Дочери Лалады. Паруса души

Эпилог, часть 4. Там, где живёт любовь

Снова Верхняя Геница праздновала Йорлагсдааг, снова под открытым небом жарились целые мясные туши, витал аромат цветения садов и слышались песни. Бенеда нынче тоже решила пропустить год, не выбирать нового супруга: ей пока хватало и имеющихся.

— Неужто стареешь, дражайшая госпожа? — позволил себе пошутить старший муж, Дуннгар. — Уж сколько лет никем новеньким семью не пополняешь!

Бенеда хмыкнула.

— При чём тут «старею»? Просто надобности пока нет новых охламонов заводить.

Нынче у костоправки была большая радость: в гости приехала Онирис со всем своим семейством: супругами Эллейв и Эвельгером, батюшкой Тирлейфом и братцами, а также с трёхлетними дочками-близняшками — Изантрауд и Ги́ндгерд. Прибыла с ними и Игтрауд с сыновьями, а также супругами Арнугом и Одгунд. Последняя взяла перерыв в службе, чтобы воспитывать годовалую дочку. Для обзаведения потомством Игтрауд «одолжила» ей Арнуга, а тот охотно согласился помочь. Его сыновья, Э́ульф и Бро́нильм, уже давно резво бегали, а малютка Бранго́рис ещё только делала свои первые шаги.

Сейчас Арнуг, держа её за ручки, помогал ей гулять по весенней травке. Её пухленькие, как колбаски, ножки топали по земле Верхней Геницы, а чуть позади, подстраиваясь под её неловкую малышовую поступь, передвигались батюшкины ноги — большие, сильные и стройные. Батюшка был высокий, как дерево, ласковый и добрый, с ним было хорошо, спокойно и надёжно. Какое беззаботное счастье, когда ты маленькая-маленькая, чуть выше этой травки, а батюшкины руки поддерживают тебя, и ты знаешь, что не упадёшь...

Ниэльм с Эрдруфом подрались прямо в день приезда — выясняли, кто сильнее. Эрдруф, вымахавший в здоровенного парня, решил проучить «этого городского зазнайку», да не на того напал. Будущий курсант Корабельной школы тоже даром времени не терял — готовясь к поступлению, занимался и науками, и физической подготовкой, а потому у них вышла ничья, хоть Ниэльм был и младше, и меньше ростом.

Бенеда, влепив отпрыску подзатыльник, сурово сказала:

— Что, давно плётки задница твоя не пробовала? Ростом почти с меня, а иной конь поумнее тебя будет! Зачем опять кулаками машешь? Зачем гостей обижаешь?

— А чего он? — ноющим плаксивым басом протянул сын, пальцем показывая на Ниэльма, который спокойно отряхивал пыль с кафтана. — Думает, что раз он моряком хочет стать, так теперь ему можно важничать? Спеси в нём больно много, сбить не помешало бы!

Бенеда погрозила ему сжатым в кулаке кнутом, и парень убежал.

Эллейв прогуливалась вдоль берега Одрейна с девочками. В её стальной руке была ладошка Гиндгерд, а за живую держалась Изантрауд. Под огромным раскидистым деревом они встретили большую груду камней, аккуратно сложенную в виде конуса. Изантрауд хотела вскарабкаться на неё, но Эллейв сказала:

— Не надо, детка. Это надгробие.

Девочка оробела и прижалась к ней.

— Здесь кто-то похоронен? — прошептала она.

— Не бойся, под камнями никого нет. Это не настоящая могила, а просто памятник. — Металлическая рука скользнула по светлым волосам девочки, по нежности не уступая настоящей.

Задумчивая Гиндгерд, сестрица непоседливой Изантрауд, смотрела на камни большими голубыми глазами, а потом вдруг заплакала. Эллейв подхватила её в объятия и расцеловала, успокаивая. Она узнала её сразу, как только девочка появилась на свет, и была с ней особенно внимательной и нежной. Изантрауд она тоже любила, но та была больше папина дочка — тянулась к Эвельгеру. И это было взаимно: он хоть и не знал правду о том, кем она была в прошлой жизни, но чувствовал свою дорогую душу в ней.

Тем временем нарядно одетая Збирдрид проехала по улицам Верхней Геницы, снова приковывая к себе всеобщее внимание. Остановив Зейдвламмера у одной особенной калитки, она позвала:

— Эй, нахалёныш! Кимергильд! А ну, выйди, покажись!

На крыльце появился изящный, но достаточно крепко и ладно сложённый парень с рыжевато-каштановой гривой волос и карими глазами, в самом соку цветущей юности, со стройными ногами, точёной тонкой талией, плоским твёрдым животом. В его сложении преобладала гибкая тонкокостная утончённость, но был наработан и недурной корсет из сочных и упругих, гармонично развитых мышц почти без подкожного жира. Одет он был в белую рубашку без пояса и короткие белые штаны, не скрывавшие его красивых голеней. Босые стопы — длинные, с высоким подъёмом, пружинистые, жилистые и энергичные, как у танцора. За его ухом благоухал свежесорванный крупный бело-розовый цветок — пышный, с множеством лепестков-язычков.

Збирдрид окинула его оценивающим взглядом, в котором явно читалось удовольствие, но слова её противоречили её глазам.

— Нет, не окреп ещё, слабачок, — покачала она головой. — Я на тебя руку положу — ты по колено в землю провалишься. Расти ещё, нахалёнок! Следующей весной проверю!

Она неторопливо поехала дальше на своём великолепном жеребце, а парень, блестя озорными глазами, крикнул вслед:

— Збира — объелась сыра!

Он вышел за калитку и потешался, хохоча и блестя клыкастой пастью. Збирдрид круто развернула коня, сверкая гневными очами.

— Ах ты, нахалёныш... Ну, сейчас ты у меня получишь!

На всём скаку она поймала его, втащила к себе в седло и впилась губами в его озорной смеющийся рот. Конь ступал медленно, везя на себе целующуюся пару. Збира, конечно, шутила: вполне себе окреп выросший Кимергильд и уже годился ей в избранники, дразнилку он выкрикнул уже не ломким подростковым фальцетом, а полноценным и сочным, установившимся, хотя и молодым, мягким мужским голосом. А ведь ещё недавно был похож на нескладного голенастого жеребёнка... Одной рукой обнимая Збирдрид, второй он поглаживал её щетинистый затылок, который она, как и виски, выбривала. Рыжая коса спускалась пушистой метёлкой своего кончика ниже её седла, а дома у неё уже было двое мужей и трое детишек — мальчик и девочки-близнецы.

— Ты всё такая же неугомонная и ненасытная, Збира! — послышался смеющийся голос.

По улице шагала Онирис, улыбаясь и покусывая стебелёк сорванного цветка. Клыки Збирдрид сверкнули в ответной улыбке. Она сказала парню:

— Извини, лапушка, слезь-ка ненадолго, мне надо с сестрёнкой поздороваться.

Кимергильд соскользнул с седла, но далеко не отходил — прильнул к забору, с любопытством поглядывая на хрупкую и тонкую светловолосую госпожу, которую Збира, соскочив наземь, подхватила на руки и закружила.

— Так и не отъелась ты, худышка, — сказала она. — Никакого весу в тебе! Как только разродилась-то!

— Хорошо разродилась, не тревожься, — засмеялась Онирис, обнимая её за плечи. — Двойней, между прочим.

— И у меня двойняшки есть, — кивнула Збирдрид. — Ну что, вечером искупаемся?

— Это можно, — согласилась Онирис.

Насыщенный праздничный день подходил к концу. Утомлённые застольем гости расходились по домам — правда, не все: некоторые уснули прямо за столом. Оставив Эллейв и Эвельгера с детьми, Онирис со Збирдрид отправилась на Одрейн — окунуться, вспомнить былое.

Тихий тёплый закат озарял вершины гор, золотился в кронах деревьев, а давние подруги детства, искупавшись в холодных струях, обсыхали на берегу.

— В моём сердце живы наши рассветы и закаты, — тихим и трепетным, нежно-серебристым голосом проронила Онирис, сияя отблеском зари в ласковом взгляде. — И летние ливни, и костры, и звёзды... Они всегда будут жить, никогда не изгладятся из него.

— Ты всегда в моём сердце, сестрёнка моя ненаглядная, незабвенная, — грустноватым светом вечера в глазах улыбнулась Збирдрид, хотя её губ улыбка не тронула, только в зрачках искорками затеплилась.

Её рука протянулась и коснулась волос Онирис, скользнула по щеке. Та придвинулась ближе и склонила голову на её плечо. В кустах вдруг послышался шорох, Збирдрид вскинулась и схватила свой пастушеский кнут, с которым не расставалась. Спустя несколько мгновений она уже гналась за Эрдруфом вдоль берега, настигая его ударами по ягодицам, а Онирис, проведя ладонью по лицу, рассмеялась.

— Я тебе покажу, как подглядывать, засранец! — слышался грозный рык Збиры.

— Да я ничего не видел! — плаксивым басом орал не в меру любопытный младший братец, удирая со всех ног.

Ночью маленькая Гиндгерд проснулась от странного, тянущего её куда-то печально-тревожного чувства. Рядом посапывала сестрица Изантрауд, на соседней постели сонно дышали Одгунд с малюткой Брангорис, за стеной спали матушка Онирис и Эллейв, в комнате с мальчиками — батюшка Эвельгер и дедуля Тирлейф. Всё было мирно, тихо и спокойно, но тоскливым призраком стояла перед глазами девочки та груда камней у реки — не настоящая могила, а памятник. Кому?

Небо над усадьбой раскинулось колдовской, мерцающей бездной: каждая звёздочка манила и подмигивала, рассказывала сказки про иные миры, про далёких соседей по Вселенной. Заворожённая таинственным звёздным зовом, Гиндгерд на несколько мгновений замерла с раскрытым ртом, а потом побрела босиком по траве, зябко ёжась от ночной прохлады, пока перед ней не выросло окутанное дымчатой мглой дерево-великан. Никаким, даже самым сильным ветром не могло его сломать: крепко держалось оно несокрушимыми ветвистыми корнями за землю, прочно вросло в неё и пило её соки, а могучий толстый ствол немного искривлялся, словно бы прогибаясь в талии и изворачиваясь винтом. Ещё днём девочка видела, что рисунок морщин на коре у него был немного закрученный, как будто богатырь хотел посмотреть назад и повернулся всем туловищем. Под корой его ветвей будто мускулы бугрились. А вот и памятник неизвестно кому... Хотя звёзды, наверно, знали это, но загадочно молчали и подмигивали ей: «Может, сама догадаешься? Неужели не помнишь? Ведь это было так недавно!» Груда камней возвышалась серым остроконечным курганом, дышала тоскливой и шепчущей жутью, но почему-то влекла её к себе с необъяснимой силой. Гиндгерд застыла перед ней, скованная мертвенно-печальным оцепенением.

— Золотце моё, ты чего это по ночам разгуливаешь? — раздалось вдруг.

Девочке показалось, будто это камни с ней заговорили, и она испуганно вскрикнула. А уже в следующий головокружительный миг её подхватили руки Эллейв: одна — живая и тёплая, вторая — жёсткая и холодная. Когда Гиндгерд была поменьше, она думала, что это просто кожа такая — тёмная, блестящая и твёрдая, но потом ей втолковали, что такой кожи не бывает, что эта рука — стальная, а оживляет её жидкая хмарь, которая течёт внутри по трубочкам.

— Да моя ж ты родная, — защекотал её щёку шёпот, а бездна глаз, отражая бездну небесную, завораживала и окутывала, ласкала лучиками звёзд. — Это я, я, не пугайся... Всё хорошо, я с тобой, моя маленькая пташка.

Родная сила её объятий успокаивала, Гиндгерд обняла её за шею и уткнулась личиком.

— А ты здесь почему? — спросила она.

— Не спится, моя хорошая, — ответила та, поглаживая девочку по спине. — Память давняя, как рана старая, ноет под сердцем. Но мне позволительно думы думать, ибо есть о чём, а вот маленьким пташкам спать надо. Давай-ка баиньки...

Эллейв устроилась под деревом, прислонившись спиной к могучему стволу, а Гиндгерд прильнула к ней и закрыла глаза в её объятиях.

— Я очень, очень тебя люблю, — сонно зевнула она.

— И я тебя люблю, моя родная маленькая девочка, — ответил ей ласковый шёпот.

Они обе задремали и не видели, как сквозь груду камней начали пробиваться белые цветы. Покачивая головками, одни цветы шептали: «Темань... Темань...» Это был даже не шёпот, а еле слышный нежный перезвон, серебристый и прохладный, как капельки росы. Другие цветы, целуя первые головками, шептали: «Дамрад... Дамрад...»

Под утро Онирис, проснувшись и не найдя рядом Эллейв, заглянула в комнату к дочкам, но в постели нашла только Изантрауд. Что-то ей подсказывало, где могли находиться недостающие любимые души.

Эллейв спала на траве под деревом, а в её объятиях, свернувшись клубочком, посапывала Гиндгерд. Они лежали лицом к лицу и соприкасались лбами — гладкий череп с косицей и светловолосая головка. Маленькая и хрупкая девочка доверчиво прижималась к большой и сильной, как грациозный мускулистый зверь, навье, согреваемая её теплом. Вся груда камней почти полностью скрылась под ковром из колышущихся и шепчущих белых цветов, и не имело значения, есть ли в могиле хотя бы волосок останков или же она пуста — эти цветы росли там, где жила любовь.

Поцеловав обеих, Онирис легла и прижалась к тёплой спине Эллейв. Скоро уж предстояло вставать, но хотя бы полчаса сладкой дрёмы под лёгким и нежным покровом любви ей хотелось вкусить, и она, улыбаясь, закрыла глаза.

Цветы, покачиваясь, тихо звенели, ночь бледнела и таяла, даря земле последние предрассветные лучи далёких миров, искусственная рука обнимала спящую девочку, а сверху на них лежала тонкая изящная рука врачевательницы раненых душ. Многих она, неутомимая, исцелила, но и ей требовался отдых, и ночь на своём излёте баюкала её в объятиях бездны, целующей её всеми своими звёздами.

6 июня — 8 августа 2022 г