаря городского управления Ингильтвены, став её вторым супругом.

— Прекрасно, — кивнул Арнуг. — Уже осчастливил тебя внуками?

— Внучкой, — улыбнулся Эвельгер. И добавил с чуть слышным вздохом и усмешкой: — Дед этой чудесной девочки всё ещё бороздит просторы моря и надеется найти свой последний и вечный покой в его беззвучной глубине.

Это прозвучало довольно мрачно и повеяло горечью утраты, когда-то постигшей его. Заглаживая неловкий момент, он улыбнулся и сказал:

— Прошу прощения, что нагнал тоски в этот радостный для вас день. Присоединяюсь к поздравлениям в адрес молодожёнов!

Все следом за ним подняли бокалы и выпили. Госпожа Игтрауд лишь символически пригубила, так как кормила грудью. Обед прошёл в дружеской и непринуждённой обстановке, которая царила за столом в основном благодаря мудрости и светскому искусству хозяйки дома, а также от природы весёлому нраву Эллейв, которая вносила в застольную беседу юмористические нотки и жизнерадостные краски. От неё не отставала Трирунд, имевшая славу острячки и шутницы, а вскоре разошёлся и чуть захмелевший дядюшка Роогдрейм: когда он немного выпивал, его тянуло рассказывать истории о своей морской службе. Несмотря на небольшой хмель, он сохранял чёткость и связность речи, а его повествование отличалось яркостью и живостью. К слову, он сейчас занимался написанием мемуаров. Конечно, госпожа Игтрауд была слишком занята и загружена другой работой, чтобы заниматься их литературной обработкой, но она обещала нанять для него персонального редактора.

После обеда Арнуг ушёл к малышам, а вскоре к нему присоединилась и госпожа Игтрауд. Эвельгеру было предложено остаться с ночёвкой, чтобы они с Эллейв вместе отправились к отплытию, и он с витиеватыми благодарностями согласился. Госпожа Эльвингильд отбыла по делам своей государственной службы, Дугвен последовала её примеру (она была её советницей по вопросам образования), Орбрин с Керстольфом побыли ещё немного и тоже ушли. Батюшка Гвентольф и дядюшка Роогдрейм, поддавшись мягким чарам сытости и лёгкого приятного хмелька, уснули в креслах на веранде, а Иноэльд, Трирунд и Одгунд решили немного размяться и поупражняться в фехтовании. Эллейв не преминула к ним присоединиться, а Эвельгер не собирался участвовать в тренировке, но понаблюдать не отказался.

Они перешли в просторный зал для гимнастических занятий, который располагался на мансардном этаже дома, под крышей. Здесь можно было найти снаряды для развития телесной крепости: грузы для поднятия тяжестей, машину для имитации гребли на вёслах, а также другие приспособления неизвестного Онирис назначения. Она расположилась на скамеечке под одним из скатов крыши, с любопытством наблюдая, как навьи-капитаны сбрасывают форменные фраки, разминают мышцы и делают растяжки. Эвельгер тем временем опробовал гимнастические снаряды: сделал несколько подходов с поднятием тяжестей, поработал на гребной машине, пару сотен раз подтянулся на перекладине.

— Что-то после сытного обеда присутствует некоторая тяжесть в области пояса, — с усмешкой отметил он. — А то я бы выдал гораздо более впечатляющие результаты.

Навьи-капитаны разбились на пары: Иноэльд против Одгунд, Эллейв против Трирунд. Надев перчатки и отсалютовав саблями друг другу, они вступили в тренировочные поединки, и зал наполнился лязгом клинков, а также шорохом и топотом активно передвигающихся ног в сапогах. Не залюбоваться их ловкими, умелыми движениями было невозможно, сражались они просто блестяще. Одгунд была очень изящна, отличаясь весьма элегантным, но эффективным стилем боя, и Онирис не могла отвести взгляд от неё — быстрой, как молния, и будто танцующей, а не сражающейся. Её противница Иноэльд тоже была хороша — гибкая, как лоза, и вёрткая, как бабочка.

Ну и конечно, Онирис не могла не любоваться своим самым родным на свете волком. Сражалась Эллейв так же страстно, как занималась любовью, огненный танец с саблей в её исполнении заслуживал высшей похвалы. И вместе с тем она не проявляла и излишней горячности, все её движения были выверенными и искусными, головокружительно точными, блестящими. Она одержала победу над Трирунд.

— Проклятье! — взревела та. — Это не считается. Если бы я не объелась за обедом, я бы тебя сделала подчистую, дерзкая девчонка!

— Я съела и выпила столько же, сколько и ты, — клыкасто расхохоталась Эллейв. — Боюсь, что дело в не в набитом желудке, а всё-таки в кое-чём другом...

— Это на что ты намекаешь? — шутливо нахмурилась Трирунд. — Что я не умею обращаться с оружием? Это оскорбление! Требую поединка, немедленно!

Онирис хотя и понимала, что они дурачатся, всё же поднялась со своего места и встала между ними.

— Прошу вас, не ссорьтесь! Вы великолепно сражались обе!

И с этими словами она подарила по поцелую в щёку каждой. Трирунд изобразила ресницами влюблённый трепет.

— Вот это я понимаю, награда! — томно промурлыкала она.

Эллейв, в шутку приревновав, потребовала себе награду в тройном размере. И немедленно получила её: Онирис звонко чмокнула её в обе щеки и в губы. Тем временем Одгунд одержала победу над Иноэльд, и они после небольшого отдыха поменялись парами: Эллейв вышла против Одгунд, а Иноэльд — против Трирунд. Из этой схватки победительницами вышли Эллейв и Иноэльд. Затем они ещё раз сразились: Эллейв с Иноэльд, Одгунд против Трирунд. У сестёр вышла ничья, а Эллейв снова победила.

— Дорогой Эвельгер, почему бы и тебе не размяться? — обратилась она к нему.

— Нет, благодарю, — отказался тот. — Я слишком отяжелел после обеда.

— Ну, — разочарованно протянула Эллейв. — Брось, не прибедняйся. Я почту за честь скрестить с тобой клинки.

Тот снова миролюбиво отказался, и тогда Эллейв, сняв перчатку, бросила её ему под ноги.

— Вызываю тебя на поединок! — сверкая глазами, торжественно воскликнула она. — Награда победителю — поцелуй прекрасной Онирис.

Похоже, она самоуверенно полагала, что награда непременно достанется ей, а иную возможность даже не рассматривала. Онирис, скрестив на груди руки, возмутилась:

— А почему бы меня не спросить сначала?!

Глаза Эллейв сузились в блестящие смешливые щёлочки, она чмокнула жену в щёку.

— Всё будет хорошо, моя сладкая.

В наставшей тишине Эвельгер поднялся с места и принялся расстёгивать форменный фрак. Стряхнув его с плеч и повесив на перекладину, поверх траурных перчаток он надел фехтовальные, отсалютовал Эллейв саблей и проговорил:

— Что ж, ты сама настояла. Не обессудь, если что...

У Онирис поползли по лопаткам мурашки недоброго предчувствия, нутро похолодело. Поймав её встревоженный взгляд, Эвельгер молвил мягко:

— Не бойся, госпожа Онирис.

Они сшиблись так, что с клинков посыпались искры. Эллейв сразу поняла, что за серьёзный противник ей достался, но не теряла присутствия боевого духа и воли к победе. Всё, что происходило в этом зале до этого поединка, было просто детской вознёй, настоящая схватка разразилась сейчас. На Эвельгера было и жутко смотреть, и не смотреть просто невозможно, и Онирис, чувствуя, как сердце заходится в бешеном биении, еле стояла на ногах, не в силах оторвать напряжённого взгляда от противников. Эллейв сражалась яростно, отважно и умело, а Эвельгер был просто леденяще-ужасен в своём мертвенном и суровом спокойствии. Его голова поблёскивала бликами света, косица покачивалась за спиной, а движения сильных длинных ног были пружинисты и молниеносны, исполнены и боевой силы, и танцевального изящества. Казалось, он наносил удары в полразмаха, вполсилы, даже с некоторой небрежностью, но обрушивались они на Эллейв просто со смертоносной тяжестью, и она еле отбивалась. Онирис, закрыв нос и рот лодочкой ладоней, ощущала в груди нарастающий смертельный трепет. Её глаза были полны ужаса.

Это был поединок двух очень сильных противников, но напрасно задыхающаяся Онирис про себя молилась о ничьей: победитель оказался только один. Невероятно сильным натиском Эвельгер заставил Эллейв потерять равновесие, а когда она упала, приставил к её горлу остриё своей сабли. У Онирис стало смертельно горячо в груди, колени подкосились, и она рухнула на пол.

Оба противника обернулись на звук её падения. Эллейв, отбросив оружие, в один прыжок оказалась рядом и сгребла жену в объятия.

— Онирис! Милая! Да моя ж ты девочка... Ну, мы же не всерьёз! Онирис, родная! Посмотри на меня!

— Позволь мне, я попробую помочь, — вкладывая саблю в ножны, молвил Эвельгер.

Он склонился над бесчувственной Онирис, снял с правой руки обе перчатки — и фехтовальную, и траурную — и занёс раскрытую ладонь над её грудью, но не коснулся её. Из его руки вылетел сгусток неяркого, приглушённого света и внедрился в грудную клетку Онирис. Та вздрогнула всем телом и открыла глаза, глубоко дыша.

Очнулась она от живительного ветра, ворвавшегося ей в грудь и наполнившего лёгкие. Сердце успокаивало своё биение, заклинившие на вдохе рёбра расслабились, и дыхание восстановилось. Её сжимала в объятиях живая и здоровая Эллейв: Эвельгер, конечно, и не думал её убивать, как ей сперва показалось. Сам он стоял перед Онирис, глядя на неё серьёзно, обеспокоенно и огорчённо.

— Госпожа Онирис... Я же просил тебя не бояться, — проговорил он с мягкой укоризной. — Как ты могла подумать, что я способен причинить твоей супруге вред, да ещё и будучи в гостях в этом прекрасном доме? Нужно быть совсем бесчестным негодяем, чтобы пойти на подобное. От своей награды я, конечно, отказываюсь. Я ношу пожизненный траур, меня не коснутся губы ни одной, даже самой прекрасной госпожи.

Встревоженные навьи-капитаны также столпились вокруг них: они бросились к Онирис, едва та упала, но Эллейв была ближе всех к ней, а потому опередила их.

— Господин Эвельгер, — спросила Одгунд заинтересованно. — Что мы только что наблюдали?

Тот уже надевал форменный фрак и застёгивал пуговицы.

— У меня есть некоторые целительские способности, — ответил он. — Но я выбрал в жизни морскую стезю. Впрочем, иногда мне приходится применять и это своё умение, оно нередко оказывается полезным. — И добавил, серьёзно сдвинув брови: — Госпожа Онирис, меня беспокоит состояние твоего сердца. Если хочешь, я могу попытаться немного подлечить его. Чуда наверняка не обещаю, но сделаю всё, что в моих силах, если ты позволишь.

— Ты ещё спрашиваешь?! — воскликнула Эллейв, от тревоги за Онирис забывшая о своём поражении в поединке. Она проявила чрезмерную самонадеянность, но была поставлена гостем на место и посрамлена, а ведь он её предупреждал, до последнего отказывался от боя! Он был очень щепетилен и учтив, благороден и деликатен — не хотел обижать её своей победой. — Дружище, если ты и правда целитель, давай, работай! Самое прекрасное на свете сердечко этой удивительной и светлой девочки очень нуждается в помощи!

Губы Эвельгера тронула задумчивая улыбка, взгляд потеплел.

— То, что оно прекрасно, я вижу. Это сердечко хотело забрать себе мою боль, но я не позволил, потому что это было смертельно опасно. — И, улыбнувшись ещё теплее, добавил: — Рыбак рыбака видит издалека, госпожа Онирис. Я кое-что понимаю в этом. Я сразу понял, что ты видишь в моей груди то, что не дано видеть другим. А раз видишь, то можешь и попытаться достать его... Твоя доброта делает тебе честь, моя прекрасная госпожа... И я благодарен тебе за твоё сострадание, но я не мог позволить тебе коснуться моей боли. Твоё сердечко уже и так истерзано, оно не выдержало бы. Поэтому я и закрыл от тебя то, что ты хотела вынуть из меня. Позволь мне в благодарность за твой добрый порыв, согревший мне душу, хотя бы немного помочь тебе.

Онирис вспомнила своё позорное бегство и закрыла лицо руками.

— Тебе не за что меня благодарить, — всхлипнула она. — Я струсила... Я хотела сбежать...

— Это твой разум испугался, — с улыбкой сказал Эвельгер. — А твоё сердце-целитель действует независимо от него. Оно вознамерилось ринуться в бой с моей болью, но проиграло бы. Я не мог этого допустить.

Онирис усадили на скамеечку, и Эвельгер, опустившись возле неё на колено, учтиво попросил разрешения дотронуться до её груди.

— А без прикосновений как-нибудь можно? — нахмурилась Эллейв. — Я, конечно, понимаю, что это с лечебной целью, но...

Тот улыбнулся.

— Хорошо, попробую.

Его ладонь зависла на некотором расстоянии от сердца Онирис, не касаясь её тела. Она ощутила очень сильное, даже слегка жгучее тепло, исходившее упругим лучом из его руки; оно проникало к сердцу, окутывало его и будто крошечными горячими иголочками покалывало.

— Жжёт, — прошептала она обеспокоенно.

— Не бойся, так и должно быть, — успокоил Эвельгер. — Больно не будет.

Жжение немного усиливалось, но нестерпимым не было. Онирис застыла, напрягаясь и боясь сделать лишний вдох.

— Успокойся, расслабься, — приговаривал Эвельгер вполголоса. — Дыши, дыши... Всё хорошо.

Наконец он закончил своё целительное воздействие и убрал руку, надел перчатку. Поцеловав напоследок пальцы Онирис, он поднялся.

— Сделал всё, что мог. Надеюсь, теперь сердечку будет полегче.

— Дружище, спасибо тебе! — Эллейв горячо сжала и встряхнула его руку в порыве признательности. — Ты просто не представляешь, насколько это сердечко дорого мне!

— Почему же? Представляю, — серьёзно ответил он, отвечая на пожатие. — Прекрасно представляю. Увы, сердце, которое было точно так же дорого мне, остановилось, пронзённое ударом клинка.

Их было двое — молодых, бесстрашных.

Душой не дрогнув, встали борт о борт.

С пронзённым сердцем в схватке рукопашной

Она упала... Он в бою остался твёрд.

Эти строчки из поэмы сами сорвались с губ Онирис в ответ на слова Эвельгера. Её внезапно и горестно озарило: она поняла, кто он. А Эвельгер закончил негромко, отрывисто, не сводя с неё мягкого взгляда:

Он отомстил врагу, он отплатил сторицей —

Обстрелом страшным судно потопил.

Её душа взлетела белой птицей,

Его окутав сенью светлых крыл...

Его глаза не дышали холодом штормовых туч, он заботливо берёг её от своей боли и сейчас, отгородив свою грудь от неё незримым панцирем, чтобы даже отголосок его чувств не вырвался и не ранил Онирис. Его восьмимесячный сынок остался сиротой: его матушку-капитана, супругу Эвельгера, убили ударом в сердце в Гильгернской битве. Тот самый сынок, который оставил морскую службу и стал мужем госпожи секретаря, подарив Эвельгеру внучку. По ней, по погибшей супруге, Эвельгер и носил траур уже много лет. Её наградили орденом бриллиантовой звезды посмертно, но разве это могло утешить? Ему не осталось ничего иного, как только отдать морю свою жизнь — больше некому ему было её посвятить.

Из глаз Онирис струились тёплые слёзы, солёными водопадами по щекам хлынули они, и она всхлипывала, вздрагивая плечами. Наверно, она изливала невыплаканные слёзы вдовца — героя битвы, всё же пропуская его горе через себя, но сердце, напитанное целебным теплом, не подводило её, не давало сбоев, не спотыкалось. Оно просто замирало в щемящей жалости... Нет, жалость — неподходящее чувство, она унижает, а Эвельгер вызывал уважение, его не хотелось жалеть. Она плакала его болью, страдала его страданием.

— Госпожа Онирис, милая... — Он снова опустился на колено, склонившись в поцелуе над её рукой. — Не надо, прошу... Не плачь. Побереги себя, своё драгоценное для твоей супруги сердце. Прости, я не отдам тебе свою боль, твоя жизнь и здоровье дороже моего исцеления. Я справлюсь, не печалься обо мне, моя прекрасная, чуткая, добрая госпожа Онирис... Всё будет хорошо.

Рука Онирис легла на его руку, он бережно накрыл её ладонью в гладкой, шелковистой перчатке, через ткань которой ощущалось живое тепло. Она плакала не только от накрывшего её прошлого, от ещё одной трагедии той далёкой битвы, но и от невозможности помочь ему. Он не позволил бы ей себя обнять, поэтому она, прижавшись к плечу Эллейв и глядя на Эвельгера истекающими солёной влагой глазами, обнимала его как могла — взглядом, сердцем, душой. Но он чувствовал её объятия и смотрел задумчиво, нежно.

Вечером того же дня, в коротких южных сумерках, они сидели на веранде у пылающей жаровни. Сад, сказочно освещённый фонариками на ветвях, манил пройтись по его дорожкам, но Онирис сковала неподвижность. Эти строчки из поэмы «Сто тысяч раз» всё плясали у неё в голове, неотступно крутились, отдаваясь в опечаленной душе горьким эхом. Когда-то, знакомясь с поэмой впервые, она прочла их, но не представляла, о ком они, а теперь их герой — живой, настоящий! — сидел напротив неё, по другую сторону жаровни. Рядом, обнимая её за плечи, расположилась Эллейв, и её губы время от времени вжимались в её висок поцелуем. Госпожа Игтрауд читала свои стихи — из нового, пока не опубликованного, и их светлое, целительное полотно ткалось вокруг сердца Онирис, окутывая его, точно кокон — дополнительное лечение к тому, которым её коснулся Эвельгер. Он слушал и смотрел, как эти строки отражаются в её душе, и ловил это отражение пристальными светлыми глазами, в которых плясали отблески огня.

— Как ты, дорогая? — спросила госпожа Игтрауд. Она знала о случившемся, ей рассказали — может, Одгунд, а может, Иноэльд.

— Я уже в порядке, госпожа Игтрауд, — тихо проронила Онирис.

Та кивнула и с теплом посмотрела на Эвельгера.

— Благодарю, друг мой, что уберёг её. Её самоотверженное сердечко безрассудно рвётся в бой, не осознавая опасности. Оно готово жертвовать собой, таково уж его свойство.

— Я не мог поступить иначе, — ответил тот. — Если бы для этого требовалась моя жизнь, я отдал бы её без колебаний.

И снова посмотрел на Онирис с этой задумчивой нежностью, от которой её окутал плащ мурашек. Так Арнуг смотрел на Игтрауд, вручая ей орден бриллиантовой звезды.

Спать лечь Эллейв и Эвельгеру уже не довелось, чтобы загодя успеть к отплытию на рассвете. Им ведь ещё нужно было принять свои корабли, проверить их готовность, поэтому они отправились в порт около десяти вечера. Онирис поехала с ними, хотя Эллейв, беспокоясь о её самочувствии, и уговаривала её лечь спать. Какой там сон! Разве могла Онирис упустить возможность бросить последний ласковый взгляд на своего родного волка? А Эллейв, заботясь о ней, перед отъездом попросила родительницу:

— Матушка, пусть Онирис поспит, не будите её рано. С этими проводами она сегодня припозднится.

— Хорошо, — с улыбкой пообещала та.

В сторожевой службе числились в основном корабли второго класса — не такие большие и мощные, как «Прекрасная Онирис», и численность их команд, соответственно, была меньше. Выполняя свою задачу, они патрулировали воды Силлегских островов; за двухмесячное плавание они, как правило, два или три раза ненадолго заходили в порты, коих на островах насчитывалось девять — три крупных и шесть поменьше. Там они пополняли запасы съестного и пресной воды, а команды могли привести себя в порядок в портовой мыльне. Бооренвейг уже давно оставил попытки захватить Силлегские острова, но его корабли время от времени появлялись поблизости — подозрительно шныряли, вынюхивали что-то... Масштабные военные действия давний соперник не разворачивал, но, опасаясь с его стороны диверсий, грабительских нападений и прочих зловредных выходок, Владычица Седвейг приказала неусыпно охранять острова. Вот сторожевая служба и бдела. На небольшие прибрежные города могли также совершить набег и пираты. В целом обстановка была мирная, стычки с морскими нарушителями покоя и порядка у сторожевой службы случались не слишком часто. За последние десять лет Бооренвейг безобразничал раза четыре, да пираты пытались напасть раз шесть. Необходимость в охране была, служба не даром ела свой хлеб: серьёзные последствия от вражеских и разбойничьих покушений удавалось предотвращать. За вышеназванный временной период пиратам лишь один раз удалось высадиться и даже приступить к грабежу городка Вьёрнвилле, но по ним ударили и сухопутные войска, и морская пехота им задала жару. Уйти разбойникам не удалось: более половины из них правительственные воины перебили, а уцелевших переловили. Все они были преданы суду и повешены в Гвенверине.

Пару раз близ островов видели судно единственной женщины — пиратского капитана, Йе́анн по кличке Неуловимая. Её пиратская карьера длилась рекордное количество времени — тридцать пять лет. О ней ходили слухи, что она обладала способностью к предвидению будущего, потому ей и удавалось избегать поимки и успешно грабить. Орудовала она в разных частях Нави, а не только близ берегов Длани или Силлегских островов. Один-единственный раз её поймали, но ей удалось бежать из темницы перед самой казнью. Как выяснилось, она обольстила хорошенькую дочку начальника крепости, в которой разбойница содержалась, и та выпустила её. Йеанн очень любила чужие богатства, но ещё больше — красивых женщин. Во многих приморских городах висели её портреты с наградой за её голову; на них была изображена пригожая собой, большеглазая и темнобровая навья с волнистыми тёмными волосами, однако Йеанн была мастерицей перевоплощений, носила парики и переодевалась, когда бывала на берегу и скрывалась от правосудия. Никто не знал даже истинного цвета её волос, портреты висели лишь приблизительные. Она занималась только грабежами и гордилась тем, что за все годы своих бесчинств не запятнала свою совесть ни одним убийством, ничьей крови не было на её руках, а в том, что обольщённые и брошенные красавицы по всей Нави проклинали её, она большого греха не видела.

Висели её портреты и в Гвенверине, Онирис видела их во время прогулки по городу. Эллейв рассказала об этой легендарной разбойнице, а Онирис поёжилась от прямого, дерзкого, бросающего вызов взгляда, смотревшего на неё с портрета. Он как бы говорил: «К моим ногам пали десятки красавиц. А ты, прекрасная Онирис, станешь моей?» Поёжившись от неприятных мурашек, Онирис поспешила пройти мимо изображения, оставляя его смотреть ей вслед насмешливо и беззастенчиво.

Мачты «Стража», «Быстрокрылого» и ещё нескольких кораблей, озарённые портовыми огнями, устремлялись к звёздному небу. Глянув на своё судно с причала, Эллейв оценила:

— Неплох.

Она ещё не успела познакомиться с командой, это предстояло ей делать прямо во время своего первого рейса. Времени на подготовку начальство ей не дало, приказало: сразу после прибытия на Силлегские острова — в море! Что ж, приходилось приступать к своим служебным обязанностям, оставляя на берегу драгоценную Онирис, девочку с самыми ласковыми глазами и сладкими губками...

К этим губам Эллейв, невзирая на любопытные взгляды с борта корабля, основательно приникла в долгом прощальном поцелуе. Он длился целую вечность: она будто старалась насладиться губами жены на два месяца вперёд... Нет, это не было так же, как в кабинке мыльни, сейчас — совсем другое. Онирис понимала это и сама льнула к её груди, раскрывала губы навстречу горячей ласке, впуская её на всю глубину.

— Буду безумно скучать, моя сладкая, — прошептала Эллейв. — Хоть мы и будем видеться в снах, сны по сравнению с явью — ничто. Люблю тебя, моя родная...

Онирис, зажмурившись с мокрыми ресницами, прижалась к ней так, будто спасалась в её объятиях от ледяного ветра.

— Мой самый родной на свете волк, — прошептала она, снова устремляясь губами в поцелуй.

Её рот утонул в жадно ласкающих устах Эллейв, наполняясь щекотной, влажной и нежной, танцующей страстью, а на борту корабля неслышный для их ушей голос сказал:

— Эх, сладко-то как...

Второй голос шёпотом ответил:

— Не повезло госпоже коркому... Сразу после свадьбы, от жёнушки-красавицы отрывают! Потому и нацеловаться-намиловаться они не могут.

Вплоть до самого отплытия Эллейв предстояла работа, в течение нескольких оставшихся часов ей требовалось окунуться в дела корабля, провести осмотр и проверку. Увы, у неё больше не было времени на Онирис, поэтому она попрощалась с ней:

— Езжай домой, любовь моя, и ложись баиньки. Время пролетит незаметно. Не успеешь оглянуться — я буду уже дома.

Ещё раз напоследок прильнув к её губам поцелуем, она на крыльях непромокаемого морского плаща взлетела на борт, сверкнув голенищами сапог в свете огней — уже не домашняя и родная, а строгая, деловитая, настроенная на работу. Там она обернулась к стоявшей на пристани жене и махнула рукой, крикнула:

— Домой, милая, домой! В кроватку.

— А можно, я подожду до отплытия? — с дрожащими от слёз губами спросила Онирис.

Кто-то из команды крикнул:

— Сударыня! Госпожа корком сказала — домой, значит — домой! Ничего, два месяца пролетят как один миг, и супруга вернётся к тебе под бочок!

Эллейв нахмурилась, выискивая взглядом шутника.

— Отставить разговорчики! — строго прикрикнула она.

— Есть отставить разговорчики! — со смешком ответили ей.

По щекам Онирис катились слёзы, она вытирала их тыльной стороной кисти, забыв о платке.

— Милая, не плачь! Домой, быстро. А то я работать не смогу! — воскликнула Эллейв огорчённо.

Онирис поспешно осушила слёзы и закивала.

— Да, родная, прости... Всё, я успокоилась. Сейчас поеду.

— Вот и умница.

Вызвав повозку, она сидела на скамеечке под блеорайнами. Опять разлука... Два месяца — этот срок казался невообразимо долгим, ужасным, раздавливающим сердце тоскливой тяжестью. Оно рвалось обратно, к кораблям, но Эллейв нужно было работать, готовиться к отплытию, а она тут сопли разводить будет и отвлекать её... Нет, нужно собраться и взять себя в руки. Уж такова доля супруги действующего капитана, а просить Эллейв выходить в отставку так рано она не могла. Ведь она сама попросила Волчицу осуществить все её мечты в морской карьере! Теперь уж назад пути нет.

Повозка подъехала, и Онирис, грустная и подавленная, села в неё.

А тем временем Эллейв, устремив взгляд в сторону «Быстрокрылого», задорно и пронзительно свистнула. Это был, конечно, довольно бесцеремонный и не особенно вежливый способ привлечь внимание, но озорство у Эллейв было в крови. Эвельгер смотрел на неё вопросительно и неулыбчиво, серьёзно, как бы сомневаясь, к нему ли она обращается. Она, сверкнув клыкастым оскалом улыбки, сняла шляпу и помахала, потом знаком пригласила к себе на борт. Тот перекинул между кораблями мостик из хмари и перешёл по нему. Пружинисто приземлившись на палубу, он ждал её слов всё с тем же серьёзным выражением лица.

— Дружище, — проговорила Эллейв. — Мы все здорово переволновались за Онирис, и из-за всей этой суматохи я тебе так и не сказала кое-что. Наш с тобой поединок... в общем, благодарю тебя за науку, ты здорово сбил с меня спесь.

— Надеюсь, я не обидел тебя? — спросил он сдержанно.

В Нави мужчинам было запрещено демонстрировать превосходство, такое поведение считалось недопустимым по отношению к женщине. Эвельгер как более сильный противник был поставлен в такое положение, что лучше ему было отказаться от боя, чем превзойти Эллейв и тем самым нанести ей оскорбление. Но та была не из обидчивых.

— Да ну, брось ты, — беззаботно и дружелюбно, с искренней сердечностью ответила она, протягивая ему руку. — Это мне наука: не зазнавайся, не считай себя лучше всех! На сильного зверя может найтись зверь посильнее.

Несколько мгновений Эвельгер смотрел на неё задумчиво, как бы пытаясь понять её характер. Не было ли подводной части у айсберга? Но Эллейв сияла ему своей открытой улыбкой, приветливой и душевной, и он сжал протянутую руку и учтиво её встряхнул. Та ответила ему таким зверским пожатием, что он невольно поморщился. Лёгкая дружеская месть, шутливая выходка, не более. Вполне в стиле Эллейв — та расхохоталась, сверкая всей своей великолепной пастью, потом дружески хлопнула его по плечу. Смех был хороший, жизнерадостный, тоже искренний и идущий из глубин чистого сердца — так не мог смеяться негодяй или подлец. Это был смех отважных, энергичных, сильных, но вместе с тем цельных и добрых натур без червоточинки коварства внутри. Эвельгер ответил сдержанной улыбкой и более крепким пожатием, чем первое, осторожное и вежливое.