Дочери Лалады. Паруса души

20. Три капитана. Путеводный Компас

— Госпожа корком!

Едва Эллейв с Эвельгером вошли в главный вестибюль морского ведомства, в котором царила приятная прохлада, созданная одушевлённым зданием, как их окликнул звонкий голос. Их догоняла курсантка Фридверд.

— В чём дело? — обернулась Эллейв.

— Госпожа корком... — Фридверд щёлкнула каблуками и протянула характеристику. — Ты подпись поставить забыла!

— Ах, да, прости! — Эллейв протянула руку к бумаге, но замешкалась: пера-то под рукой у неё не было. — Слушай, подожди здесь, а? Мы зайдём в кабинет к начальнику, нам тоже надо кое-что оформить... Там заодно и твою бумажку подпишу.

— Как прикажешь, госпожа корком! — ответила девушка.

Эллейв с Эвельгером отправились в кабинет, а та провожала их глазами и стояла навытяжку, пока они не скрылись за поворотом лестницы. В плавании курсантка обтесалась, вымуштровалась, нюхнула настоящего морского пота... Своенравные замашки были забыты, равно как и некогда драгоценная шевелюра — она стриглась теперь под ноль как миленькая, а тот эпизод вспоминала со стыдом. Парни заранее привели себя в надлежащий вид, а она не стала, самонадеянно полагая, что ей сойдёт это с рук... Не сошло. Её предупреждали, что корком даже на борт не пустит с такой гривой — так и вышло. Действительно, уж лучше бы она сама загодя посетила цирюльню, нежели была отправлена туда с таким позором. Наставники в Корабельной школе вообще советовали делать стрижку задолго до первого плавания, чтобы успеть привыкнуть, а на длинноволосых курсантов смотрели с усмешкой: мол, красуйтесь, щеголяйте, пока можете, в море всё равно лысыми пойдёте, никуда не денетесь. Кто-то следовал совету, а Фридверд оттягивала этот момент до последнего, хотя и понимала, что пышная шевелюра и морская карьера не очень-то совместимы. Ещё лет тридцать-пятьдесят назад с этим было не так строго на флоте, но в последнее время порядки ужесточились.

Плавание — это всегда непросто, всегда тяжело; ступала она на борт «Стража» строптивой глупой девчонкой, а на берег сошла уже почти что опытным моряком. Этот опыт преобразил её как внешне, так и внутренне. Её лицо осунулось от тяжёлой работы и непривычных лишений, посуровело, покрылось особенно смуглым морским загаром, а дух настоящей морской службы пропитал её до костей. Она на своей шкуре познала, что это такое, но не разочаровалась. Нет, не права была Эллейв в своём предположении, что Фридверд ошиблась с выбором жизненного пути, это плавание только укрепило её уверенность, что стезю она избрала правильно. А в госпожу коркома она отчаянно влюбилась, но страдала молча, не смея рассказать о своих чувствах. У Эллейв была супруга и приёмный сынишка... И жену свою госпожа корком просто обожала. Фридверд для неё была всего лишь курсанткой, стажёром, а вот для той Эллейв стала первой в жизни любовью — увы, безответной... Но, вероятно, Фридверд и не смогла бы ею столь безоглядно и самозабвенно восхищаться, если бы госпожа корком не была твёрдой как кремень и неукоснительно верной своим принципам. Она носила за пазухой миниатюрный портрет красавицы-жены и в свободную минутку любовалась им украдкой. Это пронзало сердце девушки отчаянием и безнадёгой, но и придавало Эллейв в её глазах особое обаяние. Госпожа корком была великолепна и безупречна. О ней говорили, что она дуэлянтка, два раза побывавшая под арестом за поединки, что за один из них её даже сослали с более престижной службы на крупных судоходных линиях сюда, в провинцию, но Фридверд в это не особенно верила. Но даже если предположить, что это было правдой, девушка не сомневалась: дралась госпожа корком по очень серьёзному поводу, и её противники схлопотали за дело. Значит, заслужили, потому что и своей командой она руководила хоть и жёстко, но несправедливости не допускала. Если кого-то и наказывала, то только по заслугам. Впрочем, экипаж у неё и так был отличный, вышколенный, редко кого приходилось приструнивать. Никто не роптал и не таил злобу, всякий понимал: если получил от госпожи коркома нахлобучку — значит, есть за что.

Два капитана застряли в кабинете начальства основательно, и Фридверд прогуливалась возле окна. Сняв шляпу и глянув на своё отражение в отшлифованной до зеркальной гладкости прямоугольной колонне, она скользнула ладонью по щетинистой голове: обросла, пора приводить себя в порядок. Образец известен — разумеется, причёска госпожи коркома, на которую Фридверд равнялась и хотела быть во всём похожей. Родители и младшие сестрицы её, конечно, не узнают — с косицей на бритом черепе, загорелую и похудевшую, но очень подтянутую и собранную, с осунувшимися и суровыми, заострившимися чертами лица. Но девушка сейчас очень нравилась самой себе: никогда ещё у неё не было столь бравого вида. Нет, истощённой она не выглядела, просто её фигура стала более точёной, сухой и мускулистой, ушёл подкожный жирок. Улетел он просто со свистом, потому что вкалывать на корабле приходилось в том числе и в качестве рядового матроса, а это была очень тяжёлая работа — в конце вахты Фридверд просто с ног валилась от усталости. Гудели ноги, все мышцы болели так, что реветь хотелось, но она терпела сцепив зубы — ни слезинки из неё выдавить было нельзя. Отдыхать разрешалось только в отведённое для этого время, а на протяжении всей вахты даже присесть было немыслимо! Если ты сел и это заметил вахтенный начальник, самое меньшее, что тебе грозило — это суровый окрик: чего, мол, расселся, кусок дерьма хераупса, а ну марш работать! А самое худшее — отработать в наказание две вахты подряд без отдыха. Это было гораздо хуже, чем отведать плётки: плёткой по спине и заднице получил — и пошёл отдыхать, а если вторую подряд вахту схлопотал — вкалывай ещё шесть часов (ночью — четыре). И только попробуй сесть, протухшая ты моча хераупса!.. Третью пахать будешь! Но до третьей ни у кого не доходило, да и вторую редко кто умудрялся заработать. Фридверд сразу предупредили опытные матросы: пока твоя вахта — не садиться ни в коем случае! Если вахтенный начальник суровый, то не посмотрит, что девушка — доложит помощнику коркома, и вторую вахту ей как пить дать влепят. Сутки делились на рабочие смены так: с восьми вечера до полуночи — первая ночная вахта, с полуночи до четырёх утра — вторая, с четырёх до восьми утра — утренняя вахта, с восьми утра до двух пополудни — первая дневная, с двух до восьми вечера — вторая.

Училась Фридверд на штурмана, поэтому каждый день не менее двух часов должна была посвящать практическим занятиям по своей специальности, а в остальное время могла быть привлечена к любой работе на корабле. С учениками не церемонились, зачастую взваливали на них самый тяжёлый, непочётный и грязный труд. Слабой Фридверд никогда не была, в Корабельной школе достаточно времени уделяя физической подготовке, но с непривычки труд простого матроса оказался для неё невыносимо утомительным. Но она не жаловалась, не просила её щадить и пахала как проклятая. Пару раз с ней случался обморок от переутомления и перегрева, но это только поначалу, потом она втянулась.

Госпожа корком оценила её усердие по достоинству, и её характеристика оказалось самой лестной из всех троих. Ребята-однокашники тоже неплохо работали, но именно что неплохо — а должны были из кожи вон лезть! Чтобы заслужить настоящую похвалу госпожи коркома, а не небрежный кивок, трудиться следовало героически и самозабвенно, до седьмого и десятого пота. От старшего штурмана, своего непосредственного начальника, Фридверд также получила отличную характеристику, но ею она даже не так гордилась, как хвалебным отзывом от коркома Эллейв. Она заслужила его, она смогла!

Замечала ли госпожа корком, что курсантка пожирает её влюблёнными глазами? Видела ли это команда и парни-однокашники? Фридверд, честно говоря, было плевать, даже если кто-то замечал и улыбался в сторонку. Важнее было то, что эти чувства вселяли в неё энергию и рвение, которые она вкладывала в работу, результатом коей и стала вот эта превосходная характеристика. Пожалуй, влюбиться в госпожу капитана оказалось для неё весьма полезно, хотя и непросто для девичьего сердечка. Но на результат учебного плавания это, безусловно, повлияло в высшей степени положительно.

А Эллейв с Эвельгером наконец вышли из кабинета. Их задержка была обусловлена крайней занятостью начальника, который зарылся в бумагах, и им пришлось ожидать, пока он их примет. До мозга костей штабной крысой он не был, начинал с реальной морской службы, просто, как это часто водилось, красавца-моряка заметила дама и позвала в мужья. Совсем со службы он уйти не захотел, поэтому и перевёлся на кабинетную работу. На ней он слегка располнел и стал выглядеть солидно. Погружённая в напряжённые думы о грядущем деле, Эллейв чуть не забыла о характеристике: уже шагнув за дверь кабинета, хлопнула себя по лбу, вернулась и попросила одолжить ей перо и чернила. Начальник ответил: «Изволь», — и показал на письменный прибор. Эллейв поставила размашистый энергичный росчерк, ещё раз щёлкнула каблуками и уже окончательно покинула кабинет.

Ожидавшая их у окна вестибюля девочка-курсантка вытянулась в струнку. Благосклонно кивнув ей, Эллейв отдала заветную характеристику и стремительным шагом направилась к выходу. Нет, от её взгляда не укрылись романтические воздыхания ученицы, она ещё в плавании заметила, что девочка к ней неровно дышит, но принципиально соблюдала дистанцию и следила за тем, чтобы курсантка без дела не сидела: тут уж не до воздыханий будет, коли от работы кости трещат. Служебным романам на корабле не место, да и иных женщин, кроме Онирис, для Эллейв не существовало. Девчонка была хороша собой, даже бритый череп её красоты не портил, напротив, подчёркивал огромные синие глазищи и тонкие черты лица, но посмотреть на неё как на женщину, а не как на ученицу означало оскорбить Онирис, милый и светлый образ которой Эллейв свято берегла в своём сердце. Короткий жест воинского приветствия — вот и всё, чем Эллейв удостоила девушку на прощание, а та, застыв навытяжку, провожала её отчаянно распахнутыми глазами. Маловероятно, что им суждено было когда-нибудь увидеться снова.

Сверкая в лучах Макши голенищами сапог, Эллейв с Эвельгером направились к своим кораблям, где в спешном порядке уже началась подготовка к отплытию. Команды, безусловно, не были в восторге от свалившейся на них сверхурочной работы, но капитаны их успокоили: за это плавание им заплатят, как обычно, впустую вкалывать не придётся, и это, конечно, меняло дело. Мыльню посещать разрешалось по очереди, группами по два десятка, чтобы работа на судне не прерывалась ни на минуту: одна двадцатка вернулась — пошла следующая, и так далее. Сами капитаны тоже улучили часок, чтобы привести себя в порядок. Жену с Ниэльмом Эллейв отправила домой и сказала, чтоб те приходили непосредственно к отплытию, а целыми днями торчать у корабля нет смысла. Поглощённая заботами, она подобралась, стала суровой, чувства наружу не выпускала.

Но сердце у неё было отнюдь не из камня. Когда она велела Онирис ехать домой, та посмотрела на неё огромными печальными глазами, а мальчишка походил на нахохлившегося птенца. Ужасно жалко было обоих, но увы — служебный долг звал Эллейв, хлопот с подготовкой корабля была масса. «Страж» достался ей довольно изношенным тридцатипятилетним судном, пережившим несколько мелких и три серьёзных ремонта, во время которых была произведена полная замена всего рангоута и до восьмидесяти процентов корпуса; после каждого плавания на нём приходилось что-то чинить и латать, красить и менять. Перед предыдущим рейсом с трудом удалось выхлопотать новый комплект парусов взамен старых, латаных-перелатаных, а местами и дырявых. Срок службы корабля зависел от изначального качества дерева, правильности его просушки и тщательности обработки; умельцы-судостроители в Нави разрабатывали особые составы для пропитки древесины, которые увеличивали продолжительность службы корабля. Разумеется, судостроительное мастерство развивалось, всё время придумывались какие-то новинки — одни более, другие менее удачные. В настоящее время минимальный срок службы составлял не менее двадцати лет, сорок лет считались очень хорошей и долгой жизнью для судна, а в рекордных случаях корабль мог находиться в строю до шестидесяти лет, но, как правило, за это время переживал несколько капитальных ремонтов. Порой в таком старом корабле уже не оставалось ни одной доски от первоначального, заложенного на верфи.

На «Страже» шла постоянная борьба за сухость. Как ни конопатили швы и стыки, вода то и дело просачивалась, её приходилось откачивать. Во время стоянок между плаваниями помещения внутренних палуб и трюм проветривали, дабы уменьшить сырость. Проводилась обработка от насекомых и грызунов. Вредных букашек травили ядами, а на грызунов воздействовали специально изобретённым для этой цели звуковым устройством, которое издавало такую «музыку», что зверьки не выдерживали и сами выбрасывались с корабля. После обработки от насекомых требовалось выждать время, хорошо вымыть и проветрить судно, поскольку яды были опасны и для самих моряков.

Сейчас на тщательную обработку времени не было, но осмотр показал, что с насекомыми ситуация не критическая, а грызунов перед предыдущим плаванием тщательно изгнали, и новых пока не завелось. Два дня корабль чистили и проветривали, а один день отводился на загрузку водой и провиантом. Матросы работали не покладая рук и не разгибая спин.

К концу второго дня Эллейв не утерпела — отлучилась домой. Хотела забежать на часик, а получилось — до утра. Семейство собралось на веранде у жаровни, слушая чтение матушки Игтрауд; едва сапог Эллейв ступил на дорожку, ведущую к дому, Онирис вскинулась в своём кресле — самая чуткая, самая любящая на свете девочка. Матушка Игтрауд смолкла, и все устремили взгляды вслед вскочившей Онирис.

Жена влетела в объятия Эллейв не хуже Ниэльма, разве только ногами не обхватила. Их губы исступлённо сливались, а в краткие мгновения между поцелуями Эллейв взволнованно шептала:

— Милая... Девочка моя сладкая...

Онирис, стискивая её объятиями, молча целовала. Это был ураган поцелуев, а обнимались они так, что становилось трудно сделать вдох. Эллейв приподняла и покружила жену, от бурных ласк шляпа упала с её головы, на которую лёг блик от взошедшего ночного светила.

Ниэльм был уже уложен спать, но то ли сердечком почуял, то ли услышал что-то — и выскочил на веранду босиком и в пижаме.

— Матушка! — разорвал вечернюю уютную тишину сада его пронзительный крик.

Пришлось Эллейв на время выпустить Онирис из объятий и подхватить мальчика. Со стороны веранды прогудел звук сморкания: дядюшка Роогдрейм опять растрогался.

— Родной ты мой... радость моя, — шептала Эллейв, неся Ниэльма в крепких объятиях и поглаживая по спине, а тот вжимался щёчкой в её щёку, покрытую двухдневной щетиной.

Не выпуская мальчика из рук, Эллейв ступила на веранду. Матушка Игтрауд поднялась ей навстречу, и Эллейв нагнулась, принимая её поцелуи и целуя в ответ.

— Матушка, прости, что сразу не зашла, — проговорила она. — Спешка просто ужасная. Её Величество меня ждёт, и я не могу допустить, чтобы это ожидание затянулось.

— Я всё понимаю, моя родная, — ласково ответила родительница, гладя дочь по щеке. — Я рада, что ты всё-таки заглянула домой.

Эллейв прикрыла глаза, прильнув щекой к её мягкой ладони. Подошёл поцеловаться и батюшка Арнуг, а за ним и остальные. Всё это время Ниэльм не разжимал объятий, и Эллейв не выпускала его из рук. Семья жаждала подробностей, но Эллейв пока не могла им сообщить никаких новых сведений сверх того, что им уже объяснила Онирис.

Ниэльму следовало находиться в постели, но он был слишком взволнован, чтобы спать. Эллейв с трудом удалось оторвать его от себя и уложить, но он вскакивал неваляшкой, а лечь соглашался только после порции объятий и поцелуев. Эллейв читала ему вслух целый час, прежде чем его веки наконец сомкнулись. Тихонько поцеловав уснувшего мальчика, Эллейв увлекла Онирис в их супружескую спальню. Едва вдохнув запах любимой женщины, она поняла, что останется дома далеко не на часик, как сначала предполагала. Увидеть жену, обнять её и не заняться с ней любовью — ужасно, горько, несправедливо и просто немыслимо. Просто безумие, невыносимая пытка!

Онирис понимала это без слов, её любящие глаза читали душу Эллейв. Одежда слетела с них, и Эллейв заскользила жадными ладонями по точёному телу жены, а ртом ненасытно присосалась к её раскрывшимся с готовностью губам. Желание охватило обеих до дрожи, и они отчаянно нырнули в слияние, точно с края пропасти. Эллейв использовала самый верный и быстрый для себя способ прийти в полную боевую готовность — спустилась горячо дышащим ртом вниз по животу Онирис и приникла влажным поцелуем между её ног. У Онирис там был тонкий, но вместе с тем сильный и пряный запах — смесь мёда, цветов и кондитерских специй. Она не использовала никаких душистых средств, это был её естественный аромат, который Эллейв обожала до умопомрачения. У неё чуть сладострастной судорогой горло не свело, когда она нырнула в него лицом. Жадными глотками она пила его, а слух ей услаждали чувственные вздохи Онирис — самая чудесная музыка для её ушей в такие мгновения.

Онирис выгнулась, по её телу пробежала судорога наслаждения: Эллейв удалось одним лишь языком довести её до пика. Но это был далеко не конец истории, а только первая, вступительная её глава, преддверие настоящего блаженства. Сияющему древу любви требовалась хорошо увлажнённая почва для прорастания в обе стороны. Корнями оно уходило в Эллейв, а кроной устремлялось в Онирис.

Ни одного слова не прозвучало: они разговаривали друг с другом на обжигающем, но самом выразительном на свете языке слияния. Ресницы Онирис трепетали, а между ними теплился и мерцал туманно-нежный, влекущий и дурманящий взгляд, в который Эллейв ныряла душой и сердцем — без остатка.

«Моя девочка с самыми ласковыми на свете глазами», — краешком мысли, шёпотом звёзд своей внутренней бездны нежно касалась она сознания Онирис.

И Онирис слышала, чувствовала, и её отклик был пьяняще-исступлённым, она вьюнком оплетала Эллейв, вливая в неё жаркие, живительные потоки светлой энергии. Она была чудесным источником, прикосновение к которому наполняло Эллейв силами и счастьем, поило её восторгом и влюбляло ещё больше, хотя любить глубже и сильнее казалось уже невозможным.

Отрываться друг от друга не хотелось до мучительной тоски, до боли, и за первым слиянием после небольшого отдыха последовало второе. Эллейв погружалась в наслаждение жадно, будто бы желая насытиться им про запас перед разлукой, продолжительность которой им была неизвестна. Эллейв предстоял отнюдь не обычный рейс, а чрезвычайное, непредсказуемое и даже, возможно, опасное предприятие.

Она измучила, истерзала жену своей неугомонной страстью, но Онирис всё ей позволила, всё выдержала, потому что и сама страдала при мысли о будущем: когда она снова очутится в объятиях супруги? Неизвестно.

— Сладкая моя, любимая моя, — обдавала Эллейв её приоткрытые губы горячим шёпотом. — Счастье моё родное, сокровище моё бесценное...

Онирис с блестящими на ресницах слезинками обвила руками её шею и всхлипнула.

— Ну-ну, радость моя... — Эллейв устроила её в своих объятиях надёжно и уютно, покрыла всё её лицо быстрыми, трепещущими поцелуями-бабочками. — Не плачь, милая. Лучше подари мне свою чудесную улыбку. Твоя улыбка — самое вдохновляющее на свете чудо! С ней я готова горы свернуть!

Подрагивая влажными ресницами, Онирис заскользила ладонью по щеке Эллейв, а её губы приоткрылись — трепетное чудо улыбки свершилось. Эллейв с урчанием впилась в её рот поцелуем.

Ночь они провели почти без сна, то и дело предаваясь ласкам и не размыкая объятий. В череде бессчётных поцелуев время то тянулось, то летело с безумной холодящей скоростью, а с губ срывались нежные слова — крылато-трепетные, обнимающие сердце, падающие в грудь горячими каплями. Наконец под утро обе забылись дрёмой; Эллейв, наслаждаясь тяжестью головки любимой женщины у себя на плече, сладостно сомкнула веки.

Проснулась она, точно от тревожного зова, растворённого в светлеющем небе. Занимался рассвет, в саду слышались первые птичьи голоса, а матушка Игтрауд шла в садовую молельню, дабы вознести к Деве-Волчице молитвенные слова. Родительница поднималась в доме раньше всех.

Онирис Эллейв будить не стала — наскоро ополоснулась в купальной комнате, гладко выбрила щёки и голову. Ей как раз хватило времени, пока матушка произносила молитвы. Выйдя в сад, она остановилась за кустами, окружавшими молельню, дабы не мешать родительнице, а когда та поднялась с колен, Эллейв ступила из-за кустов на лужайку. Прекрасное лицо матушки озарилось ласковой улыбкой.

— Эллейв, родная моя... Ты уже покидаешь нас?

Та остановилась перед родительницей и опустилась на колени, покрыла пахнущие храмовыми благовониями руки поцелуями. Когда никто не видел, Эллейв выражала свою любовь и преклонение вот так. Тёплая и мягкая матушкина ладонь легла ей на череп, погладила, и глаза Эллейв блаженно прикрылись: из этой прекрасной руки струился умиротворяющий удивительный свет, который наполнял её крылатой силой, уверенностью и летящей энергией. Свет Онирис был очень похож на него, только у матушки он казался более мудрым и чуть грустным. Откуда бралась эта светлая печаль, из каких чертогов приплывала? Ответить, пожалуй, могла только Дева-Волчица, но она хранила молчание. Да ещё, наверно, качающие головками белые цветы на оформленном в виде холмика цветнике, которого раньше не было. Что-то до шепчущей жути знакомое было в их тонкой и светлой нежности, но Эллейв не могла понять, что именно.

— Батюшка Гвентольф сделал новую клумбу? — хмурясь, спросила она.

Глаза матушки наполнились этим хрустальным и печально-мудрым светом.

— Нет, это очень старые цветы. Такие старые, что ты и не помнишь.

Стоя над этим холмиком, Эллейв сгребла матушку в объятия, а потом подхватила на руки и медленно понесла по садовым дорожкам. Серебристый смешок родительницы рассыпался искорками ласковой утренней зари по листьям и лепесткам, а её рука поглаживала голову Эллейв. Когда-то дочь была такой крошкой, что помещалась в материнском чреве, а теперь стала большой и сильной — сама несла матушку в объятиях.

— Ты останешься с нами на завтрак? — спросила родительница.

— Боюсь, что мне пора возвращаться на корабль, — вздохнула Эллейв.

Вдруг раздался детский голосишко:

— Матушка! Матушка Эллейв!

Это Ниэльм проснулся, через открытое окно услышал голоса в саду и выбежал на поиски. Выпустив родительницу из объятий, Эллейв устремилась к нему и подхватила, а тот, обнимая её за шею, покрыл поцелуями всё её лицо.

— Матушка...

— Родной ты мой, дружище ты мой, — шептала она, целуя в ответ и крепко, нежно прижимая его к себе, тёплого со сна и чуть подрагивающего от рассветной зябкости.

Эллейв медленно несла его по дорожке, а он положил голову ей на плечо, прильнув всем телом. Матушка шла рядом, глядя на них с улыбкой.

— Когда ты вернёшься? — спросил мальчик.

— Сама хотела бы знать, родной, — вздохнула Эллейв. — Это не обычный рейс, в котором всё предсказуемо и просто... Это — нечто новое, такого мне ещё не приходилось делать. И я должна это сделать. Это очень, очень важное дело... Такое дело выпадает раз в жизни.

Ниэльм поднял лицо и посмотрел ей в глаза.

— А если оно тебе удастся, тебе дадут награду? — спросил он.

— Как-то не задумывалась об этом, — усмехнулась Эллейв. — Не знаю, милый. Может, и дадут. Но сначала, конечно, надо сделать само дело. И чую я, что будет оно ох каким непростым...

— Тебе дадут бриллиантовую звезду, как господину Арнугу, госпоже Одгунд и Трирунд, — уверенно кивнул мальчик. — Вот увидишь.

Знал ли Ниэльм, что бриллианты этого ордена обходились в очень высокую цену? Вряд ли он представлял себе. Да, это был знак высшей доблести, но вот какой болью эта доблесть давалась — этого он не знал и знать пока не мог.

Это знала рано поседевшая матушка, которая тоже носила этот высший орден. Он был прицеплен к её выходному чёрному кафтану-фраку из плотной шерстяной ткани — не траурному, хотя и простого, строгого покроя, без особенных украшений и вычурной отделки. Обычно матушка носила его с серыми бриджами, белыми чулками и туфлями с серебристыми пряжками, а также белым шейным платком. Смотрелся такой наряд довольно торжественно. Дома родительница предпочитала тонкие и лёгкие кафтанчики светлых, жизнерадостных оттенков: голубые, бежевые, серебристо-серые, приглушённо-лиловые. В храм она надевала лёгкий тёмно-серый плащ с белой подкладкой. Такая расцветка символизировала простоту будничной жизни, которая озарена внутренним торжественным светом Источника. Серая лицевая сторона была скромной и матовой, а подкладка шелковисто лоснилась.

Первая седая прядка появилась у матушки после написания той поэмы, а полностью её волосы подёрнулись горьковато-морозным серебром после гибели Дамрад. Когда-то они были золотыми, как у Онирис, но такими их Эллейв не застала. Свою голову она беспощадно и без сожалений брила, а вот чудесные, ласковые и прекрасные волосы матушки очень любила. В детстве она играла этими прядками, наматывая их на пальцы.

Она любила и волосы Онирис, струящиеся и золотые, как мёд. Эти живые, дышащие прядки щекотали и ласкали её, когда они с женой переплетались в любовном слиянии.

А их обладательница тем временем уже искала Эллейв, бегая по дорожкам сада. Увидев супругу с Ниэльмом и матушкой, она застыла на миг, а потом бросилась к ним, уткнулась в плечо Эллейв, но не заплакала. Одной рукой прижимая к себе мальчика, второй Эллейв бережно и нежно притянула её к себе поближе. Самые ласковые на свете ладошки легли мягко, до сладкой сердечной боли — одна на щёку, вторая на голову.

— Ты останешься на завтрак? — повторила Онирис матушкин вопрос.

— Боюсь, что мне пора, милая, — вынуждена была снова отказаться Эллейв.

Чтобы не затягивать прощание, она расцеловала всех троих и обнялась с подошедшим к ним батюшкой Арнугом, который вышел с малышами на утреннюю прогулку. Нежно чмокнув и маленьких братцев, Эллейв покрыла голову шляпой и стремительно зашагала по дорожке прочь от дома.

На корабле всё было благополучно — настолько, насколько это представлялось возможным в данных чрезвычайных обстоятельствах. Выслушав доклад помощника, который был очень толковым малым и вполне мог исполнять обязанности капитана, она похвалила его за добросовестность и усердие. До отплытия оставалось несколько часов, и Эллейв, убедившись, что подготовка идёт как надо, повиновалась порыву сердца и отправилась в храм.

Там шла утренняя служба. Отстояв её, Эллейв приблизилась к огромному изваянию и заглянула в пустые глазницы. В груди что-то гулко и жутковато бухнуло, и на миг ей почудилось, будто брови Волчицы шевельнулись, а морда приподнялась. Это сопровождалось звенящим нереальным ощущением, Эллейв словно перескочила в какой-то иной пласт действительности, где и время, и пространство были иными — колдовскими, медлительными, наполненными чьим-то разумным присутствием. Этот разум дышал ей в лицо, оценивал её душу — выстоит ли, сможет ли? Не тонка ли кишка? Он словно испытывал её, бросая в головокружительную качку пола под ногами.

Эллейв удержалась прямо. На самом деле она и на волосок не сдвинулась, прочно упираясь в пол расставленными ногами, а всё это звенящее кружение, весь этот шепчущий и пульсирующий морок почудился ей.

— Да пребудет с тобой свет Источника, дитя моё, — раздался звучный и мелодичный голос.

За плечом у Эллейв стояла главная жрица храма — на вид немногим старше её самой, но с тысячелетней мудростью в глубоких мерцающих глазах. Какая-то властная, но благодатная сила легла на плечи Эллейв и заставила преклонить колено, одновременно снимая шляпу. С благоговейным трепетом она взяла узкую изящную кисть служительницы и почтительно коснулась её губами. Из ладони в макушку Эллейв хлынул могучий поток светлой энергии, от которого её даже качнуло, а за спиной точно незримые крылья распахнулись.

— Лети на крыльях парусов, дитя. Смело иди к цели. Благословение богини нашей с тобой. Свет Источника с тобой. Неси это благословение своим товарищам, рассыпь по щепотке на каждом корабле, но не на нынешних, а на тех, которые ожидают вас.

С этими словами жрица насыпала в горсть Эллейв немного храмовых благовоний. Та в порыве благоговения снова поцеловала ей руку и, отпущенная жестом служительницы, поднялась на ноги. Она не по земной тверди ступала, а будто по воздуху неслась, возвращаясь на корабль. Благовония она завязала в носовой платок и спрятала во внутренний карман форменного кафтана — рядом с портретом любимой Онирис.

Подготовка к отплытию завершалась. Эллейв стояла на шканцах, вглядываясь в пристань. Её губы остались сжатыми, но сердце дрогнуло, когда она увидела бегущего к кораблю Ниэльма. Онирис еле поспевала за ним.

— Матушка! Матушка Эллейв! — кричал мальчик.

Эллейв соскочила к нему по мостику из хмари, и тот влетел в её объятия. Целуя его, она прошептала:

— Отставить сопли. Всё будет хорошо.

Жену она поцеловала в губы, утонув в нежности её самых ласковых на свете глаз. Пришла проводить её и матушка Игтрауд, и Эллейв склонилась над её рукой в поцелуе. Размокший от слёз дядюшка Роогдрейм то и дело трубил в свой носовой платок, и не обнять его было просто невозможно.

Ниэльм прилип так, что оторвать его оказалось очень трудно. Эллейв бережно разнимала эти цепкие ручонки, несколько раз чмокнула маленькие детские пальцы, поцеловала и протянувшийся к ней бутончик губ.

— Всё будет хорошо, мой родной. Будь сестрёнке опорой, поддерживай её, не раскисай, — сказала она на прощание.

Ниэльм, смахнув слёзы, пообещал.

Наконец команда «отдать швартовы!» прозвучала, властная и неумолимая, как шквал. «Быстрокрылый» начал отходить от причала, а следом за ним и «Страж». Чувства Эллейв запрятала во внутренний карман к узелку с благовониями и портрету Онирис: любящей супругой и приёмной матушкой она была на берегу, а на корабле — не до нежностей.

Всю первую половину пути они двигались самым полным ходом. Два раза в сутки раздавалась команда «свистать всех наверх!» и весь экипаж в течение двух часов дружно выкладывался, выполняя сложный и затратный с точки зрения сил и мастерства приём — вождение судна по слою хмари. При этом скорость возрастала в три раза. Эллейв распорядилась идти таким образом в общей сложности не более четырёх часов в сутки, поскольку это отнимало много сил у команды. Всё остальное время они полагались на ветер и паруса.

Однако начиная со второй половины их перехода ветер начал крепчать, и Эллейв велела взять рифы. Площадь парусов уменьшили, форсировать было в таких условиях опасно.

— Ох, чует моя задница, быть шторму, госпожа корком! — сказал помощник.

— Твоей заднице я доверяю больше, чем собственным глазам, — усмехнулась Эллейв.

Впрочем, до большого шторма дело всё-таки не дошло, но корабли изрядно встряхнуло. Было ли дело в благословении, которое лежало у Эллейв за пазухой, или в простой удаче — как бы то ни было, сквозь полосу ненастной погоды они прошли без ущерба, если не считать встрёпанных нервов и смертельной усталости. Ну, и опять воду из трюма усиленно откачивать пришлось. Старина «Страж» выдержал бурю, даже не крякнул, а более новый «Быстрокрылый» и вовсе не заметил повышенной нагрузки.

Последняя четверть пути прошла почти идеально. И погода, и ветер благоприятствовали, и Эллейв распорядилась принять меры для увеличения скорости, так как ненастье немного сбило их с курса, и теперь приходилось навёрстывать. Площадь парусов увеличили, а по хмари они шли пять-шесть часов в сутки. Все делалось в точном соответствии с расчётами, дабы прибыть в Ингильтвену в строго запланированный срок. Нагрузка на экипаж возросла, но никто не жаловался: и не в таких переделках бывали.

В столичный порт они вошли с опозданием на шесть часов относительно запланированного времени — из-за ненастья, вызвавшего отклонение от курса, но в целом задержку можно было считать незначительной. В портовой конторе Эллейв с Эвельгером уже ждало письменное распоряжение явиться к Её Величеству незамедлительно по прибытии, хоть днём, хоть ночью. Они привели себя в порядок и отправились во дворец. Было девять вечера, но рабочий день Владычицы ещё не закончился, и им сказали, что она их скоро примет.

Дворец Белая Скала был огромен и причудлив. Строила его по заказу Дамрад знаменитая навья-зодчий Воромь, мать Северги. Строителей её уровня было по всей Нави не так уж много, она считалась фигурой мирового значения и вошла в историю зодческого искусства как величайший мастер. Снаружи это величественное сооружение выглядело как комплекс построек, очень сложный, с обилием деталей. И снаружи, и внутри он отличался множеством изогнутых линий: таково было художественное видение мастерицы, взявшей за образец, вероятно, трепещущие и танцующие языки пламени. Дворец действительно напоминал гигантский белый костёр, особенно эффектно выглядевший ночью. Безусловно, это был шедевр зодческого искусства, хотя и несколько вычурный в своих формах.

Приёмная перед кабинетом Владычицы представляла собой большой зал с очень высоким потолком и несколькими диванчиками для ожидания. Эвельгер присел, а Эллейв владело какое-то беспокойное состояние — не сиделось ей. Держа шляпу в руке, она прохаживалась вдоль ряда окон, тоже огромных и высоких, с двойными рамами: дворец возводился ещё в эпоху холодного климата в Нави, и все строительные нормы Воромью были соблюдены в соответствии с требованиями к защите внутренних помещений от внешней погоды. Несмотря на затейливое, причудливое и очень сложное художественное оформление, технически дворец был безупречен.

— Сядь ты, не маячь, — сказал Эвельгер, когда Эллейв уже раз в двадцатый прошлась туда-сюда.

Он держался спокойно и хладнокровно, и его выдержка умиротворяюще воздействовала на горячую и страстную Эллейв. За время их знакомства она успела проникнуться к нему уважением и искренней дружеской приязнью; несмотря на разницу их темпераментов, они хорошо дополняли друг друга, Эвельгер в присутствии Эллейв несколько оживлялся, а она под его влиянием становилась мудрее и выдержаннее. Отношения между ними были равные, хотя Эвельгер и командовал охранной бригадой кораблей. Разумеется, перед подчинёнными они друг с другом не фамильярничали, дружеские вольности позволяли себе только в неформальной обстановке. Присев на диванчик, Эллейв усмехнулась.

— Прости, дружище, что мозолю тебе глаза. Что-то я нервничаю. Дело-то нешуточное!

Им подали по чашке отвара тэи с изысканным медово-ореховым печеньем. Эвельгер к угощению не притронулся, выпил только отвар, а Эллейв на нервной почве бросила в свою великолепную волчью пасть штук пять-шесть.

— Успокойся ты, — сказал Эвельгер.

— Всё, всё, уже спокойна, — со смешком ответила она.

А тем временем в приёмную вошла госпожа Розгард — по-прежнему облачённая в строгий траурный наряд, но гладко выбритая, без своих привычных аккуратных бакенбард. Оба капитана вскочили и встали навытяжку. Принцесса кивнула, разрешая встать вольно, и сказала мягко и любезно:

— Рада приветствовать вас, друзья мои. Прошу, подождите ещё пару минуток.

Она постучалась в кабинет Владычицы, получила разрешение войти и исчезла за дверью. Эвельгер с Эллейв уже не садились, не видя смысла возвращаться на диваны, и действительно — буквально через две минуты дверь открылась, и изнутри послышался голос Владычицы Седвейг:

— Уважаемые господа коркомы, прошу ко мне!

Оба капитана, поблёскивая голенищами сапог и гладкими головами, вошли и звучно щёлкнули каблуками. Государыня поднялась из-за обширного и роскошного рабочего стола с множеством ящичков и тяжёлой мраморной подставкой для письменных принадлежностей. Выглядела она старшей сестрой госпожи Розгард, родственное сходство их лиц очень бросалось в глаза. Из-за густых и мрачноватых бровей государыня производила впечатление суровой и серьёзной особы, но стоило ей улыбнуться — и её лицо стало приветливым и ясным, даже добродушным.

— Ух ты, какие бравые моряки! — молвила она, с удовольствием рассматривая вытянувшихся перед нею капитанов. — Великолепно, великолепно! Ничуть не сомневаюсь в успехе задуманного нами предприятия: такие молодцы просто не могут вернуться ни с чем!

Эллейв с Эвельгером стояли торжественно и прямо, с приподнятыми подбородками. Их безукоризненные мундиры сияли пуговицами и наплечниками, грудь Эвельгера сверкала наградами, а ярче и значительнее всех блистала бриллиантовая звезда.

— Достойного товарища ты выбрала себе, любезная Эллейв, — кивнула Седвейг. — Мы со своей стороны осмелимся предложить вам третьего участника экспедиции, но о нём чуть позже. А пока... Вас, вероятно, весьма интересует суть дела? Сейчас расскажу. Вольно, господа, вольно. Присаживайтесь.

Эллейв с Эвельгером вежливо сели в предложенные кресла, расположенные перед столом Владычицы, а она вернулась на своё место. Сцепив пальцы в замок и поглядев на обоих, она с улыбкой молвила:

— Вижу, вы немало заинтригованы, друзья мои. Что ж, не стану вас более томить, выкладываю. Многоуважаемые служительницы нашей богини, да будет благословен дух её, выступили с весьма таинственным и волнующим заявлением... Волчица с Силлегских островов заговорила с ними и попросила отыскать и вернуть её глаза, в древние времена похищенные и спрятанные жрицами, которые работали над созданием Озера потерянных душ, ныне уже несуществующего. Как вы, вероятно, слышали, Озеро удерживало Великую Воронку, самую опасную из дыр, в стабильном состоянии. Увы, в те давние времена жрицы-создательницы Озера прибегли к помощи, мягко скажем, не слишком светлых сил... А откровенно говоря — сил тёмных, что повлекло за собой печальные последствия для Нави. Воронку-то они запечатали и перевели в устойчивое состояние, но новые дыры продолжали появляться, потому что тёмные силы очень коварны, их помощь всегда таит в себе подвох и вред. Нельзя произносить проклятое имя того, к кому они обратились, поэтому произносить его я не стану... Так вот, Неназываемый потребовал, чтобы Волчицу с Силлегских островов ослепили: так она не смогла бы увидеть и воспрепятствовать творимому жрицами деянию, ибо сущность Озера была порочной и недоброй, увы. Оно питалось силами живых душ, которые находились у него в плену, а это, вне всяких сомнений, тёмная практика, тёмный магический приём, который мог изобрести только извращённый и жестокий ум... Это заразило Навь хроническим недугом, с последствиями которого служительницам пришлось бороться много веков, то и дело латая новые и новые дыры. Глаза Волчицы были извлечены жрицами и спрятаны в тайном месте, доступ к которому закрыт магическим способом, просто так их обнаружить невозможно. Известно только, что место это находится в море, а точнее — вход в него. Потому и возникла надобность прибегнуть, скажем так, к услугам наших доблестных моряков... Почему выбор пал именно на тебя, любезная Эллейв? Матушка Аинге велела мне дать тебе следующее объяснение: только тот, в чьей душе живёт великая любовь, способен победить тёмную магию и проникнуть в тайник. Есть, вероятно, и некие глубинные причины, кои мне неведомы и о коих известно только матушке Аинге. Увы, сиятельная матушка выразилась весьма загадочно, а толковать её высказывание я не решаюсь, поэтому просто передаю его тебе дословно. Предложение для тебя взять двух друзей-помощников также исходит от матушки Аинге, фигуры этих друзей также, вероятно, имеют некий особый смысл. Одного избрала ты сама, а второго выдвигаем мы с Розгард. Как мы его выбирали? В этом нам также помогла матушка Аинге, снабдив нас храмовой лампадой... Мы призвали к себе множество отважных моряков, но только в руках этого кандидата лампада вспыхнула ярким светом, что свидетельствовало о его избранности для нашего предприятия. Также вас наверняка интересует вопрос: а куда, собственно, вам придётся плыть? Где находится вход в тайник? Матушка Аинге пообещала снабдить вас особым компасом... или неким устройством, которое укажет вам путь, для чего вам нужно будет посетить главный храм Ингильтвены и встретиться с сиятельной матушкой лично. Также она даст вам некие особые указания или напутствия. Что касается награды за успешное достижение цели данного предприятия... Со стороны Волчицы награда, разумеется, последует, а какая именно — ведомо только ей. Ну а с нашей стороны мы обещаем вполне вещественное вознаграждение для всех участников, а именно — денежные суммы в зависимости от заслуг. В частности, для тебя, любезная Эллейв, сумма окажется достаточной, чтобы построить дом вашей с Онирис мечты и зажить собственной отдельной семьёй. Также вас троих будут ждать ордена бриллиантовой звезды. У Эвельгера это окажется уже вторая высшая награда, что даст ему право на солидное пожизненное пособие от морского ведомства в случае выхода в отставку. Единовременная выплата, как и в случае с Эллейв, также предусмотрена. Теперь — что касается кораблей. Корабли, на которых вы прибыли сюда, получат временных командующих и возвратятся на Силлегские острова, а вам троим будут предоставлены самые лучшие парусники первого класса, потому что только они соответствуют серьёзным требованиям и нуждам этой экспедиции. Тебя, любезная Эллейв, я полагаю, ждёт в этом отношении приятный сюрприз. Какой — не скажу, иначе это будет уже не сюрприз! — При этих словах Владычица двинула красивой и густой, шелковистой бровью, изобразив интригующую улыбку. И подытожила: — Ну что ж... Всё ли я сказала? Розгард, дорогая... Не упустила ли я чего-нибудь в своём изложении сути дела?

Наследница престола, сидевшая на стуле справа от стола, отозвалась:

— Всё было изложено тобой в полном объёме, государыня. Уточнений не имею.

— Хорошо. — Седвейг, до этого момента сидевшая с небольшим наклоном в сторону капитанов, откинулась в кресле. — Переночевать вы можете в доме моей дочери, а утром посетите матушку Аинге, она ждёт вас на утреннюю службу, после которой вы с нею и переговорите. После этого вы можете отправляться в порт для осмотра кораблей. Набор экипажей вы осуществите самостоятельно, ибо дело серьёзное, команды должны быть подобраны так, чтобы вы могли им доверять и положиться на них полностью. Только тебя, любезная Эллейв, ждёт уже готовый экипаж, встретиться с которым, я полагаю, ты будешь рада. А твои друзья-помощники наберут команды сами. На это вам будет отведено достаточное время. Подготовиться нужно самым тщательным образом, ни в чём себе не отказывайте! Всё необходимое вам будет предоставлено без каких-либо ограничений. Ну а теперь встречайте третьего компаньона! Ваше знакомство с ним мы отложили напоследок.

Государыня кивнула дочери, принцесса отворила дверь и кому-то сделала знак войти. Послышалась чёткая, энергичная поступь, и в кабинете появился, сверкая начищенными сапогами, одноглазый капитан с чёрной повязкой. Судя по красивым густым бровям тёмно-пшеничного цвета, он был от природы блондином, но его череп блестел, точно фарфоровый, а косицу так плотно оплетала чёрная лента, что пряди скрывались под ней. Единственный глаз был синего цвета. Как и Эвельгер, он носил траурный шейный платок и перчатки. Приветствуя Владычицу, он звучно щёлкнул каблуками сияющих сапог и вскинул подбородок.

— Вольно, Реттлинг, — милостиво кивнула Седвейг.

В этом суровом, ослепительно лысом одноглазом капитане непросто было узнать некогда изящного щёголя и красавчика Реттлинга, супруга Дамрад, а ныне вдовца, носившего траур пожизненно. Вдобавок к чёрной повязке его лицо пересекали два тонких шрама: один — длинный и косой, пролегавший через лоб и щёку, второй — небольшой, на виске. Свою прекрасную золотую гриву он снёс начисто, а гладкости черепа добивался удаляющим волосы снадобьем, которое позволяло не бриться очень долго. На щеках растительности он не носил, единственный синий глаз мерцал льдистым блеском, рот был жёстко сжат. Пожалуй, он был ещё холоднее, чем Арнуг до встречи с Игтрауд и Эвельгер до исцеления от боли. Если бы Онирис присутствовала здесь, она непременно увидела бы у него под сердцем огромный кристалл с множеством отростков.

— Корком Реттлинг, — представила его Владычица. — Сей доблестный моряк занимается преимущественно защитой приморских городов от пиратских набегов, на его счету восемнадцать успешно отбитых разбойничьих атак. При его участии были задержаны и впоследствии преданы суду четыре крупных пиратских шайки.

Историю его службы можно было прочесть по наградам, сверкавшим на его груди: их было поменьше, чем у Эвельгера, но тоже весьма немало. На службе он, судя по всему, себя не щадил, Эвельгеру это было хорошо знакомо: он и сам после гибели Ронолинд искал в море смерти, но оно до сих пор не забрало его жизнь. Сохранило оно и Реттлинга — кто знает, может быть, именно для нынешней миссии? А Владычица, обращаясь к нему, представила ему будущих компаньонов:

— Это, как ты уже догадался, Эллейв, молодая, но весьма энергичная и многообещающая особа. Очень, я бы сказала, беспокойная, неугомонная натура и горячая голова, каковое обстоятельство едва не загубило ей морскую карьеру, однако превратности судьбы она преодолевает с достоинством и стойкостью. А это бригадный офицер Эвельгер, герой Гильгернской битвы, который уже достиг всех мыслимых успехов и высот, добровольно избрав относительно спокойную, рутинную и скучноватую службу в охране Силлегских островов. Однако судьба, похоже, имеет на него совсем другие планы. — Взглянув на карманные часы, Седвейг подытожила: — Что ж, знакомство можно считать состоявшимся. Час уже поздний, мне пора на сегодня заканчивать свои труды... Розгард, забирай наших будущих героев и вези к себе отдыхать. Завтра им предстоит весьма насыщенный день.

Благосклонным кивком она дала понять, что аудиенция окончена. Вся троица одновременно щёлкнула каблуками и последовала за наследницей престола.

Под моросящим дождиком они сели в роскошную чёрную повозку с золочёным государственным гербом. Уютные сиденья были обиты пурпурным бархатом, внутри мягко сияли светильники, занавески мерцали золотой бахромой. Трое из четвёрки пассажиров носили чёрные траурные перчатки, и только на Эллейв были парадные белые. Ей даже стало несколько не по себе, она чувствовала себя в этом плане обособленной от них: их объединяла печальная тень вдовства, и только одна она состояла в счастливом брачном союзе и была безумно влюблена в свою прекрасную жену. Эвельгер будто прочёл её мысли, и его взгляд из-под сурово сдвинутых бровей сверкнул: «Не приведи богиня тебе присоединиться к нам! Продолжай и дальше быть счастливой».

Знакомый Эллейв особняк встретил их мелодичным перезвоном и голосовым приветствием. Подкатившаяся вешалка приняла у них плащи и шляпы, и три гладких черепа заблестели в мягком уютном свете гостиной, который зажёгся при появлении хозяйки и гостей.

— Добро пожаловать, — молвила госпожа Розгард. — Час, конечно, поздний, но не откажитесь принять небольшое угощение. А после можно и на отдых идти.

Капитаны поклонились в знак признательности за любезное гостеприимство. На столике перед камином появилась бутылка «крови победы», и хозяйка дома сама разлила красную хмельную жидкость по сверкающим хрустальным чаркам.

— За успех предприятия, — провозгласила она тост.

Они выпили и закусили тонкими ломтиками сильно сдобренного пряностями копчёного мяса. По лестнице спустился Кагерд, роскошная рыжеватая грива которого была заплетена в одну косу, перевитую белой шёлковой лентой: в Нави это означало, что мужчина помолвлен. Косу принято было носить на плече, а не за спиной, дабы общественный статус все могли видеть сразу. С Эллейв Кагерд был, конечно, знаком, Реттлинга тоже знал, хотя и не близко, и только Эвельгера госпожа Розгард ему представила. Мужчины обменялись рукопожатием, а Эллейв коснулась щеки Кагерда губами: по обычаю весь период помолвки носителя белой ленты поцелуем приветствовали все, таким образом желая ему семейного счастья. Только лица, носящие траур, составляли исключение: поцелуй вдовствующей особы считался печальным предзнаменованием для помолвленного. Эвельгер и Реттлинг по этой причине ограничились поклоном. Пребывать в статусе избранника Кагерду предстояло долго — пока госпожа Розгард не снимет траур по Темани.

Комнаты для гостей были уже готовы, и они отправились на отдых. Эллейв долго не спалось, а под утро она всё-таки уснула и очень сладко провела время в объятиях любимой Онирис. Встреча во сне прошла на пляже под звёздным небом, и большую её часть они даже не разговаривали: их губы не размыкались, не отрывались друг от друга. Впрочем, поцелуи в снах всё же несколько не дотягивали до настоящих, им не хватало плотности и яркой насыщенности.

Рано утром, до завтрака, они отправились к утренней службе в главный храм столицы. Отстояв её, трое капитанов были приглашены матушкой Аинге в скрытое от глаз помещение за статуей Девы-Волчицы. Там они по очереди приложились к руке служительницы, преклоняя колено и снимая шляпу, а та клала ладонь им на головы и направляла в них поток благодатной энергии. Далее, окинув мерцающим взором всех троих, матушка Аинге торжественно молвила:

— Поистине великое дело предстоит вам, доблестные мореходы! Дело, которое должно было быть свершено много лет назад, но тот, на кого высшие силы возлагали эту задачу, из-за произошедшего в его телесной оболочке сбоя мозговой деятельности прошёл свой жизненный путь не совсем так, как предполагалось. Удивительным образом его душа всё же сумела набрать нужные для этой задачи качества, обрела величайшую любовь, но из-за серьёзного отклонения от жизненной стези он утратил связь со своим высшим предназначением и ушёл очень далеко от своего истинного пути. До выполнения возложенной на него задачи так дело и не дошло. Он погиб, так и не исполнив своей миссии. Но душа с нужными качествами была вновь найдена Волчицей, и это ты, Эллейв. Это судьбоносное событие для тебя. В ходе выполнения этого дела тебе могут открыться очень и очень важные вещи как о тебе самой, так и о твоём близком окружении. Предупреждаю тебя, дитя: тебя ожидают душевные потрясения и переворот в твоём мировосприятии. Это важнейшая веха на твоём жизненном пути. Пока я не могу сообщить тебе всех подробностей, всё откроется тебе в нужное время. Но я верю, что ты справишься, ты всё выдержишь.

— Прошу прощения, сиятельная матушка, а можно всё-таки кое-что спросить? — осторожно обратилась Эллейв к жрице.

Та проницательно улыбнулась.

— Тебя интересует личность твоего предшественника, не справившегося с задачей? Этого я пока не могу тебе сказать. Ты всё узнаешь сама, дитя моё. В нужный час. А сейчас я могу только снабдить тебя Путеводным Компасом, который будет вести вас в этом путешествии. Он укажет на место, где находятся Врата в тайник. Вам предстоит проникнуть через эти Врата, но отомкнуть их будет непросто... Главной «отмычкой» обладает твоя душа, Эллейв, а твои друзья помогут тебе в этом. Для них это путешествие тоже станет решающим событием в судьбе.

С этими словами матушка Аинге вручила Эллейв небольшую чёрную коробочку с золотым узором и откидной крышкой. Внутри оказался действительно компас, но без указания каких-либо сторон света — только подрагивающая стрелка, изготовленная из похожего на серебро металла. Эллейв, посмотрев в указанном ею направлении, спросила:

— То есть, вон там находится наша цель?

Матушка Аинге улыбнулась и терпеливо объяснила:

— Не совсем. Положение стрелки может меняться в течение всего пути, и вам придётся поворачивать в соответствии с этим указанием. Дорога может оказаться извилистой и полной неожиданностей. Предугадываю твой вопрос: почему бы Компасу просто не указать сразу верное направление? Но всё не так просто, как тебе хотелось бы, увы. Когда вы выйдете в море, эта стрелка окажется соединена с твоей душой, которая на самом деле и является настоящим Компасом, а вовсе не этот предмет. Твоя душа будет преодолевать чары, наложенные жрицами — создательницами губительного Озера потерянных душ, она будет их постепенно взламывать, и на это может уйти немало времени. В ходе этого взлома вам придётся совершить неплохую такую прогулку... И, вероятно, даже не в нашем пространстве, а в иных пластах действительности. Я же говорю, дитя моё — в твоей душе заложена основная «отмычка», которая эти чары и сломает. Если твоих собственных сил начнёт не хватать, твои друзья придут на помощь. Между вашими душами существует незримая связь, суть которой откроется вам в решающий миг.

— А когда мы прибудем к месту назначения, что нам следует делать? — спросила Эллейв. — Как открыть эти Врата и достать глаза Волчицы?

Матушка Аинге чуть слышно вздохнула.

— Увы, дитя, я сама не располагаю точными указаниями. Волчица лишь дала понять, что все необходимые знания заложены в твоей душе, тебе надлежит лишь слушать внутренний голос и следовать ему. Он скажет тебе, что делать.

— В общем, придётся разбираться на месте, — хмыкнула Эллейв. И добавила с мрачноватой усмешкой: — Всё, как я люблю.

— Примерно так, — в тон ей ответила жрица. И, коснувшись груди Эллейв, негромко добавила: — Не забудь о благословении, которое тебе дали на Силлегских островах, девочка с удочкой.

Эллейв опять невольно вздрогнула от этого странного обращения и пощупала узелок с благовониями во внутреннем кармане. Матушка Аинге кивнула и дала понять, что встреча окончена.

— Да пребудет с вами свет Источника, отважные мореходы, — проговорила она. — Мы все будем ждать вашего возвращения и молиться о вас денно и нощно.

Капитаны снова поцеловали ей руку и покинули храм весьма озадаченными. Вопросов появилось больше, чем ответов, а Реттлинг при словах «девочка с удочкой» сверкнул своим единственным глазом и сверлил им Эллейв непрерывно с самого момента их произнесения жрицей.

— Почему сиятельная матушка так назвала тебя? «Девочка с удочкой»? — спросил он, когда они спускались с крыльца храма.

— Вероятно, потому что я люблю рыбачить, — усмехнулась Эллейв.

Они вернулись в особняк принцессы к завтраку. После смерти Темани и с отъездом Онирис, Тирлейфа и детей огромный дом госпожи Розгард опустел, она жила в нём со своим избранником вдвоём, но спали они в разных комнатах и даже в губы пока не целовались: наследница престола строго соблюдала траур. Впрочем, госпожа Розгард всегда снимала перчатку, прежде чем коснуться руки Кагерда, что было знаком особой нежности и бережного отношения к его чувствам. Такие исключения обычно делались только для самых близких.

Завтрак был подан на балкон с навесом, украшенный вьющимися растениями в кадках. За столом могли разместиться десять персон, и это был самый маленький из обеденных столов в доме. Госпожа Розгард избрала его, дабы не так сильно бросалось в глаза количество пустых мест.

— Её Величество советует мне пригласить к нам жить нескольких приближённых, — сказала она. — Я пока раздумываю над этим. А также у меня есть мысль отдать часть помещений под школу искусств для детей. В самом деле, зачем такому огромному дому пустовать без дела? А ещё мой дорогой Кагерд хотел бы набрать класс учеников, дабы преподавать историческую науку. Это тоже очень хорошая идея, и думаю, что мы в ближайшее время её осуществим.

С этими словами она бросила ласковый взгляд на избранника, а тот нагнул голову в почтительном поклоне. Повод для грядущих изменений был невесёлый, но сами изменения, несомненно, несли благо и обещали озарить жизнь радостными и деловитыми красками.

После завтрака три капитана вместе с госпожой Розгард отправились в порт осматривать корабли, на которых им предстояло пуститься в путь. Первым в очереди стало судно для Эллейв, которую назначили руководить всей миссией, хотя Эвельгер был старше её по званию. Дело тут было не в чинах и званиях, а в воле Волчицы, чей выбор пал именно на неё.

— Ну что ж, любезная Эллейв, вот обещанный сюрприз для тебя, — с улыбкой молвила госпожа Розгард, жестом показывая в сторону великолепного корабля, который стоял в доке и благоухал на всю округу свежей краской.

И это был всем сюрпризам сюрприз! Сердце Эллейв гулко бухнуло в груди, пронзённое лучом светлой радости.

— «Прекрасная Онирис!» — вырвалось у неё. — Девочка моя, красавица моя любимая! Госпожа Розгард... Мне это не мерещится? Это наяву?

Принцесса со смешком легонько похлопала её по плечу.

— Наяву, наяву. «Прекрасная Онирис» вместе со своим прежним экипажем возвращается к тебе. Команда во время пребывания корабля в пиратском плену вынуждена была разделиться и служить на нескольких разных судах, но ради такого случая её снова собрали воедино. Думаю, ребята будут рады видеть тебя.

Эллейв, окрылённая счастьем, птицей взлетела на борт. Там её уже ждала команда. Помощник Вердгод, облачённый в новенький, с иголочки мундир, по всей форме доложил:

— Здравия желаю, госпожа корком! Корабль в полном порядке и в самом скором времени будет готов к отплытию!

— Ребятушки! — растроганно воскликнула Эллейв. — Родные мои... Вердгод, старый ты иглозадый моллюск! Как же я рада вас всех видеть!

И она, наплевав на иерархические формальности субординации, с раскатистым радостным смехом стиснула помощника в могучих объятиях, как старого друга.

Это было счастливое воссоединение. Эвельгер, впрочем, наблюдал за ним со стороны, не ступив на борт корабля, которым он командовал когда-то и которому навеки отдал своё сердце. Увы, «Прекрасная Онирис» больше ему не принадлежала, а женщина, чьё имя носило судно, была женой новой молодой госпожи коркома. И эту женщину он тоже любил — молчаливо, преданно, питая её сердце по незримой золотой нити силой своего сердца и ничего не прося взамен. Горьковато-сладкой для него стала встреча с кораблём, но на его сдержанном суровом лице не отразилось никаких чувств.

От госпожи Розгард Эллейв также узнала, что всю шайку пиратов, ходившую под командованием погибшей Йеанн, признали принявшей деятельное участие в спасении двух кораблей от нападения хераупса. Им смягчили приговор и вместо повешения присудили штраф, который они были обязаны выплатить до последнего гроша, а если не имели средств для этого, должны были отработать эту сумму на самых тяжёлых и не особенно почётных видах труда. Почти всё их жалованье при этом вычиталось и шло в государственную казну, а минимальная сумма оставлялась им на житьё — весьма скромное, без излишеств. За исполнением наказания строго наблюдали, и если кто-то из пиратов бывал замечен за противозаконными деяниями, его отправляли под арест, на хлеб и воду — на разные сроки, в зависимости от серьёзности проступка. Если и это его не вразумляло, его очень сурово наказывали плетьми и ставили на лоб клеймо, ну а если и после этого он не оставлял порочного образа жизни, его таки ждала виселица, коей ему в самом начале посчастливилось избежать. Не оценивших милость Владычицы пиратов оказалось крайне мало, почти все вели себя примерно. Надо сказать, героическая гибель Йеанн на многих из них подействовала очень сильно, и под влиянием этого поступка своей покойной предводительницы они встали на путь исправления. Но случай с командой Йеанн был исключительным, большинство морских разбойников оставались верными своему ремеслу до самой своей кончины.

Осмотр кораблей продолжился. Для Эвельгера был предназначен также корабль первого класса под названием «Сияющая слава», а Реттлингу предстояло командовать аналогичным судном, которое звалось «Неустрашимый». Все три корабля были оборудованы по последнему слову морской науки, на каждом стояло по десять устройств для добычи атмосферной воды — беспрецедентная мера, поскольку чрезвычайные условия экспедиции могли потребовать дополнительных источников для утоления жажды. Съестных припасов планировалось загрузить максимальное количество, а также в каждую команду добавили по два десятка рыбаков и охотников на морских животных — на случай, если припасы кончатся и участникам плавания придётся добывать себе пропитание в море. Соответствующими рыболовными и охотничьими снастями корабли были в достаточном количестве снабжены. Никто не знал, где лежала конечная цель путешествия, в каких именно широтах, а потому брали с собой и средства для обогрева: тёплую одежду, одеяла и меховые спальные мешки. Жители Нави по своей природе были выносливыми и холодостойкими, но предел выносливости имели и они, особенно если бывали истощены физически. Было бы самонадеянно полагаться лишь на природную телесную крепость и пренебрегать средствами, которые могли спасти жизнь в тяжёлых и экстремальных условиях или сделать её более удобной и переносимой.

Компаньонам Эллейв предстояло заняться набором команд. Это получилось быстрее, чем они думали: экипаж «Быстрокрылого» не пожелал расставаться с полюбившимся им коркомом Эвельгером и взбунтовался против нового капитана, которого назначили для возвращения корабля на Силлегские острова. Эвельгер вступился за моряков и спас их от наказания за непослушание и бунт. Поскольку ребята единодушно желали идти за своим командиром хоть к самому хераупсу в пасть, то их он и решил взять с собой в это путешествие, о чём и уведомил принцессу, а та доложила об этом Владычице. Седвейг сказала:

— Что ж, так тому и быть.

Но численность экипажа корабля первого класса в два раза превосходила таковую численность судна рангом ниже, и добирать команду всё же требовалось. А зачем долго искать? Эллейв предложила команде своего «Стража» перейти на «Сияющую славу», тем самым доукомплектовав её экипаж. При этом она не забыла упомянуть материальную сторону, а именно — вознаграждение за экспедицию.

— Мы пускаемся в необычное предприятие, ребята, — сказала она. — Возможно, более опасное, чем обычно, но и плата будет щедрая. Все, кто готов рискнуть и пойти с нами, имеют шанс недурно разбогатеть и, вероятно, войти в историю!

Конечно, в историю порой входят и посмертно, но о плохом никому не хотелось думать. В итоге «Страж» и «Быстрокрылый» остались пустыми: их команды вошли в состав экспедиции. Реттлинг аналогично поступил с экипажем своего корабля, потому что плавал со своими ребятами уже немало лет, знал и ценил их, а также верил им как себе. Ему численности хватало, поскольку он служил на корабле первого класса. Он мог пуститься в путь и прямо на своём судне, но предоставленный ему Владычицей корабль был новее и лучше построен, и выбор склонился в сторону «Неустрашимого».

Словом, вопрос с командами решился в считанные дни, и началась подготовка. Трое капитанов в это время проживали в доме госпожи Розгард, а точнее, возвращались туда ночевать. Так принцессе было удобнее следить за ходом подготовки, а капитаны не возражали и охотно пользовались её гостеприимством. В совместном проживании было и ещё одно преимущество: так они могли предварительно узнать друг друга лучше. Точнее, Эллейв с Эвельгером и так дружили, а вот в отношении Реттлинга им не помешало бы повысить уровень доверия. Они знали о нём только то, что он был моряком, потом покинул службу, став супругом Дамрад, а после её смерти снова ушёл в море.

Случилось им однажды уютным вечером распить бутылку «крови победы»; в окна скрёбся дождик, потрескивал огонь в камине, госпожа Розгард задерживалась на службе, а Кагерд работал в библиотеке над какой-то научной статьёй.

— Слушай, дружище, я вот всё смотрю на твой идеальный череп, — проговорил Эвельгер, обращаясь к Реттлингу, — и задаюсь вопросом: как ты добился такой гладкости?

— Я пользуюсь средством для удаления и предотвращения роста волос, — ответил тот. — Его достаточно втирать раз в две недели. О бритве с ним можно забыть навсегда. Это новинка, появилась года три назад, не более.

— Гм, очень удобно, — проговорил Эвельгер. — А что за средство, нельзя ли полюбопытствовать?

— Отчего же нельзя? — Реттлинг поднялся со своего места. — Оно у меня в комнате, сейчас принесу.

Спустя пару минут он вернулся с бутылочкой из коричневого стекла и вручил её Эвельгеру. Тот внимательно прочёл этикетку, открыл пробку, понюхал и поморщился. Реттлинг усмехнулся.

— Запах действительно не самый приятный, но главное — блестящий результат!

Он был блестящим в самом прямом смысле этого слова: череп Реттлинга сверкал, точно маслом натёртый или отшлифованный. Эвельгер поинтересовался о цене и о том, где это средство можно приобрести или заказать. Снадобье оказалось недешёвым, а купить его можно было в салоне на Двенадцатой Западной улице; также там продавались различные духи, тушь для ресниц и прочие средства для красоты.

— Да, средство стоит дорого, но расходуется очень экономно, одной бутылки хватает на полгода, — сказал Реттлинг, проводя рукой по голове и демонстрируя её безупречную гладкость.

Разрешил он дотронуться до своего черепа и Эвельгеру с Эллейв, дабы они убедились в эффективности средства.

— Пожалуй, стоит испробовать, — кивнул Эвельгер. — На днях надо будет наведаться в это заведение.

— Я с тобой, — сказала Эллейв. — Мне тоже не помешает такое снадобье. Здорово время экономит.

Они выпили ещё по паре чарочек. Градус откровения повысился, языки развязались. Реттлинг снял перчатки, потому что в них ему было не слишком удобно закусывать, и разговор плавно соскользнул на общую для него с Эвельгером тему — вдовство. Оказалось, что Реттлинг уже как бы и не совсем вдовец: на него обратила внимание одна в высшей степени достойная госпожа, Реттлинг не устоял и нарушил траур. У них было несколько свиданий, она звала его в мужья, но он отказался, устыдившись своей несдержанности и ужаснувшись оттого, что не соблюл верность памяти Дамрад. А недавно Реттлинг узнал, что у него есть полуторагодовалая доченька. Дамрад от него так ни разу и не родила, и это в своё время сильно било по его мужскому самолюбию: за что она забраковала его, почему не хотела от него детей? Она никогда не говорила об этом, а он не решался спрашивать... И вот — долгожданная малютка появилась, но своего родного отца так пока и не узнала.

— Так какого гнилого хераупса ты отверг предложение этой госпожи? — нахмурился Эвельгер. — Почему твоя девочка растёт без батюшки?!

Реттлинг с горечью покачал головой.

— Я — негодяй, недостойный их. Госпожа эта нашла себе сухопутного мужа, а обо мне, наверно, уже и думать забыла. Я уже привык к трауру, привык к мысли, что одна мне только дорога и осталась — на дне морском вечный покой найти.

Эвельгер снова наполнил чарки.

— Послушай, дружище... Я и сам когда-то так думал. И жил так. Я носил под сердцем боль, и она была столь сильна, что помешала мне полноценно дарить любовь моему сыну. Мой мальчик вырос почти без меня. Только недавно, когда боль меня покинула, мы с ним наконец восстановили те отношения, которых нам так не хватало всё это время. Это твоя боль виновата, это она не даёт тебе стать счастливым, приятель. Когда мы вернёмся из этой экспедиции, тебе обязательно надо встретиться с госпожой Онирис. Она удивительная врачевательница.

— Женщина, чьим именем назван корабль? — едва заметно улыбнулся Реттлинг.

— Она самая, — вставила слово Эллейв. — Это моя супруга. Предлагаю эту чарку выпить за неё.

— За прекрасную госпожу Онирис, — поддержал Эвельгер, поднимая свой сосуд с хмельным.

Они выпили. Реттлинг провёл по лицу ладонью и вздохнул.

— Мне бы очень хотелось, чтобы моя девочка обнимала меня за шею своими маленькими нежными ручками и называла батюшкой... Но, увы, второй раз предложение я уже не получу. У той госпожи, вероятно, тоже гордость есть, снова не позовёт в мужья. Отказался так отказался... Чего теперь плакать...

— Поверь, приятель, нет ничего невозможного, — сказал Эвельгер, опустив ему руку на плечо. — Твоя малютка ещё обнимет тебя, вот увидишь.

Они довольно много выпили в этот вечер, но не до бесчувствия — спать уходили на своих ногах, не шатаясь. Наутро Реттлинг был трезв как стёклышко и холоден как лёд, а о своих вчерашних откровениях, вероятно, сожалел. Но жалеть было поздно: застёгнутая на все пуговицы душа приоткрылась, Эллейв с Эвельгером увидели его настоящего, без ледяной маски. И это оказалось весьма полезно, поскольку им предстояло вместе участвовать в непростой экспедиции, а для этого требовалось хорошо друг друга знать и друг другу доверять.