Дочери Лалады. Паруса души

12. Свадьба и отъезд. Третье исцеление

Между комиссией по дисциплинарным взысканиям и отбытием последнего осеннего рейса на Силлегские острова лежали несколько насыщенных, хлопотливых и, как по заказу, ясных погожих дней. Это была последняя волна летнего тепла перед окончательным наступлением холодов.

Хлопоты состояли в том, чтобы в кратчайшие сроки подготовиться к церемонии бракосочетания и провести её. Поскольку время поджимало, праздник решили не делать пышным; Онирис и не хотелось привлекать всеобщее внимание к этому событию, для неё главным был сам свершившийся факт их с Эллейв законного сочетания узами брака. Ну а для Эллейв важнее всего было счастье любимой женщины. К пышным официальным празднествам она тоже не питала любви, поэтому её полностью устраивал скромный план этого мероприятия. В качестве гостей она позвала только своих сослуживцев, друзей-офицеров, а Онирис пригласила нескольких коллег из своей конторы, теперь уже бывшей: перед отъездом она уволилась.

Ну и, конечно же, присутствовали самые близкие: госпожа Розгард, батюшка Тирлейф, Кагерд и братцы. Матушку Онирис тоже звала, но та демонстративно закрылась в своём кабинете на целый день. Онирис боялась, как бы она там не сорвалась в запой, но дом подал туда Темани только немного еды и несколько чашек отвара тэи.

Церемонию в храме проводила матушка Аинге: обратиться к ней Эллейв посоветовала госпожа Игтрауд. Эта завораживающе прекрасная, высокая жрица с серебряным плащом волос посмотрела на влюблённую пару с задумчивой улыбкой и произнесла загадочные слова:

— Ну что ж, девочка с удочкой, береги свою любимую. Она у тебя и в этот раз особенная. Её сила — в её сердце. А болит оно оттого, что слишком много чужой боли и страданий на себя берёт, великодушно и самоотверженно пытаясь их облегчить.

Что означали эти слова — «девочка с удочкой», «и в этот раз»? Ни Онирис, ни сама Эллейв не решились попросить объяснений, а матушка Аинге ничего больше на этот счёт не сказала. Она лишь обдала Онирис удивительным теплом мудрого взгляда, ясновидящего до мурашек.

— Благословлён ли сей союз родителями? — спросила она, перед тем как начать венчание.

— Конечно, сиятельная матушка, — ответила госпожа Розгард.

Облачённая в парадный мундир и белые перчатки, с лентой цветов государственного флага Длани через плечо, она занимала место матушки — за плечом у Онирис. С поклоном принцесса вручила жрице бумагу с текстом благословения, заверенную у самой Владычицы Седвейг. А мудрая и предусмотрительная госпожа Игтрауд уже давно снабдила Эллейв таким документом, предвидя, что дочь может сочетаться браком далеко от дома. Она передала эту бумагу Эллейв во время её последней побывки — на всякий случай. Подлинность благословения подтверждала подпись и печать госпожи Эльвингильд, наместницы государыни на Силлегских островах.

О наличии благословения могли не спрашивать, если родителей молодожёнов не было в живых или сама сочетающаяся браком пара уже пребывала в зрелом возрасте. У молодых пар спрашивали почти всегда. Если благословения с какой-либо из сторон не было, могли потребовать объяснений о причинах его отсутствия, но в заключении брака, как правило, не отказывали. Могли лишь предупредить, что это не соответствует обычаям. В таком случае церемония проводилась по самому скромному и сокращённому сценарию. В случае Эллейв и Онирис скромность была обусловлена спешкой: отплыть на Силлегские острова им предстояло уже на следующий день после свадьбы.

На Онирис красовался изящный бело-голубой наряд, а Эллейв, как всегда, была затянута в мундир: в её случае иных вариантов и не предполагалось. Гражданское платье она имела право носить дома, а в общественных местах и на службе — только форму.

Когда матушка Аинге объявила их супругами перед ликом богини, Ниэльм не выдержал и с радостным криком опять влетел в объятия Эллейв. Батюшка Тирлейф в ужасе зашипел:

— Сынок, нельзя так шумно себя вести в храме! Не гневи богиню!

Эллейв, похлопывая мальчика по спине, сказала:

— Ничего, если радость искренняя, богиня только улыбнётся, а не разгневается.

После церемонии в храме они отправились за свидетельством о браке. Поставив подписи и уплатив пошлину, они получили заветный документ. Друзья-офицеры хотели утащить Эллейв в питейное заведение, но госпожа Розгард пригласила всех на небольшой и скромный приём в её особняке. Праздничный обед посетила и Владычица Седвейг, поздравив молодожёнов.

На фоне этой радости не таким уж горьким и мрачным казался откат назад в морской карьере Эллейв, тем более что государыня намекнула на возможность продвижения в будущем. Это был весьма многообещающий намёк: Владычица слов на ветер не бросала.

Кроме членов семьи, гостей было немного: коллеги Онирис и друзья Эллейв, госпожа Розгард также пригласила кое-каких важных особ из своего окружения. Попытались просочиться на приём и сотрудники прессы, но принцесса решила, что это ни к чему, и их вежливо выставили. Демонстративное отсутствие Темани на приёме не осталось незамеченным; по официальной версии, озвученной госпожой Розгард, её супруге нездоровилось, но принцесса носила на кафтане бутоньерку розового цвета, какой обычно украшали себя матушки молодожёнов. Куда пропала родная матушка Онирис и почему её замещает супруга? Всякий, кто имел ум, мог легко сложить два и два и понять, что здесь попахивает разладом в одном из самых высокопоставленных семейств государства. Конечно, решение государыни о лишении Темани родительской власти в отношении Онирис не разглашалось, но предотвратить распространение разговоров, домыслов и слухов вряд ли было возможно.

Приём завершился, но господа офицеры жаждали продолжения банкета, а потому всей тёплой компанией решили переместиться в заведение на Портовой улице и там отметить счастливое событие уже в своём узком кругу, без всего этого официоза. Щёлкая перед Онирис каблуками и целуя ей ручку, они умоляли её отпустить новобрачную с ними «буквально на полчасика», ведь им предстояла разлука... Онирис растерянно смотрела на Эллейв, а та покорно ждала её решения.

— Ну хорошо, — пробормотала Онирис. — Эллейв, только прошу тебя, не напивайся.

— Ни в коем случае, радость моя, — торжественно и серьёзно пообещала та, покрыв поцелуями её руки.

А господа офицеры уже собрались во дворе в ожидании повозок. Трудностей они не боялись, а потому решили, что им хватит двух экипажей; в итоге пара повозок оказались слишком оптимистичным расчётом, и седоки набились в них так, что пришлось размещаться друг у друга на коленях. Ну, ничего, как говорится — в тесноте, да не в обиде. Эллейв удивлённо воскликнула:

— Ребята, а что, хотя бы ещё одну повозку вызвать вы сочли ниже своего достоинства?

— Эллейв, да пустяки! — весело закричали ей. — Иди сюда, садись! Местечко и для тебя сыщется.

Её втащили в битком набитую повозку и запихали в левый задний угол. Одному из приятелей пришлось уступить ей своё место, но стоя он никак ехать не мог, а потому с тысячей извинений сел к ней на колени. В такой замечательной тесной компании Эллейв и отбыла на «продолжение банкета». Как только повозка тронулась, сразу два соседа Эллейв вытащили из-за пазухи по бутылке «крови победы»: в самом деле, а зачем откладывать на потом то, что можно выпить прямо сейчас?

На душе у Онирис было не вполне спокойно, но темноглазая навья-капитан, как всегда, своей немногословной поддержкой согревала ей сердце. На попойку вместе с Эллейв она не поехала, с присущей ей чуткостью понимая, что Онирис она будет нужнее.

— Благодарю тебя, госпожа Одгунд, — пробормотала девушка, провожая взглядом развесёлые повозки.

— Просто Одгунд, — мягко поправила та, легонько коснувшись губами её запястья. — Эллейв меня так зовёт, и ты не церемонься, дорогая.

Ниэльм был уже уложен в постель, но заснуть не мог. Провожая Онирис в её комнату, Одгунд услышала за спиной шлёпающий топот босых ног, обернулась и с улыбкой спросила:

— Что такое, дружок? Ты почему не спишь? Час уже поздний.

— Можно мне в комнату к Онирис? — попросил мальчик. — Мне не спится...

— Ну, пойдём, — вздохнула девушка. — Госпожа Одгунд тебе почитает книжку.

Мальчика устроили на постели сестры. Ниэльм слушал не очень внимательно: видимо, его что-то беспокоило. Одгунд, заметив это, прервала чтение:

— Ты о чём-то хочешь спросить, мой хороший?

Ниэльм несколько мгновений сопел, а потом задал вопрос:

— А где после свадьбы станут жить Онирис с госпожой Эллейв? С нами?

Онирис и Одгунд переглянулись. У девушки задрожали губы, голос ей изменил, и Одгунд, чутко уловив это, пришла на помощь. Закрыв книгу, она сказала мягко:

— Ниэльм, так вышло, что Эллейв переводят служить на Силлегские острова, в Ингильтвену её корабль заходить не будет. Поэтому Онирис переедет к нам. Она будет жить вместе с госпожой Игтрауд, с Арнугом и со мной.

Онирис была безгранично признательна ей за то, что та взяла на себя эту нелёгкую задачу: сама она всё так спокойно, коротко и чётко сказать не смогла бы, у неё бы обязательно язык спотыкался и слёзы хлынули из глаз. Самая добрая, чуткая, самая замечательная на свете Одгунд! Спасительница...

Поток слёз Ниэльма темноглазая навья-капитан тоже приняла на свою грудь, заключив его в утешительные и добрые, ласковые объятия.

— Заберите меня с собой, — всхлипывал мальчик. — Я не хочу тут оставаться! Я хочу быть с вами...

— Увы, детка, без разрешения матушки тебя нельзя никуда увезти, — грустновато и мягко продолжала Одгунд выполнять непростую обязанность, которую она на себя великодушно взяла. — Да и батюшке Тирлейфу без тебя будет плохо. Ты же любишь батюшку? Подумай о том, каково ему будет, если ты его оставишь... Он будет очень скучать по Онирис и грустить, поэтому ты должен будешь его поддерживать и утешать.

— Матушка злая! — плакал Ниэльм. — Сначала она выгнала госпожу Эллейв и запретила нам встречаться, а теперь не отпустит меня к ней... Почему матушка такая злая?

Онирис и сама не знала, как ответить братцу на такой непростой вопрос, а что могла сказать Одгунд? А та тихо, мягко и просто сказала правду:

— Думаю, матушка не злая, она просто не хочет расставаться с Онирис. Из-за этого она и Эллейв недолюбливает.

— Я тоже не хочу расставаться с Онирис, но я же люблю Эллейв! — воскликнул Ниэльм. — И с ней тоже не хочу расставаться... Зачем её переводят? А не могут её перевести обратно?

— Так решило высшее командование флота, — терпеливо ответила Одгунд. — Оно сочло, что нужно усилить охрану Силлегских островов, и что Эллейв как нельзя лучше подходит для такой службы. А перевести обратно её, конечно, могут, если посчитают, что здесь она нужнее.

— Нужнее! — опять заплакал Ниэльм. — Она нужнее здесь...

— Ну... Командованию виднее, дружок, — вздохнула Одгунд, поглаживая его по волосам.

На невыносимый, рвущий душу вопрос: «Мы расстаёмся навсегда?» — ни у Одгунд, ни у Онирис не было ответа. Онирис пробормотала что-то насчёт «приезжать в гости», но скомкала свои слова: слишком жалко и неубедительно они звучали. Разговор иссяк, Ниэльм затих и просто лежал лицом в подушку.

— Тебе почитать ещё, мой хороший? — спросила Одгунд.

Мальчик не ответил, и она, горьковато и печально сдвинув брови, еле слышно вздохнула. Так они и сидели молча, пока Ниэльм не уснул минут через сорок.

— Спасибо тебе, Одгунд, — прошептала Онирис. — И прости, что этот разговор пришлось вести тебе.

— Да ну, что ты, брось. — Одгунд погладила её по руке, крепко и нежно прижала сверху своей тёплой ладонью.

Они помолчали. Онирис снова прошептала:

— Вот скажи мне, как ты находишь такие простые, но правильные слова? Как у тебя это получается?

— Наверно, нужно просто не слишком мудрить и говорить правду, — улыбнулась та.

За Ниэльмом пришёл отец. Осторожно заглянув в комнату, он жестами спросил, может ли забрать сына, Онирис кивнула, и он, бережно подняв мальчика, унёс в детскую. У батюшки были самые нежные и заботливые руки, Ниэльм даже не проснулся и ничего не почувствовал. Когда Онирис была маленькой, эти руки вот так же носили и её... Самый добрый, ласковый, самый любящий, самый лучший на свете батюшка! Как они, дети, мало ценили его, такого тихого, скромного, неприметного, но самого преданного на свете, думалось Онирис с невыносимой, пронзительной горечью. Как же он теперь будет без неё?!

А Эллейв всё не возвращалась. Уже перевалило за полночь, «полчасика» грозили растянуться на всю ночь. Онирис не находила себе места: то выглядывала в окна, то садилась, то расхаживала по комнате, и Одгунд вместе с ней не спала.

— Ну, загуляли ребята немножко, — успокаивала она. — Ничего страшного.

— Но она же обещала не напиваться! — воскликнула Онирис, глядя на часы уже двадцатый раз подряд. — Может, с ней что-нибудь случилось?

— Помилуй, да что могло случиться? — обнадёживала Одгунд.

Онирис в очередной раз прошлась из угла в угол, остановилась и в отчаянии воскликнула:

— А если она опять... подралась с кем-то на дуэли? И её опять арестовали? А если её... убили?!

— Тихо-тихо-тихо. — Одгунд поднялась, крепко сжала её плечи. — Спокойно. Утром приедет. Всё будет хорошо.

Но Онирис не могла успокоиться, отказывалась ложиться спать, хотя шёл уже третий час ночи.

— Хорошо, я съезжу туда, поищу её, — сказала Одгунд. — А ты всё-таки ложись.

Вызов повозки в ночные часы стоил дороже. Через двадцать минут Одгунд уже вскочила на сиденье и назвала адрес, а ещё через пятнадцать, велев носильщикам подождать, постучалась в дверь заведения, которое оказалось уже закрыто. Ей удалось вызвать мужа хозяйки, заспанного и недовольного. Одгунд извинилась за беспокойство и спросила, куда отправилась компания морских офицеров, которая здесь гуляла вечером.

— Да откуда ж мне знать, сударыня? — сердито проворчал супруг хозяйки. — Вызвали две повозки, напихались туда, как хьярринги в бочки, да и укатили. Куда — не доложили.

— Хорошо, благодарю. Ещё раз прошу прощения за беспокойство, — поклонилась Одгунд.

Подумав, она села в повозку и велела отвезти её к ведомственному дому, на холостяцкую казённую квартиру Эллейв. Вся тёплая, а точнее, уже весьма тёпленькая компания дрыхла мертвецким сном, повалившись, кто где: кто за столом, кто под столом, кто на диване, кто за диваном... Одно из кресел было перевёрнуто, сверху торчали чьи-то ноги без сапог, и раздавался храп. На кровати Эллейв плотно утрамбовались пятеро приятелей и тоже сладко похрапывали.

Сама виновница торжества последним выжившим в битве воином ещё «добивала врага», а точнее, сидела за столом и медленно, сонно моргала осоловевшими глазами. Её рука лежала на горлышке недопитой бутылки, как на рукояти меча, готовая сжать «оружие» и нанести врагу сокрушительный удар. Ну, может, не совсем сокрушительный и не совсем нанести... Может быть, даже и не удар... а скорее, глоток. Если получится найти у себя рот, конечно.

— Эллейв! — окликнула её Одгунд, тронув за плечо.

Та покачнулась и начала опасно заваливаться.

— Крен на левый борт! — пробормотала она.

Одгунд выровняла её на стуле, но стоило ей отпустить её, как крен пошёл уже вправо.

— Бортовая качка, — прокомментировала Эллейв своё состояние.

— Кто-то сейчас пойдёт ко дну, — проворчала Одгунд, подпирая её справа.

Эллейв отставила в сторону одну свою длинную и сильную ногу в качестве упора, и им удалось закрепить её положение в худо-бедно устойчивом состоянии.

— Ну и как это называется? — с укором спросила Одгунд. — Супруга беспокоится, места себе не находит, спать не ложится, ждёт тебя, а ты что творишь, якорь тебе в одно место?!

— А к-какая склянка? — осоловело моргая, заплетающимся языком спросила Эллейв.

Одгунд поднесла к её глазам часы. Та, сопя носом, с минуту пыталась поймать взглядом циферблат, но безуспешно.

— Нулевая видимость, — покачала она головой.

Одгунд взяла пустую чарку и отбила ею по бутылке три сдвоенных удара.

— Вторая ночная вахта, — уточнила она.

До Эллейв дошло, и она, в ужасном «ах!» втянув в себя воздух, зажала себе рот рукой. Потом она в сколь отчаянной, столь же и безнадёжной попытке протрезветь отвесила самой себе пощёчину, но не рассчитала силы и с грохотом опрокинулась вместе со стулом на спину.

— Села на мель, — простонала она.

— Так, давай-ка пришвартуем тебя на кровать, — кряхтя, принялась Одгунд её поднимать. — Правда, там уже пришвартованы пятеро, но, думаю, ты тоже пристроишься... как-нибудь бочком...

— Пусть на рейде стоят, — взмахнула рукой Эллейв, отталкиваясь ногами от пола, чтобы сократить Одгунд усилия.

— На пол, что ли, сбросить предлагаешь? — хмыкнула та. — Так некуда. Порт битком набит.

— Веди корабль на запасную якорную стоянку, — рука Эллейв показала в сторону купальной комнаты.

В купели, удобненько подложив подушки, устроились трое приятелей. В купальной комнате гулко отдавался их тройной храп.

— Стоянка занята, — сказала Одгунд.

— Да член хераупса вам в глотку! — проскрежетала зубами Эллейв. — Ну, тогда последнее... пристанище... Задумчивая гавань...

«Гавань» была захвачена, там приютилась очень сладкая парочка в весьма неоднозначной позе: один спал на коленях, перегнувшись через фаянсовую чашу с опущенной крышкой, а второй лежал на нём со спущенными штанами. Одгунд присвистнула.

— Какого трижды проклятого жареного краснолобика тут происходило?

Эллейв кашлянула в кулак.

— Вероятно, неудачная попытка пристроиться в кильватер, — сказала она. — За которой произошло столкновение носом в корму. Так и затонули вместе, бедолаги.

— Всё это, конечно, замечательно, — озираясь в поисках свободного места, проговорила Одгунд. — Но тебя-то нам куда швартовать? Домой к супруге я тебя буксировать не стала бы, негоже ей лицезреть тебя в этаком разудалом виде.

— Мне требуется постановка в док на ремонт и обслуживание, — простонала Эллейв.

— И сколько думаешь доковаться? — хмыкнула Одгунд.

— Думаю, к началу первой дневной вахты попытаюсь предстать пред ясны очи моей драгоценной госпожи и владычицы, — устало закрывая глаза и роняя голову на грудь, пробормотала Эллейв.

Это означало, что к восьми, самое позднее — к половине девятого утра Онирис можно было надеяться на возвращение подгулявшей супруги домой. Одгунд удалось устроить Эллейв в прихожей, подложив ей под голову свёрнутое валиком одеяло. Перешагивая через спящие тела, она направилась к двери.

Когда она вернулась, дом был погружён в сон, и только в комнате Онирис теплился приглушённый свет. Даже силуэт виднелся: та бессонно смотрела в ночной мрак и, конечно, не могла не заметить остановившейся у ворот повозки. Бесшумно ступая, Одгунд вошла в дом, поднялась по лестнице и тихонько стукнула в дверь, которая тут же отворилась. Онирис была полностью одета и, по-видимому, даже не думала ложиться. Её широко распахнутые, напряжённо-тревожные глаза смотрели на Одгунд неотрывно и вопросительно. Одгунд ласково и успокоительно погладила её по плечам.

— Не волнуйся, милая. Корабль стоит в доке.

Девушка непонимающе уставилась на неё, и Одгунд, переходя с морской терминологии на обычный сухопутный язык, со смешком пояснила:

— Жива-здорова наша новобрачная. Как я тебе и говорила, ребята здорово гульнули, Эллейв сейчас у себя. К тебе я её не повезла, пусть сперва проспится. Утром сама приедет просить прощения. А теперь ложись и отдохни хотя бы пару часиков, больше волноваться не о чем.

Онирис измученно выдохнула и провела по лицу ладонями.

— Ну, я ей утром задам! — с негодованием воскликнула она. — Я ведь просила её... А она!..

— Обязательно, обязательно задашь, она это вполне заслуживает, — примирительно молвила Одгунд, поглаживая её по плечам. — А теперь умоляю — ложись в кроватку, милая. Завтра отплытие, хлопотный день будет, тяжёлый... С Эллейв всё хорошо, можно и баиньки. Отдохни хоть немножко. Я тоже вздремну чуток.

Поцеловав Онирис, Одгунд удалилась в отведённую для неё спальню.

Часы показывали без пяти четыре, на сон оставалось совсем мало времени. Измученная нервным ожиданием и тревогой, Онирис переоделась в ночную рубашку и легла в постель. Возмущение понемногу остывало, успокаивалось. Главное — с Эллейв всё в порядке, и все догадки, одна страшнее другой, оказались лишь пустыми страхами. Понемногу расслабляясь и согреваясь, Онирис погружалась в мучительно-сладкую дрёму. Та взяла её в свои объятия властно и непобедимо.

В восемь утра она проснулась, как от толчка в плечо. Голова гудела от недосыпа, в переносице засела ноющая боль, дрожь нервов мучительно пробегала по телу. Лекарства следовало принимать до еды, и она первым делом отмерила дозы, развела в воде и выпила. Вслушиваясь, она пыталась понять, что происходило в доме.

Её не стали будить: видимо, Одгунд сказала, что Онирис легла очень поздно, и что ей нужно дать отдохнуть подольше. Наскоро умывшись, она оделась и спустилась вниз.

В гостиной жарко пылал камин: с наступлением осени его топили довольно часто. Обычно в это время госпожа Розгард уже уезжала по делам, но сейчас она была дома — ждала пробуждения Онирис в компании Одгунд и Эллейв.

— Дорогая, как ты? Удалось отдохнуть? — заботливо спросила она, поднимаясь навстречу девушке.

Онирис подошла и поцеловала её.

— Да, я поспала, госпожа Розгард.

Эллейв, немного бледная, но трезвая и безукоризненно одетая, пожирала её такими виновато-нежными, умоляющими и любящими глазами, что всё желание Онирис «задать» ей мгновенно съёжилось и угасло. Вместо этого она обвила её шею кольцом обнимающих рук и всхлипнула.

— Эллейв, как ты могла?.. Я ведь просила тебя...

— Прости, прости меня, моя родная... Прости, счастье моё, — зашептала Эллейв горячо и покаянно, покрывая всё лицо Онирис быстрыми поцелуями. — Прости! Сама не знаю, как так вышло, но этого не повторится больше никогда! Я понимаю, что мои слова звучат жалко и недостойно, но больше мне нечего сказать... Я безмерно виновата и прошу прощения.

— Я думала, с тобой что-то случилось! — со слезами упрекала Онирис, уткнувшись ей в плечо.

— Ребята увели меня не на ту якорную стоянку, — с виноватым смешком сказала Эллейв. — Вместо того чтобы сюда меня доставить, ко мне домой поехали. Я ужасно, ужасно виновата, любовь моя...

— Будет вам, дорогие мои, не ругайтесь, — миролюбиво молвила госпожа Розгард. — Друзья Эллейв устроили ей прощальную вечеринку, по такому случаю не грех и покутить хорошенько. Конечно, можно было и предупредить, хотя бы записочку послать, что задержишься, чтоб супруга не волновалась...

— Боюсь, когда Эллейв поняла, что задерживается, видимость у неё перед глазами была уже нулевая, а бортовая качка исключала всякое пользование письменными принадлежностями, — добродушно подколола Одгунд.

— Ты-то хоть соль на раны не сыпь, мне и так несладко, — пошутила Эллейв.

Корабль на Силлегские острова отплывал в три часа пополудни. Это было чисто пассажирское судно, без совмещения с грузоперевозкой, а вооружённое сопровождение возглавляла, по счастливому совпадению, корком Одгунд. Эллейв впервые предстояло плыть в качестве пассажира, а не капитана, и от этого ей было не по себе. Попрощаться с «Прекрасной Онирис» ей не довелось: корабль уже под командованием нового коркома покинул Ингильтвену, пока она «отдыхала» в крепости.

— Ну ничего, — утешала она себя грустноватой шуткой. — Одну «Прекрасную Онирис» я потеряла, но зато другую приобрела в качестве супруги.

Вещей у неё было совсем немного, а вот у Онирис — побольше, и их сборами ей предстояло заняться. Эллейв предложила Одгунд:

— Хочу перед началом новой жизни смыть с себя старую. Сходишь со мной за компанию в мыльню? Тебе тоже перед рейсом не помешало бы привести себя в порядок.

Одгунд согласилась. Пока их обмундирование проходило обработку, они помылись, и Эллейв, как всегда, поплескалась всласть, вылив на себя тройную норму воды. Одгунд обычно предпочитала просто максимально коротко стричься, но поддалась примеру Эллейв, и из цирюльни обе вышли с гладкими головами.

Наконец их обмундирование было готово, и они пошли его получать. Здесь действительно всё было в наилучшем виде — стерильно чисто и отглажено, и они облачились перед зеркалом в кабинке. Эллейв, поддразнивая Одгунд своим озорным насмешливым оскалом, скользнула рукой по черепу, подмигнула и надела шляпу. Одгунд хмыкнула. Эллейв-то что? Ей и так отлично, навела блеск на голову и пошла, сражая всех своей звериной мощью, незаурядной яркой внешностью и особенной, волчьей харизмой, а Одгунд теперь предстояло под шляпой лысину прятать. Втянула её в эксперименты с причёской — и смеётся, зараза клыкастая! Когда-то Одгунд эту мелкую белокурую заразу укачивала на руках и читала ей книжки перед сном... Казалось, ещё вчера была совсем маленькая, под стол пешком ходила, а теперь вымахала — огромная, красивая зверюга со светлыми и небесно-чистыми, нахальными глазами, озорной лучистой улыбкой и уверенными движениями знающего себе цену хищника. Не влюбиться в эту заразу было невозможно, вот Онирис и влюбилась.

Хвала богине, что и Эллейв любила её до умопомрачения. Одгунд порвала бы в клочья всякого, кто посмел бы разбить чудесное сердечко этой ясноглазой доброй девочки.

Две косицы с чёрными ленточками спускались вдоль спин — золотая и тёмно-каштановая, под шляпами прятались две лысые головы — красивый череп Эллейв и неидеальный — Одгунд. Две пары блестящих сапог, постукивая каблуками, шагали по мощёной дорожке. До отплытия оставалось ещё достаточно времени, можно было и с Онирис разок увидеться, сказать ей пару слов поддержки, но Одгунд должна была приступать к работе. Ей следовало отправляться на свой корабль первого класса и готовить его к отплытию, чтобы делать морское путешествие молодожёнов безопасным. Эллейв на Силлегских островах ждал корабль второго класса — досадный откат в карьере, но не смертельный. Нагонит, наверстает и отвоюет позиции. Она-то — не справится? Вздор, этот ясноглазый, напористый и смелый волк всегда добивался своих целей. Главное, чтоб все были живы и здоровы, а неприятности на службе — пустяки, всё решаемо и поправимо, кроме смерти.

— Береги жену... Будь рядом, ей тяжело прощаться с семьёй, — негромко проронила Одгунд, сжимая плечо Эллейв.

Та вздохнула, сквозь невесёлый прищур глядя в морскую даль:

— Знаю... У самой сердце в клочья. Не представляю, как мальчишке в глаза смотреть. Он с утра прячется от меня — обиделся, что ли?

Они помолчали, слушая крики птиц и голоса матросов.

— Дай ему надежду, что вы расстаётесь не навсегда, — проговорила Одгунд. — И постарайся и впрямь оправдать эту надежду, если сможешь.

Эллейв, сжав челюсти и сдвинув брови, посуровела. Оправдать? Легко сказать, непросто сделать.

— Ну всё, давай... Работай. — Она стиснула руку Одгунд могучим дружеским пожатием и проводила её взглядом.

Стройная фигура Одгунд птицей взлетела на борт. Они ещё раз махнули друг другу рукой, и Эллейв двинулась в сторону дома. Повозку она не заказывала — поймала попутную, и та домчала её до особняка с быстротой молнии.

Онирис была занята укладыванием вещей: во дворе стояла повозка, на грузовую площадку которую носильщики складывали уже готовые ящики, сундуки и узлы. Немало скарба у жены, подумалось Эллейв с усмешкой. Ну, оно и понятно: не в отпуск на месяцок едет, а в свою новую семейную жизнь.

Сама Онирис аккуратно сворачивала одежду и укладывала в очередной сундук. Эллейв, уже без плаща и шляпы, стояла в дверях комнаты и улыбалась ей, ждала, когда та обернётся и увидит её. И Онирис увидела, застыла на мгновение, а потом рассыпала серебряные бубенцы своего чудесного смеха. Её нежные руки сладостным кольцом обвились вокруг шеи Эллейв, тёплая ладошка легла на голову. Внутри всё страстно ёкало от этого мягкого прикосновения, становилось чувственно-горячо и щемяще-сладко. Не слиться с ней губами было невозможно, и руки Эллейв обвили её тонкий стан, прижали. Хрупкая девочка с огромным, как непобедимая горячая звезда, удивительным сердцем... Очень уязвимым сердечком, которое берёт себе и пропускает через себя чужую боль — так сказала эта жрица, матушка Аинге. А ведь она права.

Самая родная, самая любимая на свете девочка, сберечь которую волк был обязан.

— Сладкая моя, — шепнули его губы, окутывая ласкающим теплом поцелуя раскрывшиеся губки Онирис.

Та прильнула, прижалась всем телом — стройным, красивым, точёным, лёгоньким, как цветок. Волк соразмерял свою силу, чтобы его не сломать ненасытными, слишком жадными объятиями. Хотелось вжать её в себя, поглотить в себя, окутать собой и беречь, защищать.

— Ну что, много ещё вещей осталось? — с усмешкой спросила Эллейв, держа жену в нежном и бережном кольце объятий, скользя ладонями по её пояснице.

— Я решила всё не брать, только самое нужное, — сказала Онирис, обводя пальцем овал лица Эллейв и исследуя гладкость её выбритых щёк.

— И правильно, а то наш корабль может не вынести перегруза и пойти ко дну, — пошутила Эллейв.

Впереди маячило самое тяжёлое, и они одновременно смолкли, думая об одном и том же. Брови Эллейв снова посуровели, рот горьковато сжался.

— Ниэльм от меня прячется, — сказала она. — Но я пойму, если он не выйдет попрощаться. Потому что это невыносимо.

— Мы с Одгунд его вчера полночи успокаивали, — вздохнула Онирис, погрустнев. — Скажи, родная, ты сможешь как-то... ну, продвинуться по службе? Чтобы тебе снова разрешили заходить в Ингильтвену? Просто сама мысль о том, что вы больше не увидитесь, убивает.

— Трудно сказать, радость моя. — Эллейв нежно пощекотала ей подбородок, ущипнула розовые мочки ушек. — Я сама пока ничего не знаю — что там будет, как будет... Буду служить, а там разберёмся по ходу дела. Разумеется, я не собираюсь сидеть на заднице ровно, буду шевелиться, искать возможности... Поживём — увидим. Что-нибудь обязательно придумаем.

— Государыня и госпожа Розгард намекнули, что тоже будут думать на эту тему, — сказала Онирис. — Государыня — просто чудесная, такая добрая и внимательная! Так тепло отнеслась ко мне...

— Ну, значит, тогда всё точно будет хорошо. Выше носик! — И Эллейв приподняла лицо Онирис за подбородок.

Наконец все вещи были уложены и погружены на повозку. На корабль следовало прибывать не позднее, чем за два часа до отплытия, времени оставалось совсем немного. Онирис пыталась сдерживать слёзы, сжимая дрожащие губы, но у неё плохо получалось. Обнимаясь с батюшкой Тирлейфом, она разрыдалась, а потом продолжила плакать на груди госпожи Розгард.

— Мы будем видеться... Мы обязательно ещё увидимся, — бормотала она, обнимая родных.

Матушка Темань выкинула фортель — закрылась в своём кабинете и не хотела выходить. Онирис умоляла под дверью:

— Матушка, ну зачем ты так? Неужели ты меня даже не обнимешь на прощание?

Из-за двери послышался рыдающий голос родительницы:

— Молю, не терзай меня! Я не могу! Езжай!

Онирис закрыла лицо ладонями и прислонилась спиной к закрытой двери. Эллейв обняла её за плечи, прижалась губами к её виску. Та уткнулась в плечо и тихо всхлипывала, а потом повернула заплаканное лицо к двери и громко произнесла:

— Матушка, я уезжаю без гнева и зла на сердце! Не терзайся! Я люблю тебя и прощаю.

Из кабинета донёсся взрыв рыданий, и Онирис снова приникла к двери, принялась стучаться:

— Матушка, открой, умоляю! Позволь тебя обнять!

— Езжай!!! — прорычал из кабинета неузнаваемый рыдающий голос. — Не рви мне душу на части!

Эллейв, нежно обнимая супругу, увела её от двери. Осталось только проститься с Ниэльмом, и это было самым тяжёлым. Мальчик с утра не показывался, прятался где-то; Онирис с Эллейв не нашли его ни в детской, ни в библиотеке, а потом вместе с удивлённым и обеспокоенным батюшкой Тирлейфом обошли весь дом. Нигде Ниэльма не было.

— Кажется, я догадываюсь, где он может быть, — проронила Эллейв.

В вечнозелёных кустах, где Ниэльм прятал в тайнике свои сокровища, его тоже не оказалось.

— Да где же он? — недоумевали все.

А Ниэльм обнаружился в повозке — одетый и с узелком самых нужных вещей. На коленях он держал деревянный парусник — подарок Эллейв.

— Я еду с вами, — заявил он, блестя глазами.

На его лице были следы обильных слёз. Эллейв протянула к нему руки, и он влетел в её объятия, повис на ней, обхватив руками и ногами.

— Ах ты, дружище мой... Родной ты мой, — глухо от кома в горле приговаривала Эллейв, поглаживая его по спине.

Его щека прильнула к её щеке, он стискивал объятия крепко и судорожно, мелко подрагивая. Какие тут найдёшь слова, как выдавишь их из окаменевшей груди? Эллейв могла только дышать ему на ушко и крепко сжимать его отчаянно прильнувшее детское тело, вороша пальцами светлые кудри.

— Ниэльм... Милый мой, — хрипло проговорила она. — Ты должен пока оставаться с батюшкой, Вереном, Кагердом и госпожой Розгард. Я обещаю тебе: мы увидимся. Я буду делать всё для этого, клянусь! Я буду делать всё возможное и невозможное, служить и вкалывать, как проклятая... Я обязательно найду способ. Никто и никогда не сможет нас разлучить. Ты всегда будешь в моём сердце, с мыслью о тебе я всё преодолею... Все преграды смету на своём пути... Я буду делать это для тебя, ради тебя... Ради того, чтобы мы снова были вместе. Не отчаивайся, дружище мой... Самый родной, самый большой дружище.

Прижавшись к ним третьей и поглаживая Ниэльма по плечам и спине, Онирис всхлипывала рядом. Подошёл батюшка Тирлейф с Веренрульдом на руках, и она обрушила заплаканную ласку и на второго братца. Затвердевшими от суровой горечи губами впечатав в щёку Ниэльма несколько неистово-крепких поцелуев, Эллейв передала его в руки госпожи Розгард. Мальчик не хотел отпускать её, отчаянно цеплялся, и она, осторожно отрывая от себя его исступлённо борющиеся руки, поцелуями заглаживала эту вынужденную меру. Отдирала эту ручонку и целовала её, прося прощения. Маленькие ладошки и тонкие запястья были такими хрупкими, очень непросто было оторвать их от себя, не причинив боли... Но руки Эллейв справились с этой задачей, внутренний стальной стержень силы одев в мягкую перчатку нежности. Ниэльм всё же оказался в объятиях госпожи Розгард, та сгребла его и надёжно прижала к себе, и Эллейв погладила его по щеке, поцеловала в последний раз.

— Родной, не смей отчаиваться, — хрипло повторила она, как заклинание. — Я пока не знаю, как и когда, но мы будем вместе. Я люблю тебя, дружище мой.

Провожать их на корабль поехали госпожа Розгард и батюшка Тирлейф. Кагерд остался с Ниэльмом, для нервов которого затягивание прощания было бы слишком невыносимо. Они попрощались здесь, дома, а тянуть эту боль до самого отплытия — чересчур беспощадно и жестоко, негуманно. Ну, а матушка Темань так и не вышла из своего кабинета.

Заранее на корабль требовалось прибывать, чтобы носильщики успели погрузить вещи, а также чтобы вписаться в пассажирский лист и соблюсти все формальности. Часть вещей первой необходимости Онирис оставляла с собой в каюте, остальные спускали в трюм, приклеив к сундукам этикетки с её именем. Все пожитки Эллейв помещались в один морской сундучок. Они вписались в лист как супружеская чета, а потому получили одну каюту на двоих.

Судно было довольно большое и вместительное, специально построенное для перевозки пассажиров. Жилые помещения делились на три класса: в первом были комфортабельные каюты, во втором — попроще, а третьим классом ехали в одном общем пространстве внутренний палубы. Каждому пассажиру третьего класса предоставлялась подвесная койка, а между койками располагались столы и лавки. В первом классе было семнадцать кают, во втором — двадцать четыре, а третий насчитывал шестьдесят мест.

Питание было простым и скромным, но достаточно сытным. Рацион состоял из солонины (мяса и рыбы), каши, масла, хлеба, сушёных овощей, а также особым образом высушенного сыра, который мог долго храниться в условиях плавания. В пресную воду для сохранности добавляли спиртовую вытяжку из плодов вечнозелёного дерева эннебер, которая ещё и обладала целебными свойствами. Достаточно было одной столовой ложки этого снадобья на бочку, чтобы продезинфицировать воду и продлить срок её хранения до восьми месяцев. В Нави произрастало множество в высшей степени полезных растений, ценными свойствами которых жители умели пользоваться уже не одну тысячу лет. Природа давала всё необходимое для жизни и здоровья; после исчезновения воронки и исцеления Нави даже начало появляться множество новых видов, а уже существующие усилили свои полезные свойства.

Кроме того, учёные-инженеры в Нави, самые выдающиеся умы среди которых неустанно трудились для улучшения быта моряков, изобрели устройство для получения воды из воздуха, и относительно недавно, лет десять назад, эту новинку начали внедрять на флоте. Работала она на природной твёрдой хмари, залежи которой обнаруживались повсюду на большой глубине под землёй. Это вещество было настолько холодным, что собирало конденсат в огромных количествах. Два-три устройства размещали на мачтах, и из них непрерывной струйкой текла чистейшая вода. Под эту струйку можно было подставить кружку и утолить жажду. Когда атмосферной водой никто не пользовался, она собиралась в резервуар под палубой. Конечно, полностью покрыть потребность экипажа в воде таким образом было невозможно, запасали её и обычным образом в бочках, но устройство, получившее название «воздушный источник», работало как вспомогательное и неплохо выручало в условиях ограниченности питьевых запасов. Оружейная хмарь, из которой были изготовлены экспериментальные замораживающие клинки для похода на Явь, специально обрабатывалась магическим способом, чтобы с неё не текло, в противном случае с мечей воинов всё время капала бы вода. Мечи покрывались невидимой изолирующей прослойкой, поэтому оставались сухими. Также твёрдая хмарь находила применение в изготовлении переносных холодильных ящиков для хранения скоропортящихся продуктов, которые могли использоваться в путешествиях. Если в одушевлённых домах холодильная установка работала на магии зодчих, то вот такие походные устройства можно было использовать на кораблях для хранения, к примеру, молочных продуктов. Среди припасов на судне имелся и сушёный сыр, и обычный, хранившийся в таких холодильниках, а также свежее несолёное мясо, сливочное масло, птица и яйца, свежие фрукты и овощи для пассажиров первого класса. Меню различалось: те, кто плыл в дорогих каютах, могли получать несколько более разнообразное питание, но и платили за билет втрое больше, чем пассажиры из общего помещения.

Молодожёны плыли первым классом, в уютной семейной каюте с двухместной подвесной койкой. Пока шла подготовка корабля к отплытию, загрузка багажа пассажиров и прочие необходимые работы, госпожа Розгард с батюшкой Тирлейфом поднялись на борт, чтобы побыть ещё немного с Онирис и Эллейв. Когда объявили об отправке и попросили провожающих покинуть корабль, Онирис в последний раз со слезами обнялась с ними и выбежала на палубу, чтобы до последнего провожать их взглядом, пока причал не скроется из виду. Те стояли в толпе провожающих и махали: батюшка Тирлейф — платком, госпожа Розгард — шляпой.

Морская дорога до Силлегских островов хоть и была не особенно короткой, но комфортные условия на пассажирском судне делали её даже приятной. Быстроходный военный корабль при форсировании парусами и периодическом использовании прослойки из хмари для увеличения скорости достигал архипелага в срок от четырёх до шести дней, а более медлительное и осторожно идущее пассажирское судно тратило на путь от тринадцати до семнадцати суток. Конструкция корабля была разработана таким образом, чтобы пассажиры или совсем не ощущали тягот морского путешествия, или испытывали минимальные неудобства. Экипаж трудился в три вахты, а общая численность команды была сокращена в соответствии с количеством пассажиров, но оставалась достаточной для успешного плавания. Заполненность была стопроцентная, не проданных билетов не осталось. На Силлегские острова многие ехали для отдыха и приятного времяпрепровождения.

Поскольку погода стояла осенняя, каюты первого класса отапливались. Горячий воздух в них поступал по трубам, проложенным по кораблю из истопного отделения с угольной печью. Это отделение прилегало к помещениям для команды, поэтому тепла перепадало и самим морякам. На военных или грузовых кораблях отопление не предусматривалось, но поскольку для пассажиров условия должны были быть комфортабельными, судно строили особым образом. В истопном отделении принимались противопожарные меры: стенки помещения были отделаны листами железа, а пол выложен плиткой. На дымовой трубе, выведенной на верхнюю палубу, стояла сетка — уловитель искр. Чистота на судне соблюдалась образцовая, палубы драили ежедневно, уборка кают проводилась регулярно, а перед рейсом корабль обработали от грызунов и насекомых. Разумеется, такие особые меры были весьма затратны, и это входило в стоимость билетов. К личной гигиене команды также предъявлялись высокие требования: одежда перед рейсом была тщательно обработана в портовой мыльне, а вся лишняя растительность сбрита. Ни один пассажир не должен был пожаловаться на грязь. А если бы жалоба поступила от какого-нибудь особо важного пассажира первого класса, капитана и всю команду могли серьёзно оштрафовать, вплоть до полного лишения заработанной за этот рейс оплаты. Всё должно было быть идеально.

Имелась кают-компания для офицерского состава и общий салон для пассажиров. Туда подавали шестичасовой отвар тэи со свежей выпечкой, которая входила в стоимость билетов первого класса, а остальные могли при желании покупать это дополнительное питание, считавшееся на судне чем-то из разряда роскоши. Если на суше готовку брали на себя одушевлённые дома, то на корабле стряпал кок и его помощники.

Звучала на борту и музыка. Среди моряков нередко можно было встретить музыкальные таланты, существовал свой песенный фольклор; матросы увлекались непристойными куплетами, но исполнять они их могли только в своём кругу, для пассажиров такой «репертуар» исполнять запрещалось. Многие офицеры играли на инструментах: образование в Корабельной школе, особенно в отделении для подготовки командного состава, давалось всестороннее, в том числе и в области изящных искусств. Корабельная школа была очень серьёзным учебным заведением — гораздо больше, чем просто профессиональным морским училищем.

Капитан учтиво и любезно общался с пассажирами первого класса, собирая их отзывы о плавании, выслушивал просьбы и пожелания; в остальных классах то же самое делали младшие офицеры. На корабле имелась пассажирская книга отзывов, где при желании можно было оставить свои впечатления о путешествии и обслуживании на судне. Книгу эту потом изучали инспекторы по контролю за качеством обслуживания, отрицательные отклики и жалобы могли стать поводом для проверки.

Пассажирский корабль представлял собой довольно тяжёлое и не очень быстроходное судно. Громоздким его делала конструкция, разработанная с целью повышения вместительности и создания удобных условий для путешествия. Также требовалось везти с собой довольно большое количество разнообразных припасов, дабы пассажиры не чувствовали себя ущемлёнными в питании. Охранный корабль был более скоростным, но приноравливался к своему подопечному судну и шёл таким образом, чтобы не отдаляться от него на значительное расстояние. Попытки нападения разбойников на охраняемые суда были крайне редки, одного присутствия корабля охраны хватало для обеспечения безопасности путешествия. У Эллейв в сундучке была подзорная труба, и они с Онирис, стоя на верхней палубе, порой смотрели на «Крылатый» (так называлось охранное судно). Часто там можно было увидеть Одгунд, которая их, конечно, тоже заметила. Они одновременно направили подзорные трубы друг на друга, и Одгунд, приподняв шляпу, помахала рукой и улыбнулась. Эллейв, дурачась, тоже сорвала с себя шляпу и скользнула рукой по голове. Одгунд погрозила ей кулаком.

— Чего это вы? — со смешком спросила Онирис.

— Кажется, ей не очень нравится её обновлённая причёска, — усмехнулась Эллейв. — А по-моему, вполне недурно.

— Какая причёска? Я не успела разглядеть! — Онирис снова прильнула к подзорной трубе, но на Одгунд уже была шляпа.

— Такая же, как у меня, — засмеялась Эллейв.

Плавание прошло благополучно. В это время воды вокруг Силлегских островов были свободны от хераупсов, и кораблям ничего не угрожало. По данным наблюдений за животными были составлены примерные карты их миграций и таблицы вероятности появления в том или ином месте, и эти сведения учитывались при передвижении кораблей. Изредка происходили чрезвычайные столкновения: хераупсы были в целом предсказуемыми животными, но случалось, что и отклонялись от своего обычного распорядка. Единственным стопроцентно эффективным способом спастись от любвеобильных монстров было избегание встреч с ними, а попытки отпугнуть их чаще всего оказывались безуспешными. Если зверь был возбуждён и настроен решительно, ничто не могло его остановить. По нему бесполезно было даже долбить ядрами из хмари: почешет щупальцем место удара и дальше продолжит своё дело делать. Защищаться хераупс прекрасно мог даже от огромных гарпунов, выпускаемых мощными метательными машинами наподобие стационарных гигантских арбалетов. Это животное, обладая молниеносной реакцией, успешно пользовалось хмарью в качестве щита и было способно отбивать смертоносные копья прямо в полёте. Из-за этого чудовище было практически невозможно убить, и охота на хераупсов считалась бесперспективной, хотя мясо у них было прекрасное и питательное. Умирающие монстры выбрасывались на берег, и пока туша не протухла, местные приморские жители старались успеть её разделать. Полакомиться мясом хераупса было большой удачей.

В последнюю ночь путешествия молодожёны стояли на палубе и смотрели на звёздное небо.

— Какие звёзды! — восхищённо прошептала Онирис. — Мне кажется, они здесь намного ярче...

Звёздный свет колыхался удивительным мерцанием на водной поверхности, и волны казались просто пронизанными серебристыми искорками. Приятный тёплый воздух ласковыми струями окутывал тело и колыхал лёгкую накидку на плечах Онирис, а Эллейв, пристроившись сзади, держала её в кольце объятий.

В одиннадцать утра они прибыли в порт Гвенверина. Была уже середина последнего осеннего месяца гельфвентрсмоанна (дословно — «полузимний месяц»), но Онирис показалось, что она попала в конец лета — такой чудесный и тёплый климат царил на Силлегских островах.

— И зачем я брала свои тёплые вещи? — засмеялась она. — Можно было все их оставить дома и сэкономить место в дорожных сундуках!

Вещи выгрузили и сложили в багажном хранилище порта. Здесь же можно было заказать повозку до дома, но Эллейв не спешила: прежде она хотела ещё раз «смыть с себя прежнюю жизнь», посетив портовую мыльню. Онирис могла бы помыться и в домашней купели, но ей из любопытства тоже захотелось воспользоваться услугами этого очистительного заведения хотя бы разок.

— Боюсь, тебе на одни только волосы потребуется тройная норма воды, — засмеялась Эллейв.

Но Онирис это не смутило, она была готова заплатить больше. Когда они, сдав одежду в обработку, облачились в казённые халаты и тапочки, чтобы отправиться в помывочное отделение, их нагнала Одгунд.

— Как тебе плавание, дорогая? — спросила она у Онирис.

— Всё было чудесно, — ответила та вполне искренне. — Это моё первое в жизни морское путешествие, и я всё ещё нахожусь под впечатлением! Благодарю тебя, дорогая Одгунд, за твой труд по обеспечению нашей безопасности... Каждый раз, глядя на «Крылатый», я испытывала чувство спокойствия и надёжности, защищённости и безмятежного покоя.

Уголки губ Одгунд тронула улыбчивая мягкость, она поклонилась.

— Это моя работа, детка. Рада, что у тебя хорошие впечатления от путешествия. Вижу, ты решила воспользоваться услугами мыльни?

— Да, захотелось испробовать, — засмеялась Онирис.

— Ну, тогда я к вам, пожалуй, присоединюсь, — кивнула Одгунд.

Онирис шагнула в кабинку, халат соскользнул с её плеч и повис на крючке. Чтобы вода полилась, следовало встать на чёрный прямоугольник на полу, и как только она сделала это, её тело окутали струи приятно тёплой воды. Если хотелось погорячее, можно было попросить об этом, но Онирис не стала. В ладонь ей высыпалась пригоршня пенящегося порошка, и она разделила эту порцию пополам — для волос и для тела. Запах у сухого мыла был приятный, весенне-цветочный. Делали этот порошок из особого мыльного ореха, который давал обильную и душистую пену; его смешивали с мелкой крошкой из обычного мыла и разводили в миске очень горячей воды. Когда в миске образовалась тягучая пенящаяся масса, Онирис нанесла её на волосы и принялась втирать. Мыть ею голову было очень приятно, средство оставляло чувство скрипучей чистоты, но не сушило кожу.

Для мытья тела ей выдали прокипячённую казённую мочалку — от неё даже ещё шёл пар. Она отлично очищала и отшелушивала кожу — тоже до скрипа и гладкости. Онирис не знала, сколько потратила воды, но на волосы действительно ушло немалое её количество. Когда она в заключительный раз встала на чёрный прямоугольник, тёплые струи снова окутали её тело, а на плечи опустились тяжёлые, горячие и нахальные руки. Онирис вскрикнула, но ухо её защекотали губы Эллейв:

— Не бойся, милая, это я... Раз уж тебе захотелось чего-то новенького, то почему и мне не может захотеться чего-то необычного? Например, я ещё никогда не занималась любовью в кабинке мыльни.

Нахальные, жадные ладони ласково и игриво заскользили по телу Онирис, одна легла на живот, вторая забралась между ног и пощекотала.

— Ты с ума сошла! — прошипела Онирис, но в следующий миг Эллейв развернула её к себе лицом и впилась в губы.

Безумство, просто безумство! Но его щекочущая, весёлая острота вспыхивала внутри молниями озорства, и руки Онирис обвились вокруг плеч Эллейв. Та подхватила супругу под бёдра, подняла на себе и упёрла спиной в стенку кабинки. Сияющее семя древа любви сперва вспыхнуло лучистым цветком между ног, а потом проросло до самого сердца, заполняя нутро Онирис без остатка. Это было остро, безумно-сладко, необычно, холодок опасности мурашками осыпал тело. Ноги Эллейв были расставлены, а Онирис обхватывала её своими, и жгут из хмари, превратившийся внутри в разветвлённое дерево с кроной из сияющих ниточек-нервов, соединял их. Эллейв толчками посылала по нему свою волчью силу, огненную и сладостную, а Онирис впилась пальцами в её плечи так, что на коже оставались вдавленные отметины от её аккуратно подпиленных коготков. Самым сложным было не кричать.

— Мы же здесь не одни, — задыхаясь, сдавленно пискнула Онирис.

— Плевать, — пророкотала Эллейв, щекоча ртом её ключицы. — Моя жена — где хочу, там и люблю её!

Из соседней кабинки раздался мужской голос:

— И это правильно!

Онирис в ужасе зажала себе рот рукой. Наружу рвалась невообразимая смесь крика, визга и хохота, а Эллейв всаживала в неё вспышку за вспышкой, толчок за толчком. Одной рукой держась за её плечи, другую Онирис закусила зубами и наполнялась вибрирующей, обжигающей, пульсирующей волчьей бесконечностью — непобедимо-сладостной, изматывающе-нежной. Эллейв начинила её своей страстью до самого горла, и спина Онирис елозила по влажной стенке кабинки. Нервы-ростки древа любви проникли так далеко, что вспыхивали уже в шее и оплели челюсть, которую так свело, что Онирис потом ещё долго не могла толком разжать зубы.

Из кабинки она выходила красная до корней волос, а Эллейв, посмеиваясь, нежно потеребила её за ухо. Онирис была готова сквозь землю провалиться, а её дерзкий и сумасбродный волк шёл мягкой уверенной походкой, довольный и на время насытившийся. Его не волновали улыбочки и остроты посетителей мыльни, до которых всё-таки долетели звуки из их кабинки.

— Всё хорошо, любимая, — обдала Эллейв жаром ласкового дыхания рдеющее ухо Онирис. — Ты моя жена, ничего постыдного в этом нет. — И добавила, обращаясь ко всем сразу: — У нас медовый месяц, ребята. Эта самая прекрасная и восхитительная на свете женщина — моя супруга!

Здесь были и те, кто знал Эллейв. Они принялись осыпать её поздравлениями, от которых щёки Онирис разгорелись так, что хоть яичницу на них жарь, а счастливая и влюблённая обладательница самой восхитительной женщины отвесила общий поклон и, прижав руку к груди, сказала:

— Спасибо, ребята!

Тем временем закончившая своё омовение Одгунд подошла к ним. Наградив Эллейв воспитательным тычком в бок, она прошипела:

— Зараза ты сумасшедшая! Что, до спальни потерпеть не могла? Вогнала девочку в краску...

Эллейв вскинула брови и округлила глаза — сама невинность.

— Кого это я вогнала в краску? Онирис просто от горячей водицы раскраснелась. — И промурлыкала умилённо: — Кто это у нас тут такой румяный? Что это за красавица?

Онирис снова очутилась в кольце озорных объятий её ласкающих, тискающих рук, осыпаемая градом жарких и звучных чмоков, а Одгунд со сдержанным и приглушённым возмущением процедила:

— Эллейв, ну имей ты совесть и хоть какие-то приличия!

Та только клыкасто смеялась и тискала Онирис, которая от стыда закрыла лицо ладонями и уткнулась ей в грудь. Так они и перешли в цирюльню, где Эллейв, усевшись в свободное кресло, сказала:

— Меня — начисто, а с головки моей супруги не должно упасть и волоска! Её бережно высушить и уложить. Любовь моя, вон кресло-сушилка — иди туда.

Онирис села в кресло у стены, над которым висела чаша наподобие колокола. Из неё подул тёплый воздух, поступавший по серебристой трубе из недр одушевлённого здания. Голову Эллейв покрыли мыльной пеной, а Одгунд попросила только придать аккуратную форму её бакенбардам. Они росли очень быстро, и на её щеках уже темнела густая и бархатистая шёрстка, а голову покрывал коротенький ёжик.

— Да ладно, тебе же понравилось, — подначивала Эллейв, смешливо блестя клыками. — Не хочешь повторить?

— Нет, — сухо ответила Одгунд. — Меня устраивает моя стрижка. Короче мне не нужно.

Впрочем, подумав, она решила, что совсем чуть-чуть подстричься всё же можно, и попросила немного укоротить виски. Мастер очень плавно и искусно выполнил переход с висков на щёки: по бокам головы длина волос книзу уменьшалась, а бакенбарды от висков к нижней челюсти удлинялись. Им придали треугольную форму кливера, весьма модную и популярную среди моряков.

Эллейв сказала, что ей нужна полная чистота и порядок, и её желание было выполнено с блеском. Оценив ладонью качество работы, она кивнула:

— То, что надо.

Дующая тёплым ветром чаша быстро высушила волосы Онирис, и ей заплели их в скромную и простую, но безупречно аккуратную корзинку — к её немалому удивлению, поскольку она полагала, что сотрудники цирюльни для моряков обучены только стричь и брить. Её чистые пряди сияли золотом, искусно заплетённые, а едва заметный серебристый пушок с её щёк всё же счистили бритвой. Сама она этого не делала, не видя надобности. Кроме того, у неё была крайне чувствительная кожа, которая легко раздражалась от бритья, и она опасалась, как бы по щекам не пошли красные пятна. Однако мастер смазал её лицо резко пахнущим средством, от которого кожа с минуту горела, но постепенно успокоилась. На ней не осталось ни пятнышка, но лицо слегка стянуло: поры сузились, кожа стала идеально гладкой. В заключение её сбрызнули очень приятными духами со сладковато-свежим ароматом. Похоже, здешние цирюльники знали своё дело.

Ожидая завершения обработки одежды, они заказали по высокому бокалу ягодного морса со льдом. Онирис приложила запотевший холодный сосуд к щекам, всё ещё горевшим после приключения в кабинке. Ей ещё не доводилось переживать такую мучительную, но ни на что не похожую смесь стыда и наслаждения... А вот глаза её любимого волка были совершенно бесстыжими, смеющимися, пронзительно-ласковыми, а тёмные пушистые лучики ресниц придавали им какую-то почти детскую невинность. Ресницы у Эллейв были действительно как у ребёнка — длинные, густые и загнутые кверху, гораздо темнее волос. От этого совершенно особенного сочетания силы и детскости нутро Онирис нежно ёкало и сжималось от желания тискать и целовать, сгрести Эллейв в объятия и щекотать эти ресницы губами.

Наконец они оделись, расплатились и вышли из мыльни, направляясь к багажному хранилищу. А навстречу им спешили трое морских офицеров: две женщины и один седой коренастый господин со старым сабельным шрамом на щеке. Одна из женщин, темноволосая и темноглазая, была удивительно похожа на Одгунд, а вторая и цветом волос, и чертами лица напоминала госпожу Игтрауд в молодости. Обе были стройны и изящны, высокого роста, в прекрасно сидящих, подогнанных по фигуре мундирах и белых перчатках.

— Трирунд, Иноэльд! Дядюшка Роогдрейм! — радостно воскликнула Эллейв. — Вы пришли нас встретить?

Темноволосая навья, расцеловавшись с ней, ответила с добродушной усмешкой:

— Здравствуй, Эллейв, здравствуй, дуэлянтка ты наша... Игтрауд с Арнугом сами вас хотели встретить, но сегодня утром малыши попросились в этот мир. Конечно, дома был переполох... Никто не мог отлучиться, вот нас и послали как самых бестолковых и только путающихся под ногами.

Несмотря на поразительное сходство с Одгунд, мимика у неё была более живая и выразительная, голос — весёлый и звучный, а глаза — жизнерадостно блестящие, с ласковой и шутливой лукавинкой. Нрав её, судя по её приветственной речи, тоже отличался склонностью к юмору и веселью. Совершенно очевидно, что это была сестра-близнец Одгунд, Трирунд. Впрочем, имелись у них и различия: в тёмной косице Трирунд, несмотря на ещё относительно молодой возраст, серебрились седые ниточки, а левую бровь пересекал небольшой шрам. Кристаллами морозно-беспощадного льда сверкал на груди Трирунд орден бриллиантовой звезды, и сердце Онирис обдало холодом штормовых туч над мысом Гильгерн. Она вдруг озябла посреди приятного тёплого дня. Веселье — это маска, поняла она. А ледяной кристалл боли сидел внутри, под сердцем.

— Да что ты говоришь! — вскричала Эллейв, хватая Трирунд за плечи. И обрушила на неё град радостно-взволнованных вопросов: — Неужто матушка уже разродилась? Всё ли благополучно? И кто у меня родился — братишки, сестрички?

— Всё хорошо, всё просто чудесно, — похлопывая её по плечу, ответила та с улыбкой. — Двое мальчишек, крепеньких и здоровеньких. И уже сейчас видно — опять копии Арнуга! Что ты, что они.

— Ну, хвала богине! — воскликнула Эллейв, оборачивая к Онирис сияющее искренней радостью лицо. — Ты слышала, родная? Не успели мы с тобой прибыть — как сразу радостная весть!

Онирис изо всех сил пыталась оправиться от ощущения ледяного кристалла боли, который вонзился ей под сердце. Похоже, снова было как с Арнугом, когда она, нахватавшись боли от него, скорчилась на постели калачиком, вся утыканная этими незримыми и беспощадными, острыми ледышками. Нужно было улыбнуться и сказать что-то хорошее, тёплое, сердечное, и она, едва шевеля побледневшими губами, пролепетала:

— Это чудесно... Счастлива это слышать.

Её голос прозвучал слабо и тихо: даже дышать стало трудно, сделать вдох мешали эти твёрдые, страшные глыбы. Нужно было разжечь сердце-звезду, чтобы растопить их, но сосредоточиться на этом образе не получалось. Губы тряслись, пытаясь растянуться в улыбку, а со щёк сбегал румянец, они становились нечувствительными и холодными. Устоять, удержаться на ногах! Сейчас совсем не время и не место для слабости!

Звезда, горячая звезда, где же ты? Онирис пыталась сделать вдох, но кристаллы боли так проросли в грудную клетку, что сделали её неподвижной. Она просто не могла расшириться и втянуть воздух! Внутри нарастала катастрофа, мертвящий, разрывающий холод удушья охватывал её. Она протянула руку, чтобы ухватиться за какую-нибудь опору, и пошатнулась.

Глаза Эллейв распахнулись, сверкнули молниями тревоги.

— Милая... Что с тобой? — Она сделала к Онирис шаг, протягивая руки. — Милая! Онирис!

В следующий миг она уже поймала её, падающую, в объятия. Дядюшка Роогдрейм (а это был именно он) испуганно воскликнул:

— Священная пятка Махруд! Что с девочкой?

— Опять сердечко! — прорычала Эллейв. — У неё с собой лекарство! Нужно уложить её... Принесите воды, скорее!

Она опустила Онирис на скамейку во дворике перед зданием мыльни. За водой сбегала Иноэльд, младшая сестра Игтрауд, а Одгунд со сдвинутыми бровями склонилась над бесчувственной девушкой.

— Кажется, я знаю, отчего это, — проговорила она и вскинула взгляд на сестру. — У неё удивительное сердечко, которое врачует чужие душевные раны... Вот только само страдает при этом. Меня и Арнуга она уже исцелила, а теперь вот с твоей старой болью столкнулась, Трирунд. Ты сейчас видела что-нибудь?

Та стояла ошеломлённая, неотрывно глядя в лицо Онирис — бледное, с безжизненно закатившимися глазами и приоткрытым посеревшим ртом.

— Я... Я видела белую птицу, которая с размаху врезалась в меня, — пробормотала она потрясённо. — Сломала свои крылья и упала...

Одгунд застонала сквозь стиснутые клыки, гладя девушку по щекам.

— Сломала... Проклятье... Нет, нет, пташка моя, нет... Давай, оживай, родная! Ты нужна нам!

Лекарство сейчас было бесполезным, Онирис всё равно не могла глотать. Положив руку ей на грудь и сосредоточенно сдвинув брови, Одгунд проговорила:

— Я, конечно, не лекарь... Но единственное, что мы сейчас можем сделать для её сердечка — это дать ему всю нашу любовь, какая только в нас есть. Может быть, это поможет ему, поддержит хоть как-то. Эллейв, делай так же, как я! Просто вливай в неё свою любовь... Пусть белые крылышки этой чудесной птахи срастаются...

Теперь на груди Онирис лежали две руки. Одгунд, встав у скамейки на колено, склонилась над её изголовьем, а Эллейв, держа изящную кисть супруги на своей ладони, вжалась в неё губами.

Шелестела листва, сквозь которую пробивались лучи Макши. Далёкая картинка: абордажная стычка, на Трирунд наседают два противника, она отражает удары, клинок звенит о клинок. В тело вонзается сталь, кровь пятнает мундир. Шрам не только через бровь: по всему телу осталось много рубцов. Израненная, она всё-таки вышла победительницей из этой схватки; её перевязали, она снова рвалась в бой, но потеряла много крови. А потом известие: матушку задело ядро из хмари, кровь хлынула горлом — скорее всего, она не жилец... Кто-то из офицеров донёс ей эту страшную весть. Палубы двух сцепленных в абордаже кораблей залиты кровью, а тех, кто тяжело ранен, невозможно отличить от убитых. Где-то сражалась сестра, Трирунд не видела её корабль, хотя представляла, где он сейчас мог находиться. Одгунд тоже нужно сообщить.

Они победили спустя полчаса, но матушка лежала в лазарете бездыханная. «Госпожа корком, тебе нужно отдыхать!» — кажется, корабельный врач... Или помощник? Нет, отдыхать — потом, а сейчас она спустилась в шлюпку, чтобы плыть на флагманский корабль — к матушке. С окровавленными повязками, шатаясь, поднялась на борт. Сестра и Арнуг были уже здесь, матушка лежала на столе, и её глаза были прикрыты не до конца. В щелях век белели глазные яблоки. Арнуг — весь в мелкую красную крапинку: матушкина кровь на него брызнула. А теперь красная жидкость из её вскрытых жил стекала в кувшин. «Зачем это?» — «Придётся заспиртовать её тело. Иначе до погребения не дотянет».

Кровь и спирт — всего один глоток страшного поминального напитка. Позже кровь заменят ягоды, но слаще от этого напиток не станет, так и останется суровым, как действительность этой битвы, беспощадная и горькая.

А сейчас у Онирис глаза были так же не полностью прикрыты, как тогда у госпожи Аэльгерд, но веки трепетали — она приходила в себя. Над ней шелестела крона дерева, под спиной была скамейка, а на груди лежали две руки, из которых в сердце ей струилось тепло.

— Онирис... Любимая, счастье моё, радость моя... — Голос её родного волка.

— Давай, давай, пташка... Ты умница. — Тёплый голос Одгунд и её тёплый, как отвар тэи, взгляд. — Вот так, умница, родная... Всё хорошо, мы с тобой. Мы любим тебя, детка.

Грудь снова задышала — сначала потихоньку, крошечными вдохами, а потом всё свободнее. Остатки кристаллов боли ещё торчали, но уже оплыли, подтаяли, ледяное удушье отступило, и тёплый, пахнущий морем воздух целительно струился внутрь.

А ещё живительное тепло губ Эллейв окутало её, ласково защекотало, нежной струйкой весеннего тепла пролилось в грудь, проникло к сердцу.

— Онирис! Любимая, как ты?

Самые родные и прекрасные на свете глаза любимого волка нежностью своих детских ресниц гладили измученное, надорванное, снова споткнувшееся сердце. Тревога, любовь, забота, страх потери... Хотелось её поскорее успокоить, и ещё слабая рука Онирис поднялась и обвилась кольцом вокруг её шеи, а Эллейв приподняла её, поддерживая в объятиях.

— Всё хорошо, родная, — тихий, как у тяжелораненой, голос пробился наружу, к этим взволнованным глазам.

— Давай-ка лекарство примем. — Одгунд заботливо поднесла к губам Онирис стакан с растворённой дозой из карманного пузырька. — Пташка ты моя, девочка моя хорошая... Опять ты другим помогаешь, а сама страдаешь... Плохо это, не должно так быть.

— Я... иначе не умею, — хрипло простонала Онирис. — Может, и можно как-то по-другому, но я не знаю, как.

Она медленными, трудными глотками осушила стакан. Одгунд держала его и аккуратно наклоняла по мере опустошения, а потом бережно промокнула губы Онирис платком.

— Не знаешь? Ничего, думаю, Игтрауд сможет тебе подсказать. — И вскинула взгляд на сестру: — Что, Трирунд? Оно ушло из тебя?

Та с самого начала всего этого стояла в немом потрясении. Всколыхнувшаяся старая боль, затронутая Онирис и поднятая на поверхность, сперва сковала её лицо суровой и бледной маской, но потом жёстко сжавшиеся губы дрогнули. Она не понимала: как так? Боль-то у неё под сердцем, а падает как подкошенная вот эта ясноглазая девочка. Она бы её подхватила, но ледяная неподвижность сковала её по рукам и ногам, обратила в мёрзлую глыбу посреди тёплого погожего дня. Но Онирис было кому подхватить, было кому уложить на скамейку. О ней позаботились, а Трирунд стояла, внешне неподвижная и спокойная, но внутри у неё бушевал шторм — тот самый, из прошлого, которое она похоронила у себя внутри, как израненный труп. Так и погребла в себе, не зашив ран, ещё кровоточащих и открытых, а сверху надела маску своей привычной жизнерадостности и юмора. Все эти годы она носила в себе мумию, высохшую и страшную, но с ещё сохранившимися и узнаваемыми чертами... О, лучше было не пытаться в них вглядываться! Лучше отвести взгляд от иссохшего лика смерти, оскаленного и застывшего в немом крике, лучше оставить его в безопасной, надёжной могиле. Она была ходячей могилой все эти годы, а вот эта девочка, с виду хрупкая и тонкая, как цветок, своими нежными, как белые крылья, руками бесстрашно достала этого мертвеца и бросила наземь, под яркие и беспощадные дневные лучи. Отвратительные останки рассыпались на отдельные кости и лежали неопределённой, бесформенной грудой — уже не пахли, уже не пугали, не отравляли нутро своим мертвящим трупным ядом. Могила опустела, можно было заполнить её свежим плодородным грунтом и посадить цветы.

— Ну, судя по твоему лицу, пташка и тебя исцелила, — сказала Одгунд с чуть печальной, но светлой, как тихая и ясная заря после страшной грозы, улыбкой.

Трирунд видела эту птицу, она лежала у неё на ладони — со сломанными крыльями и безжизненно повисшей головкой. Серебристое горлышко не издавало ни звука, а тёплые, как ласковая морская бирюза, глаза закрылись. Трирунд застыла в немом горе, виня себя в её гибели: это о её окаменевшую от боли, твёрдую, как скала, грудь разбилась эта светлая и отважная птица... Лучше бы она этого не делала, лучше бы всё осталось как есть. Пусть бы труп прошлого лежал в могиле, но зато она была бы жива!

Но птица сделала своё дело. Могила была вычищена, и освободившееся место ожидало заполнения чем-то новым, светлым и прекрасным.

— Мне удалось тебе помочь?

Трирунд вздрогнула от голоса белой пташки с серебристым горлышком. Она была жива и смотрела на неё своими тёплыми бирюзовыми глазами. Эхом серебряных бубенчиков отдался в её обновлённой, очищенной груди этот голос, согрел и приласкался к сердцу, и Трирунд не осталось ничего иного, как только преклонить перед ней колено и приникнуть к её рукам губами, исцелёнными от жёсткой и мёрзлой неподвижности, от мертвящего оледенения.

— Да, ясная моя. Ты сделала невероятное, — глухо, хрипловато пробормотала она.

Другая рука Онирис ласково тронула плечо Трирунд.

— Хорошо... Я рада. Пусть тебе дышится свободно.

— Все мы ранены этой битвой... У всех нас на месте этой раны сверкают бриллианты, — тихо проронила Одгунд.

Она поцеловала Онирис в лоб, поднялась и встала рядом с сестрой, только что исцелившейся от старой боли, положив на её плечо руку.

— Пора ехать домой. Я вызову повозку.

Раздался зычный звук сморкания, и все посмотрели на дядюшку Роогдрейма, чей нос утонул в большом белоснежном платке, а слезящиеся глаза усиленно моргали.

— Что? — слегка гнусаво проговорил он. — Да, я сентиментален, но это, кажется, не запрещено!

— Конечно, не запрещено, дядюшка, — с мягким смешком сказала Одгунд, гладя его по плечу. — У тебя чувствительное и доброе сердце, за это мы тебя и любим.