Дочери Лалады. Паруса души

19. Отплытие, шепчущие цветы и важное поручение

Две счастливые недели промчались, как один длинный восхитительный день. Большую часть времени Эллейв была свободна, хотя пару-тройку часов в день ей приходилось уделять служебным делам: наведываться на свой корабль и следить, как там идут технические работы и обслуживание, которые судно проходило между плаваниями, а также посещать морское ведомство. Там офицеры могли ознакомиться с приказами и распоряжениями начальства, узнать последние новости и обстановку; если проверять корабль допускалось не ежедневно, то за неявку в морское ведомство можно было и выговор схлопотать. Хоть Эллейв и находилась на берегу, это считалось службой, в любой момент ей надлежало быть готовой при необходимости выйти в море. В следующее плавание ей с Эвельгером предстояло взять по три стажёра — курсанта Корабельной школы; конечно, это была дополнительная ответственность, но за учеников доплачивали.

Эвельгер жил в ведомственной квартире, как когда-то Эллейв в столице, собственного жилья на Силлегских островах у него не было. Вдовец мог вернуться либо к своим родителям, либо жить с родителями жены; Ронолинд погибла совсем молодой, и её отец с матерью жили и вполне здравствовали, растили младших детей, и Эвельгер не хотел их обременять. У его собственных родителей тоже были младшие отпрыски, и, дабы как-то разгрузить семейное гнездо, овдовевший старший сын не стал туда возвращаться, хотя его и звали. При наличии собственного или родительского жилья казённая квартира не предоставлялась морским ведомством, потому Эвельгер и перевёлся на Силлегские острова — это была ещё одна причина вдобавок к его усталости от карьерных амбиций. В доме госпожи Игтрауд он бывал очень часто: то Эллейв приглашала его, то сама хозяйка. Ниэльм понемногу перестал робеть, и между ними даже завязалось что-то вроде дружбы, хотя с ним мальчик не так много себе позволял, как, например, с Эллейв. Нередко Эвельгер приходил на выручку, когда Эллейв с Онирис нужно было побыть вдвоём, а для этого требовалось на время отделаться от приставучего «хвостика». Друг семьи либо шёл с мальчиком на прогулку, либо читал Ниэльму вслух или что-нибудь рассказывал; он уверял, что это его совсем не обременяет, ему всё равно в свободное время нечем заняться, а проводить время с ребёнком ему лишь в радость. Когда они гуляли, Эвельгер не выпускал руки Ниэльма из своей, хотя тот и не был склонен убегать. Пару раз он даже укладывал мальчика спать, а это был уже знак большого доверия: далеко не всякий мог уложить Ниэльма, а только тот, кто особенно нравился ему. В число доверенных лиц также входили батюшка Тирлейф, Эллейв и Онирис, Арнуг, Одгунд. Госпоже Игтрауд он тоже, пожалуй, доверял, но у той и своих хлопот хватало: собственные малыши, да и работать она не переставала.

За день до отплытия Эллейв сообщила Ниэльму, что идёт в море, и мальчик расстроился, хотя и понимал: служба есть служба, такова доля моряка. Ему и самому всё это предстояло, поскольку он окончательно и твёрдо решил поступать в Корабельную школу по достижении четырнадцати лет. Эвельгер уходил вместе с Эллейв: они служили в одной бригаде. В этот раз так совпало, что дома мало кто оставался: уходили в море также Одгунд и Трирунд, а Иноэльд оставалось провести меньше недели на берегу.

Одгунд не любила долгих проводов, поэтому простилась с родными дома и умчалась на своё судно готовиться к отплытию, Трирунд разделяла её отношение к прощаниям. А корабли Эллейв и Эвельгера стояли рядом, поэтому так вышло, что Ниэльм с Онирис провожали их одновременно. Также с ними был Арнуг и батюшка Тирлейф с Веренрульдом. С матушкой Игтрауд и младшими братишками, а также остальными домочадцами Эллейв попрощалась дома. Она по-прежнему служила на «Страже»: хоть «Прекрасная Онирис» и вернулась из пиратского плена, после уборки и мелкого ремонта ей предстояло поступить в распоряжение другого капитана.

Ниэльм прилип к Эллейв, обхватив её руками и ногами. Он изо всех сил старался не плакать, но глаза у него всё равно были на мокром месте, и он уткнулся в её плечо лицом. Та поглаживала его по спине.

— Ну, ну, дружище мой родной... Ты же понимаешь, что это всего на два месяца, — утешала она. — Зато мы с тобой больше не порознь, как было раньше: ты в столице, а я — здесь. Теперь мы вместе.

Да, это была существенная разница: теперь они жили под одной крышей, и даже в нынешнем расставании не чувствовалось больше той отчаянной горечи и тоски, хотя Ниэльм и грустил, конечно. Теперь их прощание стало гораздо светлее и легче, чем раньше. Сейчас у них был общий дом, общая семья — вот что делало эту разницу.

Пока они прощались, трое стажёров почти одновременно явились и отрапортовали о своём прибытии в распоряжение госпожи коркома — два парня и одна девушка. Парни носили соответствующие причёски, а вот девушка свои рыжевато-золотистые, очень густые и красивые волосы, судя по всему, ещё ни разу не стригла: толщина косы, которая спускалась ей на спину, говорила об этом. Парням Эллейв кивнула и отправила к своему помощнику, а вот девушку задержала.

— Как мне нравится этот момент! — усмехнулась она. И, изображая суровость, обратилась к курсантке: — Голубушка, что у тебя на голове?

Девушка опешила и пробормотала в попытке возразить:

— Госпожа корком, в уставе не сказано, что для женщин стрижка обязательна...

— Дорогуша, есть устав, а есть правила, установленные командиром корабля, причём не из самодурства, а для пользы дела! — строго осадила её Эллейв. — Стрижка может быть не обязательна для служащих на берегу, а также для учащихся Корабельной школы до первого учебного плавания, потому что у них есть каждодневный доступ к средствам для поддержания чистоты, но в море у тебя не будет возможности заниматься своей гривой и соблюдать её опрятность. Это — правило, не отражённое в уставе, но продиктованное необходимостью и суровыми условиями плавания! У тебя это первый выход в море?

— Т-так точно, госпожа корком, — с запинкой ответила курсантка.

— Ну так какого жареного иглохвоста волосы до сих пор делают на твоей голове?! — грозно сверкнула Эллейв волчьими искрами глаз, сорвала с себя шляпу и показала пальцем на свой гладкий череп с косицей. — Вот образец. А теперь — кругом! Марш в цирюльню! До отплытия — час, успеешь.

— Но я... не хочу! — Губы и голос девушки задрожали.

— Свои «хочу — не хочу» будь любезна оставить дома, с матушкой будешь так разговаривать! — рыкнула Эллейв. — Приказы коркома не обсуждаются! Спорить она тут со мной будет... Ты, сударыня моя, случайно не ошиблась, поступая в Корабельную школу? Может, тебе какое-то другое учебное заведение стоило выбрать, м-м? Повторяю: если хочешь служить на моём корабле — марш в кресло цирюльника! И чтобы ни одного лишнего волоска не осталось!

Девушка, поняв, что спасти шевелюру не удастся, прикусила дрожащие губы, сделала поворот кругом и стремительным шагом направилась в сторону портовой мыльни.

— Жёстко ты с ней, — проводив курсантку сочувственным взглядом, молвила Онирис. — Она прямо чуть не заплакала, бедняжка!

— Дома перед матушкой пусть эта бедняжка слёзки льёт, — всё ещё не выходя из образа коркома-зверя, который в своё время вот так же отправил к цирюльнику её саму, сказала Эллейв. — Она, видимо, баловаться пришла, а не морской службе учиться... Море — это не то место, где можно гривой щеголять да причёсками красоваться, всем это прекрасно известно. Ну а те, кому неизвестно, просто ошиблись с выбором жизненного пути.

Ниэльм, ещё не видевший Эллейв такой суровой, оробел и притих. А та, выйдя из образа, рассмеялась, крепко прижала его к себе и с игривым рыком вжалась в его щёку поцелуем.

— Ну, чего ты на меня так смотришь, дружище? Злая я, да? Ух, какая злая! А вот голубушка эта скверно начинает. Только явилась — и сразу отказ выполнить приказ корабельного командующего. Всякие «хочу — не хочу»... За такие «хотелки» я вообще могла её завернуть с соответствующей записью в характеристике! И тогда конец её учёбе и будущей службе. Но я дала ей шанс. Посмотрим, как она себя проявит. — И, спуская его с рук, сказала: — Ну, всё, мои родные, мне пора... Делами надо заняться. Как будем отплывать, я вам помашу.

Расцеловавшись со всеми, Эллейв поднялась на борт. Батюшка Тирлейф с Веренрульдом и Арнугом остались возле «Стража», а Онирис за руку с Ниэльмом пошли к «Быстрокрылому». Им не сразу удалось увидеть Эвельгера: тот был, вероятно, занят подготовкой к отплытию. Кто-то из команды заметил их на причале.

— К нашему коркому супруга с сынишкой, что ли, пришли?

— Ты с грот-мачты рухнул? Господин корком вдовец!

— А-а... Подзабыл я что-то. А кто тогда эта госпожа с мальцом?

— Да почём я знаю? Может, знакомая какая.

— Знакомая, ну конечно! Видали мы таких «знакомых»... Зазноба сердечная, как пить дать!

— Так господин корком вроде ж траур пожизненно носит...

— Как носит — так и перестанет. Вон, госпожа-то красивая какая! Грех в такую не влюбиться!

Впрочем, разговор сей не был слышен ни Эвельгеру, ни Онирис с Ниэльмом. Однако капитану доложили, что на причале «госпожа очень красивая с каким-то парнишкой стоит и смотрит», и вскоре Эвельгер остановился перед Онирис, церемонно склоняясь в поцелуе над её рукой. Ниэльма он подхватил на руки и поцеловал в щёку.

— Ну, говорю ж — зазноба, — с уверенностью сказал всё тот же проницательный матрос другому.

Вдруг раздался неуверенный девичий голос:

— Господин корком, разреши обратиться!

Эвельгер повернулся к говорившей, а Онирис едва сдержала улыбку, узнав курсантку, с которой Эллейв так круто обошлась.

— Слушаю, сударыня, — вежливо ответил Эвельгер.

Он прекрасно видел курсантские нашивки на мундире девушки, но привык быть учтивым с женщинами, даже если они были ниже его по званию.

Девушка сбивчиво забормотала:

— Дело в том, что я... Я должна проходить учебное плавание на «Страже», у госпожи коркома Эллейв, а она... Она велела мне сбрить волосы... Но ведь в уставе этого не сказано! А значит, я имею право их оставить. Скажи, пожалуйста, господин корком, я права? И не злоупотребляет ли госпожа Эллейв своей властью? Если бы я проходила учебное плавание под твоим командованием, ты бы сделал то же самое?

Эвельгер пару мгновений хранил задумчивое молчание, как бы собираясь с мыслями, а потом снял шляпу, и его голова блеснула в лучах Макши. Этим жестом он уже безмолвно отвечал на вопрос девушки, но всё же сопроводил его словесным разъяснением.

— Боюсь, что мне пришлось бы попросить тебя постричься, — проговорил он мягко. — Мне очень жаль, но морская служба и длинные волосы весьма плохо сочетаются. Это вызвано необходимостью поддержания чистоты, соблюдение которой в условиях плавания затруднительно. Ты можешь попробовать мыться забортной водой, но вскоре убедишься, что это не очень хорошая идея. Соль, если её не смывать пресной водой, раз от раза накапливается на коже и раздражает её все сильнее. Вряд ли тебе понравится это ощущение. Некоторые моря менее солёные, а в некоторых соль бывает очень злой, едкой и вредной для кожи. Увы, расходовать питьевую воду на очищение тела и промывание длинных волос — неразумно и расточительно, а поэтому запрещено. Для уменьшения неприятных последствий и существуют портовые мыльни, пользоваться которыми надлежит перед плаванием и после, а также при промежуточных заходах в порты во время него, если таковые предусмотрены. Всякому опытному моряку известны эти тонкости. Тебе как ученице простительно незнание, но для того чтобы оно поскорее сменилось знанием, советую тебе прислушиваться к своему коркому, а также к бывалым членам экипажа. Поэтому мой ответ на твой вопрос, не является ли приказ госпожи Эллейв проявлением злоупотребления властью — нет, не является. Все приказы командира корабля продиктованы необходимостью и имеют под собой разумное обоснование. Корком отдаёт приказы, не потому что ему так захотелось, а потому что так нужно.

— Благодарю за разъяснение, господин корком, — тихо сказала девушка. И робко спросила: — А... а можно мне перевестись на твой корабль?

— Я бы с удовольствием, сударыня, но здесь требуется соблюдение большого количества формальностей и тщательное согласование этого вопроса с вышестоящим начальством, — ответил Эвельгер. — Просто так это не делается, нужно серьёзное обоснование необходимости такого перевода. Твоё желание, исходящее просто из личных симпатий или антипатий, достаточным обоснованием не является. Требуется доказать, что корком, от которого ты хочешь перевестись, не соответствует требованиям по своим служебным качествам. За этим может последовать служебное разбирательство. Это очень серьёзное дело, которое может иметь неприятные последствия как для тебя, так и для репутации коркома-наставника. Если твоё недовольство необоснованно, если тебе просто не понравились приказы госпожи коркома, если у тебя трудности с дисциплиной — ну, извини, тогда тебе не стоит связывать свою жизнь с морской службой, потому что исполнение приказов командира является её неотъемлемой частью. Считаю также необходимым подчеркнуть: я имею честь хорошо знать госпожу Эллейв. И только с благоприятной стороны, она — прекрасный корком. Да, стиль её руководства бывает жёстким, но всё, что она делает, в итоге служит благой и разумной цели. А именно — успеху плавания и порядку во время него. У тебя есть ещё какие-то вопросы?

— Благодарю, господин корком, вопросов больше не имею, — ответила курсантка. — Разреши идти!

— Ступай, — кивнул Эвельгер. — Желаю успехов в учёбе.

— Благодарю, господин корком!

Девушка чётко, по-военному развернулась и теперь уже окончательно направилась в сторону мыльни. Онирис, которая нахмурилась при словах «служебное разбирательство», и лоб её омрачился тяжёлыми и горькими воспоминаниями, с облегчением посветлела лицом. Эллейв и так уже с лихвой хлебнула неприятностей на службе, ещё не хватало ей новых проблем из-за недовольства какой-то строптивой курсантки, дорожившей своей шевелюрой... Впрочем, кажется, всё обошлось, Эвельгер вежливо и интеллигентно уладил дело, и девица отправилась прощаться со своей драгоценной гривой, согласившись с его разумными доводами. Был вполне понятен её порыв перевестись к нему на корабль: он показался ей более мягким в обращении, но не факт, что он стал бы терпеть строптивые выходки и неповиновение. Да, возможно, он не повысил бы на неё голос, не сверкал бы свирепыми волчьими искорками в глазах, как Эллейв, просто в своей корректной манере дал бы понять, что такое поведение неприемлемо. Порой ледяная учтивость в сочетании с непреклонностью и принципиальностью вразумляют крепче и укрощают строптивых эффективнее, чем самый пылкий гнев и устрашающая ярость. Эвельгер, внешне деликатный и обходительный, вовсе не был бесхребетным. Они с Эллейв оба добивались своей цели, просто использовали для этого несколько разные способы. Эллейв была молодая, напористая, страстная и горячая, а он — умудрённый опытом, сдержанный, чуткий и тактичный, но совсем не мягкотелый. Чем-то он напоминал Онирис Арнуга.

Наконец была дана команда к отплытию. Онирис с Ниэльмом бросились к «Стражу», чтобы увидеть, как Эллейв им машет, и как раз в этот момент на борт по мостику из хмари заскочила эта курсантка. Судя по уменьшившейся толщине косы и по гладким вискам, видневшимся из-под шляпы, приказ госпожи коркома она выполнила в точности.

Эллейв помахала шляпой и послала воздушный поцелуй. Ниэльм так махал ей в ответ, что чуть руку из плечевого сустава не вывихнул. Вслед кораблю он смотрел, пока тот совсем не исчез из виду, и только после этого позволил себе расклеиться.

— Ну-ну-ну, — сказал Арнуг, подхватывая его на руки и поглаживая по спине.

Ниэльм всхлипывал, уткнувшись в него. Веренрульд не очень понимал, почему старший брат раскис, а точнее, теоретически понимал: тому было грустно расставаться с госпожой Эллейв, которую он так любил, что даже стал звать матушкой. И, дабы поддержать Ниэльма, Веренрульд сморщился и тоже начал хныкать.

— Ну, а ты-то что? — огорчённо и озабоченно спросил батюшка Тирлейф.

«За компанию», — мог бы ответить Веренрульд, если бы умел выговаривать слово «компания».

— Так, друзья мои, хватит сырость разводить! — решительно сказала Онирис. — Нам всем грустно расставаться с Эллейв, но давайте посмотрим на это с другой стороны. Это значит, что мы можем начать прямо сейчас ждать и предвкушать её возвращение.

— А что такое «предвкушать»? — спросил Веренрульд, отвлечённый от своего плача заинтересовавшим его словом. — Это то же, что и «кушать»?

— Скажем так — ждать, когда случится что-то хорошее, — с улыбкой объяснила Онирис. — А со словом «кушать» действительно есть нечто общее. Представь, когда ты ожидаешь, что скоро будешь есть вкусную еду. Ты заранее представляешь себе её вкус и запах, и тебе приятно от этого, у тебя заранее слюнки текут, ты ждёшь и радуешься. Вот это и есть — предвкушать. Однако это относится не только к еде, но и к событиям.

Веренрульд прислушался к себе и заявил:

— Я хочу кушать!

— Обед уже совсем скоро, мой милый, потерпи, — сказал батюшка Тирлейф. — Не будем портить аппетит перекусами.

Впрочем, в перекусе фруктами или ягодами не было вреда. Первая волна урожая йордхуббе отошла, на низкорослых кустиках пока ещё только распускались новые цветы, но настал черёд ягоды золльбер, которая росла на кустах среднего размера. Плоды с иссиня-чёрной кожицей были собраны в длинные грозди по десять-двенадцать штук, внутри имели упругую, как желе, мякоть кисловато-сладкого вкуса и розоватого цвета. Ароматом они отличались необычайно сильным и приятным, в сушёном виде их можно было добавлять к листу тэи при заваривании — получался очень вкусный и душистый напиток. В саду росло несколько кустов с этими ягодами, и их ветки уже клонились к земле от урожая. Батюшка Гвентольф заботливо установил под них подпорки-кустодержатели.

— Ягодок поклевать захотели, пташки мои? — приветливо заулыбался он при появлении мальчиков. — Ну что ж, налетайте, ребятушки! Ягода золльбер — очень вкусная и полезная! Жаль только, что всего два урожая за сезон даёт. Что касается меня, то я её даже больше йордхуббе люблю — за чудесный аромат!

Садоводом на Силлегских островах батюшка Гвентольф стал замечательным. Он и в поместье госпожи Эльвингильд садом занимался, но здесь ему было просто настоящее раздолье: тепло круглый год, и в каждую пору — свои дела, свой урожай. Присесть некогда! Зимой только поменьше работы становилось, сад немного отдыхал от плодоношения, а у батюшки Гвентольфа появлялось время засесть за изучение литературы о садоводстве и сельском хозяйстве: он внимательно следил за новыми веяниями и достижениями в этой области.

А у Онирис в отсутствие Эллейв появилось время на духовные занятия, учёбу и работу. Она продолжала заниматься исцелением душевной боли и постигала новые способы и подходы к этому. Она научилась работать с проекцией действительности, погружаясь в крошечную копию мира у себя в груди и воздействуя на страждущего на расстоянии. Ей даже не требовалось покидать Силлегские острова, чтобы работать по всей Нави. По телепатическому каналу связи к ней обращались жрицы и передавали образы прихожан, которые обратились к ним с каким-либо душевным страданием, и Онирис работала с ними дистанционно. При очных встречах она могла принимать прихожан как в самом храме, так и в беседке в храмовом саду, увитой цветущей лианой и расположенной весьма укромно среди высоких кустов. Благодаря матушке Аинге об Онирис узнало всё жреческое сообщество, а она, в свою очередь, познакомилась с немногочисленными коллегами — группой служительниц с такими же способностями, как у неё. Онирис среди них была единственной мирянкой, хоть и с духовными полномочиями.

Батюшка Тирлейф, по своему обыкновению, держался неприметно и скромно, продолжая соблюдать строгий траур по супруге. Отчасти поэтому он и отказывался от увеселительных прогулок с купанием в море. Почти всё своё время он посвящал детям, особенно малышу Веренрульду. Младший сын почти всегда находился при батюшке, лишь иногда тот отпускал его в компании Ниэльма и Онирис искупаться рано утром. Собственными средствами к существованию он располагал: ему поступали деньги от принадлежавшего Темани издательского дома и газеты, совладелицей которой она была при жизни. Управление оставшимся после Темани имуществом взяла на себя госпожа Розгард, а Тирлейфу перечислялась доля дохода, который это имущество приносило — около десяти тысяч в год. Не огромное богатство, конечно, но безбедно прожить на эту сумму он смог бы, даже если бы жил один, а не с дочерью и её супругой. Впрочем, у Онирис даже в мыслях не было когда-нибудь оставить батюшку, она планировала взять его к себе, когда у них с Эллейв будет собственный дом. Участок у них уже был, преподнесённый госпожой Игтрауд в качестве свадебного подарка, а дом ещё нужно было построить, и для этого требовались немалые деньги. В год Эллейв в среднем зарабатывала пятнадцать-семнадцать тысяч, это считалось приличным уровнем; Онирис на своей старой опостылевшей службе получала около семи, но сейчас у неё дохода как такового не было: она ещё училась и пока не была официально устроена в храмовую систему как служительница. Будущее её, конечно, беспокоило, сидеть на шее у Эллейв Онирис совсем не хотелось, но госпожа Игтрауд её обнадёжила: после нескольких месяцев учёбы и практики ей назначат половинное жалованье, а спустя года полтора — полное, что должно было составить около девяти тысяч. Как уже говорилось, доход служительниц богини складывался из храмового налога и пожертвований прихожан, зачастую довольно щедрых.

У Онирис были некоторые сбережения, которые она привезла с собой на Силлегские острова. Живя в родительском доме, она много на себя не тратила и имела возможность откладывать. Эллейв на своей морской службе зарабатывала недурно, а на личные расходы у неё также уходило не так уж много денег. Она успела скопить существенно больше Онирис, однако их общих накоплений пока не хватало и на треть стоимости постройки дома, о котором они обе мечтали. Нет, дело было вовсе не в том, что они задумали построить настоящий дворец; если бы они жили на большой земле, то уже могли бы приступить к возведению своего семейного гнёздышка, а на Силлегских островах строительство обходилось намного дороже, чем на материке. Материалы были почти все привозные, а доставка через море увеличивала их стоимость весьма существенно.

Из этого следовал вывод, что под родительской крышей им предстояло провести ещё как минимум несколько лет — если, конечно, Эллейв не исхитрится крупно заработать в ближайшем будущем. У капитанов был довольно высокий доход, который серьёзно возрастал в военное время, но сейчас Длань ни с кем не воевала, а значит, требовался какой-то исключительный случай, особая удача... Ну, или бесконечные плавания без отдыха, морская служба на износ. Онирис убеждала Эллейв, что в этом нет необходимости, в противном случае они с Ниэльмом совсем не будут видеть её дома, а это совершенно недопустимо. Лучше попозже накопить деньги, чем жить вот так, в постоянной разлуке. Эллейв с этим согласилась, потому что и сама безумно любила жену и её братца.

Госпожа Игтрауд вовсе не торопила дочь и её молодую супругу с обретением самостоятельности, отнюдь не гнала их из дома — напротив, приняла и Онирис, и её отца с братцами, как родных, всех приютила, всех окутала своим материнским теплом, для всех нашлось место и под её крышей, и в её сердце. К слову, история с медальоном Тирлейфа получила продолжение, а точнее, весьма необычное и красивое завершение.

Однажды вечером, когда госпожа Игтрауд возносила молитвы перед садовой статуей Девы-Волчицы, Тирлейф присоединился к ней. Неслышно подойдя сзади, он, однако, не стал входить в саму молельню — скромно преклонил колени прямо на лужайке перед нею, сняв шляпу. Госпожа Игтрауд его заметила, но не отвлеклась от молитвы. Сад, наполненный закатными лучами, голосами птиц и ароматами цветов, сам в эти минуты был как храм, его светлое и уютное пространство наполнялось торжественной тишиной и благодатью... В другое время он мог быть и весёлым, и беззаботным, и таинственно-влекущим, и жизнерадостным, но когда его хозяйка молилась, он словно присоединялся к ней, создавая вокруг неё величественное и умиротворённое, чистое и исполненное святости пространство. Беседку-молельню оплетала лиана с крупными лиловыми цветками, а вокруг росли блеорайны с белыми, сиреневыми и бело-розовыми соцветиями-гирляндами, источавшими очень сладкий аромат.

Наконец молитва завершилась, госпожа Игтрауд поднялась на ноги и с улыбкой посмотрела на Тирлейфа.

— Отчего ты не переступил порога? — спросила она. — Богиня всех принимает, кто приходит с открытым сердцем.

— Я не хотел тревожить и отвлекать тебя, госпожа Игтрауд, — ответил Тирлейф, также вставая.

— Ты хотел о чём-то спросить? Или, быть может, что-то рассказать? — весьма проницательно молвила хозяйка сада.

Тирлейф извлёк из-под рубашки медальон. Он серебристо блестел на его ладони, обтянутой тканью траурной перчатки, простой и скромный, таящий в себе последний привет от той, что была дорога сердцу хозяйки сада. Тирлейф нажал на медальон сбоку, и крышечка распахнулась. Когда взгляд госпожи Игтрауд упал на его содержимое, её губы приоткрылись и вздрогнули.

— Матушка никогда не говорила мне, что любит меня, — негромко и мягко молвил Тирлейф. — Более того, она даже не показывала этого. Напротив, она делала вид, что равнодушна ко мне, потому что безумие Санды заставляло её так поступать. Она боялась, что Санда может окончательно сойти с ума, поэтому старалась избегать всего, что могло вызвать у той приступ. Матушка любила её, несмотря на всю жестокость и безумие Санды. Увы, эта любовь принесла матушке много горя. Перед тем как отослать меня на войну, она дала мне вот это. Любовь, о которой она никогда не говорила и которую прятала за маской равнодушия, была заключена в этой маленькой прядке волос... Она оберегала меня от опасностей всю войну, благодаря ей я и выжил. И даже не был ранен ни разу, а глаз сам потерял, по глупости — с сослуживцем подрался. Госпожа Игтрауд... Ты — та, кого матушка любила больше жизни... Я знаю эту историю с загаданным желанием. Матушка променяла свою победу в войне на твоё спасение от смерти. Думаю, это должно принадлежать тебе.

Глаза госпожи Игтрауд наполнились светлыми, хрустально мерцающими слезами. Она бережно приняла из рук Тирлейфа медальон и любовалась им долгим, печально-нежным взглядом. Её палец поглаживал седую прядку, в которой уже не осталось жизненной силы.

— Матушка закрыла проход между мирами, и в момент её гибели прядка подёрнулась сединой, — молвил Тирлейф. — До этого она была живая и тёплая, но с её смертью стала холодной и безжизненной. Это всё, что от неё осталось...

— Ты действительно хочешь мне её отдать? — мерцая хрустальными слезинками, с грустной улыбкой спросила госпожа Игтрауд.

Тирлейф поклонился.

— Да, госпожа.

Несколько мгновений хозяйка сада мерцала слезами и улыбалась, а потом сказала:

— Я думаю, нам надо поступить следующим образом...

Вынув прядку, она вернула сам медальон с портретом Тирлейфу, а волосы поместила в пустую коробочку из-под храмовых благовоний. Подумав, небольшую горсть ароматного вещества она всё же насыпала в неё, после чего сходила в хозяйственную садовую постройку и взяла там лопату. Минут двадцать она бродила по саду, выбирая подходящее место, и наконец нашла — на лужайке между кустов с гроздьями мелких белых цветов. Днём на этот пятачок земли падало достаточно много света, а сейчас на травинках мерцали капельки воды. Госпожа Игтрауд выкопала ямку глубиной в штык лопаты, опустила туда коробочку с прядкой волос и засыпала. Сверху она сделала дополнительный холмик, взяв землю с пустого участка, который был когда-то цветочной клумбой, но теперь батюшка Гвентольф хотел посадить там что-то другое.

Несколько сверкающих слезинок с ресниц коленопреклонённой хозяйки сада упало на холмик, и спустя мгновение из него начали пробиваться цветы с белыми чашечками и золотистыми серединками. Это было удивительное зрелище: в то время как одни цветы полностью выпрямлялись и начинали покачивать головками, другие ещё только показывали зелёные спинки своих стебельков из склонов холмика. Наконец весь холмик полностью покрылся цветами, которые словно целовались друг с другом и неслышным колдовским шёпотом что-то говорили... Ещё несколько слезинок упало на их лепестки, а потом пальцы хозяйки сада бережно к ним прикоснулись, и цветы прохладно-нежными поцелуями защекотали их.

Тирлейф при виде этого чуда медленно опустился на колени.

— Они зовут меня, окликают, — потрясённо прошептал он. — Я слышу, как они шепчут: «Тирлейф, дитя моё...»

Госпожа Игтрауд с грустноватой, но светлой улыбкой сказала:

— Любовь твоей матушки всегда с тобой. Она сберегла тебя на войне и будет продолжать согревать тебя вечно. Любовь никогда не умирает, даже если любящее сердце уже остановилось. — И, раскрыв Тирлейфу объятия, молвила ласково: — Иди ко мне. Позволь мне отдать тебе нежность, которую матушка не смогла тебе подарить.

Тирлейф, упав ей на грудь, безмолвно вздрагивал, а хозяйка сада гладила его своей волшебной рукой по волосам и покрывала задумчивыми, проникновенно-материнскими поцелуями его лоб и щёки. Потом он погрузил лицо в цветы, и они целовали его, осушая его мокрые щёки прохладной щекоткой своих чашечек.

— Благодарю тебя, матушка, благодарю, — шептал он. — Я чувствую тебя, я вижу тебя...

— Ты даже не представляешь себе, насколько матушка близко, — вздохнула госпожа Игтрауд так тихо, что погружённый в шёпот цветов Тирлейф не разобрал её слов. — Но она больше не твоя матушка. Та жизнь осталась в прошлом, как перевёрнутая страница...

Несколько дней спустя Онирис с батюшкой Тирлейфом пришла к этому холмику. Отцу потребовалось время, чтобы прийти в себя после накрывшего его катарсиса, уложить это мощнейшее переживание в своей душе и прийти в более-менее уравновешенное состояние. Они вместе опустились на колени возле холмика, освещённого дневными лучами, и цветы тут же заколыхались, зазвенели шепотками. Прислушавшись, Онирис с изумлением разобрала в этом колдовском нежном зове своё собственное имя.

«Прекрасная моя Онирис, моя любимая девочка с самыми ласковыми на свете глазами», — шептали цветы.

Только Эллейв звала её так. Похолодев, Онирис застыла в недоуменном оцепенении, не сводя потрясённого взора с удивительного холмика.

— Они зовут меня, — сказал между тем батюшка Тирлейф задумчиво и грустновато-нежно. — И мне кажется, я узнаю голос матушки в их шёпоте...

У Онирис почему-то не повернулся язык, чтобы сказать, что цветы звали и её, но голосом Эллейв. Это не укладывалось у неё в голове, хотя разгадка была так щемяще-близка, так головокружительна и пронзительна... Но и сейчас её душа не поняла очевидного. А вернее, не понял разум. Душа что-то чувствовала, но Онирис не удавалось расслышать её тихий голос.

Отец и дочь не подозревали, что в этих цветах оставила след своей любви одна и та же душа, которую они знали под разными именами и в разных качествах. В разных жизнях.

Дни складывались в недели, недели — в месяцы, близился срок возвращения Эллейв из плавания. Ниэльм становился всё радостнее и оживлённее, его трудно было заставить заниматься учёбой, он просился или купаться, или на прогулку в порт, чтобы встречать корабли. Миновал первый летний месяц герссмоанн («месяц травы»), настал самый жаркий месяц — йелмандмоанн, дословно — «месяц дерева йелманд». Это было древнее, ныне устаревшее название, после усиления света Макши сроки цветения этого дерева сдвинулись на более раннее время, но не переименовывать же месяц из-за этого! Бригада, в которую входили «Страж» и «Быстрокрылый», вернулась точно в срок, без непредвиденных задержек, и в три часа пополудни их паруса показались в светлой, сияющей морской дали. День был, как и обычно в эту пору, безоблачный и жаркий.

— Вон они! — радостно вскричал Ниэльм, глядя в подаренную ему Эллейв подзорную трубу. — «Страж» и «Быстрокрылый» идут первыми!

От восторженного возбуждения он дрожал, как пружинка, и Онирис не могла сдержать смешок при виде пританцовывающего на месте братца. Корабли тем временем приближались, и Онирис переполняла нежность при виде знакомых очертаний горделивых, стремящихся ввысь мачт и туго наполненных ветром парусов.

— Матушка Эллейв смотрит на нас! — воскликнул мальчик, опять прильнув к своей трубе. — Она машет нам!

И он протянул зрительное приспособление Онирис. Та с улыбкой взглянула, и её грудь наполнилась теплом: Эллейв стояла на шканцах, также направив на них свою трубу. Онирис помахала ей, а затем перевела трубу на корабль Эвельгера. Тот находился на капитанском мостике и никого на берегу не высматривал, был спокоен и сдержан — стоял с непроницаемым лицом, пересечённым шрамом. Онирис, быть может, и хотелось бы его как-то взволновать, заставить проявить чувства, но она благоразумно отказалась от этого озорного желания.

— Дай, дай мне трубу! — уже клянчил Ниэльм. — Я хочу смотреть на матушку Эллейв!

Онирис вернула ему зрительный прибор. Рядом стояли батюшка Тирлейф с Веренрульдом, Арнуг и дядюшка Роогдрейм — как всегда, с платочком наготове. С возрастом частота приступов сентиментальности у него увеличилась и потребность в платочках возросла. Он мог растрогаться даже от обычного, рядового прибытия кораблей в порт. Ведь это такое красивое и величественное зрелище! А кроме того, отставному адмиралу вспоминались дни его службы, когда он сам стоял на палубе, а не встречал суда.

Порт Гвенверина был огромен и мог вместить множество кораблей одновременно. Как раз в это время шла разгрузка судов, которые привезли на Силлегские острова очередную партию товаров с материка, и это не мешало прибытию бригады кораблей охранной службы. Это был порт универсального назначения, но подразделялся на три части: в одной размещались грузовые суда, во второй — военные корабли, третья предназначалась для пассажирского морского транспорта. Имелись на островах и специализированные порты — исключительно грузовые или промысловые рыбные. Чисто военных портов было два, но корабли охранной службы обычно базировались в Гвенверине.

Наконец началась швартовка. Онирис стоило большого труда удерживать Ниэльма, который был готов броситься прямо на «Страж», чтобы влететь в объятия Эллейв, атаковав её своей радостью прямо на её служебном месте. Когда Онирис отвлеклась, обернувшись на чей-то громкий возглас, мальчик улучил этот момент, вырвался и помчался к «Стражу». Спохватилась Онирис слишком поздно: тот уже взлетел по мостику из хмари прямо на борт, крича:

— Матушка Эллейв! Матушка Эллейв!

И никто ему был не указ. Онирис с её места было видно, как он вцепился в Эллейв, обнимая её за шею, а та, смеясь, крепко расцеловала его. Члены экипажа улыбались при виде этого трогательного зрелища, а звук сморкания за плечом у Онирис возвестил об очередном приступе сентиментальности у дядюшки Роогдрейма.

Оторвать Ниэльма от Эллейв было невозможно, и той пришлось исполнять свои обязанности прямо с мальчиком на руках.

— Ниэльм, не мешай Эллейв работать! Иди сюда! — кричала ему Онирис.

Тщетно. Братец вцепился накрепко, обхватив посмеивающуюся Эллейв руками и ногами, а также уткнувшись в неё лицом.

— Ничего, он не мешает! — крикнула она с борта корабля. — Здравствуй, любимая!

Онирис отправила ей несколько воздушных поцелуев.

Наконец Эллейв сошла на берег и спустила мальчика с рук: ей требовалось зайти в портовую контору. Расцеловавшись со всеми, кто её встречал, и особенно крепко чмокнув Ниэльма, она сказала:

— Я скоро, мои родные. Бумажки только подпишу — и к вам.

В портовой конторе Ниэльму уж точно делать было нечего, и его убедили остаться. Тем более, ему было на кого переключить внимание: к ним шёл Эвельгер. Онирис сердечно поздоровалась с ним, а он, как всегда, церемонно склонился в поцелуе над её рукой. Ниэльму он, как взрослому, пожал руку.

— Здравствуй, дружок, — сказал он, улыбаясь больше глазами, чем губами.

— Здравствуй, господин Эвельгер! — немного застенчиво ответил мальчик.

Тому тоже нужно было в контору, но он на пять минут задержался около встречающих — преимущественно ради Онирис, она сердцем чувствовала это и подарила ему приветливый взгляд и ласковую улыбку. Эвельгер остался серьёзен, губы его не дрогнули, но глаза замерцали особенными, многозначительными искорками.

А тем временем Эллейв вернулась с весьма озадаченным видом. В руках у неё был большой конверт с государственной печатью.

— Едва в контору зашла — а мне вручают вот это, — сообщила она. — Похоже, что-то важное.

— Открой, открой скорее, матушка Эллейв! — запрыгал Ниэльм.

— Не терпится узнать, что мне там пишут? — усмехнулась та, подмигивая мальчику. — Мне тоже очень интересно, родной мой. Что ж, давайте почитаем.

Она ловко вскрыла конверт кортиком и вынула листок. Письмо было на государственном бланке с гербом — и впрямь что-то очень серьёзное. Её глаза забегали по строчкам, с каждой секундой становясь всё суровее и пристальнее. У Онирис даже похолодело внутри от волнения.

— Что там, родная? — спросила она.

Та, дочитав, передала ей листок. Выведенные торжественным, каллиграфическим канцелярским почерком строки гласили следующее:

«Г-же Эллейв, корабельному командующему флота Её Величества.

Уважаемая г-жа Эллейв! Сим письмом уведомляем тебя о необходимости незамедлительно прибыть в Ингильтвену для встречи с Её Величеством Владычицей Седвейг, государыней Длани. Дело, о котором пойдёт речь, чрезвычайно важное и может иметь судьбоносные последствия не только для тебя, но и для всего народа Нави, в особенности — для истинных последователей веры, благочестиво поклоняющихся Богине нашей. Подробности сего дела ты узнаешь при личной встрече на приёме у Её Величества, в сём письме возможно лишь предварительно сообщить, что речь пойдёт о Поручении необычайной важности. Также в помощники в сём деле ты можешь привлечь одного надёжного товарища, в высочайших качествах и доблести которого ты уверена полностью. К письму прилагается документ, на основании которого он может последовать за тобою беспрепятственно. Сие письмо и приложенный документ ты можешь предъявить своему непосредственному начальнику в качестве основания для отлучки с места твоей настоящей службы. Для прибытия в Ингильтвену вами обоими допускается использование как собственного служебного корабля, так и следование пассажирским рейсом, на ваше личное усмотрение. В первом случае вся команда корабля (кораблей) также получает разрешение на отлучку с места службы и приказ на снабжение провиантом в обычном порядке. Корабли соответствующего заданию класса будут предоставлены вам в порту Ингильтвены».

Письмо было за подписью самой госпожи Розгард и её секретаря, чьим великолепным почерком они, собственно, и имели счастье любоваться в этом послании. Онирис вскинула глаза на Эллейв: взгляд той взволнованно сверкал, а рот был сурово сжат.

— Ты думаешь о том же, о чём и я? — слетело с дрогнувших губ Онирис.

Эллейв кивнула. Вот оно, то самое дело, та возможность для продвижения, которую обещали Владычица и наследница престола! Они действительно слов на ветер не бросали и исполнили своё обещание.

К письму прилагалось Особое Разрешение, которое гласило:

«Предъявитель сего Разрешения имеет право на отлучку с места службы для сопровождения г-жи Эллейв, корабельного командующего флота Её Величества. Конечная дата отлучки не оговорена и определяется временным отрезком, необходимым для исполнения Поручения, возложенного на г-жу Эллейв. Начальной датой отлучки считать день предъявления сего Разрешения.

Предъявитель:

_____________ (имя, звание)

_____________ (подпись, расшифровка подписи)

Непосредственный начальник предъявителя:

_____________ (имя, звание)

_____________ (подпись, расшифровка подписи)

Дата предъявления:__________»

В пропуски надлежало вписать соответствующие сведения. Разрешение было заверено печатью отделения морского ведомства Ингильтвены и подписано главнокомандующим флота Длани адмиралом Тоннбрандом. На случай, если капитаны предпочтут отправиться в столицу на своих кораблях, а не пассажирским рейсом, к письму также прилагалось два приказа на снабжение припасами. Количество воды и провианта в дорогу — стандартное, только названия кораблей оставалось вписать.

— Что это значит, дорогая? — спросил Арнуг, который ещё не видел письма, но уже догадывался о его содержании.

— Это значит, батюшка, что мне придётся отправиться в столицу, — ответила та. — Я не могу упустить эту возможность. Увы, милый... — Вздохнув, Эллейв подхватила на руки Ниэльма и крепко поцеловала в обе щеки. — Не успела я вернуться домой, как мне приказали срочно явиться к Её Величеству. Мне хотят поручить какое-то очень важное дело, отказаться от которого я не могу, радость моя.

— Дорогая, но хотя бы пару дней отдохнуть дома ты можешь? — обеспокоенно спросил дядюшка Роогдрейм.

— В письме сказано — «незамедлительно», — ещё раз пробежав глазами послание, ответила Эллейв. — Видимо, это означает, что времени на отдых у меня нет. Придётся срочно готовить «Стража» к отплытию. В таких обстоятельствах на это потребуется самое меньшее три дня. Думаю, путешествие на пассажирском корабле исключено, он слишком медлителен. Дабы исполнить повеление с точностью до буквы и предстать перед Её Величеством как можно скорее, придётся идти на высокой скорости и форсировать парусами. Нет, никаких пассажирских рейсов, я пойду на «Страже». — Эллейв бросила озабоченный взгляд в сторону своего корабля: — Придётся огорчить ребят: отдыха не предвидится.

Она крепко прижала к себе расстроенного Ниэльма, поглаживая его по спине. Мальчик огорчился до слёз.

— Ну, ну, родной мой... Поверь, я бы с удовольствием осталась дома, с тобой и Онирис, но Её Величество требует, чтобы я явилась к ней прямо сейчас, — вздохнула она. — Что за поручение она хочет мне дать, я пока не знаю, но такой шанс предоставляется раз в жизни, милый. Ну-ну... Крепись, мой хороший. Я люблю тебя.

С этими словами она впилась в его щёку до боли крепким поцелуем. Потом, вскинув сверкающий взгляд на Эвельгера, она протянула ему и письмо, и бланк Особого Разрешения:

— Ознакомься, дружище. Думаю, мой выбор товарища очевиден.

Тот прочёл оба листка, и по мере чтения его взгляд становился всё более сосредоточенным и серьёзным. Дочитав, он вскинул голову и торжественно произнёс:

— Почту за честь отправиться с тобой, Эллейв, каково бы ни было это дело.

Одной рукой прижимая к себе Ниэльма, второй Эллейв в крепком и сердечном дружеском рукопожатии стиснула ладонь Эвельгера.

— Я не сомневалась в тебе ни на миг, старина! Что ж, команде «Быстрокрылого» тоже предстоит работа без отдыха, не так ли?

Эвельгер кивнул.

— Пойду, обрадую их.

— Эй, а Разрешение заполнить и подписать? — засмеялась Эллейв.

— Успею, — ответил тот, уже направляясь к своему кораблю.

Эллейв тоже нужно было «осчастливить» свою команду новостью о немедленном отплытии, а потому она временно передала Ниэльма в надёжные объятия Арнуга. Спустя несколько минут оба капитана вернулись вместе и отправились в морское ведомство, дабы предъявить начальству письмо и Особое Разрешение. Через минуту после их ухода подбежала запыхавшаяся курсантка, размахивая какой-то бумагой — та самая, которую Эллейв перед плаванием отправила в цирюльню сбривать роскошную, но неуместную шевелюру. Судя по коротенькой щетине на её висках, видневшихся из-под шляпы, при промежуточных заходах в порт она добросовестно поддерживала и обновляла свою суровую причёску. Обычно таких стоянок было две или три — с целью пополнить запасы воды и провизии, а также привести себя в порядок.

— Прошу прощения, сударыня! — воскликнула девушка, обращаясь к Онирис. — Ты ведь супруга госпожи Эллейв? Она мне характеристику не подписала! Ты не знаешь, где она может быть? — И, заметив Арнуга в мундире, спохватилась: — Ой, господин Арнуг, здравия желаю!

Тот не был её преподавателем, встретиться на занятиях им предстояло только со следующего года обучения, но прославленного героя Гильгернской битвы в здешнем отделении Корабельной школы знали все курсанты.

— Если ты поспешишь, можешь нагнать её, она с господином Эвельгером только что ушла в морское ведомство, — сказала Онирис.

— Благодарю, сударыня! — сверкнув улыбкой, воскликнула девушка.

Щёлкнув каблуками с коротким поклоном-кивком, она умчалась в сторону морского ведомства, а Арнуг заметил:

— Способная ученица, только временами норов свой не к месту проявляет. Но думаю, что первое учебное плавание у неё прошло неплохо.

Ниэльм тем временем, смахнув слёзы, спросил:

— Господин Арнуг, а что значит «форсировать парусами»?

— Это, друг мой, означает — нести парусов более, чем необходимо по силе ветра, — объяснил тот. — Делается это, дабы ускорить ход, но без крайней необходимости к этому не стоит прибегать.

— Вон она, — шутливо кивнул дядюшка Роогдрейм вслед убежавшей курсантке, — можно сказать, что форсирует, дабы догнать нашу Эллейв.

Это был весьма наглядный пример, хотя и условный. «Форсировала» девушка свой ход не парусами, а тонким слоем хмари, по которому бежала, дабы настигнуть коркома-наставницу. Без заверения подписью характеристика была недействительна.