Дочери Лалады. Паруса души

21. Глаза Волчицы

Наконец все приготовления завершились, и погожим ранним утром три корабля покинули порт Ингильтвены. Впереди шла «Прекрасная Онирис», за нею следовали «Сияющая слава» и «Неустрашимый». Владычица Седвейг лично проводила их в путь, а Эллейв перед отплытием не забыла распределить по палубам благовония, которые ей с благословением вручила жрица на Силлегских островах. Благовония не рассыпались, а удивительным образом впитались в палубу каждого корабля, не оставив и следа.

Если бы не шляпы, головы Эллейв с Эвельгером сверкали бы в лучах Макши, точно стеклянной глазурью покрытые: они испробовали средство Реттлинга и увезли с собой по бутылке, приобретённой на Двенадцатой Западной улице. На ближайшие полгода им можно было забыть о бритве.

Что же творилось со стрелкой Путеводного Компаса? Стоило им выйти в море и немного отойти от порта, как та начала бешено крутиться то в одну, то в другую сторону; временами она замирала, а потом опять начинала свой безумный танец. Эллейв была озадачена. Она попала в странное положение: её назначили руководить экспедицией, она должна была вести их к цели, но пока сама не знала, куда направлять корабли, каким курсом идти.

— Да хераупс тебя в рот выдери! — сквозь зубы ругалась она, стоя на капитанском мостике и время от времени открывая крышечку Компаса.

Что-то ей подсказывало, что скоро стрелка должна успокоиться, а пока приходилось идти наугад, буквально — куда глаза глядят. С двумя другими капитанами она обменивалась сообщениями с помощью большого тонкого экрана из хмари, зависшего над кораблём: как известно, хмарь повиновалась мыслям, и Эллейв проделывала в экране отверстия в форме букв. Можно было и заставлять хмарь принимать форму надписей, но опыт показывал, что при первом способе письмена более отчётливо видны и разборчивы. На отправку одного сообщения уходило времени даже меньше, чем на произнесение его вслух, так как хмарь отзывалась на приказы молниеносно, буквально вслед за мыслью принимая её графическую форму. Эвельгер с Реттлингом отвечали Эллейв тем же способом.

«Что-нибудь уже понятно?» — спрашивал Эвельгер.

«Стрелка пляшет. Пока идём наугад», — отвечала она.

К вечеру первого дня путешествия стрелка наконец прекратила свои сумасшедшие танцы и застыла, чуть подрагивая. Эллейв, не веря своим глазам, несколько минут наблюдала за нею — не временное ли затишье, не пустится ли та опять в пляс? Но нет, стрелка замерла в одном положении. Эллейв в точности продублировала его, придав сигнальному экрану над кораблём форму указателя. Двое других капитанов просигналили, что сообщение принято.

Наконец у них было направление! Эллейв испытала облегчение, потому как долгая неопределённость уже начала выводить её из себя: она и сама не знала, куда вести корабль, и товарищам ничего не могла сказать. Что ж, неплохое начало.

«Настоящий Компас — твоя душа», — эхом отдавались в её голове слова матушки Аинге. Но было совершенно непонятно, каким же образом эта душа работает Компасом, как «взламывает» чары: ничего особенного Эллейв не ощущала. Она не чувствовала ни умственного, ни телесного, ни душевного напряжения сверх меры, испытываемой ею при несении обычной её службы. Ничего сверхъестественного и непривычного, ничего экстраординарного. Неужели душа работала так незаметно?

«Отмычка Врат тайника — великая любовь», — снова звенело эхо слов жрицы. Неужели их с Онирис чувства настолько огромны, что позволили Эллейв стать избранной для выполнения этой необыкновенной миссии? Доставая время от времени из-за пазухи портрет жены, Эллейв с нежностью думала: «Девочка моя сладкая, чудо моё любимое...» Она называла Онирис всеми ласковыми словами, которые только могла придумать, и её сердце переполнялось восхитительным сладостным ощущением... Да, пожалуй, это была любовь от земли до неба и обратно. И ещё несколько раз туда-сюда. Держать Онирис в своих объятиях, тонуть в её удивительных глазах, хмелеть от звука её самого чудесного на свете смеха... Эллейв для умопомрачительного счастья было достаточно только этого, Онирис могла ни слова не говорить и ничегошеньки не делать. Эллейв от одного её присутствия, да что там — от одной мысли о жене взлетала на крыльях сияющего счастья.

Ну а уж заниматься с Онирис любовью — особый, совершенно неземной вид блаженства. Это было не только телесное наслаждение, но и душевный экстаз, полёт слившихся в одно целое сердец, единение двух миров, которые переплелись всеми своими звёздами и звенели, и вибрировали, и пели от не поддающегося словесному описанию восторга.

Кого Эллейв ещё любила, кроме Онирис? Самый очевидный ответ приходил — матушку Игтрауд, безусловно. Перед родительницей Эллейв всегда была мысленно и душевно коленопреклонённой, это была любовь-поклонение, любовь-обожествление. А когда матушка своим хрустально-нежным голосом говорила: «Дорогая моя Эллейв, родная моя девочка», — Эллейв хотелось схватить её на руки и долго-долго нести в своих объятиях... Что она нередко и делала, а матушка заливалась своим бубенчато-серебристым смехом, столь похожим на смех Онирис.

Эти два чувства были, пожалуй, равными по силе, с тем лишь различием, что любовь к матушке не имела чувственной, телесной составляющей. А иногда Эллейв казалось, что Онирис и матушка — это одна и та же женщина, просто в разных возрастах. Они и походили друг на друга, как мать и дочь.

И всё же они различались — неуловимо, глубинно. Это были всё же две разные души, и разницу эту Эллейв чувствовала, когда погружалась в них своей душой. И любила двух своих самых драгоценных на свете женщин разной любовью, каждую — по-своему. И эти две любви составляли как бы два крыла её души, благодаря им двоим она могла летать, а если бы лишилась одной из них — немедленно упала бы наземь, искалеченная, истекающая кровью. А если бы лишилась обеих... представить страшно.

А между тем за стрелкой Компаса нужен был глаз да глаз. Уже к следующему утру направление круто изменилось, и им пришлось повернуть в соответствии с ним. У Эллейв вдруг заныло в висках, а сердце точно легчайшей рябью покрылось — что-то вроде тревоги тронуло его.

Девочка с удочкой. Девочка с удочкой... Почему ей так знаком этот образ? Почему от него хочется выть?

В течение следующих нескольких дней направление стрелки менялось четырежды, причём им даже пришлось дважды проплывать мимо одного и того же островка.

— Да он издевается над нами! — держа чёрно-золотую коробочку на ладони, воскликнула Эллейв.

И умолкла, ибо это означало, что она издевалась сама над собой. Ведь настоящий Компас — её душа, которая «взламывала» чары, скрывавшие тайник. Видимо, непросто ей давался этот взлом, раз она так металась.

Сперва они шли в широтах, близких к Ингильтвене, а потом Компас начал заводить их севернее. Поскольку пока ещё стояло лето, натягивать тёплую одежду им ещё не приходилось, но вот погода начала портиться. Ветер усилился настолько, что пришлось зарифить паруса. И всё-таки это был пока что ещё не шторм — так, небольшое ненастье. Они прошли его часа за три, но... стрелка Компаса повернулась, веля им идти обратно в область непогоды.

Они вынуждены были повернуть — и помертвели: навстречу им шла невероятных размеров и высоты волна. Её гребень возвышался над грот-мачтой «Прекрасной Онирис» на несколько её длин. Ни один из членов экспедиции не видел на своём веку ничего подобного! Это была не волна, а просто конец света какой-то. Зверюга, громада, исполинская махина, способная поглотить корабли, как игрушечные. А над ними хмурилось свинцовое небо с тревожными облаками, ветер дул крепкий и неугомонный.

— Нам конец, — пробормотала Эллейв, нащупывая во внутреннем кармане портрет любимой Онирис.

«Благословение», — вдруг услышала она голос, очень похожий на голос жены. А ведь точно... Благовония впитались в палубу, неужели это ничего не значило и ничего не могло им дать?!

«Пресветлый Источник, спаси нас!» — повинуясь какому-то внутреннему порыву, взмолилась Эллейв.

И волна вдруг расступилась, а точнее, распалась на две самым диким, неестественным и жутковатым образом. Между её половинами образовалось гладкое пространство совершенно спокойной воды, и Эллейв, не веря своим глазам, но понимая, что шанс на спасение нельзя упускать, отважно и отчаянно направила свой корабль в открывшийся проход, а два её товарища последовали за нею. Следовало пошевеливаться, пока половинам волны не вздумалось снова сомкнуться воедино, и Эллейв отдала команду вести корабль по слою хмари — с тройной скоростью.

Когда они проходили через просвет между половинами, мимо них проплыли водяные срезы: волну действительно будто разрубило огромным топором, и она застыла так, точно кусок разрезанного желе. Шириной срезы равнялись нескольким длинам кораблей от носа до кормы.

— Твою ж долбанную во все дыры жареную матушку! — загнул кто-то из потрясённых матросов, не сдержав чувств. И неудивительно: такого сюрреалистического зрелища до сих пор не доводилось созерцать никому.

Пройдя между двумя вздыбленными стенами из воды, они обмерли опять: корабли приближались к гигантскому... обрыву? Море приняло дикую форму, его поверхность просто загибалась под прямым углом вниз.

— Что за... — сорвались с губ Эллейв и затихли потрясённые слова, а у команды даже все ругательства вылетели из головы.

Чтобы описать подобное зрелище, выражений просто не существовало; как это явление назвать, не знал никто. «Чёртова грёбаная херня?» Слабо сказано. А стрелка Компаса между тем велела им идти по самому ребру этого невероятного сюрреалистического изгиба, но как управлять кораблём в таком странном и неестественном положении — не на плоскости моря, а на прямоугольном ребре?!

«Вам придётся совершить прогулку — вероятно, даже не в нашем пространстве», — снова эхом отдались в душе ошеломлённой Эллейв слова матушки Аинге. Вероятно, они очутились в неком чертоге с иными законами... А может, это были какие-то зрительные иллюзии?

Как бы то ни было, ей удалось поставить корабль на этот немыслимый водный гребень, а точнее, «Прекрасная Онирис» сама накренилась и... тут же выпрямилась?!

Над ними было небо, самое обычное небо, они не шли накренёнными под углом сорок пять градусов, а находились в строго вертикальном положении, в противном случае даже края их одежды косо свешивались бы под воздействием силы тяжести. Но вся одежда висела прямо относительно их тел, они никуда не падали, не катались по палубе. Возникало такое впечатление, что само море повернулось под ними, а корабли остались неподвижны. Они шли не по плоской морской поверхности, а по ребру огромного водного... куба? Впрочем, целиком эту пространственную фигуру они видеть не могли, слишком далеко простирались грани, заканчиваясь двумя горизонтами. Абсолютно одинаковыми горизонтами с идентичным рисунком облаков, что наводило на подозрение: это мог быть один и тот же горизонт, просто пространство странным образом преломлялось. Этой мыслью Эллейв поделилась с товарищами, и те также склонялись в своём мнении в сторону зрительной иллюзии.

И по этому странному «кубическому» морю им пришлось идти целые сутки: впереди двигалась «Прекрасная Онирис», а два других корабля шли у неё в кильватере. И тут вода приняла ещё более дикую форму, а точнее, совершенно геометрически правильную форму вершины гексаэдра, а проще говоря — куба! А что творилось с небом и с горизонтом — на описание этого никаких ругательств не хватало. Те были точно из кусков составлены, причём из кусков с повторяющимся рисунком облаков.

— Это и правда треклятый долбаный куб! — вырвалось у Эллейв. — Какого трижды расплющенного хераупса происходит?!

Ответа не знал никто, но хуже всего — никто не знал, как им плыть, потому что стрелка компаса указывала... на небо. Она просто поднялась на дыбы, хотя никто от неё такой способности не ожидал.

— Поднять корабль на волну хмари! — только и оставалось скомандовать Эллейв.

Это означало, что судно отталкивалось от водной поверхности и поднималось над нею на значительную высоту, словно бы зависая в воздухе — своего рода прыжок, осуществимый только благодаря такому удивительному веществу, как хмарь. Ей можно было придавать любую форму, использовать её как ступени и мосты, как трамплины и разного рода опоры не только для собственных ног, но и для целого корабля. Но для того чтобы сделать такое с огромным судном, требовались слаженные усилия всей команды, очень точно выверенные, при которых действие каждого её члена строго отмерено, как на аптекарских весах. Экипаж должен был чувствовать друг друга, читать мысли друг друга, стать единым целым — единым разумом и единым телом, каждая часть которого работает в безупречной согласованности с остальными частями. Малейшая нестыковка, малейшая рассогласованность — и корабль можно было просто опрокинуть.

Однако на «Прекрасной Онирис» и сопровождающих её кораблях подобрались отличные команды, владевшие таким приёмом в совершенстве. На огромной волне из хмари судно Эллейв поднялось над причудливой кубической водой, следом за ней то же самое сделали «Сияющая слава» и «Неустрашимый», а спустя несколько мгновений... тихонько и плавно поплыли по воздуху среди облаков, уже без помощи хмари.

Правда, приглядевшись, Эллейв поняла, что опираются корабли не на воздух, а всё-таки на воду или очень похожее на неё вещество, прозрачность которого была настолько велика, что делала его практически невидимым. Но оно было плотнее воздуха и время от времени морщилось рябью, форштевень корабля рассекал его, как воду.

— Дайте-ка мне что-нибудь ненужное, — приказала Эллейв. — Что-нибудь, что можно бросить за борт.

Однако на хорошо подготовленном к плаванию судне в принципе не могло быть ничего ненужного, всё служило определённой цели. Тогда Эллейв сорвала шляпу одного из матросов, швырнула её за борт, и та, упав на поверхность прозрачного вещества, поплыла по ней. Все уставились на неё, как зачарованные. Эллейв подцепила её сгустком хмари, а вторым ударила по ней так, что та приземлилась точно на голову своего владельца.

— Она сухая! — закричал тот. — Пусть меня хераупс во все дыры щупальцами отымеет, если я вру!

Эллейв подошла и пощупала шляпу, послужившую исследовательской цели. Действительно, ни капли влаги!

— Вот так история, — процедила она сквозь зубы. — Куда же мы попали?

Куда бы они ни угодили, им оставалось только одно — следовать за стрелкой Компаса, это был единственный ориентир, единственный путеводный знак в этом причудливом иллюзорном пространстве.

Трудно было сказать, сколько дней они плыли по этой ни на что не похожей воздухо-воде, которая отражала облака, а корпуса кораблей почему-то не отражала. Время здесь тянулось и изгибалось петлями, день сменялся ночью совсем не так, как обычно. И корабельные, и карманные часы Эллейв показывали, что прошёл всего час, но у всех складывалось ощущение, что плыли они по меньшей мере неделю.

Наконец впереди показалась жутковатого вида воронка: прозрачное вещество утекало в неё, как в дыру. И хуже всего, что стрелка Компаса показывала именно на неё.

— Похоже, нам туда, ребята, — проговорила Эллейв, вскинув от маленького прибора потрясённый взгляд. — Да поможет нам свет Источника...

Весь экипаж синхронно сглотнул. Эллейв просигналила экраном Эвельгеру и Реттлингу, что их путь лежит в воронку, и добавила:

«Держитесь, парни. Теперь от меня ничего не зависит. Да хранит нас Источник!»

Корабли медленно приближались к водовороту, который вблизи выглядел даже безмятежным, хотя и несколько жутковатым. Прозрачное вещество вращалось по часовой стрелке очень спокойно и плавно, корабли соскользнули в воронку мягко, с небольшим креном на правый борт. Их втянуло в медленное, сонное вращение; управлять судном было уже нельзя, водоворот влёк его сам. Оставалось только положиться на его милость — куда вынесет, туда вынесет.

А между тем крен становился всё круче, вращение ускорялось, все держались за что попало, чтобы не скатиться за борт. Ещё и шквалистый ветер откуда-то внезапно налетел, хотя неба было уже не видно. Рифить паруса в таких условиях было сложно и рискованно, но Эллейв всё же отдала приказ сделать это, дабы корабль не полетел кувырком в центр воронки. То же самое делали Эвельгер с Реттлингом.

Они летели прямо в центр. Прозрачное вещество захлестнуло их... Оно напоминало очень густой воздух, но дышать им было нельзя. Оно просто не втягивалось в грудь. Теряя сознание от безвоздушья, Эллейв успела лишь прижать руку к груди, где во внутреннем кармане лежал портрет милой Онирис.

Глаза она открыла в удивительной красоты саду, наполненном светом золотых лучей. Деревья и цветы, дорожки и лужайки — всё будто приветствовало Эллейв, будто ласково улыбалось ей, здесь всё ждало её прибытия.

Ощутив ногами дорожку, Эллейв поняла, что стоит босиком, а в руках у неё — удочка. А навстречу ей шла матушка, облачённая в светлые длиннополые одежды, и за спиной у неё сияла пара огромных крыльев, сотканных из золотистого узора, очень сложного и плотно свитого, как кружево. Глаза родительницы излучали этот же свет — ласковый и мудрый, прикасавшийся к сердцу, точно мягкая и тёплая ладонь.

«Матушка! — не голосом, но сердцем воскликнула Эллейв. — Где я и откуда ты здесь?!»

«Я — твой Хранитель, девочка с удочкой, — ответила родительница. — Когда-то мне пришлось спасать твою душу из Голодной Бездны... Ты — всё, что осталось от моего самого родного на свете волка. Но ты — уже не волк. Ты — это ты. Помни об этом».

Ощутив сердцем чей-то оклик, Эллейв обернулась и увидела зелёную деревянную дверь, оплетённую вьющимся растением. Выглядела она весьма уютно и безмятежно, ничего жуткого в ней не было. Что-то звало Эллейв: «Войди! Тебе — сюда!» Неужели...

Это и есть Врата в тайник?!

«Осторожнее, моя родная, — послышался за спиной встревоженный голос матушки. — Берегись!»

Дверь уже открылась, и Эллейв, босая и с удочкой, шагнула в таинственный мрак, в котором маячил впереди далёкий призрачный свет. Ступая по очень холодному каменному полу, она шла на свет, а он медленно приближался. Наконец она разглядела: в луче, падавшем сверху, стояла фигура в плаще, высокая и по сложению очень похожая на неё саму. Грудью натолкнувшись на незримое холодное препятствие, Эллейв остановилась. В звенящей тишине она окликнула:

«Кто ты? Покажи лицо!»

Голова фигуры была покрыта капюшоном, под которым царил густой чёрный мрак. Гулкий неопознаваемый голос ответил:

«Чтобы узнать, кто я, тебе сперва не помешает ответить на вопрос: кто ты сама?»

Плащ на груди фигуры распахнулся, и под ним открылся мундир с орденами. Где-то Эллейв уже видела этот мундир... Память услужливо выбросила картину: похороны госпожи Аэльгерд, скорбная и строгая фигура Владычицы у гроба. Картина эта висела в художественной галерее столицы, когда-то они с Онирис смотрели на неё вдвоём, и тогда ещё будущая жена сказала, что между Эллейв и Дамрад есть что-то общее. Нет, она сказала это у другой картины, где Дамрад преклонила колено перед Жданой — бритоголовая, с косицей на темени, облачённая в доспехи.

«Дамрад? — воскликнула Эллейв. — Это ты? Ты охраняешь Врата в тайник?»

Рука фигуры поднялась и откинула наголовье плаща. Свет упал на лицо и сверкающую гладкую голову, и Эллейв с ужасом узнала себя. Но какую-то другую, жутковатую себя, с затягивающей, гипнотической звёздной бесконечностью в глазах неопределённо тёмного цвета. Двойник растянул рот в клыкастом оскале-улыбке.

«Вот потому я и говорю: сперва ответь, кто ты сама!» — с жутковатым смешком сказал он.

Эллейв со всех сторон обступили шепчущие, сводящие с ума картины: вот она сидит на слишком высоком для неё стуле и читает две книги одновременно; вот госпожа Эльвингильд ласково гладит её забинтованное после операции лицо (ей убрали врождённый изъян — «волчью пасть»), вот она стоит и с вызовом смотрит на матушку Брендгильд, прося для себя экзамена, а матушка боится её. Боится четырнадцатилетней девчонки, которая вылепила себя заново, из уродца став почти красавицей и направляя на родительницу грозное остриё блестящего холодного ума. Мощным клинком ледяного рассудка, тонкой сложной машиной высокого интеллекта она нависала над жалкой фигурой матушки Брендгильд, растратчицы государственной казны и никчёмной правительницы, которую возненавидели собственные подданные.

На смену ей должна была прийти другая правительница — сильная, умная, беспощадная, твёрдая и бесстрашная, на всё готовая ради блага собственной страны. Ради строительства огромной могущественной империи она развяжет множество войн, огнём и мечом построит государство, способное осуществить главное дело её жизни — поход на Явь.

Вот только половину своей жизненной силы молодая правительница уже отдала ради спасения любимой.

«Куда тебя занесло, дитя? — с горечью качала головой Волчица с Силлегских островов. — Твоя душа пришла на землю, чтобы вернуть мне глаза, чтобы восстановить то, что было в древние времена нарушено... Только такая великая душа, как твоя, способна на величайшую любовь! Весь твой жизненный путь должен быть подчинён этой цели — обретению этой любви, а ты идёшь тропой кровопролития! Но я не могу тебя остановить... У меня нет моих глаз! Всё, что я могу — это исполнить желание твоей возлюбленной... Чтобы великая любовь не кончалась никогда! А всё остальное ты должна сделать сама. Я не знаю, как ты это сделаешь, но это — твоё предназначение. Ради того, чтобы ты его исполнила, тебя достанут и из Бездны!»

Увы, всё случилось так, как случилось. Великая любовь состоялась, но и великая горечь примешивалась к этому грандиозному, огромному чувству, которое они с возлюбленной пронесли сквозь многие годы — сквозь разлуку, сквозь отдаление, сквозь тьму, окружившую девочку с удочкой. Борьба с этой тьмой могла убить Хранительницу, поэтому любящее сердце правительницы заковало себя в жестокую броню и приняло холодящее душу, невыносимо тяжёлое решение — расстаться со своим драгоценным хрустальным цветком. Ради жизни и здоровья любимой она была готова ввергнуть себя во тьму, погубить в себе девочку с удочкой, окончательно стать чудовищем, которым видели её окружающие. Чудовищем с чарующими «щупальцами».

Величие её любви влекло её в пропасть. В Голодную Бездну. Она сама принесла эту жертву, и любовь была медалью о двух сторонах: одна — тёмная, смертоносная, ощетинившаяся копьями и кровавыми клинками, а вторая — сверкающая, крылатая, горьковато-нежная. С этой второй стороны билось преданное сердце волка, влюблённого в хозяйку весеннего сада до сладкого шёпота цветов в груди.

Волк остался верен своему вкусу — снова выбрал возлюбленную, похожую на Игтрауд. Максимально похожую на сей раз. Но и Игтрауд осталась с ним, только теперь уже в другом качестве. Её любовь была одним крылом, а любовь Онирис — вторым, и сейчас они сияли за спиной девочки с удочкой.

«Ну, как тебе такая правда о себе? — клыкасто ухмыльнулся двойник, обнажая холодный сверкающий клинок. — Готовься заплатить за проникновение в тайник дорогую цену... Дамрад. Или Эллейв?»

Эхо слов матушки ласково тронуло сердце: «Ты — уже не волк. Ты — это ты. Помни об этом».

«Я Эллейв, — произнесла двукрылая душа. — А вот кто ты?»

«Я — твоё прошлое, — оскалился двойник. — Чтобы войти в тайник, тебе придётся сразиться со мной! Но помни: если ты убьёшь меня, ты уничтожишь и себя саму, потому что без прошлого нас нет. А если я одержу победу, это сведёт тебя с ума, и ты не сможешь жить дальше, прошлое утянет тебя вниз, как камень. Так что же ты выберешь из этих двух зол?»

«Я выбираю третье», — сказала Эллейв, сжимая удочку.

Двойник расхохотался:

«Третьего нет!»

Руку Эллейв оттянула оружейная тяжесть. А удочка-то оказалась стальная... Не хуже клинка, направленного ей в грудь!

«Врёшь, — сказала она. — Есть и третий выход. А вот моя отмычка для Врат!»

С этими словами она подняла удочку, и та приняла на себя удар меча. Двойник, грозный, страшный, бессердечно-холодный, атаковал со смертоносной тяжестью всех войн, с горестной болью всех, кто потерял близких в этих войнах. «Плати, Дамрад, плати по счетам! — гремел карающий меч. — Испытай на себе всю боль тех, кого ты обездолила своими злодеяниями!»

Тело Эллейв покрывалось ранами, рубашка пропиталась кровью, но она стояла на ногах и отбивалась удочкой, которая оказалась прочнее любого меча.

«Я пью мою чашу до дна, — хрипела она. — Я должна исполнить моё предназначение, какую бы цену ни пришлось за это отдать!»

Зловещий хохоток двойника рассыпался ледяными кристаллами и пробрал её жутковатым морозцем по коже.

«Ты даже не представляешь, как высока эта цена!»

Эллейв вдруг оказалась перед портретом Онирис — уже не миниатюрным, а в полный рост. И жена была на нём живая — смотрела на Эллейв, облачённую в доспехи, с косицей на бритой голове.

«Ты — не моя Эллейв? Ты — Дамрад?» — пролепетала она, пятясь прочь.

Эллейв, упав на колени, протянула к ней руки.

«Нет, нет, милая! Не беги, не бойся меня! Я — твоя Эллейв... Я люблю тебя, больше жизни люблю!»

В груди у милой Онирис рос проклятый кристалл боли, оплетая её сердце своими отростками, и любовь этого тёплого и яркого, как звезда, сердечка оказывалась запертой внутри. Глаза Онирис становились тусклыми, чудесный свет души в них угасал, и она продолжала пятиться.

«Нет, нет! — рыкнула Эллейв, вскакивая. — Проклятье... Только не это!»

«Вот какая цена у твоей отмычки, — коварно посмеивался двойник, стоя рядом. — Ну что, готова ты заплатить её и исполнить своё предназначение? Есть ещё возможность отказаться. Смотри!»

По мановению руки двойника кристалл в груди Онирис начал таять, на её посеревшие щёки возвращался румянец, а глаза оживали. Она протянула к Эллейв руки, и та вытащила её из рамы портрета, сгребла в объятия и прижала к своей облачённой в доспехи груди.

«Девочка моя любимая, счастье моё драгоценное, — зашептала она ей в губы. — Ты выдержишь это, я знаю. Твоё непобедимое сердечко выстоит, не закроется от меня. Молю тебя, только не бойся меня! Не ужасайся, не отворачивайся! Я — та, кто я есть, с этим ничего не поделаешь. Но я люблю тебя — вот единственная правда, которую тебе нужно знать».

«Если твоих сил начнёт не хватать — друзья тебе помогут», — тронуло её сердце спасительное эхо слов матушки Аинге.

К ним шли два капитана. Реттлинг — с обнажённым клинком в руке, а Эвельгер нёс в ладонях своё сердце, связанное с сердцем Онирис золотой ниточкой. Двойник зарычал, заметался, ухватился за ржавую цепь, которая тянулась от него к сердцу Реттлинга, но тот отсёк её своим мечом. И на глазах начал сам преображаться: исчезли шрамы и чёрная повязка на глазу, выросли волосы.

«Твоё прошлое — и моё прошлое, Эллейв, — сказал он. — Это моя боль, которая не даёт мне обрести счастье. Твоя жена — великая целительница, но я справлюсь со своей болью сам».

Он погрузил руку в свою грудь и с рёвом сквозь оскаленные клыки вырвал кристалл. Тот пульсировал в его окровавленных пальцах и стучал, как сердце.

«Батюшка!» — послышался детский голосок.

К Реттлингу бежала маленькая золотоволосая девочка, протягивая ручки. Его глаза сверкнули радостью, он подхватил её в объятия и прижал к себе.

«Малютка моя... Моя родная крошка», — шептал он, покрывая её личико поцелуями.

А Эвельгер, вложив Онирис в грудь своё сердце, сказал:

«Теперь она выдержит, Эллейв. Бей!»

Эллейв развернулась к двойнику, который обрёл уже полузвериный жуткий облик: оброс шерстью и ронял тягучую слюну из пасти, но ещё стоял прямо, на двух конечностях. Эллейв занесла удочку и хлестнула чудовище по морде, и оно, взвыв, отпрянуло. Оно не умерло, а начало уменьшаться в размерах, пока не превратилось в девочку лет шести — босую, в белой рубашке и с небольшой рыболовной удочкой. Она смотрела на Эллейв растерянно, её приоткрытые губы дрожали. Та, ощутив прилив тёплой, грустноватой нежности к этому созданию, подхватила его на руки.

«Не бойся, малышка. Ты жива и останешься жива. Я никому не позволю тебя поглотить».

А девочка улыбнулась, и удочка в её руке превратилась в золотой ключ. Протянув его Эллейв, она сказала:

«Возьми и открой Врата тайника».

Перед Эллейв выросла огромная тёмная дверь со скважиной, сквозь которую сочился золотистый свет. Вставляя в неё ключ, Эллейв ощутила сердцем незримые объятия — и родительницы, и Онирис, и матушки Аинге.

За дверью оказался тихий уютный сад, озарённый последним отблеском заката. Журчал фонтан, ветки деревьев сплелись в зелёный шатёр, под которым на высоком троне сидела прекрасная дева с серебряными волосами и пронзительно-сапфировыми глазами. Ласково улыбаясь Эллейв, она протянула к ней изящную руку в широком рукаве.

«Подойди, дитя моё».

Сердце Эллейв точно под ураганным ветром затрепетало: она поняла, кто перед ней — та, кто исполнил её желание отдать половину жизни ради спасения Игтрауд и желание Игтрауд о вечной любви.

«Ты сделала это, дитя, ты смогла! — сказала дева. — Но отголосок старых битв тебя ещё настигнет, будь готова к этому. Это — последствия того, что ты натворила, отклонившись от своего истинного пути в прошлой жизни. Увы, полностью их отменить невозможно, но я сделаю всё от меня зависящее, чтобы смягчить их для тебя. Приходи ко мне, и я исцелю тебя».

— Эллейв! Эллейв! — звал кто-то уже не бестелесным и телепатическим, а вполне настоящим голосом. — Да очнись же ты!

Эллейв лежала на палубе «Прекрасной Онирис», а над ней склонились Эвельгер с Реттлингом. Первый хлопал её по щекам, а второй держал бутылку «крови победы» и чарку. Со всех сторон корабль обступал непроглядный туман — синеватый, сумеречный.

— Ну вот, умница, очнулась, — проговорил Эвельгер, помогая Эллейв сесть.

Забулькала «кровь победы», наполняя чарку, и Реттлинг поднёс её ко рту Эллейв. Она проглотила всё залпом и закашлялась. В судорожно стиснутом левом кулаке было что-то твёрдое, она попыталась разжать руку, но не получилось. Мышцы точно окаменели.

— У меня что-то с рукой, — прокряхтела она. — Парни, попробуйте её разжать...

Но и у Эвельгера с Реттлингом ничего не вышло. Они так усердствовали, что чуть не сломали ей руку, и она взревела:

— Всё, всё, отставить!

Ощущение стиснутой руки было неприятным и болезненным, её точно судорогой свело и никак не отпускало. Эллейв попросила принести светильник и попыталась разглядеть, что у неё было зажато под пальцами. На свет отзывались синие проблески-искорки, но целиком предмет разглядеть было нельзя. Она узнала этот цвет: такими же сапфировыми глазами ласково смотрела на неё дева с серебряными волосами...

Глаза! Глаза Волчицы!

— Ребята... Я их достала, — измученно выдохнула Эллейв, откидываясь назад, на заботливо подставленные руки Эвельгера. — Вот только мне, похоже, всю обратную дорогу не суждено с ними расставаться...

Ей помогли встать, она окинула взглядом туманное пространство. Сквозь синюю мглу проступали силуэты двух других кораблей с зажжёнными огнями.

— Как давно мы здесь? — спросила она.

— Мы пришли в себя после схватки с прошлым — каждый у себя на корабле, — ответил Эвельгер. — И этот туман уже был. Команды говорят, что мы выскочили из воронки и плюхнулись на воду в этом странном месте.

К Эллейв подошёл встревоженный помощник Вердгод.

— Госпожа корком, ты как? Целая?

— Вроде, да, старина, — проговорила она, чуть морщась от неприятного чувства в сведённой руке. — А вы как?

— Да все живы-здоровы, — ответил помощник. — Воронка нас выплюнула, вот только видимость такая, что собственную задницу обеими руками не отыщешь!

Двигаться в таких условиях было невозможно, и они решили подождать, пока туман рассеется. Была отдана команда лечь в дрейф. Все три капитана собрались в каюте Эллейв, Эвельгер разлил по чаркам «кровь победы», и они выпили без закуски. Эллейв встретилась глазами с Реттлингом, и тот посмотрел на неё особым, просветлённым взором. Он видел всё то же самое, что и она. Он знал, чья душа в её теле, но ржавая цепь в прошлое была перерублена.

— Кажется, я снялся со своей затянувшейся стоянки, госпожа, — проговорил он. — Пришлось сорваться с якоря, но я не жалею.

Рана в его груди на месте кристалла ещё кровоточила, но уже начинала потихоньку заживать. Эллейв опустила правую, не сведённую руку на его плечо. Всё пережитое казалось сном, но под рёбрами глухо ныло: всё это было. Всё это — правда, от которой уже не отвертишься, но она не тянула вниз, не отнимала крыльев у души. Прошлое вспоминалось, как давно прочитанная книга, пыльная и подзабытая; это не Эллейв жила и действовала в ней, а главная героиня, лишь отдалённо похожая на неё. Из прошлого ушёл нерв, живая пульсирующая боль, остались только картинки. С усмешкой Эллейв провела ладонью по голове: так вот откуда это шло... Ждана обрила её своими ласковыми руками, и причёска эта так крепко прижилась, что даже из прошлой жизни в новую перекочевала. До поступления в Корабельную школу Эллейв носила длинные волосы, и что-то в собственном облике ей казалось лишним; увидев перед первым учебным плаванием в зеркале цирюльни свой гладкий череп, она вдруг поняла: вот он, её настоящий образ — такой, каким он должен быть. В первый раз она обрилась по приказу коркома-наставника, а после уже никто не заставлял — она делала это сама. Ждана... Наверно, её, пташки светлокрылой, уже нет в живых: человеческая жизнь недолговечна.

Эллейв не думала о Дамрад, как о себе самой, старое имя уже не сцеплялось с её «я», нынешняя жизнь оттеснила прошлое назад, душа находилась в настоящем, а на минувшее оглядывалась с усталой смутной горечью. Она не сошла с ума, как обещал двойник, но беспокоилась об Онирис. Почувствовала ли та, что произошло? Видела ли что-нибудь из этого? Как они посмотрят друг другу в глаза, когда встретятся?

Матушка... Игтрауд, её Игтрауд. Её — и уже не её. Волк умер, но хозяйка сада родила маленького волчонка, который вырос, глядя на неё восхищёнными глазами, любя её чистой дочерней любовью. Душа волчонка была окружена матушкиной душой, точно светлыми стенами храма, и внутрь не проникали грязь и зло; они поменялись ролями: раньше волк берёг хозяйку, был для неё щитом от жестокого внешнего мира, а теперь хозяйка окружила его стенами надёжного и тёплого дома, в котором царила атмосфера любви и мудрости, она дала ему самый светлый и счастливый жизненный старт, какой только было в её силах дать. Она стала для него матушкой, какой для него не смогла стать Брендгильд.

Бедняжка Темань... Слишком нервная натура, слишком обнажённая душа, не научившаяся справляться со своими чувствами, и они в итоге убили её. В прошлой жизни волк был жесток с ней, и в этой жизни она узнала его, хотя умом этого и не поняла. Но душой распознала того, кого когда-то боялась, ненавидела и не смогла простить. Хотелось загладить свою вину перед ней, но — как? Она ушла в Чертог Вечности... Сделать её дочь счастливой — вот всё, что волк мог сейчас.

Тирлейф... Он, умница, всё понял правильно. Светлый и добрый мальчик, которого безумная Санда могла погубить, но прядка волос в медальоне спасла его на войне. Матушкина безымянная любовь, спрятавшись от глаз ревнивого чудовища, сберегла сына.

Гердрейд... Их разлучил закрытый проход между мирами, но волк знал, что безымянная любовь найдёт дочь и там, ласковые руки Жданы с бритвой помогли этому осуществиться.

Только Икмару спасти не удалось, волк тогда понадеялся, что её сбережёт отец. Пепел с её погребального костра положили в посадочную яму для дерева, которое росло и поныне. Нынешняя глава государства, Владычица Седвейг, закрыла «Школу головорезов Дамрад», а к дереву отнеслась уважительно — велела перенести и посадить в столице. Оно пережило переезд и снова принялось в рост. При пересадке его сильно обрезали, но оно уже давно нарастило новую могучую крону.

Все трое сильно напились в этот туманный вечер. Трезвее прочих остался Эвельгер, он-то и разогнал их по постелям.

Утром туман не рассеялся, только из синего стал серым. Они прождали в дрейфе до следующего утра, но мглистая завеса не исчезала. Тогда Эллейв, сверившись с Компасом, отдала приказ осторожно двигаться самым малым ходом. Не было видно ни Макши, ни звёзд, определить их местоположение представлялось крайне затруднительным, если не сказать невозможным. Оставалось полагаться только на Компас, вот только в душу Эллейв закралась мрачноватое подозрение: а работал ли он в обратную сторону? Он был создан для «взлома» чар, скрывающих тайник, но мог ли вывести их назад? И где они вообще находились, в каком пространстве?

Рука так и не разжималась, ныла и болела, из-за чего Эллейв плохо спала и не могла встретиться во сне с Онирис. Наконец, измученная и бледная, она попросила Эвельгера связаться через сон с матушкой Аинге и спросить её насчёт пригодности Компаса для поиска пути домой в непроглядном тумане, который не рассеивался уже много дней подряд.

Ответ пришёл удручающий: как Эллейв и подозревала, Компас работал только для поиска Врат, а обратно им выбираться придётся самим. Матушка Аинге заверила, что они молятся за участников экспедиции день и ночь. Молиться велела и самим путешественникам, ведь благословение по-прежнему оставалось с ними.

«Сердечко моё путеводное, девочка драгоценная, — мысленно молила Эллейв, глядя на портрет жены. — Я не могу встретиться с тобой во сне, но ты чувствуешь мои мысли, я знаю. Прошу тебя, красавица моя, укажи мне направление! Где ты, моя радость? В какую сторону нам плыть?»

После этого обращения она стояла на шканцах, безуспешно пытаясь что-то разглядеть в тумане, как вдруг услышала или, скорее, кожей почуяла зов. Тоненькая струнка звенела еле слышно, и все нервы Эллейв разом натянулись, её внутренний зверь вздыбился. Она поворачивалась во все стороны, пытаясь понять, откуда шёл этот зов, но ей чудилось, что он окружал её и слышался отовсюду.

После множества бесплодных попыток она, сцепив зубы, по мостику из хмари перешла на корабль Эвельгера.

— Есть у меня к тебе одно дело, дружище, — сказала она.

— Слушаю, — серьёзно ответил он.

Собравшись с мыслями, Эллейв начала:

— Я знаю о твоих чувствах к моей жене. И ценю твоё благородство. Но сейчас твоя, скажем так, связь с её сердцем может нам пригодиться... Я так измучена этой проклятой болью в руке, что ничего толком не могу понять. Я зову Онирис и слышу ответный зов, но никак не могу уловить точно, откуда он идёт. Не мог бы ты воспользоваться своей ниточкой, чтобы определить направление? Если мы его уловим, мы будем знать, в какой она стороне, а значит, в той стороне и Силлегские острова. Боюсь, что мы застряли в этом проклятом тумане, по-другому нам не выбраться.

Эвельгер, несколько мгновений подумав, ответил:

— Я могу попробовать, Эллейв. Но если я направлю по этой нити зов к сердцу госпожи Онирис, в нём могут проснуться чувства ко мне. Это не значит, что она разлюбит тебя, о нет! Ни в коем случае. Просто она может полюбить ещё и меня. А я не хочу вторгаться в ваш союз третьим, хотя госпожа Игтрауд с Арнугом и Одгунд так живут и вполне счастливы. Но ты... Ты — другое дело. Я не уверен, что ты готова смириться с таким положением вещей. Да, я люблю госпожу Онирис, но тебя я уважаю и не хотел бы обременять тебя неприятными чувствами.

Эллейв втянула воздух через ноздри и испустила длинный выдох, устало прикрыв глаза. Опустив здоровую руку на его плечо, она проговорила:

— Послушай, старина... Я ценю твою деликатность и благородство, правда! Но у нас может не быть другого выхода. Что-то мне подсказывает, что это единственный шанс выбраться из тумана, в котором мы плутаем уже семнадцатые сутки. Если уж пошли такие откровения, то скажу тебе так: ты — единственный, кого я готова принять третьим, если до этого дойдёт. Ты доказал, что ты — лучший из лучших, а на меньшее я не согласна.

Помолчав, Эвельгер тихо проронил:

— Не забывай, я ношу траур. До третьего дело может и не дойти. У меня нет далеко идущих планов, я не претендую на руку и сердце госпожи Онирис. Сейчас ты говоришь, что готова принять меня, но это — сейчас. А потом может оказаться, что для тебя это неприемлемо и невыносимо.

Эллейв испустила рык, провела по лицу ладонью.

— Эвельгер, едри тебя в жабры! Если я что-то сказала, это железно. Я не отступаю, я хозяйка своего слова! Спасай нас, иначе мы можем вообще отсюда не выбраться! Как начальница экспедиции я приказываю тебе это сделать!

— Хорошо, — сказал Эвельгер, вперив в неё серьёзный взгляд. — Приказ принят к исполнению. Но для этого я должен связаться с госпожой Онирис во сне. И ещё. Мне придётся поцеловать её там. Ты разрешаешь?

— Ох, избавь меня от деталей, — сердито фыркнула Эллейв. — Делай всё, что необходимо.

В последовавшую за этим разговором ночь её рука так болела, что Эллейв не сомкнула глаз, то и дело сквозь её стиснутый оскал рвался рык. Она была готова на стенку лезть... Или оттяпать себе руку саблей! Зачем эти глаза причиняли ей такие мучения? В голову приходило только одно объяснение: вероятно, для надёжности, чтоб она не выпустила их и не потеряла... А Эвельгер-то, чтоб его хвостоглазые ротозадые головоноги (да, жили в морских глубинах Нави и такие существа!) на себе прокатили! Наверняка сейчас приятно проводил время с Онирис, пока она тут принимала на себя всю тяжесть их миссии...

Нелегко оказалось добыть глаза Волчицы, но и везти их к обладательнице — ничуть не проще. И уж совсем не легче, чем разобраться с хвостоглазыми ротозадыми головоногами — где у них что находится. Вот уж слепила мать-природа чудышко морское...

Утром Эвельгер сам пришёл на «Прекрасную Онирис».

— У нас есть курс на Силлегские острова, — сообщил он.

Эллейв, измученная бессонницей и болью, мрачно всматривалась в него, пытаясь понять, что ночью было между ним и Онирис, но лицо у него, как обычно, оставалось непроницаемым.

Так как внутренний Компас перешёл теперь к Эвельгеру, Эллейв своим приказом сделала его корабль ведущим. Эвельгера вело любящее сердце, а он вёл всех остальных. На восьмой день пути они выбрались из туманной области и наконец смогли определить своё местоположение. Воронка выбросила их очень далеко и от столицы, и от Силлегских островов, и становилось ясно, что не зря они взяли с собой охотничьи и рыболовные снасти: им предстояло ими воспользоваться. К счастью, повышенное количество «воздушных источников», которыми были снабжены корабли, покрывало минимальные потребности в воде, достаточные для выживания, и смерть от жажды им не грозила. Несколько раз они попали под дождь, что также позволило им пополнить запасы воды.

Однажды на рассвете раздался крик:

— Одиночный хераупс по правому борту!

Это был крупный самец-одиночка, сильный, ловкий и целеустремлённый. В считанные мгновения он определил для себя, что «Прекрасная Онирис» — самая красивая, и решительно направился к ней. Ядра из хмари его не отпугивали, гарпун он тоже отбил и неумолимо надвигался на корабль.

— Ах ты, сукин сын, — прорычала Эллейв сквозь клыки. — Ну ничего, сейчас я тебя угощу кое-чем.

Она обнажила подарок Йеанн — клинок из клюва хераупса. Когда огромное щупальце поднялось над кораблём, она смело подпрыгнула, используя трамплин из хмари, и полоснула по нему. На гигантской конечности мгновенно образовалась огромная рана, хотя клинок выглядел совсем небольшим. Оглушительный рёв боли — и другим щупальцем чудовище ударило в борт корабля. Полетели щепки, а потерявшая сознание Эллейв вниз головой упала в раскрытую пасть монстра. Клюв его был похож на птичий — загнутый, блестящий и чёрный. Эллейв невредимая пролетела между его остриями и угодила в горло.

Удар о мягкие стенки глотки чудовища привёл её в чувство. Клинок она не потеряла, он держался за её руку на темляке. Падая вниз, она оставила длинную рану на пищеводе хераупса. Чудовище от боли корчилось, и Эллейв крутило и било всеми частями тела о стенки пищеварительного мешка. На его дне возвышалась целая гора костей и какие-то фосфоресцирующие в темноте ошмётки чьей-то плоти. Они озаряли желудок странным зеленоватым светом.

Если бы Эллейв упала в зловонную жижу, ей спустя несколько мгновений пришёл бы конец: желудочная кислота хераупса разъедала плоть молниеносно. Но ей посчастливилось приземлиться ногами на груду костей — останки морских млекопитающих, которых с удовольствием поедал монстр. Кости он потом срыгивал. Воздух он частенько заглатывал вместе с едой, так что кое-как дышать в его желудке было можно, хотя вонь в нём стояла омерзительная. Желудочное содержимое смешалось с кровью из раны в пищеводе, а хераупс дёргался от боли так, что Эллейв не устояла на груде костей — та рассыпалась у неё под ногами. Её левая рука — с глазами Волчицы! — на миг почти по самое плечо погрузилась в желудочное содержимое, и от страшной боли она едва не потеряла сознание. Ей удалось вскочить на островок из хмари, которой было предостаточно в желудке чудовища. Затуманенным болью сознанием она понимала, что руке конец: из пропитавшегося вонючей едкой жидкостью рукава мундира торчала скелетированная кисть с ошмётками мышц, а в костях застряли два крупных сияющих сапфира овальной формы.

Глаза Волчицы не потерялись! Они просто вросли в её руку до костей и теперь надёжно сидели в них.

Левая половина лица страшно горела: на кожу попали брызги кислоты. Собрав в кулак остатки сил и воли, Эллейв по ступенькам из хмари взлетела к верхней части желудка и вонзила в неё клинок по самую рукоятку. Её чуть не смыло назад потоком крови и морской воды: удар пробил тело хераупса изнутри. Крошечный клинок наносил гигантские раны!

В себя Эллейв пришла уже на палубе. Над ней склонились Эвельгер с Реттлингом — серьёзные, потрясённые. Команда тоже столпилась вокруг.

— Ох, госпожа корком! — сквозь боль узнала она голос помощника. — Мы уж думали — конец тебе! Как же ты брюхо-то гаду этому вспорола?

— Вот этим, — прохрипела Эллейв, здоровой рукой приподнимая клинок.

А Эвельгер сказал:

— Реттлинг, побудь с ней. Я сейчас принесу обезболивающее снадобье.

Эллейв теряла сознание несколько раз. Щупальца боли оплетали её, она рвалась из них наружу — к улыбающемуся и светлому лицу милой Онирис.

Снова она в себя пришла в корабельном лазарете, на хирургическом столе. Над ней склонился Эвельгер — без кафтана, в рубашке, жилетке и фартуке.

— Остатки руки придётся отнять, Эллейв, — сказал он серьёзно, с тёплыми нотками подлинного сострадания в голосе. — Восстанавливаться там нечему, остались только кости, все мягкие ткани разъедены желудочной кислотой.

— Глаза... Волчицы, — прохрипела она.

— Целы, никуда не делись, — сказал Эвельгер. — Помучили они тебя здорово... Но теперь — всё, мучения закончены.

Да уж... Глаза Волчицы покинули её только вместе с рукой. Эвельгеру снова пригодилось его врачебное мастерство: он напоил Эллейв дурманящим снадобьем, удалил все остатки мёртвых, не подлежащих восстановлению мягких тканей, из живых сформировал лоскуты для создания культи, отпилил плечевую кость, укрыл рану лоскутами и наложил швы. Чтоб рана лучше и быстрее заживала, окутал её своим лечебным воздействием.

Лицо Эллейв пострадало с той же стороны, что и рука. На коже щеки, виска и лба образовались несколько довольно крупных язв; кислоту смыло морской водой, но после заживления должны были остаться обширные рубцы. Эвельгер постарался уменьшить последствия с помощью своего воздействия, но полностью изгладить будущие кожные изъяны ему не удалось.

Двое суток команды занимались разделкой туши хераупса и запасались его превосходным вкусным мясом в дорогу, а Эвельгер не отходил от Эллейв, пока та отлёживалась и приходила в себя в своей каюте. На исходе второго дня она встала с постели и облачилась в запасной мундир, пустой левый рукав которого пришлось прицепить спереди к пуговице — в точности так же, как когда-то у госпожи Аэльгерд. Ей принесли ужин из мяса убитого ею собственноручно монстра, и они с Эвельгером и Реттлингом выпили по чарочке «крови победы».

— Ну что ж, помянем этого сукиного сына, — хмыкнул Реттлинг. — Благодаря ему мы до конца плавания будем сытыми.

В трюмах стояли холодильные ящики, которые до отказа были забиты мясом, а то, что не поместилось в них, засолили и завялили. Вялилось мясо хераупса очень быстро, за три-четыре дня. Ели его матросы и сырым — прямо в процессе разделки и заготовки.

Глаза Волчицы Эвельгер не стал выковыривать из костей — так и положил в шкатулочку вместе с отрезанной скелетированной кистью Эллейв. Вросли они прочно — возникало такое впечатление, что они как бы зародились прямо внутри руки и дошли до нынешнего размера постепенно. Камни не были огранёнными, находились в своём природном виде, но имели довольно правильную овальную форму.

— Занятный способ соблюсти сохранность, — промолвил Реттлинг. — Но весьма мучительный для носителя.

К утру третьего дня Эллейв вернулась к исполнению своих обязанностей капитана; поначалу ей было не по себе, когда она впервые появилась перед командой в своём новом, искалеченном виде, но никто не смотрел на неё с жалостью или пренебрежением, никто не лез с сочувственными словами, все просто работали как обычно, будто ничего не случилось, и это было самым правильным подходом.

Увы, мучения для Эллейв с ампутацией руки не закончились. Её донимали фантомные боли: несуществующая конечность ныла, покрывалась мурашками и беспокоила её очень часто. То и дело приходилось звать Эвельгера, который с помощью своего лечебного воздействия снимал эти неприятные ощущения. Сама культя зажила хорошо, без осложнений, но призрак руки преследовал Эллейв, особенно по ночам. И снова плохой сон не позволял ей встретиться с Онирис.

— Прости, дружище, что так часто тебя отвлекаю, — сказала Эллейв, когда в очередной раз пришлось позвать Эвельгера для обезболивания. — Руки нет, но она продолжает болеть.

— Так бывает, — мягко молвил тот. — Но думаю, что эти боли прекратятся сразу, как только чудесные целительные руки госпожи Онирис коснутся тебя. А обращаться не стесняйся, я буду приходить и делать всё, что в моих силах, пока мы не вернёмся домой. А там уже госпожа Онирис тебя живо исцелит окончательно.

Оставшись одна в каюте, Эллейв втёрла в голову средство против волос и долго хмурилась, разглядывая себя в зеркальце. Эвельгер, как смог, уменьшил шрамы от кислоты, но его чудотворным рукам не удалось их до конца убрать. Однако он сократил их общую площадь почти вдвое и сделал менее заметными. Он заботливо и самоотверженно дежурил у её постели, пока она выздоравливала после ампутации, двое суток не спал, а пищу принимал, не покидая её каюты. Когда его руки поглаживали культю, из них струилась тёплая и добрая, обезболивающая сила, а глаза становились мягкими, как у Одгунд, излучая глубокое и душевное, искреннее сострадание.

Она не ошиблась, назвав его лучшим из лучших, хотя он с присущей ему скромностью не считал себя таковым. Но она была рада, что сердце Онирис находится под защитой его сердца — бескорыстной, молчаливой, самоотверженной.