Дочери Лалады. Паруса души

6. Трындец, сватовство и драка

Ниэльм был приятно удивлён и обрадован неожиданному приезду госпожи коркома. Вот только почему-то она приехала вместе со Збирой, которая, выкарабкиваясь из повозки, весьма шатко держалась на ногах и очень смешно переступала ими: они у неё будто норовили переплестись между собой. Вытаскивая ящик, который содержал в себе множество отнюдь не пустых бутылок, она чуть не грохнула его оземь, и только подскочившие к ней братья спасли и её от позорного падения, и гостей от ужасного разочарования и сердечного приступа. Ниэльм слышал, как кто-то из застольцев, выдохнув с облегчением, шёпотом сквозь зубы что-то пробормотал.

— Прошу прощения, — обратился Ниэльм к этому гостю. — А что случилось бы, если бы этот ящик упал?

— Случился бы трындец, малыш, — ответил тот. — Это ж надо — целый ящик выпивки чуть не отправился драмауку под хвост! Я чуть вмиг не поседел, клянусь священным ребром Махруд!

— А что такое трындец? — с наивным любопытством продолжал расспрашивать Ниэльм.

Гостя пихнул локтем в бок его сосед.

— Не учи ребёнка сквернословию, Брэймер!

Ниэльму дали пирожок с сыром и мясом и велели идти гулять. Он отошёл от стола, жуя угощение, а в это время госпожа Бенеда пыталась уговорить выйти из повозки спутницу Збиры, вместе с которой та приехала из города. Каковы же были изумление и радость Ниэльма, когда, поддавшись уговорам, оттуда выбралась госпожа Эллейв! Конечно, Ниэльм сразу её узнал и бросился подбирать шляпу, упавшую с её головы. Госпожа корком погладила его по волосам и поблагодарила. Но, видимо, она была очень усталой, потому что зашаталась и была подхвачена с обеих сторон. Её унесли и, по-видимому, уложили в постель.

Ниэльм очень волновался за неё и всё ждал, когда она появится и присоединится к застолью, но госпожа Эллейв всё не появлялась. Они с Эрдруфом и Веренрульдом по случаю праздника набили животы до отказа: каждый из гостей считал своим долгом поделиться с ними чем-нибудь вкусным. Матушки за столом не было, а батюшка с Кагердом присутствовали. У них Ниэльм не решился спрашивать о значении того любопытного и звучного словечка, а потому обратился к старшему и более опытному Эрдруфу:

— Ты не знаешь, что такое трындец?

Тот фыркнул:

— А ты что, сам не знаешь?

— Нет, — сказал Ниэльм, ощутив смутный стыд оттого, что не имел об этом понятия.

А всё потому что Эрдруф произнёс это так, словно не знать подобных вещей — просто верх позора. Надеясь восполнить пробел в своих знаниях, Ниэльм осторожно поинтересовался:

— Так всё-таки, что это?

— Пфф! — опять фыркнул Эрдруф. — Как можно этого не знать! Вы там, в своём городе, все такие глупые и отсталые?

Это возмутило Ниэльма.

— Почему это?! — воскликнул он. — Нет, в городе живут очень умные господа и госпожи! Например, моя матушка, госпожа Розгард и батюшка Тирлейф. И дедуля Кагерд. Они очень даже умные!

— А они знают, что такое трындец? — ехидно прищурился Эрдруф.

— Я у них не спрашивал, — признался Ниэльм.

— Да наверняка не знают! — пренебрежительно хмыкнул Эрдруф. — Они хотят казаться умными и сильно чванятся, а на самом деле даже таких простых вещей не знают!

— Они умные! — негодовал Ниэльм. — Это ты — дурак!

Эрдруф прищурился уже не ехидно, а недобро.

— Если ты приехал из города, ты считаешь, что тебе всё можно? — прорычал он. — Изволь-ка разговаривать со мной повежливее, или я тебя вздую!

Ниэльм отказался разговаривать вежливо с этим, мягко говоря, неумным и дурно воспитанным господином, и Эрдруф стукнул его кулаком в живот. Это было очень больно, у Ниэльма вспыхнул перед глазами целый сноп искр.

— Ну что, каково? — усмехнулся Эрдруф. — Будешь ещё обзывать меня дураком?

— Буду, — сцепив зубы, прошипел Ниэльм. — Ты — дурак, самый настоящий!

И с этими словами он изловчился и двинул Эрдруфу ногой в... весьма чувствительное местечко. Эрдруф охнул и скрючился в три погибели. Ниэльм, сжимая кулаки, стоял с торжествующим видом, но слишком рано расслабился и потерял бдительность. Эрдруф совладал с болью раньше, чем он ожидал, и с рыком повалил Ниэльма на землю.

— Не трогай его! — кричал бегущий к ним Веренрульд.

Увидев, что старшего брата бьют, он бросился на помощь. Ниэльм оценил его благородный порыв, но практической пользы от его вступления в потасовку не было. Веренрульд своими маленькими слабыми ручонками цеплялся за большого и сильного Эрдруфа, пытаясь оттащить прочь от брата, но старший мальчик легко стряхнул его с себя и отпихнул в сторону.

— А ты не лезь, мелюзга!

Веренрульд упал, ушибся коленом и заплакал. А Эрдруф, усевшись на Ниэльма верхом и занося над ним свой увесистый кулак, грозно спросил:

— Ну что, готов испытать на своей шкуре, что такое трындец?!

Но ударить он не успел.

— Дети! Это ещё что такое? А ну, прекратите немедленно это безобразие! — послышался взволнованный возглас батюшки Тирлейфа.

Он вместе с Кагердом бежал к ним. Кагерд оттащил Эрдруфа, а батюшка помог подняться Ниэльму. Осматривая и отряхивая его, он обеспокоенно спрашивал:

— Сынок, ты цел?

— Да, батюшка, — ответил Ниэльм. — Верен коленку ушиб...

— Ох, священная пятка Махруд! — воскликнул отец, бросаясь к младшему сыну.

Он поднял его и тоже принялся отряхивать и дуть на ушибленное место. А дедуля Кагерд отчитывал Эрдруфа:

— Мой юный друг, это возмутительно! Что ты себе позволяешь! Разве так полагается вести себя гостеприимным хозяевам?

— А пусть сначала гости научатся себя вести, — не особенно вежливо буркнул Эрдруф. — А то ишь — возомнили о себе!

Появилась госпожа Бенеда. При виде родительницы Эрдруф мигом присмирел. А хозяйка усадьбы грозно спросила:

— Эрдруф, едри тебя в корень! Ты что тут творишь, шельмец?!

Она отвесила отпрыску увесистый подзатыльник, и Эрдруф заревел. Ещё пять минут назад дрался, как разъярённый драмаук, а теперь скулил, как дитё малое, размазывал слёзы и мотал сопли на кулак. Ниэльм был поражён этим контрастом, а ещё его словарный запас пополнился двумя новыми выражениями. Причём первое как наиболее загадочное заинтересовало Ниэльма гораздо сильнее. Он, вытерев слёзы, даже осмелился спросить:

— Госпожа Бенеда, а что значит «едри тебя в корень»?

Костоправка нахмурила свои густые чёрные брови с блёстками серебристых волосков.

— Цыц! — рыкнула она. — Нашёл, что спросить... Отвечай лучше, из-за чего вы тут возню устроили?

А батюшка Тирлейф воскликнул:

— Госпожа Бенеда! Разве можно бить детей?

Целительница глянула на него из-под угрюмых бровей.

— Ты, милок, своих деток воспитывай, а меня не учи. — И снова перевела суровый, испытующий взор на Ниэльма и Эрдруфа. — Ну так что, охламоны? Из-за чего пыль подняли?

Надо сказать, госпожа Бенеда была просто кладезем прелюбопытных выражений, и Ниэльм частенько слушал её, раскрыв рот. Как-то раз она сказала: «Какашка ты драмаука сушёная!» — когда сердилась на Эрдруфа за какую-то провинность. «Да они что там, в боках себе дыры пролёживают, вместо того чтоб работать?» — ругалась она на пастухов, которых наняла в помощь мужьям и сыновьям в огромном хозяйстве. Ниэльм так и представил себе дыры в боках, которые образуются от чрезмерного пристрастия к лежанию, и содрогнулся, решив для себя, что никогда не станет слишком долго валяться в постели. А сейчас они с Эрдруфом действительно круто повздорили — аж пыль столбом стояла, когда они дрались. «Пыль поднять» — тоже очень меткое выражение.

— Матушка, Ниэльм обозвал меня дураком! — плаксиво пожаловался Эрдруф.

— Ну, если ты только из-за этого кулаки в ход пускаешь, то он не так уж и неправ, — хмыкнула Бенеда.

Ниэльм решился подать голос:

— Госпожа Бенеда, Эрдруф назвал глупыми моих матушку, батюшку и дедулю.

Костоправка нахмурилась и перевела вопрошающий взор на сына.

— Это правда?

— А потому что они там, в своём городе, простых слов не знают! — сквозь басовитый рёв воскликнул Эрдруф.

Бенеда отвесила ему ещё один воспитательный подзатыльник и скомандовала:

— А ну, пошёл в дом! За то, что гостей наших оскорбляешь, будешь сидеть там до ночи и к столу больше не выйдешь!

— Он сам первый начал обзываться! — выл Эрдруф.

— Пошёл, пошёл! — неласково подталкивала его родительница.

Батюшка Тирлейф, проводив эту парочку взглядом, огорчённо вздохнул. Ему кое-как удалось успокоить младшего сына, а старшему он сказал:

— Дитя моё, пойдём в комнату. Думаю, тебе тоже стоит посидеть и подумать над своим поведением. То, что ты вступился за нас, делает тебе честь, но всё же драться — это последнее дело. Всегда есть словесные средства в споре, а прибегать к насилию стоит только в крайнем случае, когда опасаешься за свою жизнь.

Вот эту-то сцену и видела Онирис в окно. Ниэльм мельком заметил там её силуэт, когда шёл с батюшкой и дедулей в дом: отец нёс на руках Веренрульда, а Кагерд вёл за руку Ниэльма. Если честно, Ниэльму тоже очень хотелось на руки, но он как старший уступил место малышу, который, сказать по справедливости, пострадал за него — его пихнули, и он ушиб колено, пытаясь вступиться за брата. Веренрульду уже настало время ложиться спать, и батюшка пошёл его укладывать.

— Спокойной ночи, Верен, — сказал ему Ниэльм. — Спасибо, что пытался помочь. Ты настоящий друг.

— Спокойной ночи, Ниэльм, — ответил братец.

Сидя в комнате, Ниэльм думал о том, стоило ли спросить у дедули, что такое «трындец», а также «шельмец» и особенно «едри тебя в корень». Решив, что всё-таки не стоило, он придумал, к кому обратиться за разъяснениями. К госпоже Эллейв, к кому же ещё? Но сперва следовало дождаться, когда она появится. Видимо, она очень устала.

Проснулся Ниэльм очень рано — чистое небо только начало светлеть и покрываться предрассветным румянцем. В открытое окно струился чудесный аромат цветущего сада, и Ниэльму захотелось выйти во двор. Он натянул штаны и рубашку, всунул ноги в туфли и устремился наружу, навстречу весеннему рассвету.

У колодца, над которым раскинуло шатёр цветущих ветвей медовое дерево, он увидел госпожу Эллейв. Внезапная радость толкнулась в сердце, и он бросился к ней.

— Госпожа Эллейв, доброе утро! Ты уже отдохнула?

Та была без форменного кафтана — в рубашке с расстёгнутым воротом и жилетке, без шейного платка. Закатанные рукава открывали до локтей её сильные руки с проступающими под кожей жилками, а открытый на две пуговицы воротник не скрывал её прекрасной и длинной, сильной шеи.

— Доброе утро, дружок, — улыбнулась она. — Рада тебя видеть. Да, вчера я знатно... гм, устала. Но усталость моя уже, кажется, выветрилась из головы, вот только жажда мучает.

Она напилась прямо из ведра, которое вытащила незадолго до появления Ниэльма. Набирая воду пригоршнями, она умывалась, и капельки повисали на её бровях и ресницах, которые были гораздо темнее волос. Также проводила она мокрыми ладонями и по своему золотистому ёжику, упругому и бархатному, покрывавшему её ровный и округлый, красивый череп, точно низко скошенная трава на лужайке. Ниэльму тоже захотелось испить вкусной колодезной водицы, но до ведра, стоявшего на краю колодца, он не мог дотянуться, и госпожа Эллейв дала ему напиться из ковшика.

— Чудесное утро! — вздохнув полной грудью, воскликнула она. — И угораздило же меня вчера так... устать, что я даже толком не разглядела, какие красивые места здесь! Как твои дела, мой хороший?

Ниэльму было что рассказать. Он поведал о том, что прочёл книгу «Особенности кораблевождения в территориальных водах Длани», а также ещё несколько книг, связанных с кораблями и морем. Он уже выучил названия всех парусов и корабельных снастей, а потому не замедлил вывалить на госпожу Эллейв сбивчивое перечисление. Она слушала с улыбкой. Как-то незаметно получилось, что Ниэльм оказался у неё на руках — цеплялся руками за её шею и обнимал ногами, а она, прижимая его к себе, ласково смотрела и кивала.

— Да, дружище, ты просто молодчина! — похвалила она.

Они прогуливались по саду, а точнее, Ниэльм «ехал» на госпоже Эллейв, обнимаемый её сильными руками, и это было так прекрасно, что ему не хотелось, чтобы это заканчивалось.

— Госпожа Эллейв, — смущаясь, сказал он. — А можно тебя спросить кое-что... не про море и не про корабли?

— Слушаю, — ответила та.

— А ты случайно не знаешь, что такое «трындец»? А ещё «шельмец» и «едри тебя в корень»? — прошептал Ниэльм.

Госпожа Эллейв сперва нахмурила свои красивые брови, на которых уже просохли капельки воды после умывания, но потом её глаза заискрились весёлыми огоньками. Эта звёздная глубина вдруг обняла Ниэльма ещё крепче и надёжнее, чем её руки.

— Кхм, — откашлялась госпожа Эллейв. — Позволь спросить тебя, друг мой, где и при каких обстоятельствах ты... э-э, наслушался таких выражений?

Ниэльм бесхитростно объяснил:

— Когда Збира чуть не уронила тот ящик, один дядя за столом сказал, что если бы он упал, это был бы трындец. Я хотел спросить у Эрдруфа, что это такое, но он так и не ответил, вместо этого мы подрались, потому что он назвал матушку, батюшку и дедулю глупыми. Пришла госпожа Бенеда и назвала его «шельмец». А ещё сказала вот это самое... «Едри тебя в корень».

Госпожа Эллейв слушала его объяснение то хмурясь, то подрагивая губами в готовой прорваться наружу улыбке.

— А Эрдруф — это кто? — спросила она.

— Это младший сын госпожи Бенеды, — ответил Ниэльм. — Мы с ним сначала подружились, но теперь я хочу перестать с ним дружить. Он плохой.

Подумав, госпожа Эллейв проговорила:

— Мда... Если бы Збира грохнула ящик с моим подарком для тётушки Бенеды, это точно был бы трындец. Это грубое слово, Ниэльм, лучше не стоит его использовать. А означает оно что-то очень скверное. Если бы мой подарок разбился, было бы очень плохо. Ну, или, грубо выражаясь, трындец. Шельмец... Это такой не очень хороший господин. Хитрый и пронырливый, плут и мошенник. Ну а последнее... — Эллейв тихонько фыркнула, отведя взгляд, а когда снова посмотрела на Ниэльма, её глаза смешливо искрились. — Это очень нехорошее ругательство, дружок, лучше не произноси таких слов.

— А ты ругаешься? — спросил Ниэльм.

— Стараюсь делать это пореже, — засмеялась госпожа Эллейв.

За кустами пронеслась белокурая голова Эрдруфа: он спешил, очевидно, к колодцу за водой. Таскать воду было его обязанностью по хозяйству, а также он каждый день мыл в доме полы. Все постройки в усадьбе не были одушевлёнными, что показалось Ниэльму весьма неудобным. Чтобы, к примеру, помыться, требовалось сперва натаскать и нагреть воды, а ещё готовили, убирали и стирали обитатели усадьбы сами. Мыться приходилось в бане, а не в купальной комнате.

— Этот парень встаёт чуть свет, чтобы натаскать воды, которой ты потом будешь мыться, — заметила госпожа Эллейв. — Эта вода пойдёт и на приготовление пищи, которую ты станешь есть. И на мытьё пола, по которому ты ходишь.

Голова Эрдруфа промелькнула обратно — от колодца к дому. Он тащил на коромысле два тяжёлых ведра. Вода на хозяйственные нужды расходовалась обильно, и в доме стояло несколько бочек, которые Эрдруф был обязан ежеутренне наполнять — вручную, вёдрами. Вот потому-то он и сильный такой, подумалось Ниэльму.

— Он очень много работает, а ты здесь на правах гостя ничего не делаешь и позволяешь себя обслуживать, — сказала госпожа Эллейв. — Думаю, не такой уж он и плохой парень. Просто неотёсанный немного.

— Но он назвал моих родителей и дедулю глупыми! — нахмурился Ниэльм. — А ещё он...

Он смолк на полуслове, чуть не выболтав госпоже Эллейв ту постыдную историю о происшествии на реке. Они играли в «кто громче пукнет», и с Ниэльмом случилась беда. А Эрдруф — нет чтобы промолчать, так он, наоборот, стал смеяться и кричать об этом, а Ниэльм был готов со стыда утопиться прямо в той реке.

— Что — ещё? — заглядывая ему в глаза, спросила госпожа Эллейв.

— Так... ничего, — пробормотал Ниэльм. — Помнишь то письмо, которое я передал от тебя сестрице Онирис? Так вот, если бы на моём месте был Эрдруф, ничего бы не вышло. Потому что он не умеет держать язык за зубами, вот!

При звуке этого имени госпожа Эллейв опять стала задумчивой, как тогда.

— Онирис... Она ещё спит, наверное, — проговорила она.

— Наверно, — пожал плечами Ниэльм. — Ещё очень рано.

— Я вчера даже не увиделась с ней, — с досадой вздохнула госпожа Эллейв. — Эта... усталость, будь она неладна!

— Ну ничего, сегодня вы с ней увидитесь, — с уверенностью сказал Ниэльм.

В это время Темань, проснувшаяся намного раньше, чем обычно в городе (она забыла закрыть на ночь занавески, и рассвет разбудил её), встала с постели и подошла к окну, чтобы вдохнуть сладостный весенний воздух. Вчера она пропустила всё застолье, потому что хотела держаться подальше от выпивки; Тирлейф принёс ей в комнату немного кушаний, и она вкусила их в одиночестве. Она слышала, что Збира вернулась из города в изрядном подпитии, и не одна, а в компании какой-то своей новой знакомой, которую встретила по дороге в Верхнюю Геницу. Это Темань не особенно интересовало: одной нетрезвой гостьей больше, одной меньше — какая разница?

У колодца слышались голоса: один принадлежал Ниэльму, а второй — незнакомый, молодой, приятный и сильный, наводящий на мысль о рокоте горных водопадов. Ледяных и чистых струй, низвергающихся с первобытной мощью... Темань встряхнула головой, отмахиваясь от поэтических образов, которые лезли на ум к месту и не к месту. Но голос и впрямь был примечательный, приятно будоражащий, исполненный волчьей силы. Если бы Темань была юной впечатлительной барышней, как много лет тому назад, она непременно покрылась бы от звука этого голоса романтическими мурашками.

Но та далёкая пора давно миновала, поэтому Темань просто накинула халат, из любопытства спустилась во двор и направила свои шаги в сторону колодца, кутая плечи в легкую летнюю накидку. Пока она шла туда, сын с обладательницей интересного голоса уже удалились — вероятно, пошли прогуливаться в сад.

— Доброго утречка, сударыня, — пропыхтел Эрдруф, пробегая мимо с коромыслом и двумя полными вёдрами.

— Доброе утро, Эрдруф, — поздоровалась Темань.

Ноги и спина у этого рослого и развитого для своих лет мальчика были очень крепкими, привычными к работе. Он носился с тяжёлыми вёдрами почти бегом, роняя капли и плеская воду через край, а кожа на его босых ступнях так задубела, что и гвоздём не проткнёшь.

Немного углубившись в сад, Темань наконец увидела обладательницу приятного голоса: то была очень рослая навья отменного телосложения — едва ли не крепче, чем Збира. Её стрижка и осанка выдавали в ней морского офицера, серая приталенная жилетка с шёлковой спинкой туго облегала её сильное туловище — с тонкой талией, развитыми мускулами, великолепной спиной и плоским, твёрдым животом. Ниэльм, доверчиво обнимая её за шею и обхватив ногами, взирал на неё полными восторга глазами, а она прижимала его к себе ласково и крепко, с теплом во взгляде.

Доверчивость объятий Ниэльма и его распахнутый сияющий взгляд были удивительны, учитывая, что гостья приехала только вчера. И сразу такая дружба? Темани вдруг вспомнился разговор с Тирлейфом о будущем поступлении сына в Корабельную школу: увлечённость мальчика морем и кораблями была сродни безумию, он просто бредил ими, зачитывался книгами на морскую тему. Тирлейф подарил ему восхитительную модель парусника — с настоящими парусами и снастями, размером чуть ли не с самого Ниэльма. Это была уменьшенная копия флагманского корабля «Победа Владычицы», на котором в Гильгернской битве погибла госпожа Аэльгерд, прославленная глава флота Длани. Ниэльм тогда прыгал от счастья, сдувал с парусника пылинки и не разрешал младшему брату к нему прикасаться — боялся, что малыш его испортит. Гостья была морским офицером — быть может, это и расположило к ней Ниэльма так быстро?

Однако, насколько можно было понять из обрывков разговора, долетевших до слуха Темани при приближении, эти двое познакомились совсем не вчера, а намного раньше.

— С тем письмом ты, конечно, оказал нам с Онирис просто неоценимую услугу, дружище! — сказала гостья. — Спасибо тебе. Как там кораблик — цел?

— Цел, а как же! — воскликнул Ниэльм. — Я его очень берегу в своём тайнике. А батюшка мне подарил просто огромный парусник! Это точь-в-точь «Победа Владычицы», только в уменьшенном размере.

— Кхм, прошу прощения, — вмешалась Темань, обнаруживая своё присутствие. — Не имею чести знать твоего имени, госпожа корком... корком ведь?

Гостья, обернувшись, спустила Ниэльма наземь и почтительно выпрямилась перед Теманью.

— Совершенно верно, сударыня. Эллейв, корабельный командующий флота Её Величества.

Точно зверь из засады, обрушилась на Темань бездонная бескрайность её глаз, лишь с виду светлых, а на самом деле — глубоких, как звёздная ночь. Темань повисла в невесомости, окружённая разумной мерцающей вселенной, такой леденяще-огромной, что она ощущала себя крошечной пылинкой. Тысячи разумных звёздных скоплений смотрели на неё со всех сторон, изучая и пронизывая лучами, и её язык прилип к нёбу, а ног своих она вообще не чувствовала.

— Доброе утро, госпожа Темань, — звёздным гулом прогудела эта вселенная, отдаваясь эхом в каждом уголке души и тела. — Вчера я не имела возможности поприветствовать тебя должным образом, за что приношу извинения.

— Д-доброе утро, — с трудом отыскав в недрах своего нутра голос, пробормотала Темань. — Я... Я случайно услышала что-то относительно письма... И насчёт Онирис... Я не ослышалась? Вы давно знакомы?

— Ты всё верно поняла, госпожа Темань, — ответила бескрайняя звёздная бездна, заключённая в телесную оболочку светловолосой навьи-капитана. — Мы с твоей дочерью Онирис знакомы достаточно давно, с прошлой осени. Нас с ней связывают глубокие чувства... Но Онирис боялась открыть тебе правду о нас, потому что опасалась, что ты можешь воспринять это... гм, не совсем благосклонно. Поэтому мы скрывали наши с ней встречи. Увы, её болезнь, от которой она, к счастью, уже оправилась, также была вызвана её страхом и душевным напряжением в ожидании неизбежного. А неизбежным, госпожа Темань, является то, что мы с тобой сейчас стоим лицом к лицу, и я имею честь просить у тебя руки прекрасной Онирис. Мой корабль носит её имя, и это совершенно особенное, я бы даже сказала, судьбоносное совпадение.

Темань слышала слова, но смысл не сразу доходил до неё, перекатываясь гулким эхом между сгустками звёздных скоплений.

— Глубокие чувства? — пробормотала она, а её ноги, казалось, были погружены в студёные струи Одрейна. — Ты хочешь сказать, что вы с ней... Она и вы...

— Да, мы любим друг друга, — последовал гулко-звёздный ответ.

— Госпожа Эллейв, ты хочешь жениться на сестрице Онирис? — вскричал вдруг Ниэльм.

Его громкий возглас разбил морок, звёздные чары с тихим звоном рассыпались, и Темань увидела перед собой ясное, волевое, красивое, светлоглазое лицо гостьи, излучавшее волчью силу — спокойную и обузданную, но уверенную и всегда добивающуюся желанной цели. В этой уверенности было что-то роковое, неотвратимое, а в линии этих чувственных, энергично сжатых губ таилось предупреждение: «Да, я здесь для того, чтобы получить мою женщину. Я пришла за ней и без неё не уйду». Нет, не жестоким инеем мерцали эти ясные глаза с пушистыми ресницами, не мертвящим морозом веяло от них, а лишь прохладой морских волн, сверкающих под лучами дневного светила. Ласка колышущейся воды — лишь с виду мягкая и податливая. В её глубине таилась непобедимая сила морской стихии, способной разбивать в щепки тщеславные попытки разумных существ укротить её, воцариться над нею.

В цветущих кустах вдруг что-то зашуршало, а затем раздался вопль:

— Ай! Чтоб тебе в дерьмо драмаука влипнуть!

Все они разом обернулись: из кустов, продираясь сквозь ветки, выбрался Эрдруф. Физиономию у него исказило от боли, он держался за ужаленную насекомым губу.

— Проклятые хуммельбины! — простонал он. — Разлетались тут!

Эллейв посмотрела на паренька с усмешкой.

— Они летают, чтобы делать свою работу — опылять цветы, — сказала она. — А вот что делал в кустах ты, приятель?

— Да я... Я тут отдохнуть решил, — морщась и трогая мигом раздувшуюся губу, страдальческим голосом ответил Эрдруф. — В тенёчке. Отдыхал себе, никого не трогал, а тут эти гады летучие... — Эрдруф опять скривился, осторожно прикасаясь подушечками пальцев к пострадавшему месту, а потом, многозначительно прищурившись, сообщил: — Я совершенно случайно услышал, госпожа корком, что ты вроде как с госпожой Онирис того-этого... Ну, свадьбу сыграть хочешь. Дело-то хорошее, что тут скажешь... Вот только... Я подумал, что тебе следует знать кое-что. Дело в том, что Збира тоже госпожу Онирис в жёны взять хочет. Они тут на днях на речку ходили купаться... — Мальчишка с намёком поиграл бровями, а улыбочка у него вышла странная и кривая из-за распухшего рта. — Сидели на бережке голые и обнимались!

— Что?! — воскликнула Эллейв, сверкая глазами. — Что ты мелешь?!

Она двинулась на него, грозная и гневная, вселенная её взгляда озарялась негодующими вспышками. Эрдруф оробел и попятился назад, в кусты.

— Да я... Я только рассказал, что сам видел и слышал, госпожа корком!

Стальные пальцы Эллейв поймали ухо паренька, точно кузнечные клещи, и он запищал от боли.

— Как смеешь ты такое говорить об Онирис? — прогремела она.

Эрдруф сдавленно пискнул:

— Клянусь, госпожа корком... Всеми священными печёнками и селезёнками Махруд... Да чтоб мне не сойти с этого места! Чтоб у меня не только губу, но и всё тело раздуло и брюхо вспучило! И чтоб пальцы на ногах отсохли, если я вру!

Эллейв выпустила ухо мальчика и, подрагивая побледневшими ноздрями, обратила на Темань затянутый предгрозовым мраком взгляд.

— Прошу меня извинить, госпожа Темань, — проговорила она тихо.

А Эрдруф — и впрямь шельмец! — сразу почуяв, куда ветер дует, показал пальцем в сторону окна на втором этаже:

— Вон, вон её комната, госпожа корком!

Эллейв даже не стала благодарить его за подсказку: она уже не замечала его, точно пустое место. Её глаза, тревожные, штормовые, вскинулись к окну, за которым мирно дремала сейчас Онирис, не подозревающая о том, какая буря сейчас разразится.

Утренняя дрёма девушки прервалась стуком в дверь.

— Онирис, это я, Эллейв! — узнала она родной и любимый голос. — Прости, что тревожу в такую рань, но нам нужно поговорить.

Какие-то нотки в её голосе вмиг встревожили Онирис, и её сердце, неторопливо и мерно бившееся во сне, от внезапного пробуждения загрохотало столь сильно, что она от нехватки воздуха разевала рот, как выброшенная из воды рыба.

— Что случилось? Входи, я не сплю, — только и смогла пробормотать она, садясь в постели и протирая пальцами уголки глаз.

Дверь открылась, и Эллейв вошла. От взгляда в её глаза, потемневшие, как штормовое небо, Онирис в тот же миг затрясло и обдало волной холода. Сердцебиение нарастало, она усиленно втягивала воздух, но его всё равно катастрофически не хватало.

— Онирис... Мне стало известно, что Збира тоже имеет на тебя виды, — сказала Эллейв негромко и сдержанно, но лицо её, всегда ясное, сейчас было темнее тучи. — Это правда?

Откуда ей стало это известно? Мысли Онирис заметались, сердце изнемогало, в груди нарастало жуткое, мертвенное ощущение. Сквозь нарастающую дурноту она пробормотала:

— Я не успела тебе сказать, Эллейв... Я сама... Сама была поражена её предложением. Оно стало для меня... неожиданностью.

Штормовой ветер взгляда обрушивался с такой силой, что душа Онирис уже еле держалась в теле.

— Между вами что-то было? — спросила Эллейв, и её тихий голос был для Онирис страшнее, чем крик.

Она не прикасалась к девушке и пальцем, не трясла её за плечи, просто смотрела — грозно, вопросительно, страшно, а у той на горле точно удавка затягивалась. Мертвящее чувство заливало грудную клетку и распространялось по всему телу — будто ледяная буря шла и мгновенно замораживала всякое движение жизненных соков. Голова же, напротив, наливалась раскалённой тяжестью, и, прежде чем потерять сознание, Онирис смогла лишь прохрипеть:

— Никогда...

Она уже не видела, как в комнату следом за Эллейв ворвалась обеспокоенная матушка. Увидев дочь, безжизненно повисшую в объятиях Эллейв, которая сама была бледнее смерти, Темань бросилась к ней.

— Онирис! Онирис, дитя моё! Что с тобой? — звала она, гладя и похлопывая дочь по щекам. Приложив руку к её груди и уловив безумный трепет сердца, она вскричала: — У неё приступ! Сердцебиение! Врач сказал, что ей следует избегать волнений... Лекарство! Её настойка!

Трясущимися руками Темань принялась рыться в дорожном сундучке дочери, нашла флакон с сердечным лекарством.

— Воды! Скорее, воды! — воскликнула она.

Эллейв, бережно опустив девушку на постель, поспешно налила воды из кувшина в кружку. Темань на глаз плеснула туда тёмно-зеленую, резко пахнущую жидкость из флакона и дрожащей рукой поднесла раствор к бледным губам Онирис.

— Дитя моё, выпей...

Та не отозвалась. Её сознание угасло, она не только не могла глотать, но и просто не слышала обращённых к ней слов. Темань заметалась:

— Что же делать?! Она погибнет без лекарства! Что ты наделала, госпожа корком, что ты натворила! Что ты ей сказала, что она теперь в таком состоянии?!

Эллейв в отчаянии и ужасе смотрела в лицо Онирис. Голова той безжизненно запрокинулась на подушке, бледная хрупкая рука свисала с постели, и Эллейв, осторожно взяв её, прильнула к ней губами.

— Онирис, милая... Прости меня, любовь моя. Прости. Живи, прошу тебя... Только не умирай, — шептала она.

Темань, прижав руку к колотящемуся сердцу и поймав огромный глоток воздуха, в поисках помощи бросилась куда глаза глядят, и её занесло в кухню, где уже хлопотали мужья Бенеды.

— Где тётя Беня? — выдохнула Темань. — Онирис дурно... Сердце... приступ! Она может погибнуть!

Бенеду отыскали и позвали быстро: к счастью, та ещё не успела уехать по целительским делам. Заслышав, что Онирис плохо, она без лишних слов, деловито и расторопно направилась в её комнату. За нею еле поспевала тяжко дышащая от волнения Темань.

— Что стряслось? — спросила костоправка, склоняясь над девушкой.

Эллейв вскинула на неё полные отчаяния и боли глаза.

— Это я виновата, госпожа Бенеда...

— Ладно, потом будем разбираться, кто прав, кто виноват, — сказала целительница. — Вижу, у неё сердечко трепыхается и кровь толком не качает, оно будто в судорогах бьётся... Хоть я в сердечных недугах и не слишком много смыслю, но попробую помочь.

Она положила смуглую и большую, рабочую руку на грудь Онирис. Под её ладонью произошла какая-то вспышка, и тело девушки будто судорогой тряхнуло. Веки затрепетали, и долгий, хриплый, но живительный вдох наполнил её грудь. Все застыли в ожидании, и через несколько мучительных мгновений она открыла глаза и простонала:

— Эллейв... Я... никогда...

— Тише, тише, радость моя, — зашептала та, сгребая её в объятия и нежно поглаживая по щеке тыльной стороной пальцев. — Забудь, не думай ни о чём. Я с тобой. Я люблю тебя, сокровище моё.

— У меня... ничего... не было со Збирой, — с трудом испуская слова-вздохи, прошептала Онирис. — Она... позвала меня в жёны, это правда... Но она для меня только сестра... и друг. Эллейв, Эллейв, как ты могла подумать, что я...

Палец той нежно прижал ей губы.

— Всё, всё, милая. Я верю тебе, счастье моё родное. Тебе нельзя волноваться... Успокойся. Всё хорошо, я верю тебе. Прости меня за сомнения! Это всё мальчишка с его россказнями, будь он неладен...

Брови Бенеды нахмурились.

— Никак, Эрдруф тут лапу свою шкодливую приложил? Ну, пусть готовит задницу. Моя плётка уже давно мечтает кого-нибудь взгреть! — И, сменив грозный тон на ласковый, спросила: — Лучше тебе, голубушка?

— Да, тётя Беня, — шёпотом ответила Онирис, измученно прильнув к Эллейв, которая окутала её своими объятиями и покачивала, как дитя.

— Ну и ладно. Отдыхай, — кивнула костоправка. — А я Эрдруфом займусь. Так и знала, что не доведёт всё это до добра...

Темань, бледная и тяжело, взволнованно дышащая, переводила влажные, затуманенные потрясением глаза с дочери на её избранницу. Потом её губы поджались, и она сказала негромко, но отчётливо:

— Госпожа корком, ты пришла просить руки моей дочери, но тут же, у меня на глазах, чуть не погубила её. И после этого ты хочешь, чтобы я благословила вас?

Лицо Эллейв застыло суровой, мраморно-бледной маской, только глаза жили на нём, напряжённо сверкая. Выпустив Онирис из объятий, она поднялась и выпрямилась перед Теманью.

— Я признаю свою вину, сударыня. Меня охватило сильное смятение, и бедняжка Онирис, уловив мои чувства, сама разволновалась. Я не хотела этого, клянусь. Я, как могла, сдерживалась, чтобы не напугать её, старалась говорить с нею спокойно, но, видимо, для её чувствительного сердечка этого оказалось достаточно. Госпожа Темань, я люблю Онирис всей душой и никогда не причиню ей вреда! Я допустила оплошность, я признаю это. Этого больше не повторится. Я буду относиться к Онирис настолько бережно, насколько это возможно!

Темань выслушала её с непримиримо и сурово поджатыми губами.

— Я прошу тебя покинуть комнату моей дочери, госпожа корком, — сказала она. — Все эти разговоры её снова взволнуют, а ей нужно отдыхать. Тирлейф! — обратилась она к спешащему в комнату Онирис супругу, которого только что разбудили и рассказали о случившемся. — Побудь с дочерью. Не отходи ни на шаг, успокаивай, дай лекарство, которое разведено вон в той кружке. Сегодня она должна лежать в постели весь день.

— Матушка! — вскричала Онирис со слезами. — Эллейв ничего плохого мне не сделала, она даже голос на меня не повысила, я сама разволновалась! Никто не виноват, что так вышло! Это всё мой недуг, будь он проклят... Пожалуйста, пожалуйста, матушка...

И она затряслась от усталых всхлипов, уронив голову на плечо взволнованного отца, объятия которого сменили объятия выходившей из комнаты Эллейв. Та обернулась на пороге и сказала негромко и нежно:

— Милая, всё будет хорошо. Не плачь, прошу тебя.

Темань добавила ласково, но непреклонно:

— Дитя моё, пожалуйста, отдыхай и не волнуйся. Прими лекарство.

Дверь за ними закрылась, и Онирис бессильно расплакалась в объятиях батюшки. Тот, поглаживая её по волосам, приговаривал:

— Ну, ну, доченька...

— Всё пропало, батюшка, — рыдала Онирис. — Я так и знала... Этого я и боялась... Конечно, Эллейв никогда не причинит мне зла, просто всё так запуталось... И Збира со своим предложением тоже удружила, подлила масла в огонь... Ну вот зачем, зачем я ей понадобилась?!

— Постой, постой, каким ещё предложением? — изумился отец.

Онирис, всхлипывая, рассказала эту непростую историю. И снова с жаром повторила:

— Батюшка, умоляю, хотя бы ты не настраивайся против Эллейв! Если и ты будешь против неё, я этого не вынесу! Она ничего плохого не сделала, клянусь! Она просто спросила, было ли у меня что-то со Збирой, и только! Не обвиняла, не кричала, мы не ссорились, я клянусь, батюшка! Это я... Я сама виновата, что так разволновалась. Будь проклят этот недуг! Ну почему, почему его последствия всё никак не оставят меня раз и навсегда?!

— Тише, тише, дорогая, не волнуйся, — приговаривал батюшка. — Давай-ка примем лекарство... Вот так, умница. А теперь приляг и попытайся всё-таки расслабиться и отдохнуть. Ты очень напугала нас всех, милая.

Онирис выпила горьковатое содержимое кружки, заботливо поддерживаемой рукой отца, и обессиленно уронила голову на подушку. Утро началось просто ужасно... Хуже некуда.

А в это время в гостиной Эллейв пыталась убедить Темань в том, что подобное никогда не повторится, клялась и обещала, что будет беречь Онирис и ограждать от волнений. Темань, сидя у камина с сурово сведёнными бровями, качала головой. С самого первого мига их знакомства она пыталась понять, что она испытывает к избраннице дочери, почему звёздная вселенная в её глазах заставляет её застывать в жутковатом оцепенении. Это был какой-то необъяснимый страх, и вместе с тем в глубине души ворочалось что-то знакомое. Знакомый страх и оцепенение! Она не могла вспомнить, кто же вызывал в ней это чувство... А точнее, отказывалась в это верить.

Из-за суматохи вокруг дочери она даже не сразу догадалась спросить Эллейв о её семье, а когда всё же задала вопрос о родителях, та ответила:

— Моя матушка — госпожа Игтрауд, а батюшка — корком Арнуг.

— Игтрауд? — насторожилась Темань. — Это не та ли самая Игтрауд, которая приходилась двоюродной сестрой... Владычице Дамрад, а впоследствии стала её супругой?

Произнесение этого имени далось ей ценой кома в горле и ощущения холодной каменной тяжести в груди.

— Она самая, сударыня, — ответила Эллейв.

Так вот оно что... Вот откуда это знакомое чувство! Темань поёжилась от зябкой дрожи... Неужели она способна чувствовать даже малую примесь этой крови? Она текла и в жилах её драгоценной Онирис, но собственной крови Темани в дочери было всё же больше. Она старалась просто не думать об этом, просто выкинуть это из головы. Ничего общего с Владычицей у Онирис не было и быть не могло! Это отрицание Темань высекла на своей душе, как на каменной плите.

— Онирис рассказывала мне о твоей неприязни к Дамрад, госпожа Темань, — сказала Эллейв. — Увы, я с ней состою в родстве. Мне очень жаль, что так вышло. Но я смею всё-таки надеяться, что это не станет препятствием. Ведь, если уж на то пошло, то и сама Онирис состоит в родстве с покойной Владычицей, и даже более близком, чем я, и это не мешает тебе любить её.

— Она моя дочь, — нервно передёрнула плечами Темань. — В ней и моя кровь. Я не могу её не любить, потому что сама выносила и родила её. Ты же... Здесь дело даже не в твоём родстве с... Дамрад. — Она снова споткнулась на этом имени. — Просто после случившегося я не могу быть уверена, что моя дочь будет счастлива с тобой. Вот что имеет гораздо большее значение!

— Госпожа Темань! — с досадой воскликнула Эллейв, стараясь, тем не менее, сохранять учтивый тон. — Я ведь уже раз десять тебе поклялась, что если и стала виновницей волнения Онирис, то совершенно невольно! Я и сама испугалась за неё не меньше твоего, поверь! Для меня нет на свете никого драгоценнее, чем Онирис! Её здоровье, её благополучие и её жизнь для меня важнее всего! Я оплошала, в чём и созналась прямодушно! Прошу, госпожа Темань, позволь мне загладить мою вину. Дай мне шанс. Испытательный срок. Я докажу, что её самое драгоценное на свете сердечко будет в безопасности со мной!

Темань вздохнула, потирая пальцами виски, точно от головной боли. Её лоб и впрямь опоясывало ноющее напряжение.

— Не знаю, не знаю. Если сказать со всей откровенностью, ты не пришлась мне по душе. Сейчас я не могу принять никакого решения — по крайней мере, пока Онирис не оправилась после этого жуткого приступа. Прошу меня простить, мне нужно немного успокоиться и прийти в себя.

С этими словами она поднялась и направилась к себе в комнату, попутно зайдя на кухню и попросив чашку отвара тэи. Тэя была заварена, и вскоре один из супругов костоправки вошёл к ней с подносом.

— Благодарю, оставь на столе, — кивнула Темань.

Бенеда тем временем жестоко высекла Эрдруфа на конюшне плёткой и отправилась в Нижнюю Геницу — к женщине, чью беременность она наблюдала и собиралась принимать роды. Сердце у неё всё ещё было неспокойно, но и дела свои она бросить не могла. Заглянув перед отъездом к Онирис, она вскочила на могучего Ашкера («Пепел» в переводе с навьего; то был потомок её любимого серого жеребца, которого звали точно так же) и поскакала в юго-восточном направлении. Нижняя Геница располагалась ниже по течению Одрейна.

И беспокоилась целительница не зря: дела принимали всё более крутой оборот. Збирдрид, которая ещё до рассвета уехала проверять стада на дальнем пастбище, вернулась к полудню. Ставя Зейдвламмера в стойло, она услышала всхлипы.

— Эй, кто там? — спросила она.

Растянувшись на соломе и уткнувшись в неё лицом, на конюшне горько рыдал Эрдруф. Задница у него была сурово исхлёстана плёткой, и по сравнению с этим наказанием недавняя порка, которую ему задала сама Збирдрид, была просто лёгким ласковым поглаживанием. Здесь чувствовалась тяжёлая рука матушки Бенеды.

— Что, опять огрёб? Чего ты опять натворил? — хмыкнула Збирдрид, тронув братца за плечо.

— Матушка Бенеда мне плётки всыпала, — по-прежнему пряча лицо в соломе, сказал Эрдруф. Говорил он не совсем внятно из-за всхлипов.

— Да уж вижу. Провинился-то чем?

Эрдруф высморкался в пучок соломы.

— Я госпоже коркому правду сказал... Что видел тебя на реке с госпожой Онирис... И что ты её в жёны взять хочешь. А она пошла в комнату к госпоже Онирис, и они, видать, поссорились. Приехала-то она, чтоб руки госпожи Онирис у её матушки просить... Ну, я и подумал, что лучше ей правду знать про вас... Госпоже Онирис стало худо с сердцем. Вот матушка меня и высекла. — И Эрдруф опять плаксиво завыл: — Ы-ы-ы...

— Что?! — взревела Збирдрид, дрожа ноздрями. — Ах ты, гадёныш! Кто ж тебя за язык твой поганый тянул?! Правдоруб недоделанный!

— Збира, я же за тебя! Я на твоей стороне! — слезливо выл Эрдруф. — Я хотел тебе помочь, чтобы госпожа Онирис досталась тебе!

— Тебя никто не просил помогать! — рявкнула Збирдрид.

Она добавила братцу ещё несколько ударов плёткой, потом сунула её за пояс и выхватила из чехла на поясе нож для потрошения туш.

— Так вон оно что! — прорычала она сквозь лютый волчий оскал. — То-то она мне про невесту толковала... А я-то уши развесила! Ещё и пила с ней по-дружески... А она, выходит, и не друг вовсе! Я убью её!..

Сжимая в кулаке нож, она бросилась в дом, а Эрдруф совсем зарыл голову в солому и ещё руками сверху обхватил. Если сейчас ещё и до смертоубийства дойдёт, то ему не жить. Наверно, матушка его до смерти запорет. Знать бы ему, к каким последствиям приведёт его правдорубство, молчал бы он в тряпочку!

Старший муж Бенеды Дуннгар, дородный и осанистый, как раз следил за тем, как накрывают на стол к обеду, и при виде разъярённой Збирдрид с ножом опешил, чуть не выронив большой горшок с жарким. Та рявкнула:

— Где Эллейв?! Я ей кишки выпущу! Я её за Онирис на куски порежу!

— Збира, ты в своём уме? — испуганно вскричал Дуннгар. — Даже думать не смей! Я кровопролития в этом доме не допущу! Да ещё в праздник!

На лестнице послышались спокойные шаги: Эллейв спускалась навстречу Збирдрид безоружная, сдержанная и суровая — по-прежнему без форменного кафтана, но уже с аккуратно повязанным шейным платком и в свежей рубашке. Её брови были сдвинуты, рот сжат.

— В чём дело? — спросила она. — Збира, остынь. Ты хочешь устроить поножовщину и этим перепугать Онирис насмерть?

— Не произноси её имени своим поганым языком! — проревела Збирдрид, угрожая ножом. — Это ты довела её до хвори! И меня обманула! Я-то тебя за друга посчитала, носильщика твоего лечила, а ты... Ты, значит, у меня Онирис увести вздумала?! Свататься, значит, приехала? Нет, дорогуша, не выйдет!

— Увести? — поблёскивая укрощёнными молниями в глазах, проговорила Эллейв. — Позволь тебе напомнить: у тебя и не было ничего с Онирис, чтобы я могла её «уводить». А у меня — было и есть. Во всех смыслах. Она — моя. И душой, и телом.

Збирдрид издала яростный рык.

— Телом? Так ты её уже... Ах ты, дрянь!

— Збира, уймись, — по-прежнему ровным голосом сказала Эллейв, не ведя и бровью при виде направленного на неё огромного ножа, который мог вспороть её и выпотрошить. — Да, Онирис — моя женщина. Самая прекрасная на свете и любимая. К тебе у неё лишь родственные чувства, тебе придётся с этим смириться. Насильно мил не будешь.

— Выйдем! Пошли во двор! — прорычала Збирдрид. — Я не хочу разводить грязь в доме! Я выпущу твою кровь на землю, чтобы Эрдруфу не пришлось смывать её с пола!

— Да вы с ума сошли обе! — вскричал Дуннгар, становясь между ними. — Прекратите немедленно! Госпожа Онирис и так еле дышит после приступа, вы её совсем погубить хотите?!

— Збира, он дело говорит, — негромко молвила Эллейв. — Успокойся, не будем пугать Онирис.

— Во двор! — не унималась Збирдрид, ножом показывая на дверь. — Немедленно!

И сама первая выскочила из дома, а потом обернулась, ожидая Эллейв. На её лице застыл леденящий волчий оскал, глаза сверкали звериной яростью.

— Ну, изволь. — Эллейв неторопливой спокойной поступью последовала за ней.

Ёжик на её голове золотисто сиял в полуденных лучах, голенища сапог поблёскивали, очищенные от дорожной пыли. Ступала она мягким шагом уверенного и хладнокровного хищника, тогда как Збирдрид тряслась от ярости. Она уже примеривалась для первого удара, но Эллейв была начеку, её ноги не оставались на месте — переступали, двигаясь по кругу. Встревоженная криками Збирдрид, из своей комнаты вышла Темань.

— Что здесь происходит?

— Госпожа, лучше возвращайся к себе, — одышливо пропыхтел Дуннгар. — Негоже тебе на это смотреть. А я позову ребят, надо их разнять. Ещё не хватало в нашем доме пролиться крови!

Ниэльм, наблюдавший эту сцену из окна второго этажа, видел, что Эллейв противостоит Збирдрид с голыми руками: своё оружие она оставила в комнате. Мальчик проворно сбегал туда, схватил кортик, вернулся к окну и крикнул:

— Госпожа Эллейв, держи!

И кинжал в прекрасных сверкающих ножнах полетел вниз. Эллейв, ловя его, лишь на сотую долю секунды выпустила Збирдрид из поля зрения, но той хватило этого, чтобы ринуться в атаку и полоснуть её по плечу. Белоснежная рубашка Эллейв окрасилась кровью, Темань закричала. Дуннгар уже собирал остальных мужчин, чтобы растащить противниц.

Онирис, напоенная лекарством, провалилась в тяжёлую дрёму. Сквозь неё она слышала громкий голос Збиры — а точнее, рык, звериная ярость которого обожгла её сердце ужасом. Оно тут же заколотилось — хоть и сильно, но уже не так надрывно и гибельно: лечебное воздействие тётушки Бенеды вкупе с большой дозой лекарства сделали своё благотворное дело.

— Что там, батюшка? — пробормотала Онирис испуганно, приподнимаясь в постели на локте.

Отец выглянул в окно. Его брови напряжённо сдвинулись.

— Дорогая, лежи, ничего не бойся. Всё будет хорошо.

— Да что там?! — вскричала Онирис, пытаясь подняться.

Батюшка тут же принялся её укладывать и успокаивать. Послышался крик Збирдрид:

— Ну же, ну же, иди сюда! Что, струсила? Отведала моего ножа — ещё хочешь?!

Онирис пыталась вырваться из рук отца, крича:

— Батюшка, да пусти! Что там происходит, кого Збира пытается убить?!

Догадка полоснула её по сердцу безжалостным зазубренным клинком... Огромной раненой белокрылой птицей вырвался из её груди вопль:

— ЭЛЛЕЙВ! НЕТ, НЕТ, ЭЛЛЕЙВ, НЕТ!!!

В это время мужчины вчетвером навалились на Збирдрид, скрутили ей руки и отняли нож, повалили на землю и придавили всем своим весом, а Эллейв, не успевшая пустить в ход свой кортик, сурово вскинула руку:

— Не приближайтесь. Своё оружие я не отдам никому, это дело чести.

Рубашка на её плече обильно пропиталась кровью. Порез был неглубокий, нож лишь вскользь задел её. Услышав истошный крик Онирис, она вскинула голову к окну, её глаза взволнованно сверкнули.

— Милая! — крикнула она в ответ. — Всё хорошо, не бойся!

Кортик она так и не отдала, но вложила в ножны и всем своим видом показывала, что продолжать поединок не намерена.

— Тихо, тихо, ребята, спокойно, — миролюбиво сказала она обступившим её мужчинам. — Вы лучше эту сумасбродку бешеную крепче держите, а я и так не собираюсь драться. Но оружия моего касаться никому не позволю, уж не обессудьте. Я уроню свою честь и покрою себя позором, если отдам вам его. В ход пускать я его не буду, не волнуйтесь.

— Вот и хорошо, госпожа корком, — сказал Дуннгар. — Вот и правильно. Пойдём, я тебе рану перевяжу.

Они вошли в дом. На лестнице послышался дробный перестук торопливых детских шагов.

— Госпожа Эллейв! — закричал Ниэльм. — Ты ранена... Тебе больно?!

— Ну, ну, дружок, всё хорошо, — подхватывая его одной рукой и прижимая к себе, ласково ответила та. — Пустяки, царапина. Завтра уже заживёт. Ты молодчина, не растерялся!

Мальчик вцепился в неё, обнимая за шею, и она, осыпав его щёки несколькими быстрыми и крепкими поцелуями, отдала его в руки подоспевшего Кагерда. Наконец подала голос бледная от испуга Темань:

— Дуннгар, я думаю, будет уместнее, если рану госпожи коркома обработаю я. Негоже ей будет раздеваться при тебе.

— И то правда, — согласился тот. — Идёмте в кухню, там есть всё, что нужно.

На кухне он приготовил всё необходимое: тёплую воду, чтобы смыть кровь, несколько полотенец и полоски чистой ткани для повязки.

— Благодарю, старина, — кивнула ему Эллейв. — Будь так добр, принеси также чистую рубашку из моего сундучка. Эту, окровавленную — уже только на тряпки.

Дуннгар, поклонившись, вышел, а она, раздевшись по пояс, присела на табурет, чтобы Темани было удобнее перевязывать. Порез протянулся наискосок от плеча, немного заходя на грудную мышцу. Несколько струек крови пролилось из него, когда она, немного морщась, освобождала своё прекрасное туловище от рубашки. Темань подобрала их все влажным полотенцем, протёрла кожу вокруг пореза, приложила к нему для впитывания свёрнутую в несколько слоёв перевязочную ткань и начала осторожно накладывать повязку. Ткани на неё уходило довольно много, так как расположение раны требовало делать витки через всё туловище, под мышкой и так далее.

— Скажи, госпожа корком, а... а у вас с Онирис уже были... гм, телесные отношения? — вдруг спросила Темань.

Она очень старательно закрепляла кончик бинта, чтобы повязка не разматывалась. Во время перевязки её взгляд несколько раз скользнул по обнажённому туловищу Эллейв и, конечно, успел оценить силу и красоту её тела. Да, здесь было чем полюбоваться.

— Да, госпожа Темань, — ответила Эллейв. — У нас с ней всё серьёзно.

— Значит, вы встречались тайно?

— Увы. Онирис настаивала на этом, опасаясь твоего недовольства. Но так не могло продолжаться вечно, поэтому мы условились, что я приеду в Верхнюю Геницу просить её руки.

Темань закончила закреплять повязку и придирчиво осматривала всё ещё раз — не выбивается ли где-нибудь кончик бинта, не сползли ли витки.

— А о каком письме шла речь в вашем с Ниэльмом разговоре? — спросила она. — Уж не о том ли самом, которое пришло Онирис из крепости Норунзеер?

Эллейв усмехнулась.

— Не совсем, госпожа Темань. Да, довелось мне отдохнуть там две недельки за дуэль с приятелем, но говорили мы о другом письме.

Темань нахмурилась.

— Так значит, госпожа корком, ты ещё и забияка?

— Никак нет, — ответила Эллейв с улыбкой. — В том поединке я лишь защищала честь Онирис.

— И всё-таки, что за письмо? — желала знать Темань. — И при чём здесь Ниэльм? Получается, вы с ним давно знакомы? Он всё знал и помогал вам с Онирис?

— Так точно, госпожа Темань, Ниэльм передал Онирис от меня письмо, когда она была больна, — подтвердила Эллейв. — А также её ответ мне.

— Мало того что вы тайком встречались, так вы ещё и ребёнка вовлекли во всё это! — с возмущением воскликнула Темань.

Она закончила осматривать повязку: всё было безупречно, нигде ничего не выбивалось, не съехало, не подтекало. Эллейв не успела ей ответить: постучался Дуннгар, принёсший сменную рубашку. Темань, приоткрыв дверь, приняла её у него, не впуская в кухню. Эллейв оделась и окончательно привела себя в порядок, снова аккуратно повязала шейный платок: теперь и не скажешь, что она ещё несколько минут назад участвовала в схватке.

— Что касается ребёнка, то мне кажется, это обернулось для него пользой, — заметила она. — Похоже, он определился со своей жизненной стезёй.

Темань хмыкнула.

— Это всё детские увлечения. Они меняются по сто раз.

Подача обеда была прервана стычкой, и на кухне стояло немало снеди, которую ещё просто не успели отнести на стол. Эллейв окинула это изобилие плотоядным взглядом.

— Какие-то из этих увлечений, быть может, и мимолётны, — бесцеремонно отрывая от жареной птицы ножку и впиваясь в неё зубами, весело сказала она. — Но бывает, что из некоторых получается что-то достойное.

Збиру Дуннгар распорядился отвести на конюшню и подержать там какое-то время, не выпуская, покуда она не остынет. Когда Эллейв с Теманью покинули кухню, он велел продолжить подавать обед. Старший супруг костоправки следил за порядком в доме и очень не любил, когда что-то нарушало его привычный ход.

Ниэльм, как выяснилось, с волнением ожидал конца перевязки. Он слонялся неподалёку от кухни и сразу бросился к Эллейв, едва она показалась в дверях.

— Госпожа корком! Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно, друг мой, не волнуйся, — ласково ответила та, гладя его по волосам.

— Твоя рана очень болит? — не отставал мальчик.

Эллейв пришлось снова подхватить его одной рукой, и тот сразу же опять обнял её за шею трогательным, доверчивым жестом.

— Нет, рана пустяковая, — сказала она. — Спроси у матушки, она подтвердит.

Ниэльм перевёл вопросительно-взволнованный взгляд на родительницу, и Темань чуть устало кивнула.

— Да, пустяки, царапина. Скоро заживёт.

Эллейв вжалась в щёку мальчика крепким и звонким поцелуем.

— Да мой ты дружище... Не беспокойся, мой родной, всё хорошо.

— А что с сестрицей Онирис? — всё-таки продолжал волноваться Ниэльм.

— С ней тоже всё не так уж плохо, — сказала Эллейв. — Сейчас мы к ней как раз и пойдём, чтобы успокоить её. А то она здорово испугалась из-за всей этой суматохи.

Темань попыталась возразить:

— Госпожа корком, давай не будем беспокоить Онирис, ей нужно сегодня отдыхать.

— Мы совсем ненадолго, — улыбнулась Эллейв, не обращая внимания на её попытки преградить ей дорогу. — Онирис будет спокойнее, когда она увидит, что я в порядке. А неизвестность принесёт ей больше вреда, чем пользы.

Так они и вошли в комнату: бодрая и опрятно одетая Эллейв с уцепившимся и накрепко прилипшим к ней Ниэльмом, а следом — недовольная, суетливая, нервничающая Темань. Онирис, которую всё это время держал в успокоительных объятиях отец, сразу встрепенулась, со слезами потянулась к избраннице:

— Эллейв! Збира напала на тебя? Она тебя ранила?!

Тирлейф поднялся, уступая место Эллейв, и та села возле Онирис, а Ниэльма усадила к себе на колени.

— Всё в порядке, радость моя. Збира пошумела немного, но всё уже позади.

— Не волнуйся, сестрица, это всего лишь царапина, скоро заживёт, — вставил Ниэльм.

— Так она всё-таки ранила тебя?! — вскричала девушка.

Эллейв ущипнула мальчика и сказала строгим шёпотом:

— Кажется, кто-то недавно хвалился, что, в отличие от Эрдруфа, умеет держать язык за зубами, м-м? — И, одной рукой обнимая Ниэльма, второй она сгребла и притянула к себе Онирис. — Успокойся, успокойся, родная. Пустячная царапина, не более. Твоя матушка сама перевязывала меня и может подтвердить.

Темани во второй раз пришлось подтверждать, что рана совсем не опасная. А Ниэльм желал знать:

— Сестрица, как ты себя чувствуешь? Ты уже поправляешься?

— Да, мой хороший, мне уже лучше, — пробормотала девушка.

Мальчик перебрался в объятия Онирис и получил поцелуй также и от неё. Он выглядел счастливым и довольным, устроившись между сестрой и её избранницей, а те со смехом поцеловали его одновременно: одна — в одну щёку, вторая — в другую.

— А можно, я после вашей свадьбы поселюсь с вами? — спросил он. — Вы же переедете в новый дом, да? Можно мне жить с вами?

Онирис с Эллейв озадаченно переглянулись.

— А как же матушка с батюшкой? — заметила Эллейв. — Они ведь будут скучать по тебе. Да и ты по ним, наверно, тоже.

— А я буду их навещать! — придумал Ниэльм. — Ну, можно, можно, можно? Ну, пожалуйста!

— Дружок, поживём — увидим, — подытожила Эллейв. — Пока ещё ничего не ясно.

— А когда будет ясно? — нетерпеливо заёрзал мальчик.

— Давай наберёмся терпения, мой родной, — со смешком сказала Эллейв, целуя его в кудри над лбом.

— Ну, я здесь, пожалуй, лишняя, — с горьковатой усмешкой проронила Темань. — Я пойду к себе. Обедать не хочу, аппетит пропал.

Она повернулась и медленно пошла прочь. Онирис вздохнула, провела по лицу ладонью и обратилась к отцу:

— Батюшка, верни её, пожалуйста.

Тирлейф выскользнул за дверь следом за Теманью и вскоре привёл её назад — нервную, плаксиво морщащуюся, сопротивляющуюся. Онирис протянула к ней руку.

— Матушка, иди сюда. Сядь рядом и обними меня.

Поломавшись немного, Темань всё же подсела к ней с другой стороны и приняла в свои ладони её протянутую руку. Поцеловав её в щёку, Онирис сказала:

— Матушка, прекрати вот это всё, ладно? Ты не лишняя и никогда не будешь лишней.

— Да как же не лишняя, когда даже мой сын не хочет со мной жить? — невесело усмехнулась та.

— Он ещё пока не решил окончательно, — засмеялась Эллейв и взъерошила светлые кудри мальчика. — Видишь, Ниэльм, матушка очень огорчится, если ты её покинешь.

— А если вы не будете переезжать и станете жить с нами? Тогда мы все будем вместе! — придумал Ниэльм выход.

— Это непростой вопрос, дружище мой. — Эллейв ласково ущипнула его за нос и потрепала за ухо. — Должно пройти некоторое время, прежде чем он решится.

Обед прошёл без Збиры и без Онирис с Эллейв: первая всё ещё сидела в конюшне под охраной братьев, и еду ей принесли туда, а влюблённые предпочли обедать вместе в комнате Онирис, поскольку той предписывалось лежать в постели весь день. Они ни мгновения не раздумывали, просто не хотели расставаться ни на минуту. Как бы Темань ни желала оттеснить, всеми правдами и неправдами оттереть Эллейв от дочери, разлучить их под предлогом необходимости полного покоя для Онирис, у неё ничего не выходило, власть с катастрофической неумолимостью утекала из её рук, как песок сквозь пальцы. Она с отчаянием понимала, что ничего не может сделать, не может противостоять мягкой, уверенной силе Эллейв, робеет и тушуется перед ней. На все её доводы Эллейв находила контрдоводы — логичные, учтивые, неоспоримые. Хватка у неё была просто волчья — не разжать, не вырваться, не победить. По крайней мере, в честной схватке.

Вечером вернулась Бенеда. Узнав о случившемся, она одобрила решение Дуннгара временно подержать разбушевавшуюся Збирдрид под арестом; навестив дочь на конюшне, она провела с ней суровую беседу. Предложение Эллейв о своего рода испытательном сроке, в течение которого она постарается показать себя с лучшей стороны, костоправка тоже нашла здравым.

— Не спеши говорить «нет», голубушка, — сказала целительница Темани. — Дай Эллейв время, приглядись к ней получше. Хотя я уже и сейчас вижу: славная она и честная. Онирис она и вправду крепко любит. А вижу я поболее многих, уж поверь... Понимаю, что не хочется тебе дочурку отпускать, но этот день рано или поздно всё равно настал бы. Она не может быть вечным дитятком, вечной маменькиной малюткой, пора ей и на свою собственную дорожку вступать.

Она видела сердце Темани как на ладони, угадывала все глубинные движения души, ничего нельзя было от неё скрыть. Темань с усталым вздохом проговорила:

— Хорошо, я подумаю.