Дочери Лалады. Паруса души

5. Подруги детства

Они прибыли в усадьбу в одиннадцать утра; по здешним меркам это считалось разгаром рабочего дня, потому что подниматься здесь было принято ни свет ни заря. С одной стороны, Онирис радовалась, скользя взглядом по знакомым и дорогим сердцу местам, а с другой — её лопатки холодило дыхание судьбы. И ещё праздник этот, Йорлагсдааг, будто нарочно, разворачивал свои цветущие весенние крылья, дразнил и насмехался: «Кто в день сей сердечное волнение ощутит, тот вовек счастлив будет».

Сердечное волнение Онирис ощутила гораздо раньше, а сейчас оно подходило к своему пику.

— О, какие гости долгожданные пожаловали! — встретила их сама тётушка Бенеда.

Матушка Темань известила её письмом о времени их прибытия, и целительница, оставив дела, нарочно выделила время, чтобы лично поприветствовать приехавшее семейство, которое она привыкла считать своей роднёй. А что не кровной — так это и неважно. Важна душевная привязанность, которая не ослабевала с годами. Впервые матушка Темань побывала в Верхней Генице, захворав ознобом горя: Северга привезла её сюда и оставила в надёжных руках тётушки Бенеды и Рамут. Матушка исцелилась здесь и многое поняла, а также влюбилась в эти места. С тех пор её тянуло сюда, на лоно природы, к суровым горным вершинам и ледяным струям Одрейна.

Всё это было с малых лет знакомо Онирис. Она и в Одрейне купалась, и верхом каталась, и по горным тропам лазала вместе со своей подругой детства Збирой.

— Здравствуй, здравствуй, дитятко, — целуя её в обе щеки и щекоча жёсткими косматыми бакенбардами, ласково проговорила Бенеда. — То-то Збира обрадуется!

Онирис обняла костоправку и ощутила на себе добродушную мощь её ответной ласки. Вот это могучее звериное начало у Бенеды с Эллейв было очень похожим, и она с робкой надеждой думала о том, что возлюбленная придётся целительнице по душе.

— А вон и Збира скачет! — сказала Бенеда, вскинув глаза и устремив взор в сторону приближавшейся всадницы.

Молодая, рослая и сильная навья с необъятной толщины рыжей косой, в высоких сапогах со шпорами, в широких кожаных штанах с жёстким поясом и белой рубашке, мчалась к ним на огромном чёрном жеребце с могучими мохнатыми копытами. Не конь — зверюга! И рыжая пушистая коса всадницы, и вороная грива жеребца развевались на ветру — живописной они были парочкой. И конь — огонь, и наездница лихая ему под стать.

Возбуждённый быстрой скачкой жеребец не сразу угомонился — приплясывал на месте, даже норовил на дыбы подняться. Наездница его усмирила:

— Тихо, Зейдвламмер, тихо!

Она соскочила с седла, звякнув шпорами. К коню тут же подбежал один из её братьев и взял его под уздцы. А рыжая всадница, опалив Онирис медово-карим огнём волчьих глаз, оскалилась в клыкастой улыбке:

— Кто к нам пожаловал! Сестрица!

Онирис не сразу узнала подругу детства: та как-то резко возмужала, вошла в силу и теперь казалась ей огромной. Широкий жёсткий ремень с крупной пряжкой перехватывал её поджарую талию, на нём висел в чехле нож для потрошения туш домашнего скота. Вне всяких сомнений, орудовать им его владелица умела отменно. Ещё бы такие ручищи не были ловкими и способными к работе! Изящные кисти Онирис с тонкими запястьями просто утонули в них.

— Чего-то ты как была мелкая, так и осталась, сестрёнка, — с утробным хрипловатым смешком сказала дочь Бенеды. И, не особо церемонясь, подхватила Онирис в объятия и покружила. — Совсем весу никакого, как в пташке! Ну ничего, откормим.

Да, мелковата была Онирис по сравнению со Збирой — что есть, то есть. Смущённая таким бесцеремонным приветствием, она с улыбкой пробормотала:

— Зато тебя прямо не узнать...

— Ну, так мне есть в кого такой уродиться, — усмехнулась Збирдрид, кивая на родительницу. — Да и работы по хозяйству, опять же, невпроворот.

— Усердная работа от зари до зари да пища добрая вволю — вот нашей силы и крепости основа, — подтвердила целительница. — Ну, пожалуйте в дом, гости дорогие. А это у нас кто такой? Тебя как звать, малец?

Бенеда обратилась к малышу Веренрульду, который приехал в Верхнюю Геницу впервые в жизни и ужасно оробел, увидев грозную хозяйку усадьбы. Он попытался спрятаться за батюшку Тирлейфа, но костоправка поймала и сгребла его в свои сильные объятия.

— Кто это у нас тут такой карапуз щекастенький? — принялась она тетёшкать Веренрульда, нежно пощипывая за круглые сытые щёчки. — У кого такая мордаха сладенькая, откормленная? Сейчас как укушу тебя за щёчку!

Она не укусила, а звучно чмокнула мальчика, а тот с перепугу заплакал.

— Ну, ну, какой рёва у нас тут, — приговаривала Бенеда. И спросила у Темани: — Твой младшенький?

Та ответила утвердительно, а батюшка Тирлейф поспешил взять сына у Бенеды, чтобы успокоить.

— Веренрульд, ну что ты, бояться нечего, — зашептал он. — Госпожа Бенеда ведь не съест тебя!

— Рёва, рёва, ревёт с шести до полвторого! — послышалась дразнилка.

Это младший отпрыск самой Бенеды, десятилетний Эрдруф, кривлялся и корчил рожицы Веренрульду. Растягивая рот пальцами, он высовывал язык и скашивал глаза к переносице. Веренрульд, всё ещё всхлипывая, насупился, а Ниэльм хрюкнул от смеха и скорчил ответную гримасу: оттянул пальцами нижнюю губу, закатил глаза и раздул ноздри. Хозяйский сын за рожами в карман не лез — тут же выдал новую: оттянул себе веки, а нижними зубами закусил верхнюю губу.

— Ну, началось! — нахмурилась Бенеда. — Эй, охламоны! Сейчас как получите по подзатыльнику — такими и останетесь, кривыми да косыми!

Ниэльм, далеко не такой застенчивый, как младший братец, осваивался гораздо быстрее. Они с Эрдруфом, несмотря на некоторую разницу в возрасте, оказались, судя по всему, братьями по разуму. Хозяйский сын, подобрав с земли «яблоко» конского помёта, показал его Ниэльму и объявил:

— Это ты!

Да ещё и швырнул им в гостя. Не попал, «яблоко» глухо ударилось о стенку повозки. Разумеется, после такой оскорбительной выходки полагалось немедленно удирать, что Эрдруф и сделал, а возмущённый Ниэльм за ним погнался. Куда там! Ноги у Эрдруфа были намного длиннее, бегал он в разы проворнее. Они принялись носиться вокруг усадьбы: Ниэльм сердито пыхтел, Эрдруф ржал, как конь.

— Э! — зычно прикрикнула Бенеда. — Щас как дам кому-то по мягкому месту!

Словом, дружба завязалась.

Когда гости немного отдохнули и помылись с дороги, Бенеда велела подавать обед. Мужья, разумеется, с самого утра на кухне хлопотали, предупреждённые о приезде семейства Темани, и стол ломился от яств: лепёшки с начинкой из сыра и мяса, похлёбка из потрохов, запечённая рыба, жаркое из птицы, домашний духовитый хлеб... Деревенские жители ели так же, как и работали — на славу.

— Эй, сестрёнка, ты там у себя в городе всегда так плохо кушаешь? — нахмурилась Збирдрид, глядя на то, как Онирис после хорошей миски похлёбки с трудом осилила порцию рыбы, а потом — всего лишь полпорции жаркого. — Оно и понятно, почему ты мелкая такая. Ты ж не ешь ничего!

— Помилуй, Збира, я сейчас лопну, — взмолилась та. У неё от обильной горячей еды пот катился градом по лицу.

Сама наследница костоправки воздала должное наваристой похлёбке вприкуску со свёрнутой сырно-мясной лепёшкой, умяла два ломтя рыбы размером с ладонь, а следом утрамбовала и изрядную порцию жаркого. Время от времени мясную еду она разбавляла овощной, бросая в свою клыкастую пасть пучок молодой весенней зелени — «для лёгкости пищеварения». Любо-дорого глядеть на такого едока!

Все прочие обитатели этого дома в аппетите ей не уступали, а вот городские жители отставали.

— Ох, тётя Беня... Боюсь, как бы мне не пришлось менять весь свой гардероб после отпуска под твоей хлебосольной крышей! — со смехом сказала матушка Темань.

— Ну и ничего, поменяешь, — невозмутимо ответила Бенеда. — Вон, сама тощая какая! Да и дочурка у тебя — заморыш заморышем. Толку-то, что ты её ко мне в детстве на лето отправляла? Я её откармливаю, как могу, а у тебя — у матушки родной! — она опять худеет да бледнеет, бедолажка! От меня домой уезжает — ладная, крепкая девчонка, а на будущий год ко мне от тебя — опять как дрищ!

— Пойми, тётя Беня, твоё семейство — оно ведь рабочее, по хозяйству трудится, сил много тратит, — пыталась возражать матушка Темань. — Вот вам и требуется много пищи, дабы силы затраченные восстанавливать. А мы с Онирис умственно трудимся, головой работаем, а не руками. Нам так много есть не нужно.

— Понятно всё с вами, трудяги вы умственные, — хмыкнула Бенеда. — Поклевали, как пташки, да и дальше пошли мозгами скрипеть...

Збирдрид, плотоядно облизываясь, языком прочищала зубы от застрявших кусочков пищи. У неё вырвалась сытая отрыжка, и Онирис прикрыла пальцами невольную улыбку. Утончённые городские жители сказали бы, что это — дурной тон и бескультурье, но в здешних местах таким мелочам значения не придавали. Жили просто, а обо всех этих ваших этикетах и слыхом не слыхивали. Нет, Онирис не насмехалась над Збирой, не кичилась своей воспитанностью, просто наружу рвалось веселье. Ей вдруг самой захотелось стряхнуть с себя этот городской лоск и стать непритязательной и простецкой: есть от пуза, отпускать грубые шуточки, ржать как лошадь над естественными телесными звуками и всё тому подобное.

Вечером Онирис со Збирдрид пошли на Одрейн искупаться, как в старые добрые времена. Весь день было очень тепло, и теперь в вечернем воздухе разливалась та приятная нега, какая бывает после чудесного погожего дня. Да ещё и сады цвели, источая тонкий, щемяще-нежный, головокружительный аромат...

В закатных лучах рыжим костром горела грива Збирдрид, с трудом собранная в косу. Щёки её, по-видимому, совсем не знали бритвы: бакенбарды она даже не подравнивала, они росли вольно, как им вздумается. Брови — густые, темнее волос, ресницы — пушистые, каштановые, а глаза — точно горящие в лучах Макши медово-янтарные капли. Ничуть не смущаясь в присутствии Онирис, она разулась, расстегнула пояс и сняла штаны, открыв длинные мускулистые ноги и упругие ягодицы. На траву упала и её рубашка, и перед взглядом Онирис предстал её великолепный торс с небольшой, но крепкой и стоячей грудью, развитыми мышцами и гладкой кожей. Подкожного жира у неё было немного, на руках разветвлёнными шнурками проступали жилы.

— Здесь местечко тихое, нет сильного течения, — сказала она. — Хотя я, бывает, и люблю в бурном потоке поплавать, с его струями побороться. Но если для удовольствия, чтоб приятно искупаться — нет места лучше!

Над берегом раскинулись старые деревья, давая обширную тень. Под ними подруги детства и остановились. Збирдрид без стеснения разделась и прыгнула в воду, а Онирис медлила.

— Водичка отличная, бодрит! — крикнула ей Збира. — Что встала, раздевайся и иди ко мне!

Онирис принялась с какой-то странной неловкостью стягивать с себя одежду. Откуда эта неловкость взялась? Что-то изменилось, обнажение в обществе друг друга уже не выглядело невинным, как в детстве. Онирис прикрыла тело костюмом для купания, состоявшим из панталон с оборочками и короткой свободной туники с пояском.

— Ой, да ладно, будто я там что-то не видела, — засмеялась Збира.

Онирис вошла в воду сперва по щиколотку. И впрямь бодрящая! Это не купель дома, где водичку можно сделать и тёплой, и горячей... Тут не понежишься, только быстренько окунуться — и назад, на берег!

— Ух! — пронзительно и звонко вырвалось у неё, когда она отчаянно и решительно бросила своё тело в неласковые, суровые струи горной реки.

Несколько каменных глыб торчали из воды, на одну из которых взобралась Збирдрид, наблюдая за неуклюжим барахтаньем Онирис. Её великолепное тело, озарённое закатом, блестело капельками воды на коже, она приняла эффектную позу, согнув одну ногу в колене, а вторую свесив с глыбы.

— Влезай ко мне, посидим вместе! — звала она.

Онирис не решилась. Она поплавала ещё немного, пока не замёрзла, и, стуча зубами, выбралась на берег. Мокрый купальный костюм она сняла, завернувшись в полотенце, взятое с собой из дома.

— Долго не поплаваешь! — крикнула она Збире.

— Понятное дело, это ж Одрейн, — отозвалась та, лениво прыгая в воду и также направляясь к берегу.

Выйдя, она одеваться не спешила — уселась на траву, отжимая волосы и промокая лишнюю влагу полотенцем. Потом она распустила свою гриву, позволяя тёплому ветерку сушить её.

— Как твои дела, сестрица? — спросила она.

— Всё благополучно, — ответила Онирис. — Служу в конторе. Ведомство картографии и кадастра.

— Мудрёное что-то, — хмыкнула Збира. — Это что такое?

Онирис объяснила, рассказала, в чём состоит её работа.

— Это что ж, целый день в четырёх стенах бумажки перебирать да пыль глотать? — сделала вывод Збира.

— Ну, я — сотрудник по обработке документов и сижу в конторе, так что — да, — сказала Онирис. — Работа не особенно интересная, нудная, кропотливая, обязанностей много, жалованье не слишком большое. Начальница у меня хорошая, но вот некоторые сотрудники — лентяи и бездельники. Только и знают, что на рабочем месте отвар тэи с печеньем распивать да сплетничать.

— Ну и зачем там служить, коли тебе не нравится? — хмыкнула Збира.

Онирис пожала плечами.

— Надо же где-то служить...

Непростой был это вопрос, а сложные темы сейчас не хотелось обсуждать. Ещё бы — в такой-то чудесный вечер! Самое то — любоваться закатом и подставлять тело мягким, ласковым струям ветерка. Травка ластилась к босым ногам, а на плечи им сыпались мелкие лепестки неказистых цветов, которыми были густо покрыты ветви деревьев.

А Збира, придвинувшись к Онирис ближе и положив горячую и тяжёлую руку ей на колено, спросила вдруг:

— Не хочешь женой моей стать?

Та вздрогнула, нутро будто волной холода обдало.

— Что? — еле слышно пробормотала она.

Ладонь Збиры скользила выше по бедру, медовыми каплями горели глаза, закатные, тёплые, пристальные до мурашек.

— Что слышала, сестрёнка... Вижу, жизнь у тебя в городе твоём — не ахти... И служба тебе твоя не по душе. А здесь ты — дома. Здесь всё тебе родное. И я... Я ж тебя с малых лет... ну...

Онирис устало и печально закрыла глаза. Только этого не хватало... А рука Збиры скользила всё выше, обняла её за талию, а шёпот горячо защекотал губы:

— Когда маленькая была, не понимала, что это такое в сердце моём к тебе теплится... А подросла — поняла. Брось этот свой никчёмный город! Здесь, с нами, тебе будет лучше, родненькая моя.

Онирис застыла с закрытыми глазами. На сердце повис ненужный тягостный груз.

— А как же мужья? — спросила она. — Я думала, ты — как тётя Беня...

— Мужья никуда не денутся, для них место тоже найдётся, — сказала Збира. — Я совсем от нашей семьи отделяться не хочу. Может, домик себе построю отдельный неподалёку от усадьбы, хозяйство небольшое заведу. Но и матушке помогать стану. Мужей мне много не надо, двух-трёх хватит. Ну, самое большее — четыре. А ты будешь главная. Что скажешь?

Онирис вздохнула. Слёзы пробивались к глазам, она устало заслонила их ладонью. Столько лет дружбы, родственной привязанности — взять и испортить, перечеркнуть одним махом, одним словом!.. Как теперь им видеться, как смотреть в глаза друг другу?

— Збира... Вот зачем, зачем ты это сказала? — тихо проронила Онирис. — Теперь уже ничего не будет по-прежнему...

Шершавые пальцы Збиры поймали её подбородок.

— Будет ещё лучше, вот увидишь, сестрёнка!

Онирис покачала головой. Она блуждала унылым взглядом по берегу, устало щурясь от закатных лучей: смотреть в глаза Збиры стало невыносимо, просто невозможно. А та настойчиво заглядывала ей в лицо, ловя её взор.

— Женой сделать хочешь, а сама сестрёнкой зовёшь, — горьковато улыбнулась Онирис, на миг всё же встретившись с медовыми искорками, вопросительными и испытующими.

— Так это я по привычке, — ответила Збира. — Когда женой станешь, уж не буду так звать. Милой буду звать.

Горечь пролегла изломом в линии сведённых бровей Онирис: она морщилась, как от ноющей боли. Сердце и вравду ныло. Вот уж впрямь пришла беда, откуда не ждали... И вот как, как теперь с этим быть?!

— Збира, — вздохнула она. — Прости, ничего не могу тебе сказать. Просто не могу.

— Я не тороплю тебя, подумай, — сказала та. — Можешь хоть весь Йорлагсдааг думать.

Онирис хотелось прокричать: «Да о чём тут думать, когда уже всё решено, и не в твою пользу?!» Но горло застыло в горьком окаменении, не рождались в нём слова, и погожий вечер уже не радовал: душу затянуло сумрачными тучами.

— Я хочу домой, — прошептала она.

— Накупалась уже, что ль? — усмехнулась Збира. — Водичка-то студёная, да... Ну, так может, я тебя согрею?

Её рука обнимала Онирис за талию всё крепче, всё многозначительнее, а дыхание обдавало щекотным теплом ухо и шею. Та даже от мысли об этом поёжилась и отстранилась.

— Нет, Збира, не надо...

Неприятным холодящим порывом ветра на неё налетела мысль: а ведь Збира могла бы взять её силой, если бы захотела. Своими могучими ручищами разбросала бы ей в стороны ноги, придавив собой к земле... Колени судорожно сомкнулись, но Онирис тут же сморщилась и с негодованием отбросила эту невозможную, немыслимую картинку. Збира не могла быть способной на такое. Не было в ней ничего подобного, даже думать нелепо! Онирис до слёз, до солёного кома в горле стало стыдно перед ней за такие мысли. Но Збира, видимо, что-то уловила, в её закатно-тёплом взгляде проступил укор.

— Чего ножки-то сразу вместе сжала? Испугалась? — усмехнулась она. — Кого — меня, что ли? Меня? Думаешь, что я тебя против воли твоей тронуть могу? Плохо же ты обо мне думаешь, родная.

— Збира, я вовсе так не думаю, — уже не сдерживая слёз, простонала Онирис. — Просто пойдём домой. Мне уже ничего не хочется, прости. Настроения нет... Я хочу лечь в постель...

— Отпущу, только если ты не будешь плакать, — сказала Збира.

Она обнимала крепко, но без чувственного намёка, просто согревала своим горячим сильным телом, очень похожим на тело Эллейв. Ужасно хотелось уткнуться в неё — как прежде, по-дружески, по-родственному, но теперь это было бы двусмысленно... И от этого сердце надламывала проклятая ноющая боль. Всё было непоправимо испорчено.

— Я не буду плакать, — выдохнула Онирис. — Пойдём домой, пожалуйста...

Они вернулись: Онирис, как могла, изображала безмятежность, Збира задумчиво пожёвывала травинку.

— Ну что, хороша водица? — спросила Бенеда.

— В самый раз, — отозвалась Збира.

Она сжала руку Онирис и не выпускала, провожая до двери комнаты. Лучше бы она обошлась без этого, но Онирис не нашла в себе сил высвободиться. Вырвать руку? Слишком уж неласково, обижать Збиру грубостью ей не хотелось. Она всегда была дорога ей и оставалась таковой сейчас. Но когда уже у самой двери та потянулась к её губам, Онирис вынуждена была остановить пальцами её надвигающийся поцелуй.

— Збира...

— Ладно, ладно, — буркнула та. — Не буду торопить тебя.

Онирис юркнула к себе, поспешно переоделась в ночную рубашку и забралась под одеяло. Сразу же она вознамерилась нарушить обещание, данное Збире, и несколько раз всхлипнула в подушку, как вдруг за дверью раздалось:

— Онирис, ты там плачешь?

Збира, видимо, не ушла сразу, зачем-то прислушивалась к звукам в комнате. Онирис сделала несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Нет, не плачу. Всё хорошо. Я уже сплю, ты тоже иди.

— Ну ладно. Не вздумай мне тут, поняла?

— Я не буду, Збира.

— Всё, давай баиньки. Завтра верхом кататься поедем. Добрых снов, сестрёнка.

Збирдрид вышла во двор, обводя усадьбу взглядом и прикидывая, не осталось ли ещё каких дел по хозяйству, когда её дёрнул за рукав рубашки младший братец Эрдруф. Мордаха у него была подозрительно озорная и хитрая.

— Чего тебе? — спросила Збирдрид.

— Збира, а я видел, как вы с Онирис у реки голые обнимались! — заявил мальчишка. — И если ты не дашь мне прокатиться на Зейдвламмере, я расскажу матушке!

— Ну, пойдём на конюшню, — невозмутимо ответила Збирдрид.

Тот, приятно удивлённый её покладистостью, последовал за ней. Возле конюшни она поймала братца, зажала его ногами так, что спереди торчала его задница, а голова высовывалась сзади, и спустила с него штаны.

— Ай, ай, пусти! — задёргался, завопил Эрдруф.

Збирдрид вытащила из-за пояса плётку и хорошенько отстегала ею братца по голым ягодицам. Тот пытался вырваться и скулил, но был зажат сильными ногами сестры надёжно.

— Получай, засранец! — рычала она, приподнимая верхнюю губу в великолепном волчьем оскале. — Будешь знать, как всюду нос свой сопливый совать да подглядывать... Мал ты ещё, чтоб на моём коне кататься!

Всыпав ему ещё несколько ударов плетью, она отпустила его. Тот, на бегу подтягивая одной рукой штаны, басовито ревел и вторым кулаком размазывал по лицу слёзы. Оскал Збирдрид спрятался, но губа ещё подрагивала. Чтобы успокоиться, она пошла в стойло к Зейдвламмеру и принялась чесать его щёткой. Конь любил это.

— Да мой ты красавчик, — с теплом в голосе приговаривала Збирдрид. — Вот так, вот так... Нравится? Ну, ещё бы! Вот ещё, будут всякие сопляки пронырливые на тебе кататься... Ты в сторону таких засранцев даже не посмотришь, дружище, да ведь?

Конь пофыркивал, выражая полное согласие.

Эрдруф прибежал в дом весь зарёванный и сразу кинулся жаловаться Бенеде:

— Матушка, меня Збира обидела! Она меня плёткой высекла!

Костоправка, сидевшая у камина с кувшинчиком домашней настойки, хмыкнула. Гости уже разошлись по своим комнатам, трудовой день подошёл к концу, можно было и немного отдохнуть, расслабиться у огня.

— Видать, дружок, ты это заслужил, — сказала Бенеда.

Эрдруф от такой несправедливости завсхлипывал ещё горше, ещё безутешнее. Он-то надеялся, что матушка за него вступится, но получилось совсем не так. Ему не оставалось ничего иного, как только исполнить свою угрозу.

— Матушка, а Збира с Онирис у реки голые обнимались! — выпалил он. — Збира Онирис в жёны звала, а та сказала, что не может ничего ответить и хочет пойти спать!

— Правильно тебе Збира всыпала, — сдвинув чёрные с блёстками седины брови, сказала родительница. — Нечего нос совать не в своё дело! А ну, быстро спать, пока я тебе ещё хворостиной не добавила!

Сын, подвывая и размазывая кулаками слёзы, убежал, а Бенеда налила себе ещё чарочку, выпила, закусила ломтиком сыра. В дела молодых она не считала нужным вмешиваться: сами разберутся. Вот только Онирис уж больно задумчивая приехала... Видать, на сердце у девочки что-то было, и не так-то всё здесь просто.

Онирис спала в эту ночь, конечно, скверно — не могла перестать думать о новой свалившейся на неё трудности. Мало того, что её от одной мысли о предстоящем сватовстве Эллейв бросало то в нервный озноб, то в опаляющий жар, так ещё влюблённой Збиры им не хватало. Онирис любила её, но как сестру, как друга! Дорожила ею, испытывая к ней искреннее сердечное тепло, но не видела её своей супругой. Для неё существовала только Эллейв. Она даже помыслить не могла о том, чтобы позволить кому-то, кроме её самого родного на свете морского волка, впустить в себя сияющее древо любви... Всё это ужасно расстроило её, и с пяти утра её бессонные глаза были на мокром месте, хотя она и обещала Збире не плакать. Бодрящее умывание студёной водой из колодца немного привело её в чувство.

Чтобы не встретиться где-нибудь со Збирой, Онирис вернулась в комнату и не выходила из неё до самого завтрака. Но за столом им, конечно, увидеться неизбежно пришлось. Онирис чувствовала на себе пристальный взгляд Збиры, но не смела поднять глаз и на протяжении всего завтрака смотрела только в свою тарелку.

— У меня сейчас кое-какие дела, а через пару часиков поедем кататься, — спокойно, как ни в чём не бывало, сказала ей Збира, когда они вышли из-за стола.

Эти два часа тянулись, как двое суток. Матушка Темань с батюшкой Тирлейфом, Кагердом и мальчиками отправилась на пешую прогулку по окрестностям; звали они с собой и Онирис, но она отказалась. Бенеда уехала куда-то по своим целительским делам, её мужья и сыновья занимались работой по хозяйству, и Онирис оставалось только пытаться читать в своей комнате. Впрочем, вскоре она отбросила книгу: сосредоточиться на чтении было невозможно, она пробегала глазами один и тот же абзац по несколько раз, но не могла вникнуть в смысл. Только и оставалось, что усесться на подоконник и любоваться цветущим садом и вдыхала прекрасный аромат.

Пару раз сад стремительным деловитым шагом пересекала Збира. Следя за ней взглядом, Онирис не могла не признавать, что та чудо как хороша: плоский твёрдый живот, узкая талия, сильные плечи, длинные ноги, роскошная рыжая грива. Черты её лица были тоньше, чем у Бенеды — в отца-красавчика. Наследие обоих родителей весьма удачно сочеталось в ней, но разве в пригожей внешности дело? По отношению к ней в сердце Онирис горел мягкий и тёплый огонёк родственной и дружеской любви, а к Эллейв — стойкий, неугасимый, всеохватывающий, ослепительный, окрыляющий свет. Только в глазах Эллейв разворачивалась непостижимая вселенная, ласковая звёздная бесконечность, в которой Онирис утопала бесповоротно, неумолимо, неизбежно. Она была обречена тонуть в ней.

Проходя по саду во второй раз, Збира вскинула глаза к окну, помахала Онирис и подмигнула.

— Через полчасика, сестрёнка. Ты пока готовься, одевайся.

Онирис обречённо слезла с подоконника и достала костюм для катания верхом — тёмно-коричневый с чёрными вставками, строгого покроя. Он изумительно сидел, подчёркивая её стройную фигуру, но Онирис отметила это равнодушно, без удовольствия, у неё не было цели перед кем-либо красоваться. Высокие сапоги сияли торжественным и праздничным глянцем, щегольские, даже излишне франтоватые. Повязав белый шейный платок и надев шляпу, она спустилась и вышла во двор.

К ней уже шла Збира, ведя под уздцы своего чёрного жеребца и серого в яблоках коня — для Онирис.

— Это Йистер, — сказала она. — Быстр, как молния, но покладист и хорошо объезжен, в самый раз для тебя.

Йистер, длинноногий и стройный, был изящнее Зейдвламмера, но тоже имел мохнатые копыта. Пятнышками больше всего пестрело его туловище, на шее они выглядели бледнее. Ноги у него были тёмные, морда — светло-серая, а грива и хвост — серебристые.

— Красавчик какой! — не удержалась от улыбки Онирис.

Она взяла с собой немного печенья — его и предложила в качестве угощения. Конь вежливо съел всё, щекоча ладонь Онирис мягкими губами. Збира между тем помогла ей прицепить шпоры; сама она была всё в тех же кожаных штанах изрядной ширины, какие носила и Бенеда, а шпоры на её сапогах бряцали весьма внушительные.

Онирис уже давненько не ездила верхом, но не разучилась. Йистер оказался замечательным конём, образцово выученным, слушавшимся не просто малейшего приказа всадницы — казалось, он даже мысли умел читать. Ездить на нём было одно удовольствие. Денёк снова радовал приятной погодой, и Онирис старалась просто наслаждаться прогулкой, не думая ни о чём и впитывая душой красоту этих мест.

Они скакали по лугу, покрытому весенними цветами, а вдалеке зеленели склоны гор. Время от времени по ним пробегали тени облаков, и теперь даже представить было трудно, что когда-то это прекрасное небо уродовала жуткая воронка. Онирис только из рассказов слышала о дырах, некогда появлявшихся в теле измученной, больной Нави; на её веку ни одной новой прорехи не возникло, а все старые заросли бесследно.

Они проезжали мимо озерца, берег которого порос высокими сиреневыми цветами. Всаднику они были почти по пояс. Онирис захотелось нарвать пучок длинных, как пламя свечи, соцветий, но Збира её остановила:

— Погоди-ка... Там что, парни купаются?

Её ноздри чутко дрогнули, губа приподнялась в плотоядном оскале-улыбке, а Онирис только сейчас заметила множество обнажённых мужских тел — в основном, молодых и крепких.

— Не будем их смущать, — пробормотала она.

Збира издала хрипловатый смешок, азартно поблёскивая глазами.

— А я б смутила... парочку! Ты — как хочешь, а я, пожалуй, повеселюсь!

Онирис застыла, поражённая, наблюдая разнузданную картину: Збира с озорным звонким свистом выехала на берег, подскакала к самой кромке воды.

— Збира! — переполошились парни. — Спасайся кто может!

Збира принялась верхом на своём жеребце преследовать их, гоняться за ними по мелководью, вздымая тучи брызг. Точно птицеящер драмаук, нападающий на стадо домашнего скота, носилась она среди удирающих парней, и, судя по всему, забава эта ей доставляла удовольствие. Один светловолосый стройный юноша не смог от неё скрыться: она захлестнула его петлёй из хмари, подтянула к себе и затащила в седло.

— Попался, красавчик! — рычала она, крепко держа его в нерушимо сильных объятиях.

Другие закричали:

— Врейлигер! Она поймала Врейлигера!

Збира уже везла свою жертву к самым густым зарослям высоких цветов, грубовато-ласково приговаривая:

— Ну-ну, лапушка мой, не бойся! Не съем же я тебя, в самом деле!

Жертва уже не брыкалась — видимо, смирилась со своей участью. Она соскочила с седла, и Врейлигер соскользнул прямо в её объятия.

— Вот так, мой хороший, пойдём... Пойдём, моё золотце... Вот так, умница!

Она отнесла Врейлигера в заросли, и вскоре оттуда начали доноситься звуки, которые ни с чем невозможно было спутать. Повизгивание и рык то слышались дуэтом, то по очереди, и Онирис, дабы избавить себя от этой «симфонии любви», хотела отъехать прочь, но наперерез ей из кустов выскочил голый парень. Увидев всадницу, он закричал:

— Тут ещё одна! Ещё одна госпожа!

Он был весьма недурён собой — прекрасно сложён, с шелковистой копной каштановых волос до пояса, густыми красивыми бровями и светлыми глазами с пушистыми ресницами.

— Я не собираюсь за вами гоняться! — воскликнула Онирис, порядком ошеломлённая и шокированная всей этой сценой. — На, прикройся!

И она бросила ему букет, который успела нарвать.

— Благодарю, сударыня! — ловко поймав цветы и прикрывшись ими спереди, поклонился парень и юркнул в другие кусты — только упругие ягодицы сверкнули. Перед тем как исчезнуть, он обернулся и стрельнул в Онирис своими красивыми глазами.

Врейлигер особенно громко взвизгнул, и всё стихло. Вскоре из зарослей появилась Збира — довольная, слегка растрёпанная, на ходу подтягивая и застёгивая штаны. А вслед ей донёсся робкий голос:

— Госпожа Збира... Ты теперь возьмёшь меня в мужья?

Та бросила через плечо:

— Возможно, попозже, золотце. Мне сперва свой дом надо построить. Пока я тебя только попробовала. Ты неплох! Я тебя приметила.

Кто-то из парней крикнул:

— Смотри, госпожа Збира, не упусти будущего супруга! А то пока ты собираешься, какая-нибудь другая госпожа его к рукам приберёт!

На это Збира ответила беззаботным смехом:

— Ну, так и что ж за беда? Как будто вас, охламонов, мало! На мой век хватит... Этого упущу — другой подвернётся! — И, вглядываясь в кучку прячущихся в зарослях парней, прищурилась и грозно крикнула: — А это кто у нас там такой на язык дерзкий, а?! Смотри, голубчик, в другой раз тебя поймаю — не пощажу! Понял, лапушка? Ты следующий! Как тебя звать? Кто ты у нас, смелый такой?

— Ага, щас, разбежался! Так я тебе и сказал! — отозвался бойкий парень, а сам присел, прячась под укрытием цветущих побегов.

Збира привела в порядок волосы, вскочила в седло и выбросила в сторону зарослей роковой перст:

— Смотри, дружок, найду тебя! Пожалеешь, что мне дерзил! — И потрясла зажатой в кулаке плёткой: — Вот этого хочешь попробовать?! Гляди, милый мой, угощу так, что неделю сидеть не сможешь!

Кто-то со смешком выдал парня:

— Э́мерольф он, сын госпожи Вимерлив...

Госпожа Вимерлив была арендатором участка земли, принадлежавшей Бенеде. Эмерольф рыкнул:

— Теренброк, я тебе башку оторву!

А Збира, не сводя с несдержанного на язык парня указующей рукоятки плети, пообещала:

— Эмерольф, значит? Хорошо, я тебя запомнила. Ну всё, золотце, жди, приду за тобой! Всё сполна у меня получишь...

Онирис сама не понимала, зачем осталась, почему сразу не ускакала прочь. Збира, направляя жеребца к ней, подмигнула:

— Что, сестрёнка, смотришь? Ну, забавляюсь я так. Весело ж! А паренёк славный, может, потом и возьму в мужья.

Между тем в зарослях послышался шорох, и Онирис, обернувшись, узнала шелковистые брови и светлые глаза с пушистыми ресницами, наблюдавшие за ней из сиреневого облака цветов. Збира тоже их приметила, усмехнулась.

— Глянь-ка, кто у нас там притаился и глазеет! Хочешь, поймаю этого красавчика для тебя? Он, похоже, сам не прочь в кустах покувыркаться!

Онирис возмущённо фыркнула и пустила своего коня трусцой, а Збира клыкасто расхохоталась, догоняя её на своём жеребце.

— Чего ты, сестрёнка? Славный же паренёк! И ты, ему, похоже, нравишься!

— Благодарю, мне такие забавы не по нутру, — сказала Онирис с негодованием. — И мне всё равно, нравлюсь я ему или нет.

Збира опять издала озорной, развратный хохоток, обнажая свои превосходные клыки.

— Да ладно тебе, сестрёнка! Фу ты, какие мы чувствительные! Это у вас там, в городах ваших, вы с тройными поклонами, вывертами да подскоками друг вокруг дружки кружитесь, слово сказать боитесь, а уж чтоб то самое — ни-ни! А то маменька заругает... Развели церемонии!.. Нет, у нас тут всё по-простому!

Тётушка Бенеда тоже примерно так же, без особых церемоний, выбирала себе супругов. Не сходя с седла, просто манила понравившегося парня к себе пальцем — мол, ты, красавчик, иди сюда! Впрочем, с возрастом её ненасытность поутихла, но на смену ей подросла новая гроза пригожих парней — молодая холостячка Збира. И не убежать от неё, не спрятаться! Догонит на своём жеребце, сцапает — и в кусты, «пробу снимать». Но если костоправка выбирала мужей, то её дочка пока только играла, забавлялась: дескать, перед тем как в супруги парня звать, надо ведь его попробовать, узнать, каков он. Скольких она уже так перепробовала, Онирис представить боялась. А Бенеда, по-видимому, относилась к похождениям наследницы снисходительно: сама в юности такой горячей была, что уж тут греха таить.

Онирис не одобряла столь разнузданных развлечений. Как далеко ушла, канула в прошлое пора их со Збирой детства, пора дружбы и невинных забав! Тогда они были детьми и ни о чём подобном, конечно, не помышляли. Но теперь они выросли, и каждая шла своим путём... Онирис пустила коня вскачь.

— Сестрёнка! — окликнула её Збира, легко догоняя её на своём неистовом Зейдвламмере. — Ты что ж, думаешь, что я и после свадьбы так себя вести стану? Это я гуляю, пока свободная, а как остепенюсь — всё, никаких гулянок. Ты на первом месте будешь, родная! Без охламонов, конечно, тоже никуда... Надо ж кому-то в хозяйстве работать. Деток, опять же, без них не родить... А деток я хочу целую ораву! Ты не беспокойся, сестрёнка, с этим делом я сама справлюсь. Сама всех рожу, а то ты уж больно хрупкая...

— Збира, хватит об этом! Я не хочу это слушать! — вскричала Онирис, подгоняя коня.

— Ладно, ладно, думай, время есть, — сказала Збира. — Не тороплю тебя, родная.

Конная прогулка продлилась ещё часа два. По пути им встретилась матушка Темань с семейством, и Збира с седла поклонилась ей.

— Отличный денёк сегодня, дитя моё, не правда ли? — обратилась родительница к Онирис.

— Да, матушка, — ответила та.

— Я рада, что ты выбралась со Збирой покататься. Не всё ж в комнате сидеть, — сказала матушка.

Онирис опять вежливо согласилась, а про себя подумала: хорошо, что их не было на озере! В противном случае они стали бы очевидцами такой сцены, которую и вспомнить неловко. Батюшка Тирлейф нёс корзинку с припасами на случай, если дети проголодаются, а у Кагерда была под мышкой книга. Ну и дела, думала Онирис. Степенное семейство на увеселительной прогулке каким-то чудом сумело избежать опасности... Можно представить, какое бы лицо сделалось у матушки, если бы она услышала эти звуки в кустах!

Вечером матушка Темань выразила желание сходить на Одрейн искупаться — разумеется, вместе со всей семьёй. Онирис хотела остаться дома, но все начали её уговаривать, и она сдалась. Мягкие вечерние лучи вкрадчиво стелились по траве, играли в прятки с ветерком в кронах деревьев, а птичьи голоса раздавались умиротворяющими трелями, и казалось, что время будто бы застыло в этом уютном, счастливом вечернем мгновении. Хотелось, чтобы оно длилось вечно.

— Дитя моё, ты только посмотри, что за погода! — говорила матушка, шагая под руку с Онирис. — Что за чудесный вечер! Дома сидеть? Да ни за что!

Збира, конечно, присоединилась к ним. Она освободила своё прекрасное тело от одежды и первая бросилась в воду, подавая пример остальным. Батюшка Тирлейф с Кагердом переоделись в купальные костюмы и переодели мальчиков; малышу Веренрульду разрешили только помочить ножки, не заходя далеко в реку, а Ниэльм с Эрдруфом принялись брызгаться друг в друга водой. Эти «братья по разуму» пытались переплюнуть друг друга в озорстве, пока матушка Темань не сказала строго:

— Мальчики, не балуйтесь! И не шумите. Хочется, знаете ли, тишины и покоя, а не ваши вопли слушать.

Ниэльм с Эрдруфом притихли, но ненадолго: вскоре они затеяли новую игру, ещё интереснее — «кто громче пукнет в воде». У Эрдруфа, конечно, получалось гораздо лучше, он так мощно булькал, что Ниэльму тягаться с ним оказалось очень сложно. Он так старался, так тужился, что с ним произошла неприятность. По его растерянному лицу Эрдруф понял, что случилось, но даже не подумал тактично обойти это молчанием. Напротив, он незамедлительно привлёк к произошедшему всеобщее внимание, во всеуслышание закричав:

— А Ниэльм обделался!

Ниэльм стоял по пояс в воде, красный до корней волос, а Эрдруф опять ржал, показывая на него пальцем.

— Ниэльм, ты что, испачкал свой костюм? — досадливо спросила матушка Темань. — Мальчики, что за глупостями вы занимаетесь?

Батюшка Тирлейф бросился проверять, насколько серьёзная случилась беда, и, судя по тому, как он поморщился, масштаб катастрофы оказался поистине ужасен. Эрдруф, держась за бока от хохота, подливал масла в огонь и издевался:

— Вон, вон, смотри, Ниэльм! Твоё поплыло! — И, обращаясь к купавшейся неподалёку старшей сестре, вскричал: — Збира, осторожно! К тебе плывёт вчерашний ужин Ниэльма!

— Эрдруф, ты знаешь, что ведёшь себя отвратительно? — возмутилась матушка Темань. — Прекрати немедленно! Что за невоспитанный ребёнок!

Что тут скажешь? Братство по разуму между Ниэльмом и Эрдруфом было несомненным, вот только дотягивал ли Ниэльм до уровня десяти лет, или же это у Эрдруфа был ум шестилетнего — не представлялось возможным понять. Батюшка Тирлейф помог Ниэльму под водой снять нижнюю часть купального костюма, закутал в полотенце и вынес на берег. Штанишки подлежали немедленной стирке.

За исключением этого досадного происшествия, вечер вполне удался. Онирис даже получила некоторое удовольствие, а также ей удалось избежать пребывания наедине со Збирой. Ночью они с Эллейв встретились во сне, и та сообщила, что уже завтра будет в Верхней Генице.

Утро началось с приготовлений к празднику. Тётушка Бенеда послала Збиру в город за покупками, ну а дальше... Дальше было несуразное возвращение двух собутыльниц, «Я держу его!», сумасшедшая круговерть пляски и прерываемая слезами исповедь Онирис перед батюшкой Тирлейфом.

Налив в кружку ещё колодезной воды из кувшина, он поднёс её к губам усталой, наплакавшейся до знобких мурашек и головной боли Онирис.

— Выпей, доченька... Успокойся. Конечно, тебе следовало с самого начала рассказать нам с матушкой правду, но что сделано — то сделано, — сказал он. — Что ж, завтра, когда твоя избранница придёт в чувство, будем с нею знакомиться, что ж ещё остаётся... Для матушки это будет большая неожиданность, но я надеюсь, что она воспримет это с пониманием.

— Даже представить боюсь, что будет, — качая головой и измученно, горько закрывая глаза, вздохнула Онирис, склонилась на батюшкино плечо и прижалась к нему.

— Ничего, ничего, дитя моё, — утешал тот. — Как-нибудь пройдём и через этот жизненный этап. Совсем взрослая ты у нас стала...

— Ты на моей стороне, батюшка? — с надеждой вскинула глаза Онирис. — Ты — за нас с Эллейв?

Отец вздохнул и прильнул к её лбу поцелуем.

— Для меня самое главное — это твоё счастье, родная.

Онирис зажмурилась и обняла его изо всех сил.

— Спасибо тебе... Ты самый лучший на свете батюшка! Я очень-очень тебя люблю.